Если бы потомственный аристократ и правая рука Вольдеморта Люциус Абраксас Малфой по нелепому недоразумению или роковому стечению обстоятельств (что в данном случае одно и то же) оказался в маленькой отдельной палате госпиталя Святого Мунго поздним вечером 24 декабря 1997 года, он, не раздумывая ни секунды, выхватил бы из трости свою волшебную палочку (вяз, жилы из сердца дракона, рукоятка инкрустирована головой змеи) и, холодно процедив: «Я тебя породил, я тебя и убью!» или, наоборот, хрипло прокричав: «Что ж ты живучий такой, а?! И не прикончишь тебя никак с первого раза!», заавадил бы своего единственного сына. К огромному облегчению последнего, Малфой-старший в этот Сочельник тихо и мрачно напивался в компании четы Лестрейнджей, понятия не имея о том, что: а) его сын выжил после отцовского темномагического проклятия; б) он находится в госпитале; в) он находится там не один, а в компании грязнокровки по имени Гермиона Грейнджер; и г) эта компания делает его практически счастливым.

Полноте счастья мешали как минимум три обстоятельства: изматывающая боль во всем теле (даже сильнодействующие Обезболивающие Зелья оказались бессильны), необходимость встречать Рождество на больничной койке и глухая беспричинная тоска, поселившаяся в малфоевской душе с самого утра и к вечеру успевшая уже порядком ему надоесть. Малфой просто изнывал от этой необъяснимой тоски, она измучила его сильнее, чем физическая боль, и даже ласковые прикосновения грейнджеровских ладошек и ее взволнованный нежный взгляд не могли успокоить и умиротворить Драко. По правде говоря, Гермиона Грейнджер смотрела на Драко Малфоя не просто нежно и сострадающе, а так, как магловская сестра милосердия могла бы смотреть на раненого героя одной из бесчисленных магловских войн, и, как правило, подобные взгляды исцеляли воинов от смертельных недугов и поднимали их на новые битвы во имя добра и справедливости.

Проблема заключалась в том, что героем себя Малфой абсолютно не чувствовал, искренне полагая, что по всем законам жанра герой должен быть один, и эта вакансия на ближайшие пару десятков лет надежно занята Гарри Поттером. Но по каким-то непонятным для Драко причинам, Гермиона и все остальные члены Ордена Феникса думали совершенно иначе — с тех пор как сутки назад Поттер и Уизли материализовались с окровавленным Малфоем на руках в кухне блэковского особняка, к Драко относились с неимоверным сочувствием, выражая его так бурно, что дежурные медиведьмы устали, выгоняя посетителей из крохотной малфоевской палаты.

Заботой о пострадавшем теле и угасающем боевом духе Малфоя-младшего каждый занимался в меру своих сил и возможностей. Снейп, как всегда, был немногословен и конкретен — с презрительным фырканьем забраковал зелья производства госпитальной лаборатории: «Ну, и что, что Вы лично приложили к ним руку, Гермиона? Я знаком лишь с одним приличным Зельеваром в Великобритании, и его фамилия вовсе не Грейнджер!» — и занялся собственноручным изготовлением лекарственных снадобий для Драко. Молли Уизли заполнила всю палату источающими аппетитный запах корзинками с домашней выпечкой: «Больничная еда готовится не для того, чтобы больной как можно быстрее встал на ноги, а наоборот — чтобы он поскорее протянул их!» Чтобы не расстраивать Молли, Драко надкусил пару пирожков и с облегчением отдал корзинки на растерзание Гарри и Рону — после нескольких пинт целебных, но мерзких на вкус снейповых зелий, есть ему совершенно не хотелось.

Луна Лавгуд окуривала палату благовониями, уверяя, что это отпугивает мешающих малфоевскому выздоровлению хрюкокряков и диффунбахий, в изобилии обитающих в госпитальном воздухе. Неизвестно, что творил пахучий дым с невидимыми хрюкокряками, но после того как Малфой за пару часов дважды потерял сознание, целитель Сэбоунс решительно запретил «сомнительный эксперимент», за что Драко проникся к нему глубокой искренней симпатией. Близнецы долго упражнялись в остроумии по поводу бледности малфоевской кожи и синяков под глазами, искренне веря, что его это смешит: «А что это у нас Малфой такой бледный, братец Фордж? — А это он сходил в магловский солярий, братец Дред! — Но в солярии маглы, кажется, загорают, разве нет, братишка? — Таки да, братишка! Но наш Малфой тебе не какой-нибудь магл, на него даже солярий действует совершенно противоположным образом!»

Невилл Лонгботтом принес в палату к Малфою горшок с каким-то диковинным отростком бледно-желтого оттенка, смущенно признавшись, что это крайне редкий экземпляр «Выздоравливаус Поднимаус», и как только растение распустится, Драко немедленно поднимется с постели. Цветок не имел запаха, но периодически издавал такие горестные вздохи, что Малфой нервно вздрагивал и пытался привстать с постели, чтобы посмотреть — кого это еще положили в его отдельную палату. Гарри и Рон за весь день уходили от Драко только для того, чтобы отчитаться перед руководством Ордена «о проделанной работе» — то есть подробно описать процесс поиска и заполучения хоркурксов — и немедленно возвращались на исходные позиции у постели раненого товарища. Джинни и Тонкс пересказывали свежие новости, накопившиеся за пятимесячное отсутствие мальчиков в Лондоне, и даже Ремус Люпин посчитал своим долгом наведаться в госпиталь и, смущенно покашливая, поинтересоваться малфоевским здоровьем.

Лежа на узкой больничной кровати и практически не оставаясь в одиночестве, Малфой мужественно терпел боль и почти не морщился от мерзкого запаха и вкуса снейповых зелий, стоически переносил визиты многочисленных друзей, поток которых иссяк только поздним вечером, находил в себе силы улыбаться в ответ на дурацкие уизлевские шутки, и единственное, что примиряло его со своим нынешним положением — это то, что Грейнджер безотлучно сидела с ним рядом и держала за руку. Ради этого Драко готов был терпеть нашествие клана Уизли и даже Луну с ее благовониями, но если говорить начистоту, то прикосновения обожаемых Малфоем грейнджеровских ладошек казались сейчас лишенными какого-то важного, сакрального смысла, которым были наполнены раньше. И от этого Драко злился и тосковал еще больше — пять месяцев он мечтал о том, как будет держать Гермиону за руку, а теперь, когда это, наконец, происходит на самом деле, все, что он ощущает –давящая боль в сердце и смутное чувство, что все должно быть совсем не так. Только вот как? Ответа на этот вопрос Драко не знал, также как и на тот, который задала ему сейчас Гермиона. Честно говоря, он его даже не расслышал.

— Что ты сказала? — рассеянно переспросил Малфой и погладил тонкую гермионину ручку, чернильные следы на которой сменились пятнышками зелий.

— Я спросила, что ты хочешь в подарок на Рождество? — послушно повторила Гермиона с таким видом, что Драко моментально понял — скажи он сейчас: «Я хочу в подарок Луну» — девушка немедленно вскочит с места, оседлает метлу и помчится в небеса, даром, что всю жизнь боится летать.

— Ничего, Герми, — как можно мягче ответил парень, словно опасаясь, что Гермиона сейчас и в самом деле сорвется в небо, — разве что я хотел бы выползти из Мунго.

— Но Сэбоунс не разрешает, — огорчилась девушка. — И Снейп с ним полностью согласен. Прошел всего лишь один день, и ты еще слаб…

На этих словах Малфой сверкнул яростным взглядом, и Грейнджер тут же исправила оплошность:

— То есть я хочу сказать, что ты еще неважно себя чувствуешь. Но колдомедики говорят, что ты удивительно быстро восстанавливаешься после такого сильного темномагического проклятия, и дня через три-четыре тебя действительно можно будет забрать домой.

Драко вздохнул, прикрывая глаза. Домой… Что он может назвать сейчас своим домом — комнату в особняке на Гриммо, 12, в которой он жил летом? Или волшебную палатку, служившую убежищем для него, Гарри и Рона в течение последних месяцев? Какая забавная штука жизнь — палатка, равно как и особняк на Гриммо, принадлежит Гарри Поттеру, и вряд ли может считаться домом Драко Малфоя, правда? Когда-то давно, в другой реальности, где Поттер был его соперником, Рон — жалким нищебродом, а Гермиона — раздражающей грязнокровной выскочкой, Драко Малфой считал своим домом Малфой-мэнор с его роскошным парком и массой фамильных секретов, спрятанных в самых неожиданных местах. Маленьким Драко обожал сбегать от домовых эльфов и исследовать отдаленные уголки огромного поместья — там можно было отыскать прелюбопытнейшие вещицы! Теплицы с целебными и ядовитыми растениями, озеро посреди парка, где жили русалки, конюшни с породистыми лошадьми — все открывало мальчику свои тайны, все подчинялось ему — единственному наследнику Малфой-мэнора. В особняке, облицованном белым мрамором, величественном и прекрасном, словно королевский дворец, тайны подстерегали Драко буквально на каждом шагу! Говорящие портреты предков, хранящие древние фамильные предания, неожиданные тайники, скрытые за старинными гобеленами, шкатулки с секретом и множество других мелочей, обычных на первый взгляд, но на деле густо пропитанных родовой магией, магией чистой аристократической крови… Теперь в поместье ставка Вольдеморта, в бальных залах толпятся Упивающиеся Смертью, пьют вина из отцовской коллекции, и, наверняка, распугали всех русалок. Нет, Малфой-мэнор больше не его дом. Может быть, он снова им станет, потом, после войны. Но не сейчас.

— А где мой дом, Грейнджер? — забывшись, произнес Малфой вслух и тут же пожалел о сказанном. Впрочем, с таким же успехом он мог и промолчать — Гермиона все равно читала его мысли, а сил на то, чтобы ставить ментальную защиту, у него сейчас не было.

Гермиона наклонилась к Драко так низко, что он мог почувствовать ее дыхание — мята и лимон, ее любимые магловские леденцы — и сказала тоном таким ласковым, что у Драко моментально защипало в носу:

— Дом там, где тебя любят, Драко.

— Угу, — согласился слизеринец и открыл глаза, чтобы посмотреть на наивную Грейнджер. — Любовь — это как раз то, что можно положить в основу фундамента. Любовь и прочие нестабильные эмоции. Вы, гриффиндорцы, просто зациклены на любви. А, кроме нее, между прочим, существует масса других вещей, куда более прочных и надежных — долг, например, или честь. Хотя откуда тебе-то знать об этом, Герми?

Если бы Малфой-старший видел своего сына в этот момент, он, пожалуй, испытал бы за него гордость. И, вполне вероятно, даже помедлил бы пару секунд, прежде чем посылать в него Аваду. А, может, и вовсе заменил бы Непростительное заклинание каким-нибудь редким, малоизученным светлыми волшебниками, темномагическим проклятием.

Но Гермиона не обиделась на Малфоя-младшего. Она вообще за последние сутки еще ни разу на него не обиделась, хотя он то язвил, то капризничал, то принимался стонать и жаловаться, а то, наоборот — изо всех сил изображать стойкого оловянного солдатика.

— Я тоже очень тебя люблю, милый, — улыбнулась Гермиона в ответ на презрительную ухмылку Драко какой-то новой, непостижимой для него улыбкой. — Хочешь, я останусь с тобой на всю ночь? Не хочу, чтобы ты в Рождество был один.

— Глупости, — нахмурился Драко. — Я все равно сейчас засну. Пожалуйста, иди на Гриммо, ты и так уже пропустила праздничный ужин из-за меня. Уже почти полночь, Герми, тебе тоже надо отдыхать, разве нет?

— Я не устала, — тепло и ласково ответила Гермиона. — И полночь… полночь уже наступила. С Рождеством тебя, Драко Малфой.

И Гермиона Грейнджер поцеловала Драко, но почему-то не в губы, а в лоб, и в этот момент Малфою-младшему вспомнилась его мать, и тоска стала такой невыносимой, что захотелось заорать и швырнуть в стену чем-нибудь подходящим — стаканом с невыпитым Успокоительным Зельем, к примеру. Гермиона почувствовала его порыв, мгновенно отстранилась, отодвинула стакан подальше и снова стала смотреть на Малфоя, ласково и всепрощающе, и этим взглядом она напоминала Драко Нарциссу — мама тоже улыбалась вот так, нежно и понимающе, сидя у постели своего заболевшего ребенка. Интересно, когда в последний раз ему приходилось болеть по-человечески — в своей удобной широкой кровати, на белоснежных простынях с вышитым фамильным гербом, с домовыми эльфами, бесшумно передвигающимися по спальне, и прохладной маминой рукой на пылающем лбу? Наверное, курсе на третьем-четвертом. Потом все как-то завертелось, закрутилось, Темный Лорд восстал из небытия, и болезнь превратилась в непозволительную роскошь. Так же, как и материнские прикосновения. «Только не жалей себя. Ты же Малфой!» — приказал Драко сам себе и снова закрыл глаза, чтобы не видеть на лице Гермионы выражения «сестра милосердия сочувствует раненому герою».

— И все-таки, что ты хочешь в подарок, Драко? — опять спросила не привыкшая отступать настойчивая гриффиндорка.

«Тебя!» — чуть не брякнул Драко, но вовремя сообразил, что если его сил сейчас с трудом хватает на то, чтобы поднять руку, то на секс их не хватит, это точно. И тогда он назвал первое, что пришло ему в голову после мысли о сексе.

— Помнишь, Герми, в прошлом году ты угощала меня на Рождество такими магловскими миндальными конфетками, марципанами, кажется? Подари мне марципаны, если тебе не трудно. Это было вкусно…

— Марципаны? Или то, что было после? — прошептала Грейнджер, и даже не открывая глаз, Малфой знал, что ее щеки сейчас покрываются легким румянцем. Именно эти самые чертовы марципаны они ели год назад на Рождество, которое оба встречали в Хогвартсе. А потом над ними возникла омела, и они долго смеялись и кормили друг друга с рук. У их первого поцелуя был горьковатый миндальный привкус марципанов, и воспоминание об этом было одним из самых счастливых воспоминаний Драко Малфоя. И если бы его отец узнал об этом, то, прежде чем подвергнуть своего сына и единственного наследника рода Малфоев медленной и мучительной смерти, он, пожалуй, напился бы с горя. Но, как уже говорилось, в этот Сочельник Малфоя-старшего не было и не могло быть рядом с Малфоем-младшим, и Драко Малфой мог сколько угодно вспоминать свой первый поцелуй с Гермионой Грейнджер.

— Вкусно было и то и другое, — сказал Драко. — А теперь, когда я осчастливил тебя ответом, можно, я посплю, и ты, пожалуйста, тоже иди спать, ладно?

В ответ Гермиона молча поцеловала его в щеку и вышла из палаты. Малфой облегченно вздохнул и определил, наконец, причину своей тоски. Все было очень просто — Драко Малфой, совершеннолетний волшебник, раненый герой и практически правая рука Гарри Поттера (потому что Рон Уизли, все-таки, скорее, левая!) словно последний несмышленый первокурсник-хаффлпаффец, тосковал по своей матери. И даже самые нежные грейнджеровские поцелуи не могли заменить ласковых материнских прикосновений, которые были абсолютно, совершенно невозможны сейчас, и понимание этого наполняло душу Драко таким всепоглощающим отчаянием, что если бы он не был так обессилен, разнес бы стихийной магией всю эту чертову палату к мерлиновой бабушке.

Последний раз он виделся со своей матерью в конце мая, в Хогвартсе, перед тем, как Нарциссу с помощью порт-ключа переместили во Францию, в хорошо замаскированное имение, приобретенное через подставных лиц. Встреча, организованная Дамблдором и Снейпом, вышла какой-то скомканной — Нарцисса была бледнее обычного, то и дело стискивала тонкие пальцы и все время оглядывалась на дверь директорского кабинета, как будто Люциус или сам Вольдеморт в любую минуту могли возникнуть на пороге. Драко мучительно хотелось обнять ее и никуда не отпускать от себя, но он стеснялся это сделать и говорил о разных пустяках, только в самом конце признавшись матери, что у него серьезные намерения относительно Гермионы Грейнджер, и замер с опущенной головой в ожидании гневной материнской тирады. Но вместо этого Нарцисса выдохнула вдруг: «Ну, слава Мерлину!» и решительно заключила сына в объятия, сильно прижимаясь своей надушенной щекой к его лицу. Порт-ключ сработал через считанные секунды после того, как она отстранилась от сына, оставив того с комком в горле и нарциссиными слезинками на щеке.

Драко вспоминал сейчас эти слезинки и думал, что последнее письмо маме он отправил пять месяцев назад, перед тем, как они с Гарри и Роном отправились за хоркруксами, и за это время она, вполне вероятно, сошла с ума от неизвестности там, во Франции. С мыслью о том, что за возможность сейчас увидеть Нарциссу, Драко, не раздумывая, отдал бы полжизни, он провалился в сон, глубокий и вязкий, словно кленовый сироп.

Малфой спал и не мог видеть того, как Гермиона Грейнджер вышла из его палаты, прошла по коридорам Святого Мунго и аппарировала на Гриммо, 12. Рождественская ночь в особняке Блэков проходила своим чередом — взрослые волшебники пили чай с ромом в библиотеке, на кухонном столе обнаружилась прикрытая салфеткой с Согревающими Чарами гермионина доля кулинарных шедевров от Молли Уизли, а в гостиной — заждавшиеся Гермиону ее верные друзья. Впрочем, судя по тому занятию, за которым она застала их, входя в принаряженную по случаю Рождества блэковскую гостиную, никто из них не скучал.

— Ну? — требовательно спросил Рон Уизли, оторвавшись от сосредоточенного обцеловывания левого ушка Луны Лавгуд, как только Гермиона материализовалась перед ними. — Как он?

— Хочет марципанов, — откликнулась Гермиона, присаживаясь на диван прямо в зимней мантии. — А еще Нарциссу.

— Рождественские ярмарки ночью закрыты, — задумчиво сказал Гарри Поттер и с сожалением ссадил со своих коленей Джинни, намереваясь, очевидно, немедленно куда-то бежать в поисках марципанов для Драко Малфоя.

— Но мы что-нибудь придумаем, Герми! — с энтузиазмом воскликнул герой, и Джинни подавила рассерженный возглас, напомнив себе, что быть девушкой Избранного — непростое испытание.

— Я знаю один чудесный магловский магазинчик на лондонском вокзале, — мечтательно улыбнулась Луна, — где торгуют круглосуточно даже в Рождество!

— А Нарциссу Малфой мы тоже купим в чудесном магловском магазинчике? — горько спросила Гермиона и расстегнула застежку на теплой мантии.

— А Нарциссу Малфой нам купит, тьфу ты, то есть, достанет Снейп! — радостно воскликнул Рон.

— Ну да, просто вынет из-под елки и положит перевязанную золотой ленточкой! — проворчала его сестра.

— Почему именно Снейп? — растерянно спросила Гермиона.

— Потому что если не он, то кто же? — невозмутимо пожал плечами рыжий, а Гарри энергично закивал головой, соглашаясь.

— Браво, мистер Уизли! — раздался от дверей исполненный вечного сарказма голос мастера незаметных подкрадываний к гриффиндорцам Северуса Снейпа. Он возник на пороге, как всегда неожиданно и очень кстати — в домашней мантии, с блестящими глазами и дымящейся кружкой в руках.

— В кои-то веки Вашу рыжеволосую голову посетила здравая мысль, — ухмыльнулся Снейп и сделал из кружки изрядный глоток. — Честно говоря, до этого момента я был уверен, что здравомыслия все Уизли лишаются еще в колыбели. Равно как и способностей мыслить вообще.

— Наша семья тоже безгранично уважает Вас, профессор, — широко и без тени смущения ухмыльнулся младший сын Артура и Молли Уизли.

— Конечно! — воскликнула Гермиона и в буквальном смысле этого слова хлопнула себя ладонью по лбу. — Ведь Вы — хранитель тайны нарциссиного поместья. Вы можете туда попасть и вернуться с ней вместе!

— Теоретически — да! — кивнул головой зельевар. — А практически уже ночь, всем пора спать, и это уже вторая моя чашка чая с ромом. Вы полагаете, мисс Грейнджер, при таком положении вещей я соглашусь немедленно аппарировать во Францию?

— А разве у Вас нет порт-ключа, сэр? — с невинным видом спросил Гарри.

— Нет, — сокрушенно вздохнул Снейп. — Из соображений безопасности.

— Но порт-ключ можно изготовить! — вмешалась Джинни.

— Это — небыстрый процесс, мисс Уизли! — фыркнул невозможный профессор, и на лице его отразилась сложная гамма чувств, дающая понять, что его отношение к мыслительным способностям семейства Уизли все-таки не изменилось.

— Теоретически — да, — сказал Гарри Поттер, и Северус Снейп мгновенно протрезвел. — А практически я чувствую в себе Силу, профессор. И, может быть, я еще не совсем умею управлять ею, но на то, чтобы сделать порт-ключ, с которым Вы отправитесь во Францию и вернетесь сюда вместе с Нарциссой Малфой, моих умений хватит.

— А Вам это зачем, Поттер? — спросил заслуженный шпион всего магического мира у Мальчика-который-не-зря-носит-имя-Избранного.

— Мой друг тоскует по своей матери, — глухо сказал Гарри. — И сегодня Рождество. Маглы верят, что в Рождество происходят самые настоящие чудеса. Вы даже не представляете, профессор, как я счастлив, что знаю — это чудо вполне осуществимо. В отличие от многих других…

— Почему же не представляю, Гарри. Очень даже представляю, — мягко сказал зельевар, и впервые в жизни рука Северуса Снейпа легла на плечо Гарри Поттера для того, чтобы по-дружески или, скорее, по-отечески, стиснуть его.

Всего этого Малфой, конечно, не видел, потому что он спал. Спал долго, и во сне целебные зелья творили свое волшебное дело — исцеляли его израненное тело и возвращали покой встревоженной душе. А когда он проснулся, вокруг стояла та особая волшебная тишина, какая бывает лишь в рождественскую ночь. Драко Малфою, как и всякому чистокровному магу, было прекрасно известно, что тот, чье рождение так пышно и нелепо празднует весь магловский мир, был на самом деле одним из величайших магов, когда-либо живших на Земле, и не его вина в том, что люди так извратили и исковеркали его учение. Драко Малфоя, как и всякого чистокровного мага, смешила религиозная суета и наивная магловская вера в чудеса, которые обязательно случаются в эту святую ночь с теми, кто сохраняет веру и не нарушает заповедей, оставленных людям Иисусом из Назарета. Драко Малфой, как и всякий чистокровный маг, знал, что чудеса не возникают из ниоткуда — они создаются силой магии и воли, и за любое из них рано или поздно приходится расплачиваться, и всегда найдутся вещи, которые останутся неподвластны даже самой сильной магии и самой твердой воле. И когда Драко Малфой открыл глаза и увидел на стуле возле больничной кровати свою мать — Нарциссу Малфой, урожденную Блэк, в первую минуту он сам себе не поверил. Но только в первую. Потому что во вторую миссис Малфой уже обнимала его со всей страстью, на которую только способна мать, увидевшая своего сына после пятимесячной разлуки, и если бы в эту минуту рядом с ними по какой-то необъяснимой трагической случайности оказался Люциус Малфой, он не сделал бы ничего, причиняющего вред своей жене и сыну — просто опустил бы волшебную палочку (вяз, жилы из сердца дракона, рукоятка инкрустирована головой змеи) и молча аппарировал в Малфой-мэнор, где напился бы до зеленых гоблинов…

…Пройдет немало лет после этой ночи, прежде чем одним рождественским утром подарив своим четырехлетним сыновьям и двухлетней дочери все, что только можно подарить детям волшебников в этом возрасте, и стоически вытерпев полчаса непрерывного восхищенного визга и ора, Драко Малфой спросит у своих детей: «Ну, а что вы приготовили мне в подарок?» А услышав в ответ неразборчивый, но исполненный невероятного энтузиазма трехголосый вопль, поднимет глаза поверх детских макушек, чтобы встретить взгляд их матери, и ему придется приложить немало усилий, чтобы не опрокинуть ее на ковер и не начать целовать прямо сейчас, пока радостные юные Малфои достают из-под елки завернутую в золотую магловскую фольгу коробку с марципаном…