Глава 25. Страх.

Как ко всем вещам в моей короткой, но уже столь исковерканной жизни, я скоро привыкла и к большому кроваво-красному солнцу. Странный свет, который оно излучало, неестественный румянец моей кожи – все это стало моей новой нормой. Было трудно вспомнить то время, когда я не купалась в этом красном свете. Теперь я представляла себя обернутой в фольгу булочкой, которую подогревали под инфракрасными лучами в какой-то закусочной. Мысль о солнце, как о гигантской лампе, подогревающей нас до того момента, как нас купят и съедят, казалась мне вполне уместной. Время от времени я даже задавалась вопросом, какой едой были бы мы с Эдвардом. Возможно, я была бы куриным сэндвичем с кунжутными семенами. А Эдвард? Чем мог быть Эдвард? Эдвард был столь холодным, что я не могла вообразить его лишенным этого качества. Возможно, он мог быть холодным кофе, который случайно оставили подогреваться под лампой. О Боже, и лед. Я вспомнила лед. Я любила лед. Чарли сходил с ума, когда я, сидя за обеденным столом, разгрызала льдинки. «Перемалываешь кости в муку, чтобы испечь хлеба?»* - спрашивал папа, наигранно вздрагивая.

Я задавалась вопросом, что же жаждало поглотить нас? Земля? Я могла вообразить, как земля раскалывается, словно превращаясь в пасть, которая проглатывает нас. После того, как Эдвард выстрелит, мое тело, вероятно, не будет больше издавать звуков, за исключением звуков дробления крупных костей. Эдвард... он, скорее всего, состоял из чего-то гораздо более прочного, чем кость. Сможет ли давление земли повлиять на него, или же он будет способен пережить это? Что произошло с телами умерших вампиров? Они превратились в пыль и осколки? «Перемалываешь кости в муку, чтобы испечь хлеба?» - подумала я, представляя землю диким животным, против которого мы были бессильны.

В реальности я не знала ничего, все это было лишь теориями. И, возможно, Эдвард был прав. Возможно, он неверно прочитал дневник, перекрутил слова Карлайла. Может быть, солнце должно сделать это, чтобы возродить землю. А новое солнце будет расти и возрождаться, словно феникс. И все вернется на круги своя, словно в видеоигре с неограниченным количеством жизней. Ты погиб, но возвращаешься на прежнее место, несколько раз мигнув, прежде чем сможешь начать все сначала.

Что, если мы все очутимся там, где умерли? Папа окажется в своей постели, Джейкоб - в грязной комнате дома Билли Блека. А если земля расколется, и я упаду к её центру? Неужели я окажусь там после перерождения земли?

А Эдвард? Он останется там, где погибнет вместе со мной, или же возвратится в больничную палату Чикаго? Останется он вечно молодым или же вернется в свой истинный возраст, чтобы вскоре умереть от старости?

***

В день, когда солнце стало красным, в день, когда Эдвард пообещал мне подарить такую смерть, какую я выбрала, мы возвратились в дом Чарли. Мы должны были уйти. Я поклялась, что буду жить, пока не придет время умереть, но я не смогу сдержать свою часть обещания, если мы останемся там, где нет еды. На мой день рождения, на мой последний день рождения с ним (когда это было?), Чарли подарил мне набор чемоданов. Отец думал, что я смогу использовать их, когда поеду в колледж. Они все еще были нетронуты, я не помнила, чтобы пользовалась хотя бы частью набора.

Эдвард наблюдал за тем, как я складывала вещи. Он не был уверен, в чем именно я нуждалась, поэтому просто сидел на краю кровати, наблюдая за моими перемещениями от угла комнаты к шкафу, от шкафа в коридор, чтобы спуститься вниз, а потом опять вернуться наверх. Если я спускалась вниз, то Эдвард оставался у лестничных перил, прислушиваясь к звукам прикосновения к переплету и пытаясь определить, какие книги я брала.

- Похоже на фолиант, - сказал он.

- Книга греческих Мифов Д’Олэреса, - сказала я.

- Греческие мифы? Это не книга для детей?

Мир погибает. Теперь вера в существование мстительных богов, посылающих на землю молнии, обретает для меня больше смысла, - я листала книгу, ощущая запах старых страниц, который заставил меня снова ощутить себя ребенком. Книга открылась на одной из иллюстраций Зевса, и я залепетала:

- Помню, как я была шокирована, когда поняла, что на этой странице можно увидеть соски Зевса. Соски человека. Или даже соски бога.

- Соски бога? - повторил Эдвард. И по тону его голоса я смогла представить ухмылку на его лице.

- Тогда я еще не знала, что такое туника. Думала, что это ругательство и что, произнося его ночью в подушку и с закрытой дверью, я буду ужасно непослушной.

- Ты самое удивительное создание, - рассмеялся Эдвард, и в этом момент я почти могла забыть, почему упаковывала вещи, почему выбирала книги - я уезжала навсегда.

Я упаковала иглы и контейнеры для крови, которые забрала из клиники. Без сомнения мы могли бы найти и другие, но я хотела быть подготовленной. Также я взяла кухонные принадлежности, несколько пустых емкостей для дождевой воды и умудрилась поместить все это в самый большой чемодан.

Оружие Чарли разместилось в моем рюкзаке, я хотела, чтобы оно было под рукой. Это была страховка. И хотя я знала, что Эдвард был человеком слова, часть меня все же сомневалась в том, что он «случайно» не оставит оружие или притворится, что не видел, было ли оно упаковано.

Я не могла определить, насколько поздно было, когда мы были готовы. По солнцу больше нельзя было ориентироваться, темнота не наступала. Неужели мы замерли во времени? Неужели Земля прекратила свое движение, и вскоре как волчок зашатается и упадет на бок? Глаза закрывались, я очень устала.

- Пойдем, - произнесла я, когда Эдвард перенес сумки вниз с такой легкостью, будто это были бумажные пакеты с едой, а не памятные вещи из прошлой жизни.

Внезапно мне вспомнилось обычное ранее утро, когда я, собираясь в школу, сама упаковывала свой завтрак. Правда, когда я только переехала к отцу, Чарли сам хотел это делать, считая это своим родительским долгом. В первый день отец сделал ужасный бутерброд из покрытого плесенью хлеба и индюшатины с отталкивающим запахом, да еще и смазал это все огромным количеством майонеза. Я в недоверии рассматривала заплесневелый кусочек хлеба, аккуратно приподняв его за край. Увидев это, дети в столовой принялись складывать на мой стол мелочь, чтобы я смогла купить себе что-то в школьной столовой. После этого случая я брала с собой на обед бутерброды с арахисовым маслом, яблоко, иногда мюсли. Затерявшись в воспоминаниях, я могла почувствовать запах хлебных тостов, ощущение столешницы напротив моего живота в тот момент, когда я открывала банку с арахисовым маслом, а Чарли сидел позади меня, листая газету и напевая себе под нос веселую песню. Как же я хотела бы еще тогда понимать всю ценность этих моментов. Сейчас я бы все отдала, чтобы вернуть эти повседневные мелочи, иметь возможность открыть глаза и увидеть Чарли, который лбом сгибает газету, чтобы увидеть написанное на обратной её стороне.

- Подожди, - произнес Эдвард. Я открыла глаза, возвращаясь к реальности. Он тихо поставил чемоданы, не отрывая взгляда от книжных полок. – Ты не хочешь взять с собой фотографии?

Я задумалась над этим и подняла пыльные альбомы с полки, ощутив их вес в своих руках, а затем вернула на место. Не знаю, сделала ли я так, потому что решила, что фотографии должны остаться здесь в нашем доме, они принадлежат этому месту или же потому, что не желала иметь такого неоспоримого доказательства существования другого, счастливого времени. Не думаю, что смогу спокойно смотреть на свои детские фотографии, где девочка с косичками задувает свечи на праздничном торте. Или на Чарли, который строго смотрит на меня, потому что я фотографирую его без разрешения. Эта жизнь казалась давно прошедшей и вымышленной, как древнегреческий миф. Хотя греческие мифы сейчас казались мне гораздо более реальными в мире, не имеющем логики и милосердия.

Мы для богов - что мухи для мальчишек:
Им наша смерть - забава.**

- Это больше не моя жизнь, - сказала я, удивленная скупостью эмоций в собственном голосе.

- Разве ты не боишься забыть?

- Еще больше я боюсь помнить.

Эдвард кивнул и тихо поднял сумки. Мы стояли около дома, освещенные бледно-розовым светом.

- Подожди, - сказала я, когда Эдвард повернулся, чтобы уйти.

Я вбежала в открытую дверь и, пройдя через дом, вышла через черный ход, спотыкаясь на лестнице. Я уткнулась лицом в землю, обняв руками могилу Чарли.

- До свидания, Чарли, - сказала я, воображая, что мягкая трава под моей щекой была его щетиной. - Возможно, я скоро тебя увижу.

Вот и все. Волна горя, паники – все уже прошло. Спокойно я возвращалась назад, чувствуя, будто мое тело не принадлежало мне. Заинтересованный Эдвард стоял на лужайке, где я его и оставила. Подойдя к нему, я оглянулась на дом. Я помахала на прощание, как делала всегда, но сейчас это было так неправильно. Пришло время перестать притворяться, что все нормально. Некому было говорить «до свидания» и «я не вернусь».

Я поднялась по ступенькам и закрыла за собой дверь.

Эта часть моей жизни была закончена. Возможно, она никогда и не существовала.

***

Таким образом, мы стали кочевать из города в город в бесконечном розовом свете. Вскоре после ухода из Форкса Эдвард нашел велосипед, который на удивление не был разрушен отчаянием последних людей. Цепь была не закреплена, а колеса спущены, но Эдвард смог все восстановить при помощи инструментов из близлежащих гаражей. Это помогало мне не отставать от Эдварда и пройти гораздо больше, а он мог сберечь силы.

Было трудно уследить за ходом времени, даже сложнее чем прежде, потому что день и ночь стали неразличимы. Солнце, казалось, приближалось все ближе и ближе к нам, заполняя все больше и больше неба – я замечала это каждое утро, когда просыпалась. Я засыпала, когда уставала, но не была уверена был день или ночь. Неизвестно, не подводили ли меня мои биологические часы, несмотря на изменения мира. Я задавалась вопросом, было ли мое настоящее похоже на существование вампира, где вся твоя жизнь превращается в один долгий день длиною в вечность.

Даже при том, что я не могла сказать, сколько прошло времени, я могла сказать, что его прошло достаточно, чтобы Эдвард начал слабеть. Он чаще прикрывал глаза и переставлял ноги так, словно был стариком. Но Эдвард продолжал идти, его ноги делали шаги даже тогда, когда не было сил говорить. Я подозревала, что его поддерживали только собственное упорство и сила воли.

Я должна была дать ему кровь.

- Давай остановимся, - предложила я, когда мы добрались до поляны.

Расстелив наши одеяла, я потянула Эдварда вниз.

- Отдохни, - сказала я, и он без слов растянулся на одеяле, прекращая двигаться. Еле живой, но неспособный умереть. Я поцеловала его в лоб, прежде чем, взяв свой рюкзак, села на велосипед. Проехав около десяти миль, я остановилась и спрыгнула на землю.

Я настолько привыкла прокалывать свою кожу, что даже не вздрагивала и не чувствовала ни малейшего желания отвести взгляд. Я наблюдала, как кровь перетекает в пакет, а прозрачная трубка быстро заполняется, становясь непрозрачной для розоватого света. Это напомнило мне о старых стеклянных термометрах, которые приходилось наклонять, чтобы увидеть температуру. Я попыталась вспомнить ощущение стеклянной колбы под своим языком. Последний раз я использовала термометр, когда была еще маленькой и жила с Рене. «Не кусай стекло!» - вскрикивала она, прижимая прохладные руки к моим пылающим щекам.

Когда я вынула иголку и закрыла пакет, я перекусила недавно найденным черствым завтраком. Коробка, в которой он хранился, была заполнена долгоносиками, но они уже давно были мертвы, да и я не была в этот момент разборчива. Только дополнительный белок, – думала я, когда откусывала и жевала, стараясь не замечать любых изменений в структуре еды. Я только хотела вернуться к Эдварду, снова сделать его сильным. Но я не смогу крутить педали десять миль, если не получу хоть немного еды.

Эдвард так и лежал на одеяле. Я опустилась возле него на колени, убирая пряди волос, закрывающие его глаза.

- Ты должен поесть, - сказала я, помещая теплый пакет в его руки.

- Я не хочу оставлять тебя, - шептал он.

- Так не делай этого.

Возможно, Эдвард уже достаточно свыкся с запахом моей крови, с моим ароматом, и не потеряет контроль. Да разве и не лучше для меня, если Эдвард его утратит?

- Я в порядке, - сказал он. Его голос звучал хрипло. Я представила, что каждое слово, подобно наждачной бумаге, ранит его пересохшее горло.

Я открыла пакет и поднесла его к губам Эдварда, которые были слегка приоткрыты. Вероятно, на это требовалось меньше энергии, чем на попытки держать рот закрытым.

Эдвард предпринял слабую попытку отодвинуть мою руку как можно дальше, но я не сдалась. Как только трубка оказалась зажата его зубами, я сжала пакет. Эдвард принялся что-то бормотать, но уже через мгновенье начал жадно пить, опустошая пакет. Было удивительно наблюдать за его преобразованием, пробуждением. Я видела это только однажды, потому как после этого он стал крайне осторожным и питался только когда был далеко от меня.

Когда пакет опустел, Эдвард посмотрел на меня кроваво-красными глазами, подражающими неправильному солнцу над нами. Он заворчал, когда обонял воздух вокруг меня:

- Так глупо, - дразнил он, безжалостно усмехаясь.

- Эдвард, ты в порядке, не поддавайся. Ты сильнее этого. – Я пыталась коснуться его, но Эдвард в ужасе отпрыгнул, будто вспомнив, кто он на самом деле, кем являюсь я.

- Б-белла, зачем? - тогда он казался настолько слабым и беспомощным, а сейчас поражал силой, стремясь управлять собой.

- Ты ослабел.

- Ты должна была позволить мне оставаться слабым, - с огромным трудом говорил он, сжимая челюсти.

- Я нуждаюсь в тебе. Ты - единственное, что заставляет меня желать жить.

- Это небезопасно.

- Я тебе доверяю.

Он рассмеялся.

- Я не доверяю себе, ты – слишком лакомый кусочек, - он улыбнулся шире, обнажая зубы.

Я прикоснулась пальцами к его щеке.

- Помни, кто ты. Ты - не монстр.

Что-то в его поведении изменилось. И хотя его глаза продолжали быть столь же красными, как и кровь, которую он только что пил, он казался испуганным и пристыженным.

- Я должен идти, - сказал он, дернувшись от моего прикосновения.

- Не уходи, - просила я.

- Я причиню тебе боль. – Я не могла с уверенностью сказать, было это предупреждением или обещанием.

- Пожалуйста, - сказала я, прикасаясь к его холодной руке. Эдвард присел, в его взгляде промелькнуло что-то вроде ненависти, и побежал от меня.

Я кричала ему в след, пока не сорвала голос, но Эдвард не вернулся.

***

Я не хотела засыпать, на случай, если Эдвард вернется. Я испытывала голод, но не желала двигаться – что если он, возвратившись, не сможет меня найти? Конечно, я знала, что, вероятнее всего, он сможет следовать за моим ароматом, но все же не испытывала стопроцентной уверенности.

Впервые я была в одиночестве столь длительное время, и абсолютно не была уверена в том, что Эдвард вернется. У нас больше не было дверной рамы, чтобы отмечать прошедшие дни. У нас не было закатов, чтобы подсказать, на сколько время шагнуло вперед. У нас... у меня теперь не было ничего.

Я сидела на одеяле, подобрав под себя ноги, и, медленно потянув молнию своего рюкзака, достала оттуда пистолет Чарли. Холод оружия сразу же напомнил мне о руках Эдварда, я прижала его к щеке и постаралась представить, что это было прикосновения его рук. Вне зависимости от того, сколько усилий я прикладывала, я все же не смогла убедить себя, что Эдвард был рядом. Потому открыла глаза и опустила пистолет на одеяло.

Уставившись на оружие, я задалась вопросом, где сейчас был Эдвард. Я сидела, отказываясь спать, отказываясь есть. В конечном счете я упала от истощения, странно изогнувшись и разместив голову на одеяле между скрещенных колен.

Я проснулась в недоумении, ощущая, как болят мои ноги и шея. «Где ты, Эдвард?» - спрашивала я снова и снова, желая, чтобы он мог слышать мои мысли.

Я держала бесконечную вахту, ведь время больше не было определимо. Я не двигалась с того места, где мы были вместе в последний раз; бодрствовала, пока не падала в обморок от изнеможения, спала обрывками, а, просыпаясь, надеялась, что Эдвард уже вернулся. Я все еще не ела, но позволяла себе небольшие глотки воды, чтобы сохранять ясность.

Он возвратится. Он должен возвратиться.

Было очень жаль, что у меня не осталось возможности считать дни, некоторого доказательства того, что он возвращался. А самое удивительное - независимо от того, насколько ужасной становилась моя жизнь, все же находилось еще что-то, что можно было отнять: закаты, царапины, обозначающие дни, Эдварда. В тот момент, когда я думала, что потеряла уже все возможное, я теряла что-то еще более значимое.

***

Я была потрясена пробуждением.

- Эдвард? - прошептала я с надеждой, но, присев, ничего не увидела. Земля пришла в движение.
Неужели это было землетрясение?

Неужели это - конец?

- Эдвард! - кричала я. – Ты нужен мне!

Я пристально вглядывалась в горизонт, но ничего не видела. Это происходило, и Эдвард не собирался сдерживать своего обещания. Я собиралась умереть здесь в одиночестве. Сколько у меня осталось времени? Возможно, землетрясение будет длится долго, медленно, но верно разрушая все. Или, возможно, все случится быстро и так легко, как разрушить яичную скорлупу.

Эдвард не возвращался. Я терпела поражение.

Я подняла оружие Чарли, направляя его на мой висок, затем в живот, в рот и под подбородок. Какой путь был бы самым эффективным, самым быстрым, самым милосердным?

Я не ощущала, что плачу, пока не почувствовала, как теплые капли упали на мои ноги.

- Эдвард, ты обещал! - кричала я небу. Казалось, солнце готово проглотить землю, словно сердитый красный дракон.

Я закрыла глаза, держа оружие под подбородком. Я решила сосчитать до десяти, а затем нажать на курок... Земля вздрагивала подо мной, словно дикое животное. Были слышны треск, урчание и грохот деревьев, ломающихся вдалеке.

Десять … девять … восемь …

В воздухе ощущался запах серы.

Семь … шесть … пять …

Я вдыхала воздух, который внезапно стал резким и горячим.

Четыре … три … два …

Я начала сжимать спусковой механизм...

- Белла!

Я открыла глаза и увидела Эдварда, стоящего передо мной.

- Это сон? - спросила я, опуская оружие и поднимаясь на неустойчивых ногах.

- Я сдерживаю свои обещания, - сказал он. - Я побежал обратно, как только почувствовал, что земля задрожала.

- Значит, время пришло? - внезапно испугавшись, спросила я, не уверенная, что способна вынести это.

Он лишь грустно кивнул, вырывая оружие из моих рук.

- Сколько осталось времени?

- Я не знаю.

- Как можно избежать боли? - спросила я дрожащим голосом.

- Думаю, если я буду стрелять в голову… - Эдвард тяжело сглотнул.

Он поместил дуло пистолета туда, куда его направляла я несколько мгновений назад. Эдвард закрыл глаза, словно не мог смотреть на меня в момент исполнения своего обещания.

- Подожди, - крикнула я.

Эдвард немедленно опустил оружие.

Я упала на него, не в состоянии больше удерживать равновесие на дрожащей земле. Эдвард держал меня в своих сильных руках. Я забрала пистолет из его рук и отшвырнула прочь. Оказалось, я не хотела умереть так.

- Поцелуй меня, - сказала я.

Эдвард притянул меня к себе, сокрушая поцелуем. Земля рассыпалась вокруг нас. Слышались взрывы, разгорался огонь, но участок, на котором мы стояли, оставался нетронутым, словно ожидая чего-то. Ожидая, когда мы будем готовы.

Эдвард поцеловал мою шею, я затрепетала, вспоминая, с чего все для нас начиналось…

Наши связанные запястья, его нежный поцелуй. *курсивом выделены воспоминания*

Эдвард переместил руки к моей рубашке.

- Я хочу тебя, - сказал он, и я через голову стянула с себя рубашку.

- Никогда не прекращай целовать меня, - сказала я, наблюдая, как позади него все рушится и рушится земля. - Никогда не останавливайся.

- Я не хочу причинить тебе боль.

- Не причинишь. Просто ляг здесь.

Эдвард казался невероятно сосредоточенным, когда я опустилась на него, сначала вздрагивая от боли и холода, но чувствуя его так близко... мы были вместе, я не была одна.

Ни на миг не прерывая поцелуя, мы опустились на землю. Я могла чувствовать, как жар прибывает из большой трещины, образовавшейся совсем недалеко от меня.

- Так хорошо?

- Более чем, - сказала я застенчиво и неожиданно смело. Это действительно я? Он не открывал глаза, когда я медленно опускалась на него, боясь двигаться быстрее, чтобы он не разорвал меня на части.

Мгновение Эдвард возился с нашей одеждой, а затем мы были обнаженными и бесстыжими... как новые Адам и Ева. Краем глаза я могла заметить, что трещина, разрывающая землю, направлялась на последний неповрежденный участок земли, находящийся под нами. У нас почти не оставалось времени.

Эдвард оставался холодным, в то время как я покрывалась бисеринками пота от напряжения. Он покрыл поцелуями мою шею.

- Ты соленая, - сказал он.

- Это похоже на вкус моей крови?

- Если только немного.

Его лицо, о как прекрасно стало его лицо, оно стало ярче, чем самое яркое солнце, которое я смогла вспомнить, и его глаза, распахнувшиеся в удивлении, когда мое тело сжалось вокруг него.

- Я люблю тебя, Белла.

- И я люблю тебя, Эдвард.

Трещина становилась все больше, но мы не останавливались. Я смотрела в его глаза, когда он пристально смотрел на меня, стремясь запечатлеть в памяти мое лицо. Я уже запомнила его.

- Я люблю тебя, отныне и навсегда, - сказала я. Я не испытывала ни горечи, ни гнева, только благодарность, за то, что смогла найти его, найти такую любовь в этой пустой и безжизненной оболочке мира.

- Отныне и навсегда, - повторил Эдвард мои слова, когда земля под нами разверзлась, и мы полетели вниз. Его руки все еще продолжали прижимать меня близко к нему. Он не отпускал меня, вне зависимости от того, насколько глубоко мы погружались в пламенный воздух ядра разрывающейся земли.

Мою кожу начало покалывать и жечь, я закричала от боли, но его прохладные руки успокаивали меня. И Эдвард поцеловал меня крепче, чем когда-либо на моей памяти. Он целовал, пока я не забыла о боли, о падении... Пока я не забыла о том, что это был конец света.
____________________________________________________________________________________

* строка четверостишия из английской сказки "Jack and the Beanstalk" ("Джек и бобовый стебель"):
Fee-fi-fo-fum,
I smell the blood of an Englishman,
Be he alive, or be he dead
I'll grind his bones to make my bread
(Фи-фи-фо-фэм,
Чую кровь англичанина.
Жив он или мёртв,
Я перемелю его кости в муку, чтобы испечь хлеба.)
Источник
** реплика Глостера (из произведения Уильяма Шекспира «Король Лир» в переводе Т.Л. Щепкиной-Куперник)

The End

Перевод - Mussonka
Редактура - sladkaya