Знаешь ведь, что поступаешь глупо. Понимаешь, что выставляешь себя дураком, настоящим посмешищем. Да ты почти наяву слышишь шутки, которые отпускают Блейз и Драко, глядя на тебя из окна их общего кабинета. О да, уж эти-то два балбеса определённо не упустят повода посмеяться над тобой, а прямо сейчас, наверное, уже животы надорвали… По крайней мере, когда ты прошлый раз вернулся с обеда, они ржали до слёз, так, что даже глаза покраснели.

«Вот же гады!.. — возмущаешься ты, хотя, по большому счету, понимаешь их. — Если бы кто-то из друзей вёл себя подобным образом, и я ведь, наверняка, смеялся бы над ним точно так же…»

Однако, даже несмотря на такого рода мысли, ты сознательно и добровольно снова и снова подвергаешь себя этому унижению. Словно самый безнадёжный идиот, о котором когда-либо слышал Мерлин, ты сидишь всё на той же скамейке и ждёшь, считая до прихода Гермионы не только минуты, но даже секунды. Вот именно, считая. Потому что числа — это как раз то самое единственное, в чём ты безусловно хорош. И ещё потому что они успокаивают, а покой тебе сейчас просто необходим, ведь ты находишься далеко за пределами собственной зоны комфорта.

Сколько себя помнишь, всё, что касалось чисел, тебе удавалось легко и просто. Мама научила тебя арифметическому счёту в три года, и с тех пор ты пересчитывал абсолютно всё, что только попадалось на глаза: пуговицы, чашки, стулья, картины…

Когда она умерла, ты упрямо продолжал считать всё вокруг. Это успокаивало. Ты ведь до сих пор помнишь, сколько бусин было в её любимом ожерелье. Забыть их количество невозможно, поскольку все последующие одинокие ночи (а их было много) твоей единственной колыбельной оказывался собственный приглушённый шёпот:

— Раз, два, три, четыре…

Ровно тридцать шесть идеально круглых чёрных жемчужин.

А так как отец твой никогда не был приятным типом и особого дружелюбия к собственному сыну не выказывал, они стали твоими единственными друзьями на долгое, очень долгое время.

Позже, повзрослев, ты обнаружил, что книги, заклинания, зелья и формулы не менее интересны. Потому, естественно, учась в Хогвартсе, блистал в Арифмантике; в университете отличился в области финансов и банковского дела; а со временем, объединившись с Драко и Блейзом, проявил талант и в зарабатывании денег. Чем блестяще и занимался, чувствуя себя вполне счастливым, до определённого момента, а если быть совсем точным, до мая этого года. Потому что именно тогда в одном здании с тобой начала работать Гермиона Грейнджер, в компании со своими неукротимыми волосами, пухлыми губами и яркими глазами. Именно она превратила в развалины всю твою стройную систему! Абсолютно всю! Нет, тебя, конечно, предупреждали, что для женщин подобное поведение вполне нормально, но не до такой же степени!.. Кто же знал, что эта стройная ведьмочка окажется такой коварной разрушительницей?

Но, если честно, в твоём бедственном положении, скорей всего, виновата совсем не Грейнджер. Ведь ничего плохого она не делала. Просто каждый раз в обеденный перерыв проходила мимо твоего окна к скамейке в соседнем парке, невольно отвлекая тебя и совершенно лишая работоспособности на всю оставшуюся часть дня. Звук её шагов постепенно затихал, и всё, о чём ты мог думать после, было: как восхитительно выглядят её кудри, как аккуратно лёгкое летнее платье облегает тонкую фигурку, как музыкален перестук её каблучков… Ну, и ещё множество разной чепухи в том же роде, от которой раньше, до начала этого безумия, ты лишь в отвращении передёрнул бы плечами. Вот только теперь ничего с собой поделать не мог. Должно быть эта ведьма околдовала тебя.

Наверное, именно поэтому в один прекрасный день ты, окончательно рехнувшись, последовал за ней. Конечно, если бы на твоём месте оказался Драко, например, или Блейз, они бы никогда не допустили подобного безумия и быстро сориентировались бы, как уговорить её на свидание со всеми вытекающими последствиями. Но… только не ты.

Единственное в жизни, что беспрекословно тебе подчинялось, — это числа, уравнения и расчёты. Так уж случилось, что за все свои двадцать четыре года ты ни разу не ставил целью покорить какую-либо девушку. Почему-то раньше у тебя никогда не хватало на это времени, да и нужды особой не возникало. Правда, так было до начала этого сумасшествия!

Ты понятия не имел, каким образом следует сближаться с женщинами, налаживать с ними контакт и тем более заигрывать. Ну, то есть… в теории ты знал многое, даже то, что наверняка никогда не пригодится. В конце концов, твоими друзьями уже долгое, очень долгое время были два общепризнанных плейбоя.

Практическая часть, однако, оказалась гораздо сложнее любых известных тебе математических выкладок. Именно поэтому всё, чего ты добился за три месяца: поприветствовал Гермиону, назвав по фамилии (Грейнджер!), сел с ней на одну скамью и съел рядом бутерброд. В полной тишине. Потому что все потуги придумать и сказать что-либо закончились полным провалом.

«Какой невероятный, позорный идиотизм на самом-то деле…»

В последнее время ты много размышлял об этом.

«Возможно, Гермиона и вовсе не считает меня привлекательным. В конце концов, я — обыкновенный зануда-очкарик (как однажды красноречиво выразился Блейз). Тем не менее, должна же быть причина, по которой она продолжает приходить сюда, на одно и то же место, каждый день? А может, ей просто нравится именно эта скамейка?.. Тьфу ты, женщин просто невозможно понять!»

Как бы то ни было, сегодня ты снова сидишь здесь, на этой дурацкой скамейке, и ждёшь прихода Гермионы, точно зная, сколько секунд осталось до того, как она покажется в начале парковой дорожки (ну да, ты подсчитывал их уже много, очень много раз). Однако сегодня ты всерьёз рассматриваешь возможность перехода к разговору… о погоде. Серьёзно, на улице тепло и солнечно, и погода — вполне подходящий повод для беседы.

Ну, по крайней мере, Драко так сказал.

Но, конечно, с твоей-то удачливостью в тот самый момент, как замечаешь невдалеке её силуэт, на лоб тебе вполне ожидаемо шлёпаются первые капли дождя.

«Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну за что, спрашивается?»

К тому времени, как Гермиона достигает вашей скамейки, дождь льёт уже по-настоящему. Однако, она улыбается и присаживается рядом. Удивлённый, ты только и можешь, что промямлить привычное:

— Грейнджер.

Она тоже отвечает как обычно:

— Привет, Тео.

Ты обречённо понимаешь, что длинное вводное предложение о хорошей погоде, которое зубрил всю прошлую ночь, прямо сейчас прозвучит глупо и неестественно, поэтому вы продолжаете сидеть в полном молчании. Правда, на этот раз никто из вас свой обед не ест, так как этому мешает дождь. Кроме того, твои очки усеяны мелкими дождевыми каплями, что в данной ситуации вообще не помогает. Вот прям от слова «совсем».

Затем, после довольно долгого созерцания собственных мокрых ботинок, ты решаешься ляпнуть:

— Знаешь, можно попробовать обогнать этот дождь… Я могу вычислить скорость, при которой ни одна дождевая капля не успеет застать нас врасплох.

Изумлённо выгнув брови, Грейнджер спрашивает:

— Правда можешь?

Ты смущённо киваешь, и, чувствуя себя совершенным остолопом, добавляешь:

— Ну, или давай просто аппарируем…

— Разве это будет так же интересно? — спрашивает Гермиона, глядя на тебя неожиданно игриво.

— Но у нас, скорей всего, не получиться бежать достаточно быстро, — робко мямлишь ты, уставившись в её тёплые, как разогретый на солнце янтарь, глаза.

— Но мы же не узнаем, пока не попробуем. Верно? — улыбается она, а цветные крапинки в её глазах вспыхивают ещё ярче, вгоняя тебя в столбняк.

— Верно, — ошарашенно соглашаешься ты.

— Тогда побежали!

Вскочив со скамейки, Гермиона хватает тебя за руку и срывается с места. Ты несёшься следом, чувствуя, как её тёплая ладошка крепко сжимает твою, и внезапно замечаешь, что бежите вы в совершенно противоположную вашей работе сторону. Почему-то именно в этот момент твои запотевшие очки становятся абсолютно бесполезны. К тому же, вы или двигаетесь слишком медленно, или обогнать дождь всё-таки невозможно. Но тебя сейчас это волнует меньше всего. Пока Гермиона ведёт тебя за собой, пока её ладонь в твоей руке, тебе нет больше ни до чего дела.

Посреди какой-то поляны она останавливается и поворачивается к тебе, её взгляд полон чего-то такого, что не укладывается ни в одну известную тебе классификацию. Вы оба замираете, затаив срывающиеся дыхания, сердце твоё колотится где-то в ушах, а мокрое летнее платье льнёт к телу Гермионы так, что каждый изгиб, каждая впадинка становятся только заметней. Её мокрые волосы, закручиваясь спиральками, торчат в разные стороны, широко распахнутые глаза не отрываются от твоего лица, а губы чуть приоткрыты и манят попробовать их…

Сам не понимаешь, как такое возможно, но в следующий момент уже целуешь Гермиону, и она отвечает тебе также страстно. Ваши тела невероятно близки, ты чувствуешь исходящее от её кожи тепло, и оно заставляет тебя задыхаться от удивительных, чудесных ощущений. Гермиона томно выгибает шею, и ты чертишь губами на её коже влажный след, а она сладко стонет, вжимаясь в тебя ещё крепче.

От нереальности происходящего ты тоже издаёшь стон и, частично придя в себя, пытаешься сделать шаг назад, однако Гермиона не отпускает, тонкими пальчиками пробираясь к тебе под рубашку.

— Но?.. — поражённо ахаешь ты, а в голове роятся мысли о том, что надо же сначала сводить её на ужин или в музей, на яхте покатать, в конце концов.

Однако, она тут же обрывает твои невысказанные возражения:

— Тс-с-с, не порть момент…

И ты понимаешь, что неожиданная смена планов — самое правильное из того, что может случиться сейчас.

Руки дрожат словно в лихорадке, но тебе всё же удаётся расстегнуть несколько верхних пуговок на платье, и жадные губы находят её ключицы.

— О, Мерлин! — выдыхает Гермиона еле слышно.

«О, Мерлин…» — вторя ей, думаешь ты.

А затем поднимаешь её и, прижимая к себе, используешь последние крохи здравого смысла, чтобы аппарировать вас в собственную квартиру. Потому что никому не позволишь наблюдать за всем тем, что тебе не терпится проделать с ней.

Правда, стоит вам оказаться в гостиной, неловкость охватывает тебя с новой силой. Ты замираешь, ненавидя собственную неуверенность, но Гермиона решительно снимает твои очки, и сердце в груди буквально заходится, когда видишь, как она медленно расстёгивает твою намокшую рубашку.

Улыбаясь, Гермиона приказывает:

— Закрой глаза.

Ты подчиняешься её воле и чувствуешь на коже кончик игривого языка, обрисовывающий грудные мышцы. Но стоит нежным губам коснуться одного из сосков, и ты нетерпеливо стонешь, распахивая глаза, потому что не в силах безучастно терпеть столь безграничное счастье. И тогда она улыбается и просит:

— Возьми меня… в постель, Тео…

Ты снова подчиняешься, и на этот раз у тебя наконец появляется возможность испытать теоретические знания на практике.

И это охренительно! Охренительно прекрасно! Ни одна формула, расчёт или цифра и рядом не стоит с охватившими тебя ощущениями!

А после вы непринуждённо болтаете друг с другом, пока на улице не становится темно. И ты понимаешь, что, оказывается, разговаривать с девушками удивительно легко… Ну, по крайней мере, с Гермионой точно.

Когда ты наконец опять обретаешь способность размышлять логично, в твоём аналитического склада уме оформляется одна важная мысль:

«Действительно приятно, когда в жизни присутствует нечто большее, чем просто цифры... Очень, очень и очень приятно».