Форма входа

Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

Двое во мне
Он чуть приподнимал уголки губ, что означало хорошее расположение духа, и говорил тихим голосом: – Моя маленькая пугливая девочка считает меня монстром.
Психологический детектив.
Он вернется
Я буду ждать Эдварда столько, сколько понадобится. Переждать зиму? Легко. Всю жизнь? У меня нет выбора. Он вернется, я верю в это.
Мой воин
Эдвард – командир греческой армии, который пришел к берегам Трои, чтобы сражаться в Троянской войне. Белла, девушка из королевской семьи Трои, попала в плен и доставлена в греческий лагерь в качестве «трофея» для Эдварда.
Такой короткий век
Жизнь быстротечна, и надо прожить отмеренный срок так, чтобы это было не бесполезно потраченное время. Но что делать, если ты слишком слаба…
I scream/Ice cream
Беременность Беллы протекала настолько плохо, что Карлайл и Эдвард все же смогли уговорить ее на «преждевременные роды», уверяя, что спасут ребенка в любом случае. Однако, кроме Ренесми, на свет должен был появится еще и Эджей, развившейся в утробе не так как его сестра. Попытки его спасти не дали результатов, как показалось Калленам.
Девочка и эльф
Иногда даже взрослым необходима помощь. Как же с этим справятся домашний эльф и девочка, обреченная сидеть взаперти?
Детства выпускной (Недотрога)
Карина выводила аккуратным почерком в тетради чужие стихи. Рисовала узоры на полях. Вздыхала. Сердечко ее подрагивало. Серые глаза Дениса Викторовича не давали спать по ночам. И, как любая девочка в нежном возрасте, она верила, что школьная любовь - навсегда. Особенно, когда ОН старше, умнее, лучше всех. А судьба-злодейка ухмылялась, ставила подножку... Новенький уже переступил порог класса...
В плену у страха
Белла - известная телеведущая. Джеймс - опасный маньяк, который положил глаз на Беллу... Кто сможет ее спасти, не испугавшись взглянуть в лицо опасности?


А вы знаете?

вы можете рассказать о себе и своих произведениях немного больше, создав Личную Страничку на сайте? Правила публикации читайте в специальной ТЕМЕ.
... что ЗДЕСЬ можете стать Почтовым голубем, помогающим авторам оповещать читателей о новых главах?


Рекомендуем прочитать


Наш опрос
Что вы чаще всего делаете на TR?
1. Читаю фанфики
2. Читаю новости
3. Другое
4. Выкладываю свои произведения
5. Зависаю в чате
6. Болтаю во флуде
7. Играю в игры
Всего ответов: 7821
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

QR-код PDA-версии



Хостинг изображений


[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 2
  • 1
  • 2
  • »
Модератор форума: Farfalina, Валлери  
Twilight Russia. Форум » Fanfiction » Разминка для ума » Архив марафонов » AlshBetta
AlshBetta
Limon_FreshДата: Понедельник, 30.05.2016, 00:36 | Сообщение # 1
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:




Заставь парня жениться
 
Limon_FreshДата: Понедельник, 30.05.2016, 00:37 | Сообщение # 2
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


- Алена?

Он изогнул бровь, задумчиво проведя черным маркером по бумаге. Нотный лист сразу же оказался перечеркнутым, а композиция потеряла свою большую часть в ре миноре. Зато перестала напоминать «Реквием» Моцарта, чему композитор был несказанно рад.

- Да.

Светловолосый мужчина со вздохом опустился на синее кресло возле рояля и так же задумчиво, как и друг, посмотрел на ноты.

- Она что, русская?

- Украинка, - раздался смешок, - причем из националисток. Они сейчас ненавидят, когда их зовут русскими.

Композитор сделал легкий перебор пальцами по клавишам, остановившись на ноте ми. Дважды нажал. Отпустил, хмыкнув. Записал на лист.

- Украинок у него еще не было.

- Украинок ни у кого еще не было, Эд. Но конкретно эта девочка была уже со всеми.

Отложив маркер в сторону, композитор с удивленным взглядом обернулся к собеседнику. Он был всего на год старше его, потому особых различий во внешности не наблюдалось. Оба были светловолосыми, только Эдвард потемнее, ближе к бронзе, а Карлайл посветлее, ближе к кремовому оттенку и оба, как братья, имели одинаковые медовые глаза. Их часто принимали за родственников.

- Ты ее знаешь?

- Эдвард!

Карлайл всплеснул руками, закатил глаза и откинулся на спинку кресла, оставив нотные листы в покое.

- Кто ее еще не знает, скажи мне? Если у мужчины есть американское гражданство и пару сотен долларов в кармане, эта красавица непременно будет где-то рядом. А если за ним еще и стоит легендарная фамилия «Каллен», так и вовсе пиши пропало.

- И давно он с ней?

Эдвард потер переносицу пальцами, прикрыв глаза от бесконечной череды черных нот на белых листах. Стивен Спилберг обещал, что новый фильм будет истинным шедевром, благословленным самой Музой. И естественно, что композитору для этого шедевра было нужно сочинить лучшую музыку – вот хроническая усталость и давала о себе знать.

- Твой сын ни с кем не бывает давно, - беззлобно поддел Карлайл, похлопав друг по плечу, - три недели. Но счет неутешительно пустеет.

- У тебя на глазах?

- Есть все же преимущества в работе с банковскими картами, Эд.

Согласно кивнув, мистер Каллен закрыл крышку рояля, на круглом стуле отодвинувшись от него. Черная блестящая поверхность приятно холодила кожу.

- И на что идут средства?

- На алкоголь, - Карлайл с самым серьезным видом достал из кармана распечатку и показал другу, - тут прописано «продукты», но мы-то знаем, что Джаспер не склонен приносить домой полные сумки из Wal-marta.

Взяв наглядную демонстрацию трат сына в руки, Эдвард неутешительно качнул головой.

- И пятнадцать процентов счета на ювелирные украшения?

Черт подери, это под десять тысяч долларов!

- Я говорил тебе, что эта Алена дорогого стоит.

Композитор окинул взглядом лист еще раз и уже не изумился процентному соотношению трат на «остальное». Золотых серег и брендового виски хватило.

- Она его споит.

- Он и сам себя споит… - Каллен поморщился, вспомнив как вчера забирал сына из очередного бара, - в двадцать четыре у меня была постоянная работа, квартира, жена и ребенок. А он даже слышать не хочет о чем-то подобном.

Карлайл привстал на своем месте, прикусив губу, а глаза прищурив. Он всегда так делал, когда думал. И как правило, после таких мыслей в его голову приходили занимательные идеи. Был случай, когда благодаря настукиваемому другом ритму Эдварду удалось закончить основную тему к фильму Бертона.

- Это хороший план, Эд.

Медовые глаза светились, губы изогнулись в предвкушающей полуулыбке. Карлайл даже в сорок девять оставался авантюристом, ничего уже не способно было его изменить. И как этот человек умудрился связать жизнь с банковским делом? Его место на сцене, под софитами, при исполнении занимательных, свежих, а главное смешных ролей.

- Какой план? – Эдвард спрятал распечатку в карман, толком и не зная пока, что будет с ней делать. Серьезный разговор? А поможет ли? Сын обладает удивительной способность пропускать все его слова мимо ушей. Внимания удается добиться только тогда, когда необходима его подпись под счетом.

- Жени его, - не дрогнувшим голосом, предложил Карлайл.

- Ты с ума сошел?..

Композитор фыркнул, мотнув головой. Почему-то потянуло засмеяться в голос.

Женить? Джаспера!

- Он не создан для семьи, поверь мне. Пока еще нет.

- Верю, Эд. Но людям свойственно меняться. Если у него будет жена и определенные обязательства, череда клубов кончится, бары забудутся по крайней мере на большую часть недели, а груз ответственности заставит заняться делом. Ты же сам говорил, что он талантливый художник! Пусть жена станет его Музой!

- Ты так говоришь, как будто бы я щелкну пальцем – и она появится… это бред, Лайл.

- Это не бред, а выход и идея. Причем очень правильная. И щелкать пальцами не придется.

Карлайл поднялся с кресла, обошел рояль и приблизился к другу. На ходу колдуя над смартфоном, заставил его ожить и, как свет-мой-зеркальце показать требуемую картинку.

- Кто это?

Эдвард без энтузиазма посмотрел на фото темноволосой зеленоглазой девушки, с робостью глядящей на фотографа. У нее были отсвечивающие золотом волосы до плеч, правильные черты лица и очаровательная маленькая улыбка. Красавица.

- Изабелла, мой личный помощник. Исключительное создание с исключительным характером. Никаких проблем не доставит.

- Ты переквалифицировался в сводники, Лайл?

Эдвард усмехнулся, с теплом поглядев на друга.

- Жени его, Эдвард, - пропустив все ненужное мимо ушей, повторил Карлайл со всей серьезностью, какая есть в голосе, - жени Джаспера и забудь обо всех этих тратах. Изабелла будет только рада, а мы все организуем со знакомством, обручением и церемонией. Они будут думать, что это их решение. Иначе он попросту сопьется, и ты потеряешь сына.

Исключительно эти слова являются для Эдварда решающим аргументом.

Он задумывается...
 
Limon_FreshДата: Среда, 01.06.2016, 00:22 | Сообщение # 3
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


На оговоренную встречу она пришла в легком розовом платье с бретелями и крайне целомудренным декольте. Эдвард еще не заметил ее присутствия в зале ресторана, но уже почувствовал его, уловив тоненькую нотку женских духов и странное тепло внутри. Один ее шаг наполнял помещение таким светом, что могли позавидовать феи из диснеевских сказок. Незримо, с недоумением, полностью потерянные гости краем глаза, не считая, что эта девушка может излучать такое, касались ее силуэта. И останавливались, пораженно замерев. Ореол восхитительной жизненной силы шел именно от нее.
Смущенная такими взглядами, мисс Свон, сама того не замечая, шла менее уверенно, и ее обворожительность, помноженная на почти детскую робость, будила внутри что-то несусветное. Джаспер, сидящий в кресле рядом с отцом, пораженно выдохнул.
Позади Изабеллы шел Карлайл. С хитринкой в глазах поглядывая на друга, он время от времени негромкими словами направлял свою гостью, неумолимо приближаясь к нужному столику.
Девушка хотела пройти мимо, заметив отца с сыном и посчитав, что место занято, однако Карлайл ловко, но нежно придержал ее. Остановил.
- Мистер Мейсен? – карие глаза казались растерянными, а между бровями пролегла тоненькая складочка. Эфемерное создание в розовом явно не готово было к такому развитию событий.
- Мистер Каллен, - с улыбкой представил друга Карлайл, - мой клиент и хороший друг, Изабелла. И мистер Каллен-младший, Джаспер. Его сын.
Столь формальное представление отнюдь не предало мисс Свон необходимых сил, не расставило ничего не по местам. Она лишь сильнее засмущалась и щеки окрасились таким же нежно-розовым цветом, как и тонкая ткань ее платья.
- Мисс Свон, джентльмены, Изабелла. Мой личный помощник, - тем временем продолжал Мейсен, - присаживайтесь, Белла.
Эдвард наблюдал за девушкой с не меньшим интересом, чем Джаспер. Околдованный ей, его сын кажется не видел ничего и вовсе. Глаза многообещающе светились, а губы дрогнули в улыбке.
Она была очаровательна. Несомненно, привлекательна, но не красавица, как гласило ее имя. Черты лица правильные, выверенные, но немного вытянутые, а волосы хоть и блестящие, хоть и восхитительного цвета, однако не слишком густые.
Она брала не внешностью, а чем-то куда большим, это охватывало все ее естество. И ни один мужчина к такой «загадке» готов не был. Не устоял бы.
- Приятно познакомиться, Изабелла, - первым вступил в диалог Джаспер, решив не терять времени. Хватка досталась ему от отца, уверенность - от матери, а решительность он подобрал по дороге, соединив в себе лучшее от обоих родителей.
Джаспер был очень похож на отца, особенно в молодости. Высокий, с бронзовой шевелюрой на одну треть до плеч, с выверенной бородой, благородными чертами лица и глубокими медовыми глазами. Он посещал спорт-зал, а потому был не дурен фигурой, а уж вкупе с улыбкой… ему хотелось верить и доверять, на него хотелось полагаться. Возможно, Эдвард постоянно держал карточки открытыми для сына как раз по этой причине. Или же потому, что чувствовал свою вину за недостаточный вклад в его воспитание. Занятый карьерой, погруженный в музыку, гнавшийся за заказами именитых людей, он попросту не мог отыскать должного времени для ребенка. И надо отдать должное Карине, матери Джаспера, мужа она за это не упрекала…
- Здравствуйте, мистер Каллен, - девушка поспешно кивнула, выдавив улыбку и нерешительно присела на свое место – на самый краешек стула. Ее глаза пробежались по стеклянной поверхности стола, тронули сольничку и пепельцу, а затем все же коснулись Эдварда. И затаившая в них глубина, их неуверенность что-то резким движением обрубила внутри него. Под корень.
- Итак, Эдвард, чем я могу вам помочь в этот раз? – по-деловому быстро осведомился Карлайл.
Композитор был вынужден оторваться от Беллы и всего, что с ней связано, и сконцентрироваться на оговоренном плане. Если все пойдет не так, как нужно, неутешительная правда может вскрыться. И тогда Джаспер уж точно не станет думать о женитьбе.
- Перечисление денег, Карлайл, - невозмутимо сказал он, глотнув воды из наполовину полного стакана рядом, - какая-то часть счета пропадает.
- Видишь, Белла, не только у нас, земных, пропадают со счета деньги, - Мейсен многозначительно цокнул языком, с серьезным видом раскрыв принесенную с собой синюю папку, - можно номер твоей карты, Эдвард?
Мгновенно среагировавшая, Изабелла уже держала в руках маркированный блокнот фирмы и ручку, которой была готова записывать. Правда, синий пластик ее пальцы сжимали слишком сильно.
Джаспер напрягся, зорко подмечая каждое движение девушки. Нет сомнений, он ее заметил. Она ему понравилась.
А кто понравился ей?..
Эдвард продиктовал номер карты выдумывая его вслух и на ходу, но говорил так убедительно, что Изабелла не запнулась ни разу. Она то и дело поглядывала на него, на Джаспера и на босса, когда ожидала новой цифры, но и только. Была уверена, что пришла работать. Пусть и за ужином – приятное с полезным, как говорится.
А потом Карлайл мгновенно разрушил ее планы. За секунду.
Он отложил папку, отбросил ручку и со скучающим, усталым выражением лица взглянул на Эдварда.
- Мистер Каллен, а не хотите ли поужинать? Мы с делами всегда успеем, а кухня здесь потрясающая.
Эдвард согласно кивнул.
- В прекрасной компании любая кухня потрясающа, Карлайл. Давайте разберемся с бумаги позже.
И под изумленный взгляд деловитой Беллы, под прищуренные глаза Джаспера, мужчины убрали папку со стола. Ее место тут же заняло меню, развернутое на странице закусок услужливым официантом.
- Я думала, мы закончим сейчас… - негромко проговорила мисс Свон, капельку нахмурившись. Ее щеки еще не отошли от румянца, и это добавляло образу красоты. Той самой, от которой трепещет сердце.
- Попозже, Белла. Сейчас ужин, - остановил ее рассуждения босс. Знал ведь, что не стала бы с ним спорить.
Поздний обед выдался удачным. Простые, но вкусные блюда из морепродуктов, которые могли себе позволить абсолютно все за этим столом, включая Иззу, а так же бутылка вина на четвертых.
В какой-то момент заиграла музыка и Джаспер, не привыкший упускать свой шанс, пригласил Изабеллу на танец.
Все это время молчаливо слушающая разговор между Карлайлом и Эдвардом о Джаспере и, как ни странно, о себе, она успела насторожиться. Они обсуждали, что он художник, а она – искусствовед-любитель. Звучали слова, случайно, будто ненароком, что ей нравится Шекспир, а его первым прочитанным не из-под палки произведением стали «Ромео и Джульетта». И все эти мелочи, эти пустые разговоры, наложившись на вино, сделали свое дело. Привели к ее согласию на этот танец.
К тому же, в конце ужина мистер Мейсен «разобрался» с картой, списав номер к себе и пообещав, что решит лично, а Каллен-младший не отправился на такси в клуб, как собирался. Вместо этого он проводил Изабеллу до дома, воспользовавшись ее разрешением, а двум мужчинам дав шанс понадеяться, что их план удачен.
- Думаешь они верят, что это случайность?
- Еще бы, - Карлайл посмотрел на небо, где мерцали парочку звездочек, - твой Джас напоминал столб, когда она вошла – недвижный и обескураженный. Дело движется.
- Она действительно очаровательна, - мягко заметил Эдвард, удивив друга.
- Тебе понравилась?.. Молоденькая же совсем, Эд. Ей двадцать три.
- Я понимаю, - поспешил заверить Каллен, качнув головой, - ну что ты, Лайл, я ни на что не претендую. Это невеста Джаспера, помнишь?
- Я-то помню, - хмуро согласился мужчина, стараясь понять, что на самом деле здесь происходит, - только и ты это помни, договорились?
Эдвард лишь горько усмехнулся, мотнув головой. Его глаза вдруг повлажнели, а взгляд пробежался по темной улице, уходящей от ресторана вдаль, к горизонту.
- Твои волнения напрасны, Карлайл. Я уже давно не замечаю женщин.
 
Limon_FreshДата: Среда, 01.06.2016, 00:23 | Сообщение # 4
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Роман Джаспера и Изабеллы, чья встреча состоялась вопреки расхожему мнению, что счастье можно построить лишь самостоятельно, развивался бурными темпами. В значительной степени тому способствовали старания Карлайла, вмиг почувствовавшего себя ответственным за Беллу и уверенным, что дает ей то, что нужно, и Эдварда, для которого благополучие сына было главной составляющей все задумки.

Дело шло и шло хорошо.

Джаспер открестился от выпивки, потому что максимум, на который была согласна Изза, это треть бокала вина на ужин с хорошей компанией, бросил сигареты, потому что она отказывалась целовать его, слыша запах табака, и практически не тратился на крупные вещи. Белла так смущалась, отгораживалась, лепетала что-то и просыпалась среди ночи, что доводить ее до такого состояния было непозволительно – и он прекратил. Милые сувениры, любимые книжки, кафе-мороженое и пицца «Четыре сыра» на ужин – вот, что ей нравилось. И карточный счет Эдварда перестал пустовать даже без вмешательства Карлайла.

Джаспер влюбился, не было сомнений. И потихоньку влюблялась и мисс Свон, которая рядом со своим спутником становилась веселой, беззаботной и очень жизнерадостной. Они съехались и жили вместе – спустя два с половиной месяца после знакомства! И никто уже не сомневался, что звон колоколов близок. Мейсен разузнал по своим каналам, что Джаспер купил обручальное кольцо.

Для отцовской части души Эдварда, которая была в отчаянье из-за поведения сына, все эти события были бальзамом на сердце. Он искренне радовался, переживал и готовился к предстоящему торжеству, намеренный провести его с размахом. Фильм Бертона вышел в прокат, деньги потекли рекой и не было больше нужды в бессонных ночах в поисках нужного ритма. Он, наконец, стал свободен. И совесть его успокоилась.

Однако даже в бочке самого сладкого и терпкого, самого вкусного и дорогого меда, имеется ложка дегтя. Причем она, как правило, полностью перекрывает собой вкус, принося лишь горечь, разочарование и сомнения, затаившись в гречишном вкраплении сладкого нектара.

Сначала не продалась лучшая, по мнению Каллена-младшего, его картина. Она так и осталась стоять на своем постаменте после окончания выставки.

Потом пришло смс-сообщение от Алены с признанием, что она беременна (которое, впрочем, оказалось ложным, но наделало немало бед и едва не сломало все планы).

А под конец, к апогею, внезапный звонок разбудил Эдварда в половину третьего ночи.

Он нехотя повернулся на другой бок, скинул одеяло и, не заботясь ни о звучании голоса, ни о том, как удобнее сесть для разговора, пробубнил в трубку:

- Я слушаю.

В комнате было темно, темные простыни немного отсвечивали от лунного света, а подушка манила к себе со страшной силой. Эдварда проработал по внеурочному заказу почти двадцать часов, силясь выдавить из себя хоть каплю чего-то стоящего, хоть пару нот, и был жутко измотан.

Если бы на том конце оказался Карлайл, его бывшая жена Карина, директор Рубенс или даже приятель с детских лет Курт, он бы послал их к черту и вернулся в постель. Не в том настроении, виде и состоянии был, чтобы вести разговоры.

Однако в трубке послышался совсем другой, слишком знакомый голос. Плачущий.

- Мистер Каллен…

Изабелла. Изабелла в отчаянье. С дрожащим тембром, с путающимися во всхлипах словами и каким-то шумом на заднем плане.

- Белла? – он проснулся быстрее, чем ожидал. Сел в постели и не обратил внимание даже на головокружение от такого резкого подъема. Внутри все болезненно сжалось от одной лишь мысли, что это эфемерное прекрасное создание в розовом (а это, как выяснилось, ее любимый цвет) может так горько плакать. И явно не без причины.

- Мистер Каллен… мне сейчас… я хотела бы… вы не приедете? Пожалуйста! – два последних слога ее просьбы исказились подобием вскрика, когда особенно громкий удар по чему-то деревянному пронзил слух. Дыхание девушки совсем сбилось, а страх цепкими пальцами прибрал ее к себе – прекрасно ощущалось даже через телефонную трубку.

- Приехать к вам, Изза? – поспешно уточнил Эдвард, поймав себя на том, что уже одевается, - на квартиру? Или в какой-то клуб?

- Квартира, - прохныкала она, энергично закивав, - простите… простите меня…

- Что случилось? – его голос тоже исказился и Белла напрягалась, замолчав. В какой-то момент ему показалось, что сейчас она бросит трубку.

А потом задний план снова сотряс удар. И она, наверняка подскочившая на своем месте, срывающимся шепотом забормотала:

- Помогите, пожалуйста! Помогите мне!..

Стоит ли отмечать, с какой быстротой Эдвард оказался внутри своего автомобиля? Стоит ли уточнять, с какой скоростью выезжал из собственного двора и следовал к квартире сына, находящейся, благо, всего в паре кварталов? Его подгоняло сковавшее душу беспокойство и липкий, под стать поту на спине, ледяной страх. В голове сновали тысячи вариантов случившегося, один страшнее другого. Явственно ощущая, что изведет себя прежде, чем сможет помочь, Эдвард с трудом контролировал дыхание и старался не отвлекаться от дороги. Он едва не проехал на красный, когда подумал, что, возможно, в квартире какие-то головорезы или прочие «приятные люди». Но затормозив, но взяв себя в руки, прогнал все предположения. Сосредоточился. Увеличил скорость.

Лифта в доме детей композитор ждать не стал. За мгновенье взлетев по лестнице на седьмой этаж, в полуистеричном состоянии впившись пальцами в дверной звонок.

…Открыл Джаспер. Заспанный, с красным лицом, с пульсирующими венками на шее и лбу, с дико горящими глазами и крепко зажатой в пальцах бутылкой водки. Не поверил своему взгляду, заморгал. Рот искривился, губы поджались.

- Какого ты здесь? – «дружелюбно» поприветствовал он, собираясь захлопнуть дверь обратно.

- Что происходит? – без труда определив количество алкоголя в крови сына – как минимум две трети бутылки горячительного напитка – Эдвард мрачно окинул его испепеляющим взглядом.

- Празднуем то, что Аленка отстала, - пожал плечами молодой Каллен, - тебе-то что?

Его грубость сегодня не задевала, только злила. Композитор с опасливостью встречал то, как пульсировало что-то в голове и наливалось тяжестью сердце. Будь это не Джаспер, удар по лицу уже бы последовал.

- Где Изабелла? – вместо всего запланированного, вспомнив о главном, спросил он.

- Спит где-то… отец, иди по своим делам. Тут бордельчик вперед по улице… возле секс-шопа.

Сглотнув яд, затаившийся в голосе, Эдвард без дозволения хозяина вошел внутрь. Молча.

Его же, ошарашенного, просто отодвинул назад, а стойкий запах спиртного проигнорировал.

- Ты в конец оборзел? – неотступно следовал сзади все еще изумленный сын.

И именно эта фраза, все вложенное в нее, все услышанное в ней, привели к известному результату. Эхом отдались у Каллена-старшего в голове и пронзили стрелой сознание.

- Я спрашиваю, где Белла? – проревел он, с неожиданной силой впечатав сына в стену, - говори немедленно, что с ней: Она плакала?

Выронивший бутылку, растерявший свою бравость и непокорность, Джаспер широко распахнул глаза.

- В ванной…

Этого композитору было достаточно. Оставив сына в покое и решив разобраться с ним позже – с надеждой на разговор, конечно же, а не драку – Эдвард быстрым шагом достиг нужной комнаты. Вокруг валялись осколки двух тарелок и трех блюдечек с золотыми ободками по краям, работала вытяжка над плитой, а на кухонной тумбе продуманным натюрмортом лежали не до конца нарезанные помидоры, укроп, острый нож и окровавленное полотенце. Место военных действий, не иначе. Не квартира его детей.

Эдвард попробовал дернуть за ручку и войти, но она не поддалась. Ванна оказалась заперта.

И тогда он постучал.

- Изабелла? – негромко позвал, боясь даже представить, что случилось, - Изабелла, это мистер Каллен. Откроете мне?

Хмурый Джаспер, глотнув прозрачной огненной жидкости прямо из горла, засмеялся.

- Думаешь, я ее резал, что ли? Она сама, пока крошила эти гребанные томаты… взяла и по ладоням, как суицидница. Знала бы хоть где перерезать…

- Ты приехал… - тихо послышалось из-за двери, оборвав тираду художника, - спасибо…

- Ты его позвала?! – мгновенно вскипевший, Каллен-младший что есть силы ударил кулаком по двери, поравнявшись с отцом, - ты что, совсем сдурела? Белла, я здесь кто?! За кого ты меня держишь?!!

Эдвард почти физически почувствовал, с какой быстротой девушка отпрянула от деревянной заставы. Всхлипывая, отбежала на добрых три шага. Что-то со звоном упало на плиточный пол.

- Успокойся, - не растеряв прежних сил, разве что наполнив голос уверенными нотками, потребовал композитор у сына, - тихо. Не кричи, ты видишь, она боится? Ты испугал ее, Джаспер.

- А заграбастать деньги она не боится?!

- Какие деньги?

- Моего счета. Твоего счета. Наших счетов, отец. Ты выгораживаешь редкостную дрянь.

Растерявшийся, Эдвард был не в состоянии сразу сложить из паззлов цельную картинку. Он нахмурился.

- О каких деньгах ты говоришь?

Джаспер злорадно, со смешком улыбнулся. Его пальцы сжали горлышко бутылки со страшной силой.

- Она поставила мне ультиматум, - махнув водкой в сторону закрытой двери ванной, объявил он, - либо у нас общий счет, либо она не выйдет за меня замуж. А ты ведь знаешь, чем чреват общий счет? Без брачного контракта! И ты смел говорить мне, что Алена была хуже?!

Из щели между косяком и дверью появился испуганный, дрожащий голос Изабеллы:

- Я никогда не посмею претендовать на то, что не мое, Джаспер… - захныкала она, - ты же знаешь, что я люблю тебя. Но счет… если я не буду работать, как ты хочешь, откуда же у меня свой счет? Я должна буду постоянно просить у тебя денег?

- А я, как и полагается мужу, буду решать, когда тебе их давать, - пнув дверь ногой, с самым серьезным видом кивнул тот, - и посмей еще воспрепятствовать!..

Эдвард смотрел на сына как впервые. На этого красивого, доброго, достойного мужчину с большим творческим потенциалом и далеко идущими планами. На человека, которого сам создал и вырастил, на свое сокровище. И не мог понять. Ничего. Откуда в нем… это? Что произошло, когда? Этот злобный и мелочный парень с патриархальными замашками и страстью к выпивке не был его светловолосым Джасом, не был его наследником и нежно-любимым сыном. Другой, совсем другой. Чужой и страшный. Немудрено, что Белла заперлась от него.

Что-то срочно нужно было делать. Решать.

- Джаспер, обсудим все это утром. Оставь ее в покое, - принял решение Каллен-старший, загораживая собой дверь. В третий раз ошарашенный за последние полчаса, художник не поверил своим глазам.

- Ты и мне будешь указывать?

- Джас, - сдержавшись, Эдвард похлопал сына по плечу, призывая к вниманию, - пожалуйста, иди в спальню, выспись. Ты сейчас можешь все разрушить.

- Она не заслуживает твоей защиты…

- Джаспер, пожалуйста, - не оправдываясь и не ища аргументов, композитор кивнул на спальню. И с одобрением, с восторгом в душе встретил, что сын пусть и со скрипом, пусть и без желания, но все же последовал туда. Глотнул еще водки, мотнул головой, но последовал.

- Утром я хочу видеть ее в своей квартире, отец. Не смей увозить Иззу.

- Я никого не увожу, - примирительно согласился тот, - все в порядке. Завтра утром будете завтракать за одним столом.

Хмыкнув, Джас равнодушно закрыл за собой дверь. Послышался скрип дверец шкафа. Послушался? Правда решил поспать?

Значит его убеждения его чего-то, да стоят. Похоже он понял, что не прав с Беллой. Не до конца разобрался.

- Изабелла, - убедившись, что в гостиной-столовой-кухне (квартира была студией) теперь никого нет, Эдвард вернулся к своей первостепенной задаче. Тихонько постучал в дверь, не желая пугать будущую невестку больше прежнего. - Откройте, пожалуйста. Давайте поговорим не через дерево, как думаете?

Упрямиться девушка не стала. Замок в раз оказался повернутым в нужную сторону, а само эфемерное создание в розовом – на сей раз сарафане с мягкими пушинками-снежинками в виде узора – вышло наружу. Она сильно дрожала, лицо вспотело, отекло от слез. Все еще всхлипывающая, пусть и почти беззвучно, Белла нерешительно сжимала махровое полотенце в своих руках, ставшее мокрым от крови. Она была босиком и Эдварду, чтобы не дать ей порезаться об осколки тарелок, пришлось подать руки и перевести мисс Свон на безопасное расстояние от немых свидетелей ссоры помолвленных. Но уже от первого касания девушка сжалась в комочек и затрепетала. Слезы бурными новыми потоками потекли по лицу.

- Осторожнее, осторожнее, - пробормотал Эдвард, убедив Иззу сесть на диван, благо стоящий рядом. Проигнорировав дверь, посуду, ножи и вообще всю ситуацию, включая время суток, присел рядом.

До смерти испуганная, с потемневшими мутными глазами и выбеленным лицом, Белла зажмурилась.

- Извини… извините меня, - попросила, низко опустив голову. Длинные каштаново-золотые волосы упали на плечи, на грудь, на талию. Закрыли шею и лоб, оголили затылок. Во время судорожных всхлипов они то и дело попадали ей в рот, но убирать их она не решилась, боясь оторвать руки от полотенца.

- Покажите-ка мне, - нежным, успокаивающим голосом попросил мистер Каллен, легонько коснувшись трясущихся ладоней, - очень больно? Порезалась?

- Он соскочил, этот нож… я не думала себя, мистер Каллен, ну что вы…

- Эдвард, - поправил композитор, ласково погладив мягкие волосы, - я понимаю. Не плачьте, сейчас мы все исправим. Где у вас аптечка?

Она приподняла голову, сморгнув слезы. Кивнула на кухню.

- Третий шкафчик, слева, внизу. Возле кувшина с оливками.

Ободряюще улыбнувшись, Эдвард уже через несколько секунд поставил все необходимое перед Беллой.

- Давайте мне руки, - и как полагается, как нужно, опрокинул баночку с перекисью на раны. Две тонкие, но достаточно глубокие полоски по ладоням – и левой, и правой. Как раз по прямой траектории между указательным пальцем и краем запястья. Прямо по известным линиям жизни и любви.

Она вздрогнула, вздернув голову. Заплакала громче, не в силах удержаться. Ее всхлипы переплелись с поскуливанием, вызванным тем, что Эдвард дул на пузырящиеся отметины.

- Мистер… Эдвард, - мисс Свон поспешно исправилась, повернув голову влево и откинув волосы в сторону, на что-то решившись, - я действительно поставила ультиматум… или попросила, я не знаю, как правильнее сказать, общий у нас с Джаспером счет. Но поверьте мне, не потому, что собираюсь что-то отсудить или много потратить… я выросла в семье, в которой не было таких проблем. И я не хочу, чтобы моя собственная семейная жизнь начиналась с них, понимаете? Я не смогу брать у него деньги… я себе не позволю просить… в этом моя вина. Мне так жаль… он из-за меня выпил, Эдвард… мне так жаль…

Ее обрывочные фразы, сбитое дыхание, мокрое и соленое лицо, глаза, которые почти потухли от горя и всхлипы подействовали на Каллена ужасающим образом. Его собственные глаза увлажнились, а руки сжались в кулаки. Тянуло защитить эту девочку, уберечь ее, если нужно, даже от Джаса. Он не мог поверить в россказни сына, не мог убедить себя в ее коварстве – не получалось. Слишком уж красиво и добродетельно было это создание. Как и в первую их встречу, как и при первом взгляде на нее, у него в груди теплело, а тихонький звон чего-то хрустального касался сердца. Как можно вообще позволить ей плакать? Как можно ее обидеть?

- Я верю, - не заставляя девушку ждать его ответа на такое откровение, он с готовностью кивнул, - я понимаю, Белла, я не осуждаю тебя. Это правильное решение. Может, не очень своевременное, но правильное.

- Он сделал мне предложение, - горько усмехнувшись, она указала на ванную, где оставила кольцо, - наверное, я испугалась… но я не могла не уточнить. Это бы стало большой проблемой.

- Все проблемы решаемы, - заверил будущую невестку Каллен, погладив ее по плечу, - все хорошо. Все обязательно будет хорошо. Не плачь.

Малость успокоенная, с унявшимися, хоть еще и саднящими от перекиси ладонями, Белла не протестовала, когда композитор перебинтовал ее кожу бинтами. Белыми-белыми, чистыми-чистыми. Нежно обернул, не потревожив ранок, и крепко закрепил. Девушка прониклась к нему плохо измеримой благодарностью.

- Спасибо большое, что приехали, - шептала она, когда делал последний оборот на левой руке, - мне очень жаль, что я вас разбудила, Эдвард, но не знаю, что бы сейчас делала без вас…

- Ты можешь звонить мне в любое время, - успокоил мужчина, - я понимаю, что с Джаспером бывает тяжело, но он любит тебя. Мы попытаемся избежать таких ситуаций в дальнейшем. Все вместе.

Вдохновленная мудрым, успокаивающим советов, Изабелла кивнула и даже попробовала улыбнуться.

- Джасперу повезло с отцом…

- Я уверен, тебе тоже.

- У меня никогда его не было, - она смущенно опустила голову, капельку покраснев, - но если бы я могла выбирать, я бы выбрала вас.

Ей вдруг стало хорошо – вот именно сейчас, вот именно здесь, когда ладони оказались в теплых руках будущего зятя. Она внимательно посмотрела на него, подметив от какого бронзововолосого бога Джаспер унаследовал свою красоту и восхищенно вздохнула.

Ей не было теперь страшно.

- Каждый, кто рядом с вами, захочет о вас заботится, Изза, - снова перестроившись на уважительный тон «вы», Эдвард вздохнул, утешив ее, - Джаспер не станет исключением.

Ее слова согрели его сердце. Черт подери, ну почему, почему он так прикипел душой к этой девочке? Непозволительно сильно.

- Вы уедете? – забеспокоилась, когда Эдвард поднялся, засобиравшись - уже поздно, можете остаться. Вы, наверное, очень устали…

Удивленный ее приметливостью, композитор нерешительно пожал плечами.

- Ехать недалеко.

- Но ночью на дорогах небезопасно, - упорствовала Изза, поднявшись следом за своим спасителем и чуточку перегибая палку, - пожалуйста, оставайтесь, Эдвард. У нас есть диван. ВЫ помогли мне, а я хочу помочь вам. Не уезжайте…

Попросила. Именно попросила. Разве мог он отказать?

Глубоко вздохнув, Эдвард во второй раз так внимательно посмотрел на девушку. Растерявшись, она покраснела. Однако на сей раз опускать глаза даже не подумала. Смотрела на него. Так же смотрела. И улыбалась, хоть скованно и робко. Гостеприимное ангельское создание. Джаспер везунчик.

- Хорошо, - не в силах сопротивляться ей, он дал свое согласие, - надеюсь, ваш диван выдержит меня.

- Выдержит, - усмехнувшись, Белла поспешно смела все подушки на кресло рядом, а журнальный столик отодвинула подальше, - я уберу осколки и постелю вам. Подождете немножко?

Опустившись на кресло сбоку от подушек, мужчина призвал ее не торопиться. Кивнул.

- Сколько будет нужно, Изабелла. Не переживайте.

Через двадцать минут все было готово, а недавнего происшествия, если не считать запаха водки, как не бывало. Изза открыла балкон, принесла одеяло, подушку, простынь, для большей мягкости вернула парочку диванных подушек на место. И, пожелав будущему свекру доброй ночи, отправилась к себе. Наверняка закрыла дверь общей с женихом спальни.

Но следующим утром мистер Каллен, бодрый и расслабленный, проснулся не один.

Сиротливо подложив перебинтованные ладошки под щеку и уместившись на крошечном пятачке дивана, который остался нетронутым, рядом с ним безмятежно спала, без намека на нереальность или галлюцинацию, Изабелла. Собственной персоной.

И на лице ее, как и прежде, сияла теплая улыбка.
 
Limon_FreshДата: Четверг, 02.06.2016, 23:41 | Сообщение # 5
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Ее щеки пылали алым пламенем, а пальцы немного дрожали. Разливая чай по красивым разноцветным кружкам, она то и дело опрокидывала пару капель на столешницу, отчего краснела еще больше.

Эдвард сидел на барном стуле, напряженно наблюдая за перемещениями Иззы, но всеми силами старался этого не показывать. Не хотелось смущать ее еще больше.

Она была очень красивой, не глядя на то, что прежде показалась ему чуть более земной. Изящная, нежная, светлая и беззащитная, неискушенная. В белом легком сарафане, с волосами, собранными в тонкую косу, походила на видение. Но впервые в жизни от лицезрения видения у Эдварда горело внизу живота.

Единственным минусом обстановки вокруг было то, что пусть и с того момента, как они оба встали с дивана, разложенного и застеленного специально для нежданного гостя, прошло едва ли двадцать минут, тишина уже забрала в свое услужение добрую утреннюю атмосферу.

Джаспер еще не вставал. Если прислушаться, за свистом чайника и позвякиванием чашек о блюдечки, был различим его негромкий храп.

- Вы с сахаром, мистер Каллен? – робко позвала Белла, так и не решившись больше называть его по имени. Ее глаза переливались двумя чувствами: ярким смятением и тлеющей благодарностью. Перевязанные ладони были со свежими, обновленными бинтами, но все еще кровоточили, если сжать их слишком сильно. Вряд ли в ближайшее время она сможет готовить или убираться. Нужно пару дней для заживления царапин.

- Нет, - он вздохнул, отогнав от себя лишние мысли о том, чем бы мог помочь будущей невестке, - спасибо.

Она растеряно кивнула, отставляя сахарницу назад. Но себе белого сыпучего песка положила – две ложки. Для храбрости.

Белла поставила на стойку рахат-лукум, который подарила им в сертифицированной туристической упаковке «посетителям Анкары!» ее мать, высыпала на дно вазочки две шоколадных конфеты, оставшиеся в доме, и присела на стул напротив Каллена-старшего. Тоже со вздохом, пусть и куда более незаметным, чем его собственный.

- Изза… - Эдвард почувствовал необходимость что-то сказать. Весь ее вид, все ее молчание об этом просили, а зарождающееся от одного лишь представления, как хорошо было ее – теплую и расслабленную – чувствовать под боком, рушили все взаимное уважение между ними. И уважение мужчины к самому себе. Это невеста его сына, черт подери!

- Мистер Каллен, можно я скажу? – решительно перебила она, похоже сама удивленная своей храбростью, - я не отниму у вас много времени, обещаю.

Он бы и так не отказал ей, но сказанное подстегнуло не только не делать этого, но и даже не допускать подобной мысли.

- Конечно же, - уступил.

Белла перевела дыхание, отведя взгляд немного в сторону. Про чашку в своих руках забыла напрочь, сладости не занимали внимание и вовсе. Вся она была сосредоточена на том, что собиралась сказать. Не иначе.

- Я хочу извиниться, что вынудила… что потеснила вас, - подобрав верное слово, выдохнула девушка и краешком губ улыбнулась, - Джаспер выпил и он так пах… это ни в коей мере меня не оправдывает, но я не выношу запаха спиртного, мистер Каллен. А у нас, к сожалению, нет никаких других спальных мест в доме… я повела себя отвратительно, я знаю. Мне очень жаль.

Внимательно выслушавший ее и подметивший каждую мелочь-эмоцию как на лице, так и в голосе, Эдвард сдержанно, понимающе кивнул.

В сердце что-то затеплилось, а чувство невесомости проникло под кожу, к сердцу.

Она колдует над ним, не иначе. Это ненормально… или он ненормальный, что больше похоже на правду. Изза любит Джаспера, он сам сделал и сделает все, что бы их поженить. Так за чем стало дело? Какое, к черту, тепло внутри? Какие, к дьяволу, неровные постукивания сердца?

Здравый разум бы удушил этого теплокровного алого предателя только так. Жаль, что в организме голова и сердце слишком далеки друг от друга.

- Вы не обязаны извиняться, - успокоил он, так же не обращая внимания на свою чашку, - эта ночь выдалась не самой лучшей, я понимаю. Если так вам было удобнее и спокойнее, я только рад.

Белла опустила голову, но глаз от композитора так и не отвела. На сей раз не постеснялась.

- Спасибо, что помогли мне вчера. Ваша помощь неоценима, мистер Каллен. И ваша отзывчивость.

- Мы ведь договаривались на Эдварда, разве нет? – напомнил он.

Белла хмыкнула.

- Как скажете, Эдвард.

- Мы скоро станем семьей, - объяснил ей простую истину будущий свекор, - к чему все лишние условности?

- Это девиз Джаспера, - ее губы изогнулись в нежной улыбке и Эдвард впервые, кажется, увидел такую на ее лице. Не глядя на все, не глядя на странности их встречи, она любила его сына. И любила достаточно сильно, судя по искоркам по бокам радужки. Этого он и желал. К этому стремился. Так почему же вместо удовлетворения накатывает расстройство? Эдвард постарался как можно скорее «заблокировать» неправильные чувства.

Отделался смехом.

- Наиболее ярко он выразился в «Коля на газоне», верно?

Белла с притворным ужасом закатила глаза, оглянувшись в небольшой студии в поисках картины. Пятьдесят на пятьдесят сантиметров она была написана масляными красками с использованием одной лишь толстой кисти – «изюминка» стиля Каллена-младшего.

Непроданное с аукциона полотно стояло, сиротливо прислонившись к стене у шкафа, повернутое к зрителям. За тонким ободком темной рамы виднелся ясный фон голубого неба, ниже, под линией горизонта, изумрудная трава с хохолком из особенно длинных травинок, а на всем этом природном великолепии расположился среднего роста и плотного телосложения мужчина с забавной ухмылкой. На нем была бескозырка, из одежды – только шорты. И смешные лапти, конечно же, которые сразу бросались в глаза.

«Самое известное имя на Украине, - аргументировал выбор названия Джаспер, в свое время показывая невесте сию красоту, - я расстался с Аленой, это неизменно, но картина – как дань творческим веяниям, Беллз. Извини, но я не выброшу ее. Это мой первый шедевр, он запросто продастся».

В итоге, надежда не оправдалась, что здорово подкосило светловолосого мужчину. Отсутствие вдохновения – меньшая из бед. Джаспер взялся за бутылку, а события вокруг лишь подлили масла в огонь. Просьба мисс Свон, например.

- Верно, - девушка тяжело вздохнула, вспомнив все неутешительные подробности первого мужниного провала (а Джас совсем скоро должен был стать ее мужем, так что все почти официально) и сделала маленький глоток содержимого своей чашки, - надеюсь, он еще будет смеяться, когда увидит ее… я сильно переживаю, Эдвард.

Она поделилась и вмиг задумалась, а стоило ли? Но поворачивать назад было поздно. Как музыкант и композитор, мужчина был крайне приметлив к звукам – даже самым незначительным.

- Белла, все образумится, - по-отцовски, с нежностью проговорил, заглянув в самое нутро карих глаз, - это проходящий этап, тем он и хорош. Все эти притирки вначале, все непонимания… не стоит из-за этого расстраивать брак.

- Я и не собиралась…

- Вот и чудесно, - он улыбнулся ей так, как редко кому улыбался, - Белла, вы замечательная женщина и с Джаспером составите замечательную пару. Вчерашняя ваша просьба была очень уместна и правильна, я ее полностью поддерживаю и, уверен, поддержит и Джаспер. Вам просто нужно поговорить. Еще раз.

Более-менее расслабившаяся, Белла благодарно взглянула на Каллена-старшего. Ее глаза опять засияли, а его ладони вспотели и под носом неожиданно зачесалось.

- Спасибо за мудрый совет, - шепнула девушка, сделав еще глоток чая, - как же хорошо, что вы приехали…

Она хотела сказать что-то еще. Хотела, начала даже, но не закончила – не успела. Потому что дверь, ведущая в спальню-таки открылась этим утром. И Джаспер, довольно бледный и измотанный, тяжелым взглядом обвел квартиру. Его глаза казались потухшими, а рот искривила гримаса хмурости… но все разом исчезло, испарилось и сделалось пеплом, как только обнаружил, что невеста никуда не делась. Она прекратила улыбаться – да, она чуточку сжалась на своем стуле – да, она с трудом не опустила глаз – конечно же. Однако она была здесь. И это оказалось лучшей новостью за последние сутки.

- Белла… - он улыбнулся сам. Эдвард со своего ракурса прекрасно это видел, и на его душе сразу же стало спокойно. Все-таки уверенность – прекрасное чувство. А в Иззе он как никогда был сейчас уверен.

Не разочаровав композитора, девушка грациозно, но спешно поднялась со своего места, направившись к Каллену-младшему. Ее не остановила ни внимательность будущего мужа, ни его интерес, ни даже запах перегара. Она вплотную подошла и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку. Слишком нежно, он, похоже, сам не ожидал, что чувства останутся такими живыми.

- Белла… - повторил он. И Эдвард эхом, одними губами, повторил за ним. Горько-сладкий привкус, в который внезапно окрасился чай, был новым и не сказать, чтобы безболезненным. Быстро все стало не так, неправильно. И Эдвард этого боялся. От этого у него перехватывало дыхание.

А Изза, тем временем, уже обняла его сына – на ее правой руке обнаружилось даже подаренное им вчера кольцо.

- Хочешь чая, мой хороший? – прозвучал в тишине ласковый шепот.
 
Limon_FreshДата: Четверг, 02.06.2016, 23:42 | Сообщение # 6
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Казалось бы, все вернулось на свои места.

Птицы, как и прежде, пели в кустах под его окном, своими голосками подсказывая, какая нота больше подойдет в той или иной композиции.

Цветы, как и прежде, цвели по ту сторону резного заборчика возле его подъезда, привлекая жужжащих пчел и изредка вынуждая их залетать в раскрытую форточку квартиры композитора и, как правило, не возвращаться оттуда, потому что насекомых Эдвард не любил. Особенно на своей жилплощади.

Черно-белые клавиши рояля, как и прежде, были всего лишь клавишами. Но после того, как проснувшись одной из ночей он внезапно почувствовал нестерпимо-острое желание воплотить в жизнь не дававшую покоя музыкальную задумку, клавиши стали чем-то гораздо большим. Как избранные сооружения, несущие признание души музыканта, они наполнились светом и душевностью, зазвучали иначе. На них исполнялась мелодия, посвященная Иззе. Колыбельная – под впечатлением от перебинтованных рук, розовой пижамы и теплого розовощекого тела рядом. Она была восхитительной женщиной. Она заслужила эту музыку. А он мог и хотел ей ее подарить – на свадьбу.

И все же, не глядя на отсутствие разнообразия, все вокруг неотвратимо становились иным. Эдвард отказывался это замечать, закрывал глаза, прятал внутри и не смел соглашаться, однако время брало свое.

Белла с Джаспером обручились и теперь блистали кольцами на редких встречах, которые происходили в основном из-за жизни по соседству, а у него каждый раз щемило слева.

Каллен видел их улыбающимися, счастливыми, наслаждающимися обществом друг друга… и с трудом дышал.

После того, как полежала (или поспала?) рядом с ним на диване, после того, как посмотрела этим карим пронизывающим взглядом, он уже не мог жить как раньше. Помешался. Или же просто превратился в маньяка.

Ночью Изабелла всегда ему снилась – день за днем, неделя за неделей. И если бы эти сны были безобидны, нежны и очаровательны, как она сама. Куда уж там… пошлые, развратные, с ясным финалом – сексом. Привлекательно-ванильным, конечно, вдохновительным, но все же сексом. Причем предлагала его девушка.

О каких родственных связях могла идти речь?! Он погрязал все глубже… и выход не маячил не то, что на горизонте, а даже за его пределами.

Эдвард готов был без разбегу забраться на стенку от этого сумасшествия. Музыка больше не писалась, заказы не исполнялись, а рояль покрывался слоем пыли. Изумленный Карлайл пару раз даже сам протирал, не поверив своим глазам. Он насторожился, но еще не понял. А для Каллена-старшего все было ясно как день. И так же недостижимо, как солнце на небосводе после полуночи.

Ночью он часто выходил на балкон подышать, причем обычно не тратя времени на куртки и тапки, за которыми следовало идти в прихожую. Просто выходил и все – босиком по холодной плитке. И если летом это еще сходило с рук, способное сгореть под теплом покрывала и погоды вокруг, то осенью положение дел значительно ухудшилось. Хватило трех таких выходов, чтобы заболело горло, а четвертый кончился неожиданной слабостью во всем теле, предвещающей жар.

Эдвард невесело усмехнулся, сам с собой разговаривая, пока рылся в поисках термометра в своей аптечки, когда в дверь позвонили. Отвлекли.

Он не сразу поверил, что в его. Повторный звук – вот то, что заставило прекратить поиски и пойти по коридору в нужном направлении.

Часы показывали двенадцать сорок пять ночи. Вряд ли это был визит вежливости.

…На пороге, к неимоверному удивлению композитора, оказалась никто иная, как Изабелла. Опять собственной персоной и опять бледная. Как и он сам не так давно, она сиротливо стояла в проходе, пытаясь понять, что должна делать дальше.

Правда, на сей раз могла сойти за видение, если не присматриваться. Бледность ее лица и хрупкость фигуры он уловил сразу, еще на первой встрече, а вот вспухшая скула, невымытые жирные волосы и губа, разбитая до крови, явно не являлись постоянными атрибутами внешнего вида.

Челюсть Каллена-старшего поздоровалась с полом, когда он увидел будущую невестку в таком виде. Тем более, в такое время. Здесь. Она звонила?.. А он слышал?..

- Что случилось? – из головы пропала забота о себе, мысли о градуснике и прочая дребедень. Сознание занимала лишь Изабелла и ее состояние, которое даже с натяжкой нельзя было назвать утешительным.

- Я могу войти? – вместе ответа прямо спросила она, сжимая тонкими пальцами свою сумочку.

- Разумеется, - Эдвард с готовностью отступил, пропуская девушку в квартиру и закрывая за ней дверь, - боже мой, вы же промокли… на улице дождь?

Белла запрокинула голову. Прерывисто, с болью, вздохнула сквозь зубы.

- Простите меня… мне не к кому было больше пойти, мистер Каллен… Эдвард… простите меня…

Слезы побежали по лицу, пальцы ослабели и отпустили сумочку, тут же упавшую на пол, а композитор не на шутку испугался. Столь обыкновенная, даже стандартная ночь, если не считать плохого самочувствия, превратилась в такую страшную…

- Я не злюсь, ну что вы, Изза, - он присел перед ней, погладив по плечам, - Я рад, что вы пришли. А где Джаспер?

Вздернув голову, стиснув ладони в кулаки, Белла на эту фразу все же разрыдалась. В голос.

И не теряя времени, не пытая ни себя, ни своего благодетеля-спасителя, кинулась к Эдварду на шею. Прижалась как ребенок, замерзшая, напуганная и сладко-пахнущая какими-то духами. Прижалась, обвилась вокруг шеи и, зарывшись носом в грудь, объяснила причину своего прихода. Еще более ужасную, нежели все случившееся прежде:

- Он взял меня, мистер Каллен… силой взял… мне так страшно!.. он придет, да? Он за мной придет!.. Господи, больно… мне больно, Эдвард! На черта мне эта свобода? «Теперь можешь лететь на свободу, певчая птичка» - вот, что сказал. Сказал мне…

Композитор скорее автоматически, чем осознанно, погладил шоколадные волосы. Прижал девушку ближе к себе.

- Джаспер? – только лишь и смог спросить.

- Да, - а она, не теряя времени, кивнула, заходясь новыми слезами, - Джаспер, Эдвард, да… свадьбы не будет!
 
ღЧеширикღДата: Понедельник, 06.06.2016, 20:53 | Сообщение # 7
*Безумцы всех умней*

Группа: Проверенные
Сообщений: 7513


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Эдвард усадил Изабеллу на кровать.

Во-первых, потому, что это было самое защищенное от падения место в его квартире – а она так дрожала, что вряд ли отвечала за свою координацию.

Во-вторых, потому, что на кровати было одеяло, без которого сейчас девушке абсолютно точно было не обойтись.

Стиснув края пальцами, уткнувшись подбородком себе в грудь, она тихонько плакала, изредка пронзая ночную тишину всхлипами.

Изабелла пришла сюда в белой блузке, разорванной на плече и светлой юбке-карандаш – похоже, что прямо из офиса. Однако ни колготок, ни лосин, ни даже элементарных носков на ее ногах не оказалось. Туфли на босу ногу. В середине осени.

Заплаканная, испуганная, пострадавшая и тщетно старающаяся взять себя в руки, сейчас, в своей одежде, со своим выражением лица и фигуркой, сжавшейся под накинутым на плечи одеялом, Белла была ангельски-невинна. Ей не хватало только нимба, чтобы завершить образ. Эдвард не сомневался, что наблюдает сейчас то, как выглядят ангелы после защиты людей от их грехов. После их спасения.

- Меньше болит? – с надеждой позвал он, ненадолго убрав компресс со льдом от ее вспухшей покрасневшей скулы.

Белла нерешительно кивнула, спрятавшись за завесой из волос. Несмотря на согласие, ее слезы потекли сильнее.

- Синяк, конечно, останется, но маленький, быстро пройдет, - утешал Эдвард, стараясь не заострять внимание на ненужном, - а как общее самочувствие, Изза?

Он изо-всех сил держал себя в руках, задвинув собственные мысли и беспокойство подальше и выпуская их наружу маленькими порциями только через такие вот, казалось бы, незначительные вопросы. Внутри что-то рвалось на части от вида Беллы. И страшный огонек, мерцающий на задворках сознания, нашептывал, что кто бы не сделал с ней такое, он понесет наказание. Заслуженное и очень, очень серьезное. Даже его сын.

- Все хорошо, - набравшись смелости и взглянув прямо в глаза своего благодетеля, девушка умудрилась даже сдержать всхлип, - я не доставлю вам неудобств, мистер Каллен. Сейчас только чуть-чуть согреюсь… и пойду. Спасибо, что приютили меня.

На некоторых словах ее голос срывался, а пальцы стискивали одеяло слишком сильно. Слезы текли и текли, не собираясь останавливаться, однако Белла в упор их не замечала. В ней проснулось смущение. Снова.

- Вы переночуете у меня, - тоном, не терпящим возражений, но все же близким к мягкому, объяснил нежданной гостье Эдвард, - на улице совсем небезопасно.

- Я не могу…

- Еще как можете, Белла, - он сам поправил край покрывала, спрятавшего ее худенькие дрожащие плечи, - помните, как я у вас? Вы настояли.

- Вы там были из-за меня…

- Это совсем неважно, - уверил Каллен. И правой рукой, оставшейся свободной, убрал с лица девушки упавшие на него пряди. Мокрые, тусклые, спрятал за ухо. Ненароком коснулся кожи и что-то яркое, почти электрическое, ударило в сердце – и больно, и приятно.

То ли для Беллы это было чересчур, то ли она уже и так была на изломе свой способности сдерживаться, но такое касание стало последней каплей.

- Эдвард…

Ее руки оставили одеяло в покое и обвились вокруг его шеи, лицо уткнулось в теплое широкое плечо, а пятки перестали касаться паркета, уступив эту честь коленям. Теперь Изза сидела на полу и прижималась к своему защитнику как к последнему, что у нее осталось. Она плакала, да, она всхлипывала, да, но теперь не молчала. Теперь слова лились из нее неостановимым потоком.

- Я сказала ему правду… я сказала ему то, что никому не говорила раньше, Эдвард. Я подумала, раз мы сочетаемся браком меньше, чем через две недели, ему нужно знать. Но я не рассчитывала на такую реакцию… он же говорил, что любит меня… я думала… я верила…

- Какую правду? – Эдвард насторожился, однако оттолкнуть девушку себе не позволил. Это было непередаваемым, восхитительным чувством – держать ее в руках, чувствовать ее рядом. Последние два месяца это было его недостижимой мечтой, а сейчас она сама, совершенно не таясь, обнимала его. И плакала. И успокаивалась, когда он гладил ее волосы, спину и тонкую талию. Когда бы композитор посмел от такого добровольно отказаться?

- Я бесплодна, - с трудом проговорив это слово, шепнула она, - у меня никогда не будет детей и я никогда не смогу их даже выносить. Мистер Каллен, в восемнадцать у меня обнаружили миому матки и провели гистерэктомию. Мне очень жаль.

Она договорила на одном дыхании, не сбавляя ни ритма голоса, ни его тона. Договорила и смело, будто бы была ко всему готова, вздернула голову. Зеленые глаза переливались от боли и слез, ресницы намокли и потяжелели, а уголки губ страдающе опустились вниз. Более болезненного вида этой девочки Эдвард еще не наблюдал.

Вот о чем говорил Карлайл! Вот почему сказал, что она не доставит проблем! Что кроткая!

Неужели Изза считает, что из-за такой неполноценности никто и никогда не женится на ней? Не сделает своей, не защитит, не назовет любимой?..

Мысли были такими ужасными, прямо-таки истязали. Но что хуже, что страшнее всего, стоило ему поднять руку после услышанного, дабы погладить мисс Свон по плечу или же по волосам в очередной раз, она вскрикнула и сжалась в комочек. Руки накрыли голову, колени подтянулись к груди, смяв блузку.

- Белла… - ошарашенно пробормотал Каллен, поняв, чего она так испугалась.

- Я не хотела никому портить жизнь, - затараторила она, надеясь успеть до первого удара, - если бы я не поверила, что он меня любит, я бы не за что на свете не позволила себе на что-то надеяться! Я почти не встречалась с мужчинами… я не должна была выходить замуж… простите меня… пожалуйста, пожалуйста, простите меня, Эдвард!..

Она съеживалась все больше, одновременно стараясь отползти подальше, в зону недосягаемости мужских рук. Слез уже не чувствовала, саднящего горла и избитого лица, где на губе снова показалась свежая кровь, не ощущала. Был лишь животный, плохо передаваемый страх снова ощутить боль. Почему-то Иззе казалось, что у отца Джаспера рука была потяжелее.

Мистер Каллен, к которому шла как к защитнику, а теперь видела как своего мучителя, оправдывал все ее ожидания. Он поднялся с пола, он глубоко вздохнул, он подошел к ней, бросив тень на пол и наклонился… наклонился, чтобы ударить и как следует объяснить, что такие шутки плохи. Что не имеет она права, прокаженная, претендовать на его сына. На деньги. Вообще на замужество и счастливую жизнь в принципе!

Глаза Изабеллы широко распахнулись, а придушенный вскрик вырвался из груди.

Но вместо того, чтобы оставить звонкую пощечину или новую кровоточащую ранку на ее лице, вместо того, чтобы потянуть за волосы и заставить посмотреть на себя, Эдвард… погладил ее.

Не поверив, Белла не спешила разгруппировываться. Ее все еще слишком сильно трясло.

- Глупенькая… - нежно шепнул Эдвард, сострадательно улыбнувшись. Наклонился ниже, проигнорировав и слабость в теле, и боль в горле, и вообще все вокруг. Не осталось ничего, что имело бы для него большее значение, чем Белла сегодня. Теперь он это понял.

- Я не причиню тебе вреда. Я никогда не обижу тебя, Изза…

Девушка закусила губу, когда вместо пола оказалась на руках будущего-бывшего свекра. По-детски робко прижалась к нему, затаив дыхание.

- Вы меня ударите? – решилась спросить, хныкнув.

Эдвард уверенно покачал головой.

- Я ударю любого, - прошептал ей на ухо, сев удобнее и устроив как раз на своих коленях, - кто хоть пальцем тебя тронет, девочка.

Прикрыв глаза, Белла, наконец, расслабилась. Перестала сжиматься, перестала что-то бормотать, затихла и сморгнула слезы. Ее щека – та самая, пострадавшая, еще слегка прохладная после компресса – приникла к его груди. Как раз слева, возле самого сердца.

- Джаспер был прав, я гожусь только для этого, - с горьким, доверху наполненным болью смешком, она закусила губу, - с меня кроме секса ничего не возьмешь… вот он и взял. Я не имею права отказываться.

- Изза, - композитор прижал девушку крепче к себе, покачав головой, - я никогда не встречал более нежного, прекрасного существа. Ты любого способна сделать счастливым, ты лучишься светом жизнелюбия, ты вдохновляешь… тебя надо оберегать, тебя надо любить. Ни у кого на свете нет права причинять тебе боль. Заставлять тебя.

Она беззвучно всхлипнула, оробело заглянув в медовые глаза. Хотела убедиться, понять, почувствовать… если бы поверила, а эти слова оказались очередной ложью, жить дальше стало бы нетерпимо.

- Ты меня любишь… - уверившись, прошептала она. Без сокрытия, своими огромными зелеными глазами проникла в самую его душу. И ответно дала проникнуть в свою.

- Я тебя люблю, - уже отваженный от желания скрывать что-либо, тихо согласился Эдвард, - поэтому еще стоит поспорить, кто и чего достоин. И кто на самом деле заслуживает хорошего удара по морде.

Длинные музыкальные пальцы любовно коснулись вспухшей кожи, больше всего на свете желая излечить ее. Белла даже не поморщилась. Она улыбнулась.

- Как же я не заметила?..

Выпрямившись и снисходительно, почти по-отечески взглянув на свою девочку, мужчина дал самый просто и правильный ответ.

- Ты любила. И ты любишь.

Сделав неровный, но достаточно глубокий вдох, Изза осмелилась на кое-что большее, нежели яркие слова или теплое прикосновение своих пальчиков. Она больше не мерзла – ни внутри, ни снаружи. И страшно ей уж точно не было.

Капельку привстав на своем месте, вытянув шею, Изабелла легоньким целомудренным поцелуем, едва-едва коснувшись, тронула губы мистера Каллена.

- Нет… - будто бы выведя какой-то итог этим поцелуем, она покраснела, - все это время, похоже, я любила только тебя… с самой первой встречи.

А потом несостоявшаяся миссис Джаспер Каллен обворожительно и нежно, как в лучшем из его снов, улыбнулась.

Как раз за эту улыбку Эдвард и был готов отдать все, что угодно.

Ее он и полюбил.

- У тебя, кажется, температура…

- Неважно.

- Ну как же, - Белла помотала головой, с робостью, но все же явным желанием погладив композитора по щеке, - очень даже важно. Позволь мне тоже позаботится о тебе.

В душе Эдварда потеплело, а сердце забилось быстрее. Забилось от ее слов и подсказало кое-что, о чем нельзя было забывать. Что сейчас как никогда было нужно.

- Хорошо. Но сначала я хочу тебе кое-что показать, - вспомнив о безотлагательно важном деле, способном сделать сегодняшний день лучшим за все его существование, попросил Каллен.

Не сопротивляющаяся, Изза без опаски кивнула. А поднявшись, крепко переплела свои пальцы с пальцами композитора – больше не хотела отпускать.

- Конечно же…

С легким волнением, какого не испытывал уже давно, с капелькой смущения, закравшихся на лицо в виде румянца, Эдвард привел Беллу в гостиную. Усадил на кресло, стоящее рядышком с роялем. Придвинул круглую табуретку к инструменту, незаметно размял пальцы... и заиграл. Ту песню, ту мелодию, что стала ее. Колыбельную.

Сморгнувшая слезы, Изза нерешительно прошептала:

- Очень красиво…

Не отпуская клавиш, мужчина произнес:

- Она твоя. Она всегда была и будет твоей, Белла. Ровно как и мое сердце.



…Этой ночью они снова спали вместе. Никто не чувствовал себя лишним, никто не убирал рук, не прятал глаза и не ютился на крошечных пятачках. И Эдвард, и Изабелла удобно устроились на простынях в объятьях друг друга. Сегодня это не казалось неправильным.

Перед сном они рассказали друг другу несколько историй о себе.

Белла поведала, что ее родители погибли пять лет назад при так и невыясненных обстоятельствах облавы на какого-то террориста, который, в итоге, благополучно сбежал, а она сама переехала в Филадельфию чтобы начать новую жизнь. Слава богу, ей встретился Карлайл, за коммуникабельность и продуктивность, а так же готовность работать много и недорого принял ее на работу. Всю себя она посвящала его компании и потому заслужила такое вот восхищение.

В ответ Эдвард, внимательно выслушавший свою девочку и не мучавшийся больше от кашля после приготовленного ею чая с малиной, рассказал, что женился на Карине в двадцать два года, когда только начинал писать музыку. Они жили в Чикаго, но потом переехали сюда. Здесь же родился Джаспер, здесь же он рос. А когда ему исполнилось пятнадцать, они разошлись. И мальчик, к удивлению матери, выбрал жить с отцом… остаться в родном городе.

- Он тебя не простит… - сочувствующе погладив мужчину по плечу, пробормотала после этой истории Белла, - за то, что ты со мной… за то, что я позволила себе с тобой остаться…

- Он поймет, - примирительно заметил Эдвард, покачав головой. Он сожалеюще погладил Иззу по щеке, минуя окровавленную губу и скулу, однако напомнив, что знает о них. От этого у нее потеплело на сердце.

- Спасибо, что ты понял, - тихонько шепнула она, проникшись к своему благодетелю плохо измеримой благодарностью. - Это для меня важнее всего.

Эдвард ничего не ответил. Он поправил одеяло, чтобы Изза не замерзла, а потом, прогнав злость на Джаспера за то, что сотворил со своей невестой, с улыбкой на губах закрыл глаза.

Она была с ним. Вот здесь, вот сейчас, как в лучшем сне.

И что-то подсказывало, что теперь с ним всегда будет.

Изабелла…

Ты поешь - и звезды тают,

Как поцелуи на устах,

Посмотришь - небеса играют

В твоих божественных глазах,

Идешь - и все твои движенья,

Поступки все и все черты

Так полны чувств и выраженья,

Так полны дивной простоты.

Судьба тебя вручила мне, родная,

И лучшего подарка я не знаю!
 
ღЧеширикღДата: Понедельник, 06.06.2016, 20:53 | Сообщение # 8
*Безумцы всех умней*

Группа: Проверенные
Сообщений: 7513


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Честь забить последний гвоздь в маленький плот выпала, конечно же, Милену, чему он был несказанно рад.

С самым серьезным видом прошествовав со своим молоточком и заветным гвоздиком к деревянному сооружению, он глубоко вздохнул, чтобы сконцентрироваться. Волнение оставило его, рука уверенно обвила рукоятку молотка, а гвоздь занял нужное место, готовый закрепить все необходимое и последним штрихом привести плот к завершенному, плавучему состоянию.

- Точно по шапочке, - дал последнее напутствие папа, с внимательным, но гордым видом наблюдающий за мальчиком.

- Так точно, капитан, - с трудом не допустив на губы улыбку, что так просилась, ответил Милен.

Он замахнулся, прицелившись в точно выбранное место и, с победным выдохом, опустил железный боек куда следует. Попал.

- Прекрасная работа, рядовой Каллен, - мама рядом улыбнулась, погладив малыша по спине, - разрешите поцеловать вас?

Обожающий эту игру, мальчик, чуть покрасневший, чинно ответил:

- Разрешаю, мэм.

А потом сам, забыв про все устои, порядки и правила выдуманной папой игры, развернулся, бросив молоток на землю, и кинулся Белле на шею.

Без труда поймав сына, девушка исполнила свою задумку, прижавшись губами к светлому лобику.

- Я горда своим мореплавателем, - прошептала она малышу на ушко, заставив его засиять, - может, теперь он все же пообедает? Чтобы стать капитаном нужно много сил.

- Он знает, - появляясь из-за спины, заверил Эдвард, потрепав темные волосы Милена и поправив вздернувшуюся матросскую тельняшку, - и обязательно покушает с нами.

Закатив глаза, малыш все же протянул одну руку назад, вовлекая в тесных круг их объятий и папу, и засмеялся. За его звонкий смех и Белла, и Эдвард были готовы отдать все, что угодно.

Когда они впервые встретились, он плакал. В детском приюте Сербии, самый маленький и худенький, самый затравленный, разительно отличался от других детей. Те три недели, что Белла приходила к нему, пока мистер Каллен оформлял бумаги на усыновление, он улыбался всего два раза. И постоянно эта улыбка сменялась отвратительнейшими слезами и исказившимся от боли детским личиком, когда Иззе пора было уходить. Не работали уверения, что скоро она заберет его, что скоро у него будут и папа, и мама, что все будет хорошо и никто и никогда больше не причинит ему зла. Милен верил, что Белла больше не вернется. Многие потенциальные родители не возвращались. Им этот ребенок казался безнадежным.

Однако свое обещание Изза с Эдвардом исполнили. Малыш стал их сыном официально, получил американский паспорт, восторженно встретил виды Филадельфии, впервые сюда приехав, и очень быстро освоился на новом месте – английский дался ему крайне легко.

Более того, этот мальчик, ставший светом для Изабеллы и окрасивший жизнь новыми красками для Эдварда, сумел еще и объединить было распавшуюся семью Каллен.

Джаспер примирился с выбором отца и случившимся с Изабеллой. Он принес свои извинения девушке, загладил вину, восстановил общение с Калленом-старшим и поистине, как и многие, кто видел его, души не чаял в младшем брате. Когда он приезжал, они с Миленом дни напролет переводили бумагу для импрессионистских проб. Как правило, происходило это на небольшом холме, за которым прятался дом новоиспеченной четы Калленов, и на котором часто были слышны отголоски колыбельной Беллы, исполняемой Эдвардом хотя бы раз в неделю.

Сам композитор, на самом деле, не мог представить для себя большего счастья. Он обожал жену, любовался маленьким сыном, восхищался успехами своего старшего ребенка (теперь имя Джаспера было известно на каждом из тематических аукционов живописи) и благодарил судьбу, что решился тогда послушать Карлайла и заставить сына жениться.

В итоге все перевернулось, перемешалось, стало новым и дало потрясающий результат. Стиралось даже препятствие в виде возраста – моложе, чем сейчас, он не чувствовал себя даже в молодости. А Изза и вовсе никогда не обращала на какие-то цифры внимание.

Эдвард ни мгновенья не жалел. Ни о чем.

И полностью согласна была с ним Изабелла, уже потерявшая веру в себя и надежду на то, что сможет стать счастливой женой и матерью.

Они оба были готовы пройти через все снова – только бы итог оказался таким же счастливым.

- Пойдем-ка, мой мореплаватель, - девушка покрепче обняла сына, развернувшись в сторону дома, - плот спустим вечером, на закате, а пока есть время покушать и отдохнуть. Как считаешь?

Сверкающими черными глазками поглядев на папу, широко улыбающегося и следующего за ними шаг в шаг, малыш хмыкнул.

- Ага, мамочка, - и с удовольствием зарылся в беллину кофточку.

Розовую, разумеется.



«Если вершиной ты станешь,

Облаком стану я.

Грустишь ли сейчас,

Мечтаешь,

Я - тишина твоя.



Станешь цветущим полем-

Дождиком

Я прольюсь.

Станешь бескрайним морем -

В берег

Я превращусь.



Я всюду с тобою вместе.

Жилище наше - Земля.

Если ты станешь песней,

Слова в этой песне - я!



И если время бушуя,

Сотрет наших дней следы,

Как солнце, тебя разбужу я,-

Как утро, проснешься ты.»
 
AelitkaДата: Воскресенье, 12.02.2017, 18:35 | Сообщение # 9
• Work in progress •

Группа: Проверенные
Сообщений: 8412


Статус:






Это была любовь...
 
AelitkaДата: Воскресенье, 12.02.2017, 18:36 | Сообщение # 10
• Work in progress •

Группа: Проверенные
Сообщений: 8412


Статус:




Первым он снимает пропитавшийся запахом крови комбинезон. Темно-синий, надежно закрывающий кожу от влаги, стаскивает с себя почти с животной ненавистью.

Чем пахнет кит, спрашивают они… амброй? Йодом? Или «тихим, теплым океаном, в котором плеск соленых волн умиротворяюще влияет на нервную систему»?

Прежде он усмехался им в глаза, но сегодня, до смерти усталый, даже не пытался бы. Отвел бы в крытый ангар, распахнул холодильные установки с четырехсоткилограммовым сердцем, и дал насладиться запахом кита. Настоящим. Что бы больше не спрашивали.

Выбравшись из завонявшегося комбинезона, он, не трудясь даже прикрыться – все равно в такое время здесь даже муха не пролетит, сморенная тяжелым днем – отправляется в душевую. Бледные плиты, почерневшие от частого использования и некачественной кладки, встречают запахом хлорки. Он с усмешкой, вставая под душ, делает глубокий вдох.

За свою долгую пятнадцатилетнюю карьеру ему, кажется, под силу узнавать теперь лишь три запаха – вспоротой китовой плоти, океанских волн и хлорки. Все они при ежедневном использовании так выжигают слизистую, что даже в цветочном салоне уже ничем не пахнет. Повсюду лишь кровь. Концентрированный йод. Очистители.

Впрочем, плюс тоже существует – не слышать собственного запаха тела, пропотевшего сверху-донизу раз двадцать за рабочий день. Вонь наверняка стоит страшная.

Шампуней на полке немного, не говоря уже о каких-то изысканных ароматах. Каждый китобой покупает себе сам. Он выбирает, вот уже пять лет, апельсиновый запах. Химический, ядреный, жгущий глаза так, как ничто, он… пахнет. А с запахами у Сигмундура разговор короткий.

Он выливает на себя полбутылки, не меньше. Берет жесткую желтую мочалку кислотного цвета и, не желая остатков сил, трет кожу. Выбивает хоть немного этого смердящего рабочего недостатка, намеренный завтра встретиться с Ингрид. Она, конечно, проститутка, и запахи – последнее, что должно ее интересовать – но, в то же время, она делает ему скидку… и надо бы постараться соответствовать. Раз в неделю он может даже позволить себе плеснуть на кожу старого одеколона от Армани.

Мускулы играют под нутром мочалки, пена течет по длинным темным прядям, по бровям и ресницам, будто выкрашенным тушью, по жестким волосам на груди и у паха, сбегает на ноги тонкими ручейками. Спасибо, что не кровавыми. Когда вспарываешь кита, сотни этих же ручейков окрашивают твои ботинки и пальцы на руках в темно-алый цвет. Они, наверное, единственное, что Сигмундур никогда не пытается отмыть. Это невозможно.

Согреваясь под горячими струями, уперевшись лбом в плитку, мужчина, перебарывая озноб от ледяного ветра, под которым провел весь день, с ненавистью думает о Рагнаре, командире их корабля. Он, как и многие другие, принадлежит предпринимателю Ананду Свенссону, что ежедневно зарабатывает сотню тысяч долларов на продаже мяса китов. И он же, ярый борец против Моратория Китобойной Комиссии, желает воспитать в подрастающем поколении «уважение и гордость традициями предков» (чтобы не потерять свои сотни тысяч долларов). А Рагнар, известный лизоблюд, любезно предоставил возможность проводить это политвоспитание на их корабле. Уже сегодня два десятка школьников, дрожащих, бледных, с ошарашенными глазами наблюдали, то фотографируя, то вскрикивая, как он разделывает свежего финвала. Кто-то кричал – сводило скулы, кто-то восторгался – зудело во всех местах, а кто-то просто… рыдал. И от этого подрагивал в руках тесак, чего никогда прежде с Сигмундуром не бывало.

К черту такие мысли.

К черту Рагнара.

К черту образование молодежи.

Китобойный промысел – не развлечение, китобои – не клоуны. Хоть один из этих малокососов… хоть один из этих правителей, вроде Рагнара или самого Ананда, может двенадцать часов подряд возиться с семидесяти тонным китом? Шесть раз в неделю!

Сигмундур с силой зажмуривается, приникнув щекой к плитке. Его не коробит ее вид.

Надо расслабиться. А здесь тепло, одежды нет и, по сути, никто не помешает. Плевать, что вокруг тонны трупного мяса.

Мужчина, рыкнув, с головой погружается в собственное удовольствие, орудуя большой, шершавой ладонью в известном месте, и не намерен отступать, пока все свое не получит. Еще идти к дому… по холоду… для этого нужна хоть какая-то реакция мышц…
 
AelitkaДата: Воскресенье, 12.02.2017, 18:36 | Сообщение # 11
• Work in progress •

Группа: Проверенные
Сообщений: 8412


Статус:




Здесь кто-то есть.

В теплой, хоть и мрачной раздевалке с металлическими шкафчиками, небрежно висящем на стуле полотенцем и одеждой, сброшенной на пол, она не одна.

Комбинезон, совершенно безразмерный, просто нечеловечески воняет кровью и рыбой. Два этих запаха, смешиваясь, доводят рецепторы до исступления, подталкивая их закончить жизнь самоубийством – атрофироваться. А если учесть, что к чудесному аромату добавляет еще вполне человеческий пот и морская тина, можно даже не считать «1..2..3».

Ее передергивает, но на сей раз не от холода.

От вони.

И от страха.

И от холодна, наверное, тоже да. Потому что температура за пределами ангара и внутри него различна градусов на пятнадцать.

Она приникает к темной ледяной плитке стены, боязливо морщась, и складывает ладони вместе, несильно на них дуя. Пытается спасти положение стремительно леденеющих пальцев.

Может быть взять что-то теплое и уйти? Но что? Здесь нет ничего, кроме комбинезона и полотенца, а эти две вещи не помогут делу… тем более, если хозяин заприметит и выйдет из душевой…

Надо убираться.

Берислава, съежившись, торопливо идет к выходу. Здесь две одинаковых приоткрытых двери и, хоть не помнит толком, через какую зашла, отступает в надежде не быть пойманной. Уж лучше было остаться в порту. Там хотя бы существует маленький, но шанс, что кто-то не позволит причинить одинокой девушке зла. Заступится?..

Выход… в другой стороне? Бериславе становится теплее, вольно или нет, нечто мягкое и влажное, тепло-влажное, окутывает кожу.

Бежит где-то рядом вода. Здесь душевая?

Помедлив всего на секунду, чтобы проверить – а на деле, насладится теплом – она выглядывает за дверной косяк.

И тут же, подавившись на очередном вдохе, прячется обратно за плиточную стену.

Это… мужчина. Там мужчина. И он, похоже…

Краснея, как рак, девушка буквально вжимается в плитку. Ее по-крупному трясет.

Так нельзя. Так неправильно. Так будет плохо.

Но черт, что же он?.. Какой же он!

Берислава уговаривает подсознание подсмотреть еще на секундочку. Просто убедиться, что ей показалось, что не то это, что обман зрения от переохлаждения или вони.

Но второй раз глаза уже не соврут.

Она впервые видит такого человека.

Если это человек, конечно же, а не йети из легенд или кто-то из воплощения троллей, хотя вряд ли тролли бывают такими…

Огромный. Не просто широкий в плечах, не просто высокий, большой, сильный, а именно огромный. Ширина его спины как минимум медвежья, обхват предплечий ровняется четырем ее, а ноги… дубовые косяки от дверей в папином доме. Скорее сам убьешься, чем сломаешь их.

Он почти чистое проявление силы, сбитень из мышц и плоти, широких костей. Опасность?.. И истинное, по-Торовски размашистое проявление мужской красоты.

Берислава прикусывает губу.

Он по первобытному негромко рычит и стонет, лихорадочно двигая бедрами и набирая необходимые себе обороты. Струи душа текут по спине, по плечам, играют с черными вымокшими волосами, задевают упругие бедра…

Берислава ежится. Но теперь уже точно не от холода.

Первобытный человек подбирается все ближе к грани. Он шире разводит ноги, движется яростнее, хрипит громче. В порыве неудержимой жажды наслаждения даже задевает, правда, полностью проигнорировав, банку шампуня.

Она падает, громко ударяясь об пол, и Берислава придушенно вскрикивает. Зрелище, вперемешку с неожиданным звуком, не дает ей и секунды, дабы себя сдержать.

В то же мгновенье черные, как смоль глаза утыкаются в ее фигуру у двери, замечая за постыдным занятием и подергиваются непередаваемой пеленой ярости…

…А потом в ней тонут. Рявкнув так, что заглушается плеск воды, Первобытный достигает своей кульминации. И, изливаясь в собственную руку, отпускает девушку глазами. В спазме съеживается, впитывая все свое животное блаженство. Его бедра еще сокращаются.

Берислава, поняв, что дело плохо, бежит. Не оглядываясь, не останавливаясь, не крича. Просто очень быстро и очень прытко. Перепрыгивает тот стул с полотенцем и игнорирует смердящий комбинезон.

На выход, пожалуйста…

На выход…

На…

Но у двери, прежде впустившей девушку внутрь, планы исключительно иные. Она, подпертая коробкой с традиционным флагом и дружелюбными млекопитающими, плавающими возле надписи «Свенссон. Лучшее китовое мясо. Свежесть и доставка», рушит все ее планы.

Просто… закрывается.

Со всей своей металлической мощью ударяет убегающую Бериславу по левой ноге.

Девушка даже вскрикнуть не успевает, как сбивает локти об бетонные полы раздевалки.
 
AelitkaДата: Воскресенье, 12.02.2017, 18:37 | Сообщение # 12
• Work in progress •

Группа: Проверенные
Сообщений: 8412


Статус:




Сигмундур, не потрудившись как следует набросить на бедра полотенце, покидает ванную разъяренным.

Во всей своей необхватной мощи, обрадованный сильным оргазмом, но им же и до предела разозленный из-за появления неожиданной вуайеристки, мужчина спешит к раздевалке, дабы нагнать беглянку.

Конечно, у нее уже было достаточно времени, чтобы скрыться, но если вдруг попалась медлительная, если вдруг задержалась у двери или у самого ангара, уйти не получится.

Сигмундур не чувствует стыда, но раздражение чувствует. И злость, пышущая в нем, окрашивает мир в красный фильтр кислоты. Разъедает сознание.

Прерывисто выдохнув, он с силой распахивает дверцу между коридорчиком к душевой и раздевалкой, выходя наружу.

К преследованию он готов – как никогда. Согревшаяся под душем кожа вообще не ощущает холода.

Но преследование никому не требуется. Горе-вуайеристка здесь. На полу. В темно-синей парке, черных джинсах, выцветших до синих, и сапогах на тонкой подошве. Лежит, как ребенок постанывая и поглаживая свою левую ногу, а по щекам текут слезы.

- Справедливость существует, - жестко замечает Сигмундур.

Беглянка всхлипывает, вздрогнув всем телом, и утыкается глазами в пол. Ее потряхивает.

Длинные темно-русые волосы, собранные в косу, пронзительный зеленый взгляд, лицо, бледное и худое, с острыми скулами, и здоровенный синяк справа от глаза. Лиловый уже.

- Слышала, что подглядывать нехорошо?

- Слышали, что двери закрываются? – дрожащим голосом язвит она.

Сигмундур хмыкает, всматриваясь в лицо девчонки. Сколько ей? Восемнадцать есть? Неестественно молодая.

- Ты кто?

- Одеться не хотите?

- Ты кто? – с нажимом, прищурившись глаза, переспрашивает Сигмундур. Эта игра начинает его раздражать. В жизни китобоев вообще мало радостей, а такая девчонка и ее поведение, пусть даже запоминающееся, отнюдь их не добавляет.

- Я просто хотела согреться, - она поджимает губы, - я вас не искала.

- Но нашла. И видела больше, чем надо. Кто тебя пустил?!

Беглянка на глазах бледнеет. Даже не столько бледнеет, сколько сереет. На лбу выступают капельки пота. Она воровато смотрит на него, будто все, что происходит – его рук дело, а потом как-то обреченно глядит на свою ногу. Сильно повредила?..

- Дверь была открыта…

Сигмундур не верит такой игре. Они все умеют играть, на то и относятся к женскому полу. И чаще всего играют с ними, мужчинами. Это их заводит.

- Я ее всегда закрываю.

- Не закрыли… - она чуть приподнимается, а лицо наоборот опускает. Из бело-серого оно становится розовым, румяным. – Мне нехорошо…

- Нехорошо тебе должно было быть раньше, - грубо докладывает мужчина, нависая над девчонкой. Кожа да кости, ей богу. Где таких берут? Она чудесно говорит на его языке, но явно не отсюда. Здесь таких не бывает. У всех особые черты лица, узнаваемые, а у нее… другие. И холода боится. Кто из потомков викингов боится холода?

Его близость девушку доводит.

- Не могу…

Она как впервые глядит на его руки, мокрую кожу на груди и животе, на тонкое полотенце на бедрах, спадающие на лицо пряди. Задерживает взгляд на отросшей не так давно бороде, утыкается в глаза. Смотрит в них полминуты, не моргая. Как в игре.

А затем ее собственные, такие зеленые, закатываются.
 
AelitkaДата: Понедельник, 13.02.2017, 23:46 | Сообщение # 13
• Work in progress •

Группа: Проверенные
Сообщений: 8412


Статус:




Тащить девчонку в свой дом Сигмундуру пришлось на плече.

Вначале он воспротивился этой ненамеренно проскользнувшей затее. Во-первых, девка ему не нравилась. Во-вторых – она подглядывала за ним в душе. В-третьих, он чудовищно, просто до невозможности устал, а нести лишние килограмм пятьдесят по снегу – не лучший способ расслабить мышцы.

Он серьезно намеревался оставить вуайеристку в раздевалке, на усладу другим китобоям, что уже часа через три будут здесь, дабы выйти в море на рассвете. У некоторых нет женщин и они, определенно, смогут развлечься, что накажет маленькую извращенку. А некоторые, быть может, окажутся достаточно сердобольными, чтобы оказать ей помощь. Хоть в их среде рассчитывать на такое, разумеется, было бы довольно смело.

Он уже почти ушел. Оделся, упаковал комбинезон, выключил свет, дверь вздумал запирать… но вернулся. Ненавидя себя за слабость, презирая за снисходительность, попытался оправдать свой интерес необычайно сильным оргазмом, что незнакомка, сама того не ведая, ему подарила.

И смирился. Иного выхода все равно не было и быть не могло.

Она была слишком маленькой и беззащитной, бледной, с выпирающими костями, чтобы бросить ее. Имел китобой тягу, за что порой себя ненавидел, защищать что-то мелкое и непотребное.

Но сейчас, примерно в миле от дома и пяти от порта, когда горят огнем уже все мышцы, спирает от холода дыхание, а вес девчонки на левом плече клонит к земле, о своей затее Сигмундур страшно жалеет.

Он свирепеет, но старается не бросать балласт раньше времени. Чтобы отвлечься, представляет, как ударяет по льду, лежащему под ногами, как трахает Ингрид, заставляя кричать свое имя, как заваривает крепкого кофе с коньяком и откидывается на старое, но такое теплое кресло у каменного камина… как получает удовлетворение. Раз за разом. Раз за разом…

Дотерпеть бы.



В своем доме у подножья горы, чуть выше пролегающей автомобильной дороги, теряющейся за ледовым массивом, Сигмундур скидывает девчонку на диван. Он пылится у него второй год, являясь местом отдыха Ингрид (для него катастрофически мал), но беглянке подходит идеально. Чересчур маленькая для всего, что в его лачуге будет ее окружать, она вмещается. Осознанно или нет, но скребет ткань, что ближе всего к камину, желая согреться.

Сигмундур жертвует ей бабушкин плед. Ему все равно лет сто, не жалко.

А сам, глотнув горячего коньяка, возвращается на ледяную темную улицу. Идет к хранилищу дров, предусмотрительно нарубленных. Центрального, да и вообще хоть какого-нибудь отопления в доме нет. Викинги холода не боятся.

…Девчонка оживает, когда от камина начинает веять теплом. Задохнувшись от горячего воздуха, она тихо постанывает, содрогаясь от крупной дрожи. Сигмундур, подумав, накидывает на нее древний олений тулуп.

Китобой валится на кресло возле дивана, расположенное ближе к камину.

- Скажи спасибо, что вообще здесь, - заприметив взгляд незнакомки, наполненный черной завистью, бросает через плечо.

- Вы мерзнете?..

У нее зуб на зуб не попадает. Дыхание свистящее.

- Все мерзнут. А я – страшно, - он улыбается кривым оскалом, глотая еще немного разогретого спиртного.

- Но у вас одежда…

- Ты тоже не голышом, - закатывает глаза, раздраженно хмурясь, - предлагаю тебе помолчать. Есть шанс тогда, что оставлю здесь на ночь.

- Еще неизвестно, что хуже…

Детскими ручонками она с нечеловеческой силой сжимает плед и тулуп, зарываясь в них всем телом. Только два зеленых огонька выглядывает наружу да расплетшаяся коса. Говорят, если волосы лежат на лице, теплее.

- Проверим? – Сигмундур говорит без всяких шуток. Оборачивается, вопросительно взглянув на девушку, изгибает широкую левую бровь. Она замечает возле нее глубокий шрам, и еще один, чуть попроще, левее.

Сжимается в комочек.

- Не надо… ладно…

Китобой примирительно пожимает плечами, допивая содержимое своей кружки. Знает, что больше пяти глотков нельзя – можно окочурится, но до пяти организм его не пьянеет, так что как согревающее подойдет.

Он блаженно, расслабленно выдыхает. Впервые за всю трудовую неделю.

На минуты две, а может быть даже три, в небольшой деревянной комнате, именуемой гостиной, повисает относительная тишина. Слышно лишь постукивание зубов девчонки. Их обоих этот звук раздражает.

- Можно попросить воды? – нерешительно зовет вуайеристка. Жмурится.

- Можно. Встань и возьми.

Она прожигает его грозным взглядом.

- Я не могу встать.

- Тогда не бери.

Их противостояние длится недолго. Победитель заранее определен, в чем китобой уверен. Сейчас она попросит еще раз, скажет «пожалуйста» и понудит, а он снизойдет и принесет ей кружку с этой водой. Все они, женщины, одинаковые.

Но девчонка оказывается тем еще «слабым полом».

Сигмундур слышит шевеление сзади, что за долгие годы в море научился определять за несколько метров, а потом неровный вдох. И быстрее, чем успевает подумать, отдавая дань неусыпной реакции, толкает летящую вниз с дивана упрямицу обратно. Одной рукой ловит ее, придерживает и закидывает обратно.

Ошарашенная, она даже не стонет от задетой ноги.

- Вы… - но слов нет. Только глаза пылают, так пылают… китобой прежде такого не видел.

- Твоя вода, - мрачно произносит он, буквально кидая нежданной гостье кружку, - мне жалко заливать пол кровью от твоего расшибленного лба. Вижу, за это уже получала.

Его недвусмысленный взгляд, направленный на лиловый синяк у глаза беглянки, ее смущает.

Синеватыми пальцами обхватывая чашку, девушка дрожит сильнее. Но не молчит. Не язвит.

- Спасибо вам…

И, с выражением глубокого удовлетворения, почище, чем от оргазма, залпом выпивает воду.

Сигмундур возвращается на свое кресло, но на девчонку теперь глядит иначе. Будто присматривается.

- Как тебя зовут?

- Вы не выговорите, - пунцовея, шепчет она.

- Скорее ты не выговоришь мое имя. Ну же, - он настаивает.

- Берислава, - неловко пожав плечами, но рассудив, что вода стоит вопроса, признается незнакомка.

- Это что за зверь?

Сигмундур морщится, скривившись от незнакомого, непроизносимого звучания.

- Это два слова. «Берет славу», если дословно.

- Язык-то какой?..

- Старославянский.

Глаза мужчины распахиваются.

- И такой есть?..

- Каких только нет, - она неожиданно боязливо, кусая губу, смотрит на него с явной просьбой, - пожалуйста, можно еще воды?..

Заинтригованный происхождением своей юной «гостьи», Сигмундур не устраивает спектаклей. Просто встает и просто приносит. Две чашки.

Берислава от его щедрости подрагивает ритмичнее. Но воду берет.

- Русская что ли?

- Почти…

- В каком смысле «почти»? – что-то, а загадок-догадок китобой ужасно не любит.

Только ответа дождаться у него не получается. Девушка с ним тянет, опуская голову, ее волосы заслоняют лицо, острые плечи даже под так и не снятой паркой, съежены. И стоит Сигмундуру попробовать призвать ее ускориться, как у него звонит телефон. В спальне.

- Сука, - просто резюмирует он, выслушав абонента.

День становит еще «лучше». Ингрид заболела. Секса завтра не будет.



* * *




Ночью Сигмундура будит шум.

Этой необычайно холодной ночью, когда ветер воет отовсюду, мороз пробирается под кожу и даже шкуры зверей поверх его одеяла, а луна, прячась за облака, лишает последнего света, в метель.

В тишине, столь приятной уху, в покое тесной спальни темно-зеленого, со вставками древесно-коричневого цвета, шум, помимо воя ветра, к которому легко привыкнуть, существовать не должен. Догорает камин, сохраняя тепло в доме, но не более того. А треск поленьев явно не вяжется с треском и вздохами, что доносятся до его слуха.

Сонный, злой и готовый рвать и метать за прерывание такого долгожданного отдыха, Сигмундур своим железным кулаком до хруста пластика ударяет в старенький выключатель. Всматривается в дверной проем.

Там… тень. Тень, которая, вскрикнув от зажегшегося света, совершает превращение в его недавнюю знакомую, Бериславу. Она, как лесной дух – с растрепанными волосами, в пледе, тулупе из оленя и еще какой-то тряпке, обнаруженной в его прихожей – стоит, пошатываясь от подвернутой нерабочей ноги, и крупно дрожит. Так крупно, что, кажется, и стены видят. Губы посинели, пальцы тоже. Выбеленное лицо не держит в себе ни кровинки, а на шее выступила голубая сетка вен.

Плохи у нее дела.

- Чего тебе надо? – хоть и утеряв часть грубости от вида девчонки, Сигмундур не удерживается от ноток гнева.

- Согреться, - не оттягивая момент признания, бормочет она, решительно вздернув голову, - иначе я сейчас сдохну. Я больше не могу…

Китобой смотрит на нее как на ведение, помутнение рассудка. Может, не было никакой девушки? Может это все – начинающийся сумасшедший дом? Или переутомляемость. Ингрид частенько рассказывала, что от этого бывает.

- И как греться хочешь? – сам себя веселя, даже забывая о злости, интересуется Сигмундур. В холодные зимние вечера, говорят, люди часто теряют рассудок.

- Просто, - видимо, прикусив язык, отчего морщится, Берислава ковыляет к его постели. Хватается за стены, спотыкается, но идет. Бежит даже. Воплощает в жизнь его предположение.

Точно дуреет – она пытается забраться к нему под одеяло и, желательно, поближе к телу.

- Я прихлопываю мышей одним пальцем, - сквозь зубы, опалив девчонку взглядом, предупреждает китобой, - только посмей.

Но ей, отчаянной, плевать.

- Я отсосу вам, если согреете, - без лишних раздумий, покорно докладывает она, протягивая выбеленные руки к нему, теплому, с плохо измеримой надеждой.

Стонет.
 
AelitkaДата: Среда, 15.02.2017, 22:13 | Сообщение # 14
• Work in progress •

Группа: Проверенные
Сообщений: 8412


Статус:




Он полулежит на постели, опираясь локтями о старые потертые простыни, и смотрит на нее.

Такой необхватный, страшный, злобный… притягивает. Теплотой. Она ваттами, ничуть не скрытая, от него лучится. Царапает кожу, дерет горло, вызывает едва ли не наркотическую зависимость.

У Бериславы сводит скулы и побаливает в груди от одной лишь мысли, каково будет, если прижмет к горячему телу (а он спит всего лишь в боксерах!), крепко обняв этими каменными руками. Цветные фантазии, разрывающие сознание, слишком сильны, дабы им противостоять.

- Глупая шутка, - тем временем, мрачно докладывает великан.

- Я не шучу.

- Тогда у меня дурное чувство юмора, - приметливый темный взгляд, будто проверяя, проходится по Бериславе с ног до головы, - тебе сколько?

- Это не важно…

- В принципе – да, - милостиво кивает мужчина, - и все же? Не скажешь – не пущу.

Он укрыт толстым шерстяным одеялом, небольшим покрывалом на пуху и… шкурой? Это точно шкура. Не тулуп, не шуба… просто выделанная, высушенная шкура. Судя по всему, медвежья.

Берислава прикусывает губу.

- Двадцать один.

- Лжешь, - ему даже думать не приходится, она видит. Закатывает глаза, намеренно отодвигая от нее край одеяла и, ничуть не жалясь на сконфуженный, замерзший вид, удобно устраивается на подушке.

А ветер завывает. А пурга за окном метет. А холод калеными железными копьями, вгрызаясь в кожу, рвет на части плоть. Бериславе кажется, что у нее покрываются инеем даже ресницы. Как, как этот великан может лежать здесь почти обнаженным?! Как он вообще может лежать?..

- Восемнадцать, - на выдохе, сдавленно сглотнув, все же признается девушка, - у меня был день рождения три месяца назад.

Недоверчивый, мужчина не принимает ответ слишком быстро. Он все еще смотрит на нее, все еще внимателен и даже немного зол, но основная пелена ярости спадает, оставляя глаза из аспидных скорее иссиня-черными. Стихает этот недобрый огонь.

- А сосешь хорошо?

Задохнувшись от дуновения острого, как лезвие, холода, девушка отрывисто кивает.

- Сегодня – как никогда…



* * *




Она прижимается к нему как умеют прижиматься друг к другу в холода лишь животные. Отчаянно, по-звериному быстро, без проблеска сомнений.

Со своей поврежденной ногой, послав ее к чертям, забирается на давно не стиранную постель, под навес из одеял, с едва слышным постаныванием подползая к его груди. Девчонку не заботит ни ее внешний вид с широким неровным рубцом посередине, ни поросль жестких волос. Лицом она наоборот, зарывается в них. Морщится, да так сильно, что Сигмундур чувствует ее черты кожей.

Она ледяная. Не просто холодная, не просто замерзшая, а именно ледяная. Хорошо, если еще кровь циркулирует при такой температуре. Где, когда сумела так окоченеть? Укрытая! У растопленного камина!

Сигмундуру становится немного стыдно, что не подпускал ее раньше, измываясь. Он даже переступает через себя и кладет одну из ладоней не на одеяло, как вторую, а под него, на спину своей гостьи. Она хныкает, прижавшись к ней крепче, и неровно дышит. Игнорирует и разъедающий запах апельсинового шампуня, и кроваво-китовую отдушку. Первая из женщин, вроде бы не относящихся к проституткам.

Но со сделанными выводами, жалость отпускает Сигмундура, удаляясь восвояси вместе с глупым чувством вины. В конце концов, девчонка ему никто и он и так оказывает ей большую честь, приведя к себе. Бежала на корабельную базу – там надо было и оставить. Грелась бы в душе.

- Не реветь, - строго велит китобой, услышав первый, хоть и задушенный, всхлип. Она содрогается, как в лихорадке, впитывая в себя тепло. Цепляется за него, стараясь забрать побольше.

- Это от холода…

Берислава до треска сжимает зубы.

- Хоть от чего. Грейся молча, - Сигмундур выключает свет, накинув все одеяла и тряпки поближе к шее.

Ситуация, несомненно, кажется китобою странной. Прежде всего потому, что никто на его памяти так не мерз, как это тощее зеленоглазое создание, успевшее не только подсмотреть за его мастурбацией в замочную скважину, но еще и пообещать похожий результат в тандеме с собственным ртом. К ней страшно прикасаться – кожа белая и тонкая, как яичная скорлупа, того и гляди разорвется вместе с костями.

Сигмундуру как-то неуютно. Одному лежать удобнее и проще. Не зря он выгонял Ингрид на диван.

Китобой, чей сон, похоже, безвозвратно утерян, в раздумьях. Об этом дне. Об этом вечере. О встрече с этой «почти» русской, что дрожит уже от одного вида снежинок, не успев их даже почувствовать. Спасибо, что забирается к нему не в сапогах – куртку так и не сняла.

Лежит, молчит, время от времени – неровны выдыхает. Но постоянно дрожит. Трясется, не унимаясь, лишь сильнее трепыхаясь от его близости.

Сигмундуру это начинает надоедать.

- Ты хоть что-нибудь в состоянии сделать нормально?

Не спрашивая разрешения, подтягивает ее ноги выше, устраивая у своих бедер. Тонкие носки неприятно касаются кожи. Руки кладет на свои ребра, прижимая локтями. И голову – вперед, к шее. Прячет под подбородком, создавая загородку тепла.

- Больно… - едва шевельнув левой ногой, хнычет Берислава.

- Либо больно тогда, либо холодно, - отрезает китобой, - терпишь?

Не поднимая глаз, не отрываясь от него, девчонка, такая дерзкая прежде, сдавленно кивает:

- Всегда терплю.

Но крохотной улыбки, разогнавшей немного хмурости уже минут через пять, не скрывает. Дрожь уменьшается, дышит она ровнее.

Сигмундур сам поражается, откуда знает, что ей было нужно.

- Спасибо…

- Это все не просто так, - твердо напоминает мужчина.

Берислава капельку ежится.

- Да… но все равно – спасибо.

В ее искренности, наверное, что-то есть. В груди у китобоя екает.

- Тебя запах не смущает?

- Простыней?

- Меня?

Она, будто услышав какую-то шутку, сдавленно хихикает.

- Главное, что здесь тепло. Плевать мне на запах.

Китобой щурится.

- Зато теперь ты знаешь, как пахнет кит.

- Апельсинами?.. – она зевает? Сигмундур изумленно моргает, не до конца в это поверив. Наглость, но и смелость. Рядом с ним, еще и обнятый им, что вообще нонсенс, еще никто не спал.

Тему с запахами на сегодня мужчина закрывает. Молчанием. Удовлетворенным молчанием.

- Как вас зовут? – а вот девушка, похоже немного отогревшись, приходит в себя. Пока не рискует оторвать головы и сменить позу, но уже говорит смелее. Более облегченно.

- Тебе это поможет при минете?

- Вы знаете мое имя. Я бы хотела знать ваше.

Китобой, прищурившись, в упор глядит на ее макушку. Русую, растрепанную, теплую. Но глаз девчонка так и не поднимает. Побаивается? Или заранее уверена в своей победе?

- Сигмундур, - себе на удивление и сам признавая и то, и другое, мужчина просто отвечает, без уверток, - но не называй меня так.

- По имени не называть?..

- Глупое имя. И ты глупая. Не стоит все яйца класть в одну корзину.

Такой его вывод Бериславу то ли коробит, то ли смешит. Он не может разобрать, чему обязан ее неровный выдох – ухмылке или оскорблению. Но почему, черт подери, его вообще заботит, оскорбилась она или нет?

А девочка, тем временем, все сговорчивее.

- Как скажете.

Они замолкают. Слушают ветер, потрескивание догорающих поленьев в камине, летящие в водовороте зимней пурги снежинки, даже шум деревьев.

Берислава расслабляется, обмякнув во власти могучего и сильного, но теплого и достаточно уютного тела, а сам Сигмундур кое-как обвыкается с ощущением ее под боком. Уже и не так неприятно вроде. Ему и самому теплее.

Проходит десять минут?

Час?

Он, кажется, задремывает, вздрогнув и очнувшись примерно через это время.

По ощущению тепла возле себя догадывается, что теперь можно требовать с Бериславы долг, его часть уговора выполнена.

- Ну все, твой черед.

Однако она даже не двигается. Как и прежде сонный, Сигмундур злится.

- Вранье – худшее из зол. Не заставляй меня брать свое самому.

Но снова – тишина. Он скалится. Но ровно до тех пор, пока не понимает, что уговоры бесполезны.

Берислава спит. Крепко и успокоено. По-младенчески.

А китобой, почему-то, не в силах ее разбудить. Заслуженно, с полным правом, всего одним движением… но нет. Рука не поднимется, нельзя.

Сигмундур просто смотрит на Бериславу. Долго, долго смотрит… пока не засыпает сам.
 
Limon_FreshДата: Среда, 15.02.2017, 23:33 | Сообщение # 15
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Она сидит на узком старом пуфике у деревянной стены, поджав под себя правую ногу.

Комната тесная, зато теплая. Утро, пусть и свежее, приносит с собой немного солнца, а оно уже чисто психологически способно согреть. К тому же, Берислава тишком утаскивает с постели великана ту самую медвежью шкуру, набросив себе на плечи.

Какой была гибель этого зверя? Девушка подмечает, что не удивилась бы, если бы китобой задушил его собственными руками – размер у него подходящий.

Шкура пахнет им. Все пахнет теперь им, даже она, это уже похоже на назойливый сон.

И мужчина ночью был прав, предупреждая, что запах может потревожить. Он странный. Перемешанный, пряный, горький от соли, сладковатый от пота, насыщенный от йода и сбитый в густой сироп апельсиновым шампунем. Все эти сочетания, конечно, сложно проигнорировать, но Бериславе отыскивает истинный аромат мужчины. Не под стать промыслу на китобойном судне, не под стать его не слишком чистому дому, но под стать ему самому.

Сигмундур пахнет зверем. Горячим, жестким и по-настоящему диким.

Ей никогда не приходилось такого чувствовать.

Здесь, в окружении толстых деревянных стен, в чужом доме, девушку окутывает неподдельный интерес. Да, комнаты всего две, да, они обе маленькие, особенно для такого великана, и да, здесь самая настоящая мужская берлога… но по сравнению с ней все папины дома, все дядины квартиры кажутся ей неприметными тенями прошлого. Изыски, изящество, итальянская мебель… та, что здесь, сделана самостоятельно, на скорую руку. Но ее грубая красота цепляет больше. Нас всех больше цепляет то, что настоящее. Поэтому она и убежала. В мире ее детства и грядущей юности настоящего не было ничего.

Кое-как выбравшись из объятий мужчины, утробно прорычавшего что-то тихое и недовольное в ответ на ее первое же движение, Берислава сделала себе чая. Вернее, сначала нашла кухоньку (тумбочку, холодильник и электроплиту), а потом сделала. Вместо привычного ей электрического чайника северный медведь использовал древний, металлический, с тяжелой ручкой. Она с трудом подняла его, а он наверняка мог крутить на одном пальце.

И вот теперь, с этим чаем, состоящим из кипятка и трижды заверенного прежде пакетика, гостья, греясь, сидит. Смотрит. Ждет.

Чего – пока еще сама не знает.

Хозяин спит умиротворенно и раскованно, как ему, медведю, и подобает. Левая рука за головой, струной вытянув мощные мышцы, правая вгрызается в подушку, длинными и большими пальцами терзая наволочку, одеяло наброшено едва ли до груди, как раз на уровне шрама. И чуть ниже, где уже нет шкуры, а покрывало тоньше, виден холмик. Холм.

Берислава смущенно хихикает, уткнувшись носом в кружку с чаем. Но потом замолкает.

Вспоминается вчерашняя картинка из раздевалки…

Девушка краснеет, восстановив по цепочке памяти, что обещала Сигмундуру за возможность спать рядом.

Ей тепло. Нога даже болит меньше, хотя синяк большой. И уж точно не предвидится иных проблем. Берислава так хорошо давно не спала, как с этим незнакомым, пугающим человеком.

Все-таки, возможно, это везение, что она наткнулась на него.



Китобой просыпается в десять тридцать утра, когда солнце уже окончательно занимает свое место на горизонте, а утренний ветерок сменяется приполуденным затишьем.

Задремавшую на своем кресле Бериславу, так и не отпустившую кружку чая, будит глубокий, сопящий вздох. А затем с быстрым, но протяжным выдохом, она находит темный взгляд. Еще сонный, в океанском смоге от брызг, таком же сером. Но вот Сигмундур разминает затекшие мышцы, вот поднимает голову, изучая ее, а вот валится обратно, с силой жмурясь.

- Доброе утро, - почувствовав робость рядом с нечеловеческой силой, которая пробудилась, Берислава говорит тише обычного.

- Приснится же…

Иссиня-черные пряди спадают на его лицо, теряются на фоне бороды, оттеняют светлую кожу. С этого ракурса, не глядя на свои размеры, смотрится красивым.

- Я – не сон.

- Как же, - он прикрывает глаза и длинные черные ресницы, точно длиннее, чем ее, отбрасывают тень на щеки, - ты пьешь из моей кружки. В реальности бы не решилась.

Его голос, хриплый после сна, дает прямое определение мужественности. Такой глубокий и тяжелый, напитанный этими звериными замашками, внутри Бериславы он заставляет что-то задрожать.

- Извини, но она единственная здесь. У меня не было выбора.

Сигмундур внимательно смотрит на нее, с подрагивающими в глазах искорками ожидая, когда поймет свою ошибку.

Не понимает.

- Так быстро утратила все уважение?

Берислава смелеет на глазах, удобнее усевшись на кресле. Делает вид, что ее ничуть это не тревожит, кружку держит в руках. Пока зверь добрый, с ним можно немного поиграть, верно? Признаков опасности нет.

- Непохоже, чтобы тебе было за семьдесят.

Великан-китобой на ее слова чуть скалится.

- Но уж явно побольше, чем тебе, девочка.

Берислава принимает эстафету с ухмылкой.

- А у мужчин считается дурным тоном спрашивать про возраст? - она откидывает упавший на лицо локон и совершенно неожиданно для себя подмечает, что Сигмундур как раз в эту же секунду нервно сглатывает. Нравится ему?

- Смотря у каких мужчин.

- У таких, как ты, - на сей раз девушка касается волос намерено, устраивая их поудобнее за ухом. Китобой следит. Даже чуть прищуривается.

- Ты – папина дочка, - делает решительный вывод он.

Берислава изумленно приподнимает бровь.

- К вопросу о возрасте?..

- К нему самому, - мужчина посмеивается гортанным, низким смехом, а вместе с ним «посмеивается» и постель, завибрировав. Он удивительно живописно, со своим роскошным телом и пугающими мускулами, занимает целую кровать. Истинно двуспальную.

- А как же интерес?

- Тут не интерес, - он проницателен, - тут другое. Узнаешь, сколько дядечке лет, и думаешь, он тебя не обидит?

Черные глаза угрожающе наливаются чем-то ало-прозрачным. Зажигаются.

- А обидит? – она с сомнением приподнимает уголок губ.

Но внутри дрожит. Ведь одного удара этой огромной руки даже наотмашь, не говоря уже о кулаке, хватит, чтобы ее убить. Если китобой вздумает… одним синяком на скуле она уж точно не отделается.

- Живи пока, - басом хмыкает он. Унимает страх, но на вопрос не отвечает.

И поднимается. Собирается подняться. Откидывает одеяло, напоследок еще раз потягивается, зевает. Всеми своими нехитрыми действиями буквально вынуждает Бериславу заметить… холм. С куда более близкого расстояния. В куда более реальном размере.

Поняв, куда девушка смотрит, Сигмундур останавливается. Его взлохмаченные волосы нависают на лоб.

- Девочка обещала что-то дяде.

Еще вчерашняя вуайеристка нерешительно передергивает плечами. На ее щеки пробирается жгучий румянец.

Китобой ожидает ответа. Не встает, не набрасывает одеяло обратно. Но и боксеры пока не трогает, хоть они явно уже очень и очень ему тесны.

Берислава поднимается с кресла, отставляя кружку на пол. Уговор дороже денег.

Она с некоторой опаской, словно уверена, что раздавит ее, подбирается к мужчине. Прихрамывая, забирается обратно на постель.

Он молчит, только смотрит, наблюдает даже. Но, стоит отдать должное, не торопит и не принуждает.

Она осторожно, чуть подрагивающими пальцами касается пояса боксеров. Тянет вниз, впрочем, без особого успеха.

- Раньше такое делала? – Сигмундур ей помогает, собственным большим пальцем без труда избавив причинное место от всяческих сокрытий.

- Да…

Она врет. Сама знает, что врет, он знает… но будто не замечает. Это что, мужская фантазия? Теперь зверь с ней играет…

Берислава широко распахнутыми глазами изучает его достоинство, припоминая, что вчера в душе, с расстояния в метров пять, все казалось меньше. Как с таким?.. Как вообще?..

Она с трудом сглатывает.

- Правильно, глотать будешь, - и ободряюще, и без возможности оспорить, сам себе кивает мужчина. Довольно мягок с ней по сравнению со вчерашним днем, как Берислава подмечает. Виной всему длинная ночь? Тепло? Время? Или просто… возбуждение? Он очень твердый.

Великан кладет подушку себе под голову, облегчая созерцание, а она устраивается поверх его ног. Снова тепло, даже жар, исходящий от сильного тела. Легкая шершавость упругой кожи ей по вкусу. Немного расслабляет.

С Богом.

Большой. Пылающий. Живой.

Совсем не так, как представлялось…

…Что она делает неправильно? Да, наверное, как потом анализирует, все.

Не облизывает губ. Не дотрагивается руками. Не пытается начать с малого, почти сразу лезет на рожон… радуется, что догадывается спрятать зубы, но потом жалеет, что так сделала.

Могучая рука Сигмундура перебирается на ее волосы, крепко их оплетая, пока неумелыми движениями пытается как-то исправить ситуацию и выйти из нее победительницей, и, стоит языку чуть уйти в сторону… следует толчок. Резкий, грубый и болезненный.

Она взвизгивает от зажатых между его пальцами волос, с хрипом вырывается из-за проснувшегося рвотного рефлекса, задыхается из-за резко прервавшегося доступа воздуха.

Что-то мокрое и соленое само собой начинает течь из глаз. А запах зверя, соединяясь воедино с плотью и йодом, становится личным проклятием.

За тем, как девчонка кашляет и поглаживает горло, китобой наблюдает пусть и с хмурым, но удовлетворением.

Натягивает боксеры обратно. Разжимает кулак с волосами, выдавив из Бериславы всхлип.

Отстраняется. Встает.

- Не предлагай то, чего не умеешь, - советует суровый голос, - такой исход – еще самый лучший для тебя.
 
Limon_FreshДата: Пятница, 17.02.2017, 23:26 | Сообщение # 16
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Она сидит на неудобном маленьком стуле у крошечного окна, обзор из которого наполовину закрывает дымоход камина. В своей несменной парке, грязных от его полов серых носках, и с оленьим тулупом сверху.

Сидит, изредка подрагивая от слез, что текут по щекам, и глотает воду из треснувшей кружки с наклейкой финвала. Ингрид любила так шутить, подсовывая китобою напоминания о его профессии и здесь, дома, где делал многое, чтобы о ней не думать.

Мелкая, с выпирающими костями ключицы и запястий, она плачет сильнее после каждого глотка, неровно выдыхая. Ей больно.

И как бы не желал Сигмундур все для объяснить тем, что просто довела его до ручки, разозлила, дерзила, не исполнила обещание, ему все же кажется, что поступил чересчур жестко. В конце концов, она домашняя, тепличная папина девочка, давшая деру под действием глупых импульсов. Уже и так достаточно наказана – ногой, присутствием в этом доме, холодом… черт с ней.

- Ешь, - китобой, разделив свой традиционный утренний омлет с сыром и беконом напополам, лично приносит девчонке тарелку. Ставит на криво прибитую доску, служащую порой подставкой под ноги.

Берислава в его сторону даже не смотрит.

- Повторяю: ешь, - мужчина, супясь от ее молчаливого игнорирования, сжимает принесенное сильнее.

Хмуро выдохнув, девушка опускает голову вниз. Зарывается в тулуп.

Благие намерения оборачиваются очередным приступом идиотизма от его бунтарки. Она только шмыгает носом время от времени, проглатывая соленую влагу.

- Не будешь есть – сдохнешь.

Два зеленых глаза, что светятся сродни кошачьим в полумраке дома, утыкаются в его. Жгутся.

У Сигмундура уже больше недели нет секса. Ингрид – его единственный способ свое получить, а те жалкие крохи приятности, что приносит мастурбация, явно не способны удовлетворить. Мужчине нужна женщина, китобой убежден. Ему нужна. И эта девчонка… был бы он умнее, не зацикливался бы на всякой мелочи, отымел бы в первый же день. Согрел бы как следует…

А теперь она точно ему не даст. Разве что, поиграть в сопротивление?.. Но зачем тогда ее вообще держать?

Сигмундур вдруг представляет, глядя на Бериславу, как стаскивает ее с кресла на пол, на ковер на нем. Как спускается с плеч шкуру, разрывает куртку и, в попытке добраться до груди, еще и всю одежду под ней. Как пальцами, нетрепливыми и подрагивающими, одним движением освобождает гостью от джинсов. Есть белье – его вниз, нет белья – еще лучше. Входит в нее. Движется в своем ритме, прислушивается к стонам, к вскрикам… ощущает ее негодование, ее стремление убраться. И свою власть. И свою силу. И свое бесконечное удовольствие.

Ведь чем больше сопротивляется, тем сильнее сжимает… тем все острее…

Но вот китобой моргает, и картинка, что так сладка, пропадает. Вместо нее снова кресло, несговорчивая вуайеристка и дрожащая в ее руках кружка воды.

- Лучше сдохнуть, - хриплым шепотом, заменившим голос, выдает она.

- Бери, пока дают.

- Этим руководствуешься?..

Сигмундур вконец теряет терпение. Он принес ей! Сам! Он приготовил! Он кормит! Он настаивает! А тварь еще вздумала препираться… еще упрямствует, считая, что на все будет ее воля.

Девчонка. Какая глупая, как отвратительная девчонка!

- ЕШЬ, я сказал! – его пальцы, сжавшись в кулак, проскальзывают мимо ее лица, к груди. Глаза, тут же расширившиеся, воздух, тут же задержанный, наполняют пространство детским ужасом. Ощутимым как никогда.

Китобой хватает девушку за ворот куртки, дергая на себя, и от неожиданности она поддается. С легкостью повисает в пространстве между стулом и ним.

Слезы на ее лице высыхают. Проходит горечь и дрожь.

Глаза зияют пропастью ненависти, губы изогнуты в оскале. Будь змеей, даже самой мелкой, уже бы впилась в артерию.

- Сдохни, - негромко, зато выразительно желает Берислава. И опрокидывает ногой стоящую на доске тарелку.

…Разозленного до предела, Сигмундура от удара, способного смести и ее, и кресло на пол, удерживает лишь лиловый синяк, что уже красуется у зеленого глаза.

Он просто стаскивает Бериславу с кресла. За мгновенье ставит перед собой во весь рост, не обращая внимание на то, что ногами она давит по полу остатки завтрака. Его. Того, которым поделился…

- Пошла вон, - предельно кратко и ясно, велит китобой. Сдергивает с худых плеч тулуп.

Он ждет просьбы. Мольбы.

Любой человек в здравом уме и трезвой памяти, находясь в доме у ледника, недалеко от кромки густого северного леса, изберет этот вариант. Немного унижения продлят жизнь на хорошие лет сорок. А может и пятьдесят.

Сигмундуру важно почувствовать себя главным во всей этой сумасшедший канители. Глядя на девчонку, он уже который раз жалеет, что забрал ее с корабельной базы. Им не следовало встречаться. Его терпение, отнюдь не железное, так долго не протянет.

Пусть склонится. Пусть признает, кто есть кто. Пусть начнет вести себя как полагается. Он не обязан просто так ее здесь держать.

Берислава не поднимая глаз, остатки еды пинает ногой. Резко подается назад, вырываясь из рук своего недавнего спасителя.

- Как скажешь, - шипит. И, все еще ковыляя, уверенно направляется к двери.

- И шагу не пройдешь.

- Пройду десять.

Сигмундур прищуривается.

- Ты знаешь, куда идти? Тут две стежки. Одна выведет на дорогу, вторая - в лесную чащу.

- Я узнаю.

Девочка морщится от каждого слова. Еще не прошло.

Он был так жесток?..

- Спросишь? – чуть смягчается, уже замечая за собой постыдную тревогу и пытаясь прикрыть ее сарказмом, интересуется китобой.

- У зайцев, - глубоко вздохнув, она берется за дверную ручку. Решается. – Что-нибудь передать?

Еще существует надежда, что передумает – в дверную щелку выглядывает боязливо, а природа-то за ней расходится на полную. Утреннее затишье уже сменяется крепким морозным вечером, свинцовые тучи наползают на горы, оставляя на снегу страшные черные тени, а лес шумит. Сигмундур знает, что для непривыкшего уха такой шум – страшнейшая какофония. Ветер здесь что надо.

- Передай им привет от волков, Берислава.

Упрямая, глупая, еще и совершенно не знающая, что делает. Просто позорно сбегающая. Откуда в таком неказистом тельце столько смелости? Идиотской.

Девушка сглатывает. Ее лоб прорезает морщинка.

- Передам, - и, пнув тяжелую дверь, выходит наружу.

Под ветер и мелко сыплющий снег. Ночью опять будет буря.

Сигмундур, прислонившись к стене у маленького окошка, вслушивается.

Вот обходит крыльцо, вот ступает на стежку, судя по скрипу снега, вот идет. Прихрамывая, что ее выдает. Всем.

Китобой все еще ждет, что она одумается. Бывает с людьми такое. Сделав глупость, они ее осознают и возвращаются. Признают.

Но тут случай тяжелый. Через пять минут шаги лишь удаляются, а не приближаются обратно. Это обязано насторожить.

Мужчина открывает дверь наружу, с прищуром наблюдая, куда девчонка повернет. У нее как с фортуной? С дороги идти еще десять миль, но хотя бы видно, куда. А из леса выхода не будет.

…Берислава делает свой выбор.

К черту ее. Пусть идет. Пусть бродит. Пусть расплачивается за то, что вытворяет. Хватит с него помощи. Лимит итак уже набран. А за добрые дела еще и дают по ногам твоим же завтраком.

Китобой возвращается в гостиную, мрачно собирая с пола следы эмоциональной бойни.

А потом плюет. На все.

Мотнув голову, в прихожей он надевает куртку. Вынимает из ящика, столь неприметного, длинный тесак. И выходит за Бериславой следом.
 
Limon_FreshДата: Суббота, 18.02.2017, 23:34 | Сообщение # 17
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Семьдесят пять шагов.

Семьдесят пять сложных, суровых битв, выигранных с собственным организмом.

По все более глубокому снегу, где явно нога человека не ступала пару недель, под страшное завывание ветра в кронах деревьев, в окружении свинцового неба.

Буря опускается на землю темным покрывалом грозовых туч, пригибает остатки растительности к снежному покрову. Начинает сыпать мелкий снежок, и снежинки, острые как бритва, оседают на лице.

Холод похож на тоненькие алюминиевые иголочки. Сначала он покалывает легонько, чуть-чуть, пока еще прогоняемый внушением о тепле, ныне оставленном позади. Потом покалывание нарастает, и иголочки уже входят под кожу. Они леденят ее, саднят внутри. И дрожь, такая неудержимая, такая болезненная, распространяется по всему телу.

Семьдесят пять шагов.

Семьдесят пять перешагиваний через себя саму.

У Бериславы нестерпимо болит нога. Каждое движение, даже самое малое, почему-то теперь отдается в ней. И, пустяковое на вид повреждение, становится почти фатальным по ощущениям.

Девушка идет вперед лишь потому, что знает, что обратно возвращаться некуда. Сигмундур, или как там его, хоть и спас ее изначально, но затем причинил боль. И мало того, что боль – ударь он ее, наверное, не было бы так горько. Китобой ее унизил. Болезненно, дико и без капли сомнений. Он не пытался извиниться. Он принес еду. И повелел его простить…

Отец говорил, она была максималисткой, не умела подстраиваться. Дядя сетовал, что нужно быть терпимее, видеть истинное даже среди потемок напускного, не размениваться на мелочи.

Они желали для нее лучшего. А Берислава, как самое твердолобое создание на свете, отказывалась это принимать.

На ее счету было четыре побега из закрытых школ и одна, думается, последняя – из больницы. Хотя больницей эту пыточную назвать, конечно, вряд ли придется.

Некуда ей возвращаться. Не к кому. Ни домой, ни в лачугу китобоя. А значит, пусть всего один. Всегда.

Ему она и следует. Не разменивается на мелочи, вроде тепла и воды, своими принципами. Как дядя и учил…

Восемьдесят пять шагов.

Восемьдесят пять бороздок на снегу.

Берислава утомленно останавливается у ствола одного из деревьев, обвивая его замерзшими руками. В горле неописуемая тяжесть, мешающая глотать. Носом на морозе дышать больно и она переключает основной поток воздуха на рот, но все равно задыхается. Даже от глубоких вдохов, которые болезненной печатью ложатся на глотку. Удивительно будет, если она вообще потом сможет говорить.

Берислава ощущает себя кусочком льда. Маленьким в этом снежном королевстве, принадлежащем ему. Как любой осколок ледника или снежинка, летящая вниз.

Один из самых холодных островов мира стал ее последним пристанищем. При всей своей звериной тупости и необузданности, Сигмундур был прав… она и дня здесь не протянет одна.

Поздно.

Девушка морщится, отпускает ствол. Шершавый, выжженный холодом, он почти мертв. Это их роднит.

Восемьдесят пять шагов.

Восемьдесят пять навстречу верной холодной смерти.

Световой день весны смыкается на горизонте. Солнце, так и не появившееся, прячется за гору-ледник.

Оно как огонек, затухающий на свечке. Чуть-чуть воздуха, чуть-чуть льда… но не гаснет сразу. Солнце сильное.

И это же солнце, к изумлению девушки, отражается в серых глазах напротив нее. Чужих.

Берислава, чье сознание от холода притупилось, не сразу понимает, в чем дело.

Она не двигается, тихо дышит, просто хмурится. Пытается уловить суть…

А огоньки, тем временем, становятся ярче. Солнца больше нет и теперь они – не его воплощение. Они сами по себе.

Платиновые шерстинки, одна к одной, на поджаром теле.

Пушистый хвост, подрагивающий в ожидании.

Медленно приподнимающаяся верхняя губа. Уже виден кусочек клыка, с которого капает слюна. Желтовато-опаловые зубы предвкушают грядущую расправу.

Берислава находит ответ вместе с тем, как черный нос вытягивается по воздуху. В ее сторону. И огоньки жгутся… никогда, никогда не было ей так страшно.

Волк.

На взгорье напротив нее стоит волк. Не моргая, смотрит. Подсказывает всем своим видом, что бежать уже поздно. Сильные лапы нагонят, повалят, страшные зубы изорвут в тряпье.

Обречение пришло быстрее, чем ожидалось… и вовсе не от ледяного ветра.

Берислава с силой стискивает зубы, ощущая, как дрожь становится нестерпимой. Она плохо чувствует ноги, но отступает. Медленно, по полшажочка, признавая поражение… хищник здесь король. А короли порой склонны миловать.

- Не надо…не надо… - неслышным шепотом, выгрызающим душу, сама себе бормочет она. Молится. Наверное, впервые в жизни. Тугой ком страха кромсает внутренности изнутри, а эта не та эмоция, на которой хотелось бы покончить с мирским существованием.

Волк оголяет оба клыка. Подается вперед.

Но в тот момент, когда Берислава готова услышать звук захлопывающейся на ее шее пасти, почувствовать горькое дуновение смерти в зверином обличье, замечает едва уловимый треск веток. Он отвлекает волка. На секунду.

А из-за деревьев, ему навстречу, с громким гортанным выкриком наступает человек.

Уже едва не замершее от избытка адреналина, сердце Бериславы и вовсе падает куда-то вниз. К пяткам.

Огромный мужчина, на белом снегу выделяющийся лучше любого дикого зверя, с лицом, наполненным ненавистью и глазами, налитыми кровью, ей знаком. Сигмундур.

Его аспидные волосы взметываются на ветру, черные как смоль глаза прожигают, не отводя и не боясь волчьего взгляда, а руки… в необхватных шершавых ладонях замер, в ожидании действий, блестящий тесак.

Господи… он ее зарежет… сейчас… и волк не понадобится…

Но, к немому ошеломлению девушки, на нее китобой даже не смотрит. Смело идет к хищнику.

Волк сперва скалится сильнее, переключаясь с Бериславы на новоприбывшего.

Тот готов к нападению.

- ЗА СПИНУ, - не уменьшая ни громкости, ни гневности тона, но совершенно не испытывая страха, велит Сигмундур.

Она, полностью на автомате, кое-как сглотнув, исполняет. Медленно перебирается куда следует. Уж лучше быстро и в сердце ножом, чем зубами волка в глотку… волки – ужасные животные!..

Китобой наступает на хищника. Громче кричит, гремит тесаком о звучные удары об его тупую часть своей ладонью, расправляет медвежьи плечи.

Выглядывая из-за его спины, своим резко улучшившимся зрением девушка видит, как волк пятится. Рычит, подлаивает, но… отходит. Злобно, брызгая слюной, недовольный в корень и униженный, отступает. Гордость гордостью, а противник сильнее…

На поляне они остаются вдвоем. И тесак китобоя, заточенный до блеска лезвия, тот обращает в сторону девушки.

Ее взгляд застывает на одном лишь этом предмете.

- Ты… - Берислава, крупно дрожа, не может говорить. Она плачет, это вроде бы ясно по скатывающимся по щекам слезам, но вроде бы и нет. В груди странное давящее опустошение, куда хуже по ощущениям, чем ужас. Голос, хриплый и сорванный, не громче падения снежинок.

Мужчина смиряет ее жестким, суровым взглядом, но не без капли смешка. Сильнее сжимает тесак в руке.

Она сглатывает.

- Я, - соглашается бас.

И мужчина поворачивает нож острием к своему локтю. Убирает.

- Волк здесь не один, - делая вид, что не замечает ее вспыхнувших благодарностью глаз, внимательно всматриваясь в деревья, докладывает Сигмундур, - надо уходить.

- Ты меня нашел…

Тот качает головой.

- Ты предсказуемая дура. У меня на таких нюх.

Берислава не слышит ни грубости этого ответа, ни ноток злобы в басе китобоя. Он только что волка отогнал… он ее спас… и резать не будет!

- Пошли, - он понимает, что она не на что не годна сейчас. Сам все решает, железным кольцом пальцев перехватив за плечо. Волочит, игнорируя заплетающиеся ноги, по снегу.

- Как?..

- Просто так, - Сигмундур все еще предельно внимателен к каждому шороху. Его нож наготове в правой руке, а глаза присматриваются к силуэтам.

- Я далеко ушла…

- В моем лесу? Едва ступила на первую поляну.

- Ты за мной шел…

- Уже жалею, - китобой приостанавливается у одного из деревьев, окинув перекресток впереди пронизывающим взглядом, - иди быстрее.

И она идет. Бежит за ним, как может, хромая и спотыкаясь, но уже почти сама. Чуть отойдя, левой рукой хватается за его руку, сжав до треска зубы.

Больно. Везде.

Но то, что все могло так быстро и глупо кончится, подсказывает не останавливаться. Это недопустимо.

- Спасибо…

Китобой молчит. Упрямо.

Он теплый, большой и сильный. Какой бы тварью не был, в лесу, в окружении животных-убийц, с ним не страшно. А пока это все, что Бериславу волнует.

Она ощущает непередаваемую, согревающую донельзя радость, когда впереди из-за деревьев выступает лачуга китобоя. Деревянный дом с покатой крышей и тремя окнами по периметру. На фоне ледника и грядущей бури он кажется бумажным, маленьким, но Берислава знает, каким защищенным чувствуешь себя внутри от всего внешнего. И даже с хозяином можно смириться.

Сигмундур скидывает девушку со своей руки в прихожей. От греха подальше отводит от двери, способной прихлопнуть, и высвобождается. Резко и без предупреждения.

Берислава кое-как, не чувствуя ни кусочка собственного тела и задыхаясь от тепла, окатившего изнутри дома, заползает на диван. Вся боль возвращается в десятикратном масштабе, горло сковывают цепями. Она не может сказать ни слова, издать ни звука – вибрация связок просто убивает.

А здесь все по-прежнему. И прежнее выражение лица у хозяина, скидывающего тесак в тумбочку прихожей. Не в нее.

Девушка с ногами забирается на подушки, зарывается лицом и телом в свой ставший родным олений тулуп. Дрожит, но не жалуется. Ничего не просит.

Просто дрожащими, посиневшими губами робко улыбается.

Жива.



* * *




Ночью, под завывания ветра и напор снега, летящего прямо в окна, Сигмундур приходит в гостиную на тихонькие постанывания, чем-то напоминающее предсмертные хныканья животных в его силках.

Посреди темной гостиной, на полу у камина, что не так давно приглушил, лежит маленький комок чего-то живого, зарывшийся в старый плед.

Диван пуст.

Удивленный, китобой хмуро приседает перед лежащей на полу девушкой. Ее ритмичные содрогания, перемежаясь со стонами, выглядят жалко.

Ее накрывает тень, вызванная его ростом и отголоском пламени среди каменного очага. И девочка замолкает. Прикусывает кулак, стараясь заглушить себя, зажмуривает глаза.

- Ползла? – наблюдая за тем, как стянутый и валяющийся у дивана, в некотором в отдалении, олений тулуп, брошен на произвол судьбы.

Берислава не отвечает. Она, как потревоженный детеныш безобидного скунса, столь упрекаемого за средство самозащиты, прячется от мужчины под пледом. Слышен стук зубов.

Сигмундуру внезапно становится ее жаль. Он видел много женщин и много людей в принципе, но чтобы они так беззащитно смотрелись… чтобы так дрожали, предпринимая последнее усилие согреться, и ползли к камину… по полу… с поврежденной ногой…

Китобой тяжело вздыхает.

Рядом с ней, измученной бесконечным холодом, он, в одних боксерах на голое тело, выглядит слишком жестоко.

Сигмундур тоже молчит. Он просто приседает, плотным кольцом каменных рук обхватывая тоненькое, содрогающееся тело, и поднимает его вверх. Встает.

Берислава хнычет, плотно закрыв глаза и игнорируя слезы. Они текут по ее белым щекам, падают на шею, на грудь… парка стала грязной, мокрой от шастанья по лесу. И до сих пор не высохла, как и ботинки. Она даже их не снимает.

- Не выгоняй меня…

Мужчина, задетый прорезавшимся сквозь постанывания голосом, глядит на девчонку сверху-вниз. Его роста хватит, чтобы сейчас, если разжать руки, убить ее. В таком состоянии сильного удара будет достаточно.

Слезящиеся зеленые глаза, мутные, красные, на нем. Заклинают.

От кольнувшей в сердце иглы от такого взгляда он даже не может подобрать достаточно грубый ответ. Просто обещает:

- Не выгоню.

И несет в спальню.

Берислава горячая. Китобой кладет ее на постель, подкладывая под голову подушку, и ненароком касается лба. Пылает.

Твою. Мать.

- Не надо… - она не восклицает, не вскрикивает, больше даже не стонет. Нет ни возмущения, ни возможности помешать. Девочка просто плачет, кусая свои сине-красные губы, и морщится. По опаловому лицу проходит дрожь.

Сигмундур не слушает. Раскрутив ее кокон из пледа, откинув слабые руки на простыни, стаскивает сначала сапоги, затем – парку. Расстегивает ее, высвобождая беглянку из насквозь вымокшей ткани.

Немудрено, что мерзнет. Все это время причина была на поверхности и никак нельзя было ее исправить. Какая глупая, глупая девчонка…

Берислава изгибается дугой, когда его пальцы проскальзывают по ее груди вслед за молнией или же выправляют руки из рукавов. Распахнувшиеся зеленые глаза мерцают животным страхом.

- Не надо!..

- Будет теплее, - не соглашается Сигмундур, не прекращая своих действий, - а так ты точно обморозишься.

- Не хочу… - ее голос глухой, каждое слово отражается на лице мучением. Горло так и не прошло?..

Китобой действует осторожнее, впервые в жизни задумываясь о том, чтобы не причинить боли. Вид Бериславы, кем бы она не была и что бы не делала, в это мгновенье рвет ему сердце. А казалось, каменное-то ничем не взять…

Под паркой оказывается тонкий свитер из овечьей шерсти с узором из крабиков на груди. Никакого лифчика – соски вытянуты и оживляют клешню одного из крабов.

- Я тебя не трону, - заметив, как извивается девушка, стараясь спрятаться, твердо произносит китобой. Скидывает парку к сапогам, к чертям с кровати.

Нужно что-то теплое. Что-то, в чем можно предотвратить поражение тканей.

Мужчина думает около минуты, рассеяно прощупывая пульс на белесой руке. Слабый.

Двойное Твою. Мать.

Он поднимается с постели, оставляя ее ворочаться в воображаемом холоде и идет в прихожую. Проверив, заперта ли дверь, забирает с крючка свою куртку.

Скунс бы оценил ее запах. От него у всех, наверняка, вылезут глаза – плоть и кровь то еще сочетание. Но Берислава, почувствовав тепло, когда вынуждает ее надеть свою одежду, лишь признательно, облегченно выдыхает. Вздрагивает, ослабевшими пальцами стараясь укутаться посильнее.

Сигмундур возвращает ей диванный плед, сверху накрывает своим одеялом. Подушка его и так уже под ее головой.

- Холодно…

- Ты горишь, - спокойно объясняет он, сев рядом и отбрасывая тень, благодаря светильнику у постели, на ближайшую стену. – Это не холод. Надо терпеть.

- Не могу…

- Можешь. А я буду искать градусник.

Проглотив слезы и отчаянный хрип, она зажмуривается. Утыкается лицом в подушку.



Она мучается до двух ночи, переворачивая постель и оглушая стонами безысходности, в которых можно утопиться. Громче ветра, снега, всех погодных условий. Но когда температура, наконец, замирает на одной отметке и Сигмундур готов действовать, она всеми силами пытается отбиться от рук китобоя. Отползает, вырывается, пытается прокусить кожу?.. Каждая из попыток терпит неудачу, а она не сдается. Слабая, а все равно упрямая. До смерти боится обтираний.

- Не будет плохо, - пытается объяснить ей мужчина. Он хмурит брови, глядя на градусник. И каким боком он оказался в доме?..

Берислава убежденно качает головой. Она, видимо, верит, что его интересует некрофилия. Или же что он совершенный, неисправимый извращенец.

- Не холодно уже…

- В жаре умрешь.

Хватаясь за горло, девчонка хныкает. Неиссякаемые слезы щедро орошают ее лицо.

И Сигмундур перестает спрашивать, вдруг только теперь вспомнив, что сильнее.

Заставляет ее раздеться.

Худое выбеленное тельце, но высокая грудь и тонкая талия. Округлые бедра, что он не трогает, остаются в трусиках. Сигмундур избавляется лишь от майки.

Спиртом из большой банки, заготовленном давным-давно на случай абсолютного неимения алкоголя, он разбавляет воду в тазу.

Берислава почти кричит, когда трогает ее. Выгибается, выворачивается, но бессильна… одной рукой он держит ее в неизменном положении. Делает свое дело.

По окончании процедуры, когда минуют уже предел необходимой выдержки на воздухе, китобой натыкается на ее взгляд.

Снова облегченный. Но убитый. Расстроенный. Потерянный.

И детский… никогда, никогда он не видел такого взгляда…

К чему бы?



К трем она засыпает. Выравнивается сбитое дыхание, прекращают безумно вращаться глаза, ладони не сжимают простыней, и благо, больше зеленые омуты не укоряют. В свой плен их забирают веки.

В любимой позе клубочка, поджав ноги, она как ребенок в кофту родителя, прячется лицом в его куртку. Игнорирует любой запах, если вообще его слышит.

Сигмундур, убравшись, ложится рядом с пленницей в свою постель. Рядом.

И, когда она, расслабившись, делает довольно глубокий вдох, притягивает к себе.

Как во вчерашнюю, первую ночь рядом.

Только теперь не ей тепло необходимо, а ему.

И разбираться в причинно-следственных связях этого китобой сегодня не намерен.



* * *




Утром, когда Берислава просыпается, ей тепло. Неожиданно тепло, слишком, и, главное, непонятно, почему. Всю ночь ей снился ледяной лес, спертое дыхание волка, высящегося над ее могилой, и тяжелые облака. Они плыли, плыли… и летели снежинки. Ее ранили снежинки, морозили. Как правило, от груди к рукам. И касания их были уж слишком реальны.

Берислава медленно, ощущая тяжесть в теле, ноге и голове, привстает на локте. Мышцы побаливают, реагируя на усилие, зато девушка понимает, где она. Очень красноречива древесно-коричневая стена с зеленой вставкой и кресло напротив кровати. На нем пара мужских брюк и прямо на них, в раскрытом виде, просушиваясь, ее парка.

За окном спокойствие. Нет ни снега, ни ветра. Погода улучшилась и не выгоняет из дома тепло.

Щеку Бериславы что-то царапает. Несильно, просто как дуновение ветерка…

И вторая истина, накрывающая этим утром, занимает сознание.

Она лежит прямо в постели китобоя, на его плече. И прядь мужчины, непокорная, щекочет ее кожу.

Девушка пугается, вздрогнув.

Сигмундур спит на спине, оставит левую руку без движения, а правой накрывая ее спину, пока лежит рядом. Под одеялом легкая шершавость больших пальцев прекрасно ощутима… голой кожей?

Берислава пугается сильнее.

Она с опаской смотрит на китобоя, не зная, чего ожидать.

А он спит. Зверь, такой с виду опасный, спит так безвредно… не как в первое утро. Он рядом, слышно его глубокое дыхание, видно, как ходят пазухи носа, как размеренно вздымается грудь. Его губы чуть приоткрыты, борода выделяется на фоне оленьего тулупа, а ресницы не подрагивают. Не притворяется.

Берислава слышит, что его запах, смешиваясь с ее, не только причина близости хозяина. Куртка. На ней безразмерная, темно-синяя, но такая теплая куртка… правда, не застегнутая…

Девушка медленно, осторожно возвращается на свое исконное место, на плечо китобоя, думая о том, что происходит.

Но не двигаясь. Не пытаясь встать, уйти.

Согреваясь.

Она думает… думает, робко коснувшись ладонью его груди, думает, тронув лбом жесткие волосы бороды… думает…

И заново, чем-то успокоенная, засыпает.
 
Limon_FreshДата: Суббота, 18.02.2017, 23:36 | Сообщение # 18
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Сигмундур настороженно ставит тарелку с мясными тостами на тумбочку у кровати.

Берислава, смущенно взглянув на мужчину, медленно качает головой.

- Я не голодна, - хриплый, тихий голос для нее – усилие. Но не молчит, что уже большой плюс.

- Ты не ела только те двое суток, что я знаю, - не соглашается китобой, - ешь.

Знакомое слово, вчера приведшее к череде безумных событий, она встречает прерывистым вздохом. Опускает голову.

- Пожалуйста, поешь, - поправляется Сигмундур, нахмурившись. Его голос звучит мягче.

Зеленые глаза касаются его. С теплом.

Встреча с волком и то, что было после, творят с Бериславой что-то необыкновенное. Ныне она не спорит, не упрямится, не бросает в его сторону презрительных взглядов и не выкрикивает глупости. Ставшая мягкой и сговорчивой, просто соглашается. Со всем.

Возможно, это влияние болезни, она все еще слаба после ночного жара, а возможно, просто в крови докипает остаток адреналина… но Сигмундуру нравится такая девочка. Он и сам с ней другой.

Берислава берет с тарелки тостовый хлеб с прослойкой из двух беконных полосок и одной сырной. Откусывает аккуратно, очень стараясь не рассыпать крошек.

Приметливый, мужчина сразу же замечает, что ей нравится. Почему-то ему это важно.

…Но глотает девушка все равно с большим трудом, морщится… и всю приятность того, что его стряпня ее порадовала, разом покрывает серыми тучами.

Китобой подает ей кружку с чаем. На сей раз свою, без глупых наклеек.

Ему стыдно.

- Спасибо.

Тепло расслабляет мышцы, смягчает болезненные ощущения. На ее губы просачивается блаженная улыбка.

Все еще смущенно посматривая на Сигмундура, Берислава кусает снова. Активнее.

- Вкусно?

- Очень, - и по всему видно, что душой не кривит.

Мужчина берет тост себе. Более поджаристый.

Неплохо, хоть и не требует кулинарных изысков в готовке. Что, что, а она ему никогда не давалась.

В молчании, запивая бутерброды чаем и изредка погладывая друг на друга, они завтракают. Сигмундур, всегда ненавидящий тех, кто вламывается в его жизнь, пытается составить компанию, наводит свои порядки и лезет в постель, сейчас по-настоящему… счастлив. Просто разделить завтрак. Просто посидеть рядом.

За шесть лет службы на корабле Рагнара, он впервые попросил у него отгулы на пару дней. Соврал про здоровье… и теперь видит, что действительно его поправляет. Как бы не парадоксально это было, но рядом с Бериславой.

Китобой до сих пор не может толком понять, как это случилось. Что в нем перевернулось? Что треснуло, что развалилось? А что возникло, появилось?.. Что, в этом сумасшедшем мире, могло быть более постоянным, чем его убеждения?

А одна девочка, подсматривая в замочную скважину, раз – и все посылает к чертям.

Вчерашнее зрелище этого теплого комка костей и кожи, дрожащего от каждого дуновения ветерка, всадило ему нож куда глубже, чем в сердце. Похоже, задело мозг. А от мозга и вся эта кутерьма с приятностями… но в чем, в чем, а в ней мужчина себе отказывать не хочет.

Пока может, он просто наслаждается обществом Бериславы. Она все равно здесь ненадолго.

- Сигмундур?

Китобой поднимает глаза от своей тарелки.

Девушка, с отпечатком улыбки на светлых губах, будто бы впервые его рассматривает.

- Интересное имя, - объясняется она.

- Твое интереснее.

Она прищуривается. Рассеяно смотрит на свой сэндвич.

- Оно не популярное. Так уже давно не называют детей.

Мужчина пробует чай, только сейчас вдруг подумав, что не клал сахар. Он горький.

- Ты родилась в России?

Вести такую беседу, к удивлению Сигмундура, не выглядит чем-то вопиющим или глупым. Просто они оба здесь и оба могут, хотят говорить. Как и с сахаром, он только теперь видит, как ему не хватало общения.

- Я почти русская, - Берислава морщится, несильно потерев горло после того, как кусает поджаренный край тоста - крошки раздражают слизистую.

Китобой с силой сжимает свою кружку.

- В чем это выражается?

- Мои родители познакомились на территории маленькой страны рядом с Россией. Ее название переводится как «Белая Русь».

Берислава прикусывает губу, о чем-то задумавшись. Ее взгляд теряет осмысленность, а руки рассеяно скользят по мякоти хлеба.

- Отец увез меня к себе, когда мне исполнилось десять лет, - заканчивает эту историю, прочистив горло. Опять морщится. И сразу, дабы перевести, отвести от себя тему, обращается к нему. – А ты?

Сколько бы любопытства не испытывал, этим утром Сигмундур принимает правила игры. Ему нравится.

- Исландия. Я оттуда.

Берислава тихонько хихикает, глотнув чая.

- Я собиралась там жить.

Надо же. Китобой изгибает бровь.

- А как занесло в Гренландию?

- Долгая история… с учебой.

- Учеба на датском? Ты поэтому так хорошо его знаешь?

Девочка прикусывает губу, пряча улыбку. Ее щеки пунцовеют.

- Да. Но это несбыточная мечта.

- Отсюда близко.

- На расстоянии тысячи душ… - задумчиво бормочет она. Но, находя его недоуменный взгляд, возвращается в реальность. Качает головой.

И Сигмундур понимает, что для таких вопросов не время.

Они некоторое время снова едят молча. Кружки с чаем пустеют больше, чем наполовину, Берислава приканчивает одну треть сэндвича. И благодарно, хоть и виновато, кладет его обратно.

- Сильно болит? – мрачно зовет китобой.

Из-под черных ресниц, таких красивых, девушка смотрит на него с неожиданным утешением.

- Нет, - и смело поднимает голову, для доказательства еще раз, последний, кусая бутерброд.

У ее глаз появляются крохотные морщинки, на лбу – складочка. Но энтузиазма в зеленых глазах это не касается.

Сигмундуру совестно. Впервые так явно и впервые так сильно. Он теряется, толком не понимая, что со всем этим делать. Горло Бериславы, она сама, в постели, еще в его куртке… это чересчур.

- Спасибо, - когда он быстро забирает тарелку, намереваясь отнести на кухню, бормочет она.

- Просто бутерброды.

- За то, что спас меня, - уточняет, - от волка… и вообще…

- Не ходи в лес, - не готовый сейчас принимать ее благодарности, китобой отвечает достаточно резко – как всегда, - лучше спи.

А потом встает и уносит-таки эту тарелку на кухню. Алый от стыда.



Днем, пока девушка спит, у него появляется возможность подумать о своем поведении, словах и просто том, что происходит. Наконец по-настоящему, твердо, как полагается. Много, долго и с полагающимися рассуждениями.

Сигмундур нагревает пару стопок коньяка, достает еще один сэндвич из холодильника, и садится на диван Ингрид, глядя прямо перед собой – так лучше концентрируются мысли.

Но к тому моменту, как из спальни испуганный женский голос, сорвавшись на выкрик, зовет его, к четкому выводу прийти не удается.

…Бериславе снится плохой сон.

Она, вдруг ни с того ни с сего начиная плакать, по-детски отчаянно смотрит на него, ища поддержки.

- Платиновый… с острыми… острые!.. И глаза… огоньки!.. Не люблю огоньки!..

Сигмундур лишь через полминуты понимает, о ком идет речь.

- Нет волков, - убеждает он, вдруг заговорив добрым, доверительным тоном, - они в лесу.

- И я в лесу… - Берислава, захлебываясь, плачет уже не только от кошмара, но и от саднящего горла. Ее ладошка накрывает его собой.

- Неправда. Ты здесь.

- Где здесь? – она оглядывается так, будто впервые видит это место. Дрожит.

- Со мной, - избрав такой ответ наиболее полным, решается Сигмундур. И, что считал раньше блажью, отдает девушке свою руку, возле которой ее пальцы, не решаясь коснуться, уже потирают простыни.

На коже ощущаются следы слез и прерывистые вздохи. Как маленький котенок, Берислава утягивает его ладонь к себе, скручиваясь возле нее, и пытается побороть истерику, вызванную кошмаром.

- Спи, - китобой переходит на шепот, придвинувшись к девочке ближе. Неуверенный, что так правильно, но не имеющий иных вариантов, кладет руку на ее красивые волосы. Гладит их. – Спи, Берислава.

Она с благодарностью, хоть и прерывисто, выдыхает.

Крепче перехватывает его руку, словно сейчас отберет. Прижимается всем телом к ней.

И, через какое-то время, правда засыпает.

А Сигмундур, наклоняясь к ее лицу, с нежностью произносит то, что должен был сказать уже давно, но на что у могучего китобоя всегда не хватало сил:

- Прости меня…
 
Limon_FreshДата: Понедельник, 20.02.2017, 00:45 | Сообщение # 19
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


С этого дня их жизнь пошла по новой стезе.

Сигмундур, прежде и в страшном сне не способный представить, каково это, жить с кем-то и о ком-то заботится, теперь наслаждался каждым днем. Он открывал новые грани в себе, своем характере, даже своем доме… и не хотел от этого отказываться.

Изначально они с Бериславой условились, что она пробудет здесь еще неделю, до полного выздоровления. И оба с этим согласились, далеко не загадывая.

Китобой не возвращался на корабль все эти семь дней. Оставить столь хрупкую девушку, еще и больную, в такой глуши и одну, казалось ему совершенно не здравым решением.

Он отлучился раз – в магазин ближайшей деревни, где необходимо было пополнить запас продуктов. Запер Бериславу в доме, велел никуда не выходить и ничего не делать. Он должен был вернуться через три часа, а вернулся через четыре – из-за снега.

И застал ее, сидящую в неярком свете торшера, перед камином. С обожженной рукой.

- Я пыталась растопить… ну, холодно же… - сбито объяснялась она, виновато глядя в его черные глаза, пока с мужской щедростью сыпал на ожоги соду, - и ты наверняка замерз…

- Лучше ничего не трогай, - хмуро посоветовал Сигмундур. И, наказав девчонке вернуться в постель, занялся ужином.

Он не обладал кулинарными талантами и не жаждал обладать, по сути дела, но вряд ли бы Бериславе понравился простой кусок мяса, щедро посоленный. Потому, странно улыбаясь самому себе во время готовки, китобой добавил к мясу немного замороженных, уже нарезанных овощей, уменьшил количество соли и перца, капнул масла. На запах получилось ничего.

Девушка с горящими глазами, тут же заставив Сигмундура покраснеть, приняла новое блюдо.

- Спасибо.

Он снисходительно кивнул, попытавшись скрыть, что с каждым ее «спасибо» ему становится теплее.

Время, что отсутствовал Сигмундур на рабочем месте, надо было чем-то занять. Он уже так не привык быть свободным в плане времени и спокойно им распоряжаться, что первый день откровенно не знал, что делать. Он нарубил дров, что наверняка хватит до лета, кое-как прибрался в кухне, вдруг смутившись ее грязноты, протоптал стежки вокруг дома, чтобы потом с Бериславой погулять. И все это за несчастных одиннадцать часов ее сна во вторник.

А в среду, уже чувствовавшая себя гораздо лучше, разделавшись с больным горлом, девушка взяла ситуацию в свои руки.

Она предложила китобою, раз уж у них полный холодильник продуктов, приготовить нечто особенное.

Она учила его резать лук, правильно держа нож, на тонкие пластинки шинковать баклажаны, быстро чистить картофель, сохраняя большую часть овоща.

Сигмундур никогда так не заморачивался с продуктами, считая, что на готовку должно уходить минимум времени, но рядом с Бериславой отпустил прежние принципы и убеждения. С детским удовольствием кромсал овощи, подготавливал кастрюли, следил за ее руками.

Сколько бы не было девчонке лет, на кухне она была профессионалкой. Умела быстро делать сразу несколько дел сразу и ничего не портить. А еще, искренне радовалась, когда что-то получалось у него самого.

Между плитой, холодильником и одной тумбочкой, что они делили, она скользила с балетной грациозностью. Засмотревшись на точеную фигурку в свитере, что наконец предпочла верхней одежде, китобой едва не отрезал себе палец.

Итогом их кулинарного развлечения было потрясающее тушеное мясо с гарниром из овощей, в молочном соусе. Ничего вкуснее в своей жизни китобой не ел.

- Ты приукрашиваешь, - пунцовея, попыталась уличить его Берислава.

- Нет, - он, блаженно откинувшись на спинку дивана и кивнув на свою пустую тарелку, покачал головой, - нисколько.

Она улыбнулась. Так тепло, так нежно и так тронуто… подскочила со своего места, захватив посуду.

- Тогда я принесу добавки.

Четверг был избран днем уборки. Берислава со всей женской тщательностью, от которой китобой прежде бежал так быстро, как мог, провела ревизию всего, что есть в доме. И, в одиннадцать утра, они принялись за дело.

Укутавшись в его куртку, девушка стирала на крыльце грязные простыни, занавески и два пледа. Она меняла воду четыре раза и каждый из них Сигмундур ощущал стыд, такой первобытный, что становилось страшно. Он не представлял, как можно жить в такой грязи. Но пока все это лежало на своих местах, пока он спал на нем и ел на нем, страшного ничего не было. Возможно, он стыдился перед Бериславой. Она была чистоплотной девушкой.

В то время, пока она занималась стиркой, мужчина на дворе выбивал ковер, чехлы мебели и завалявшуюся верхнюю одежду. Пыль стояла столбом, как туман, опустившийся откуда-то сверху.

Хорошо хоть не было ветра, чтобы все нести в его сторону. Под конец чистки Сигмундур и так закашливался.

До ночи планировалось оставить все это во дворе, чтобы, если что, вывести насекомых.

Дом преображался на глазах. Берислава без устали, будто это было ей жизненно важно, орудовала тряпкой и метлой, сражаясь с застарелой грязью. Китобой исполнял все ее поручения, не веря, что это происходит на самом деле.

Больше всего сложностей девушке доставила кухня. И Сигмундур порадовался, что хоть немного, но прибрался здесь во вторник. Увидь всю картину целиком, наверняка бы запаниковала и опустила руки.

К вечеру берлогу китобоя, теперь тянувшуюся на такое название лишь из-за неяркого света, было не узнать. На окнах висели чистые занавески, в гостиной, на вымытом полу, лежал чистый ковер, была перемыта и красиво расставлена вся немногочисленная кухонная утварь, пропали следы жира с плиты, были чистыми окна.

А на кровати были застелены свежие, пахнущие чем-то мятным, простыни. Сигмундур не поверил, когда услышал аромат. Впервые за столько времени.

Ему стало неудобно, когда девушка забралась в постель и подползла поближе, нерешительно глядя ему в глаза. Вывести запахи можно было с кухни, шкафа, даже с ковра. Но с него самого, с его одежды – нет. Даже когда не ходил в море. Даже после душа.

- Ты против? – когда отодвинулся от ее руки, робко позвала Берислава.

Мужчина, уткнувшись в зеленые глаза один на один, на таком близком расстоянии, поежился. Она со странным проблеском во взгляде встретила его опустившиеся уголки губ.

- Вонь, - кратко резюмировал он.

- Ты придаешь слишком большое значение запахам.

- Запахи формируют мнение.

- Мое уже сформировано, - она прикусила губу, виновато потупившись, - можно?..

Сама попросила. Сигмундур пододвинулся ближе, дозволяя ей устроится на своем плече.

То, как на кожу легла теплая щека, как защекотали ее волосы, столь длинные и красивые, как затрепетали ресницы и послышался тихий смех, сделало с ним что-то неимоверное. В груди быстро-быстро забилось сердце.

- Ты пахнешь океаном.

- Тогда ты никогда не слышала запах океана.

Она мягко усмехнулась.

- Напротив, - шепнула. И, видимо подавшись какому-то порыву, поцеловала его плечо. Быстро, легко и робко. А потом легла на него как следует, как нужно, прижавшись к боку китобоя. – К тому же, ты слышал.

- Только океана.

- А китов?

- Киты пахнут океаном. И кровью…

- Ты слышишь другие запахи? – она вдруг заволновалась, а голос погрустнел.

- Некоторые, - ощущая странную легкость, что привнесла в ситуацию она своим поцелуем, китобой стал гладить русые волосы, - сырого мяса, йода, хлорки… и того апельсинового шампуня.

- И все?..

- Ну почему же. Еще аммиака, экскрементов… всего, что пробивает любой нос.

Берислава насупилась.

- И что же, ни цветов, ни жарящихся овощей? Ни свежести?..

Он успокаивающе погладил ее плечо.

- Этих простыней – да. Сегодня.

А затем потянулся вперед, к ее макушке. Сделал максимально глубокий вдох.

- И твоих волос.

Девочка засмущалась, хихикнув.

- Они явно пахнут не свежестью…

- Они пахнут лучше всего на свете, - откровенно, почувствовав, что может это сделать, признался китобой. И накрыл их обоих одеялом, пожелав доброй ночи.

В субботу Берислава взялась за стирку. Вытащила всю их одежду, прежний таз, и потребовала принести все грязное, что есть.

Сигмундур такое требование исполнять был не намерен. Он догадывался, как пахнут его вещи, о чем бы они вчера не говорили. И если это было малое помутнение рассудка под наплывом момента, то больше ему поддаваться было нельзя. У нее атрофируются все рецепторы.

- Я серьезно.

- Я тоже, - он покачал головой, - ты их не тронешь.

- У тебя там золото? Бриллианты?

- Хуже.

- Но не век же ходить как медведь, Сигмундур, - чудесно зная, чертовка, как его всего перетряхивало на собственное имя, что она произносила, девушка попыталась взять измором.

Но в этом вопросе китобой не собирался уступать. Он всерьез опасался, что всегда тогда будет ассоциироваться с этим запахом. И она к нему не приблизится больше.

И тогда Берислава применила хитрость. Она прищурилась, посмотрев на него с интересом, чуть наклонила голову… а потом, с прытью оббежав, кинулась в дом.

Она хохотала, вытаскивая из шкафа одежду, пока он пытался ее, изворотливую, поймать. И продолжала хохотать тогда, когда ему это все же удалось. Но Сигмундур, которому было не до веселья, смех ее прервал. Не жалея силы, дернул ком безразмерных тряпок из ее рук. И, когда стала упираться, просто оттолкнул. Отдернул.

Берислава, больно ударившись головой о стену, замерла. Даже дыхание затаила, толком не в состоянии понять, что только что произошло. Ее большие и испуганные зеленые глаза перебегали с китобоя на ком вещей и обратно. И медленно, медленно затягивались ошарашенными слезами.

Она неловко, словно бы запретно, притронулась к затылку. Поморщилась.

Сигмундур, сжав кулаки и часто дыша, стоял рядом. Что-то у него внутри сжалось и обрушилось вниз кровавыми ошметками, когда она впервые за столько времени напугано от него отшатнулась.

- Прости, что я их тронула, - кое-как пробормотала девушка.

Китобой тяжело вздохнул.

- Я сам их постираю, - мрачно доложил он. И оставил, как мог стараясь больше не испугать, девочку в спальне.

Он никогда в жизни так не драил свои вещи, как этим утром. С мылом, с шампунем из ванной, со всем, что было. Даже накидал какой-то травы из холодильника, вроде мяты, в таз. Тяжелые ладони терли ткань со всей ненавистью к самим себе.

Берислава вышла из дома через час, молчаливо наблюдая за тем, как оттирает застарелое пятно на оставшихся брюках. Все остальное, мокрое, зато чистое, комьями лежало на ограждении крыльца. Белье короткой стопочкой высилось у лестницы.

Как мог стараясь что-то унюхать, китобой трижды все перестирывал. Благо, из одежды носил не так много.

- Здесь нужен будет отбеливатель, - заметила Берислава, подступив ближе к тазу. От усилий мужчины вокруг их места для стирки образовалась пенная лужа, уже начавшая подмерзать.

- Так выведу, - пробурчал он.

- Это кровь?

Наблюдательная. Он стиснул зубы.

- Да. Волчья.

При упоминании животного она поежилась и ушла. Сигмундур, пользуясь случаем, пытался рассмотреть, нет ли на затылке крови, но, к своей радости, ничего не заметил. Видимо, не так сильно…

Через пять минут Берислава вернулась. Немного боязливо взглянув на него, пристроилась у таза с пачкой соды. На отдалении пары сантиметров от его рук.

- Подними пятно.

И с той же щедростью, какой обрабатывал ее ладонь, насыпала белого порошка на въевшуюся кровь.

- Дай мне, пожалуйста.

Китобой, отступив на шаг, позволил ей закончить. Кроме пятна, ничего, вроде бы, даже запаха, не осталось.

Она поморщилась на аромат воды, пышущий своими компонентами во все стороны, но промолчала. Просто принялась флегматично расправляться с грязью.

Когда закончила, руки от воды, холода и жесткости ткани были совсем красными.

- Она не высохнет, если оставишь так, - Берислава покачала головой, стараясь не встречаться с ним глазами. Но прежде, чем получила ответ, притрагиваться не стала, - можно?

Сигмундур просто отрывисто кивнул, тихо себя ненавидя.

Девушка развесила одежду по всему, что для этого подходило в доме. Места не нашлось лишь для белья, но его, хорошенько встряхнув, Берислава выложила на комоде.

Глядя на то, как сосредоточено она это делает, он не выдержал.

Подошел, как можно дальше убрав от нее руки, и стал рядом.

- Прости меня, пожалуйста.

Уголок ее губ вздрогнул. Оставив боксеры в покое, девочка подняла на него глаза.

- Я сильно тебя ударил? – Сигмундур с горечью оглядел ее с ног до головы, припомнив, как резко умолкла, встретившись со стеной.

- Нет, - не думая, шепнула Берислава.

- Этого больше не повторится.

- Я знаю, - она улыбнулась чуть явнее, сделав шаг вперед. Подняла голову, чтобы видеть его как следует, и чтобы видел это улыбку тоже. Вытянула вперед, прямо перед китобоем свои руки. Попросила.

Он осторожно, как к хрусталю прикоснувшись к ее ладоням, едва-едва их пожал.

- Я ненавижу свой запах. Не хочу тебя оттолкнуть, - предупредил он.

Берислава, прикрыв глаза, удовлетворенно положила его ладони себе на пояс, подступив вперед. Обняла его. Подтвердила, что ей плевать.

- Пообещай, что не ударишь меня намеренно.

Ее шепот порвал на жалкие кусочки всю его душу.

Сигмундур ответно, как умел ласково, погладил ее спину.

- Обещаю. Никогда на свете.

Девушка облегченно вздохнула, спрятавшись лицом у его груди, а сам китобой решил отныне касаться ее лишь тогда, когда полностью себя контролирует. О том, какой силой обладает, живя в одиночестве, он уже и забыл.

Берислава была слишком хрупкой.

Она была золотом.

Этой ночью, лежа в постели и наблюдая за тем, как доверчиво и умиротворенно она спит на его плече, Сигмундур ощущал в себе большую и серьезную ответственность. Ощущал себя важным, взрослым и достойным. Мужчиной ощущал.

Потому, когда Берислава, поежившись от холодка в своем свитере, прижалась к нему покрепче, своей теплой рукой сразу же ее согрел. Без раздумий.

И понял, что уже давно, слишком давно, привязался к этой девочке.

В воскресенье Сигмундур решил загладить свою вину. Он повел Бериславу, предварительно накормив завтраком из тостов с сыром и горячего чая, на прогулку к леднику. Он высился у леса неприступной скалой и подниматься по нему было опасно, но пройтись вокруг – нет. А красота была достойна взгляда.

Они отошли от дома мили на две, по узкой стежке приблизившись к краю ледника. Он, уходя вниз, становился частью океана. Кричали чайки, на берегу устроились гаги, а солнце, впервые за столько дней выглянув из-за облаков, бликами играло на льдинах.

- Как красиво…

Ее восхищение, такое искреннее, подняло Сигмундуру настроение.

- Теперь ты знаешь, как на самом деле пахнет океан, - пошутил он.

Берислава, следившая за одной гагой, повернулась к нему. На солнце ее глаза сияли, волосы отливали золотом, а белая кожа искрилась как снег. Женщины красивее Сигмундур не видел.

- Знаю, - шепнула она.

И, приподнявшись на цыпочках настолько высоко, насколько это было возможно, его поцеловала.

…В то воскресенье он провел в душе около сорока минут, стараясь стать таким чистым и хоть немного, но более-менее приятно пахнущим, как только мог. Она терпеливо ждала, но тоже волновалась, все еще немного его побаиваясь. Перестелила простыни, уложила у изголовья чистые подушки… и расчесала, распустив, волосы.

Он впервые так волновался, выходя к женщине. Думал, одеваться обратно или нет, одеваться ли вообще… и в итоге сошелся на полотенце на бедрах. Как в их первую встречу.

Берислава затаила дыхание, его увидев. Она осталась в белье, забравшись под простыни, а со своего ракурса видела мужчину во всем великолепии.

Как и тогда, кажется, уже сто лет назад, приметила его правильную фигуру, широкие плечи, мощные бицепсы и дорожку жестких волос к паху. Его мокрые, но уже подсохшие волосы чуть завивались, борода выглядела ухоженной, а глаза… согревали. Хотя Сигмундур намерено два раза затопил камин этим вечером.

- Привет.

- Привет, - он мягко улыбнулся, подступив вперед. Стал на кровать одним коленом, проверяя ее реакцию.

Берислава не боялась. Но стеснялась? Волновалась? Все вместе, наверное.

Китобой, не спуская полотенца, устроился на постели.

- Можно тебя поцеловать? – своим тихим, очарованным басом попросил он.

Берислава, вольно или нет, сильнее сжав простынь, кивнула. Потянулась ему навстречу.

Это был особенный поцелуй. От него все запылало искрами, зажглось светом. В полумраке комнаты, здесь, он был самым лучшим за все их существование. Он был одним из первых.

Сигмундур медленно, как полагает хорошему любовнику, принялся гладить ее тело. Сначала лицом, потом шею, узкие плечи… но пока невидимой грани, отделяющей главное, в виде простыни, не касался.

- Ты очень красива…

- Ты тоже, - сглотнув, она еще раз, аккуратно, но на сей раз сама, поцеловала его. Дыхание сбилось.

Сигмундур медленно повел дорожку из поцелуев по ее шее. Все ниже, к груди.

- Расскажешь мне, как тебе нравится?

Она вдруг смутилась, опустив глаза.

- Я сделаю все так, как скажешь, - дав себе указание на эту ночь быть самым нежным, насколько его сущность то позволяет, и даже больше, прошептал китобой, - не бойся… ты боишься?

- Нет, - честно ответила девочка. На мгновенье зажмурилась. – Просто я… просто ты… первый.

На такой ответ слов у Сигмундура заготовлено не было.

Девственница, которая предлагала минет в первую же встречу?.. И он ее так…

- Первый? – недоверчиво переспросил он.

Будто ее девственность была чем-то неприличным, Берислава заволновалась. Ее глаза повлажнели, с губ упала улыбка.

- Так получилось, - как оправдание, пробормотала она.

Мужчина не мог поверить своему везению. Или просто счастливой звезде. Это вообще возможно?

- Берислава, - катая ее имя на языке, он легко поцеловал ее порозовевшую щеку, - это самый большой подарок, который женщина может сделать мужчине. Я очень рад… но ты уверена, что хочешь, что бы я был первым?

Взглянув на него широко распахнутыми глазами, девушка убежденно кивнула. Отбросила от груди простынь.

- Очень хочу.

Ее горячий шепот, ее руки, пусть и неуверенные, пусть медленные, но коснувшиеся его спины, вдохновили китобоя. Больше он переспрашивать не решился.

Припоминая все, что когда-либо делал или умел, попутно анализируя, подходит ли это девушке, Сигмундур старался стать лучшим любовником для зеленоглазого хрупкого создания. Он не спешил, был мягок, нежен, целовал и гладит как можно больше ее кожи, стараясь уверить, что не перейдет к самому главному слишком быстро. Что весь процесс – это удовольствие, а не те пару фрикций…

И она, как бы не беспокоилась, не стеснялась, в конце концов, себя тоже отпустила. Стала постанывать от его касаний, особенно на груди, ворочаться на одеяле, стягивать его… и гладить. По-настоящему его гладить.

Сигмундур, решив, что она готова, в очередном поцелуе сдвинул простыни между ними, не оставив ничего, что разделяло бы тела. Опустился ниже, скользя губами по бархатной коже, остановился у бедер.

Она вспыхнула, когда развел ее колени в стороны, склоняясь над самой большой драгоценностью. И как медленно, как нежно там поцеловал.

Берислава прикусила губу, предвидя, что намерен делать дальше.

- Это больно?.. – сорвалось у нее.

Мужчина, остановившись, поднялся обратно, к ее губам.

- Всего мгновенье.

- Ясно… - она храбро кивнула, но Сигмундур увидел, что боится. По-настоящему.

Он нежно покрывал поцелуями ее лицо. По щекам, по лбу, к носу, губам… таким красивым, розовым. А руками поглаживал грудь. Она откликалась на эту зону лучше всего.

- Будет очень приятно потом, - пообещал он.

- Конечно.

Заручившись ее поддержкой, мужчина вернулся вниз. Снова, прежде чем что-то делать, поцеловав. Надел презерватив.

Берислава вся напряглась, когда он оказался у входа. Кажется, немного даже задрожала.

Он увещевал ее несколько минут, прокладывая по телу дорожки из поцелуев. Наклонился к губам, легонько их пощипывая, улыбнулся.

- Ты – моей океан, - с потемневшими глазами шепнул Бериславе. И медленно, но глубоко в нее вошел. Маленькая, тесная, горячая. Лучшего в жизни он не чувствовал. И его… первый… она навсегда его.

Берислава вздрогнула. На ее щеках показались слезы.

- Прости, - забормотал, стараясь скрасить ее недовольство, мужчина. Поцелуи углубились, продолжились. Он перешел на щеки, утирая слезинки, - сейчас пройдет… уже все, видишь? Все.

…Она первой начала двигаться. Обхватив его шею, перехватив поцелуй, повела бедрами. И их первый раз стал вполне полноценным.

Сигмундур ни с кем, нигде, никогда такого не чувствовал.

Она словно бы была его. Для него. Всегда.

До боли идеальная…

И когда Берислава изгибается дугой, ловя свое наслаждение, когда стонет, требуя его сильнее, когда почти хнычет, цепляясь за его руки и получая свое, Сигмундур ощущает себя самым счастливым.

И видит, понимает, осознает наконец, что эту девушку от себя не отпустит.



* * *




Берислава лежит на груди китобоя, лениво водя по ней пальцами. Довольная, развеселившаяся, еще румяная после своего первого, и такого приятного секса, она глубоко и спокойно дышит, наслаждаясь теплом, что греет и изнутри, и снаружи. Больше в этом доме она не мерзнет.

Сигмундур зарывается лицом в ее волосы, с удовольствие впитывая тот аромат, что слышит. Один из немногих.

- Сколько тебе лет?

Девушка хихикает.

- Это стало важным?

- Мне интересно, - китобой, перебирая ее локоны, пожимает плечами.

- Я уже говорила.

- Это правда?

- Да, - она с негромким вздохом, чуть повернув голову, целует его плечо. Как в тот, первый раз. Только теперь по всему телу мужчины бегут мурашки. – А тебе?

- Мне?

- Ты мне так и не сказал, - журит она.

Сигмундур посмеивается.

- Тридцать шесть.

Пара изумленных зеленых глаз, внутри которых смешинки, встречается с его.

- В два раза больше? Так бывает?

- Как видишь, - он гладит ее спину, радуясь тому, что больше не прячет ее одеждой, - тебе не холодно?

- Ы-ым, - девушка радостно качает головой и прижимается к нему крепче. Но теперь просто от желания близости, нежели в попытках согреться.

Эта тишина, такая блаженная и глубокая, радует слух. Сигмундур за столько времени впервые ощущает себя по-настоящему свободным. И, хоть завтра ждет тяжелый день на корабле, хоть обещают бурю из снега, хоть он снова станет пахнуть китами… ему все равно. Жизнь его уже не будет прежней, а это воодушевляет. В тот ужасной жизни не было ничего. Берислава дарит ему все этой ночью.

- Что с тобой случилось? – тихо, словно бы вопрос запрещенный, она осторожно проводит пальцем по шраму на его груди. Он расчерчивает ее на две неровных части полосой без волос.

- Я учился резать китов.

- Это как-то?..

- Ага. Слишком усердствовал и заодно вспорол себя.

Он говорит об этом спокойно, без лишних эмоций и воспоминаний. Это часть работы. Это нормально. Все ранятся. И ему еще повезло, как полному новичку.

Только Бериславе до спокойствия, почему-то, далеко. Она с грустной, подрагивающей улыбкой подвигается ближе и целует его шрам. От начала до самого конца.

- Любишь отметины?..

- Нет, - она хмуро качает головой, недовольная такой идеей, - просто мне жаль.

- Это было давно.

- А мне все равно жаль.

Ее упрямство, помноженное на нежность, растапливает китобою сердце окончательно.

Он, перехватив ее бедра, резко усаживает Бериславу к себе на талию. Гладит ее ребра.

- Эй…

- Дай мне полюбоваться видом, пожалуйста, - довольный, он по прядям устраивает ее волосы спереди, поглаживая их, - ты ужасно красива.

Смущенная, девушка улыбается.

- У меня тоже вид что надо, - и ведет руками по его плечам, по груди, по ребрам. И вдруг почесывает там, проверяя на стойкость к щекотке.

Сигмундур почти сразу начинает смеяться, завертевшись под ней.

- Правда, боишься? – развеселившись, она его по-настоящему щекочет.

- Я не для того тебя туда посадил…

- А для чего же?

Блеснув глазами, китобой так же резко, как и начал все это, переворачивает их на другой бок. Теперь сам нависает над девушкой, перехватывая ее руки. Она все еще смеется, такая потрясающе красивая, нежная и молодая. Она бесподобна.

- Ну дай, - она пытается вырвать руку, дабы добраться до его ребер, - ты так красиво смеешься… пожалуйста!

Сигмундур ласково целует ее лоб.

- Дам, если расскажешь мне, почему оказалась на корабельной базе.

Берислава закатывает глаза.

- Ничего интересного.

- В щекотке – тоже.

Она останавливается, прекращая вырываться. Глядит на него каким-то странным, пронизывающим взглядом. Мрачнеет. Но зато не молчит.

- Я сбежала из клиники. Она немногим севернее Нуука.

- Клиники?..

- Громкое название для почти тюрьмы. Частной. Но мне удалось подкупить одного из охранников.

Сигмундур смотрит на нее с неверием.

Берислава отворачивается, прекрасно это уловив. Пытается повернуться на бок.

- Эй, - китобой останавливает ее, наклонившись ниже. Несколько раз осторожно целует в плечо, - почему ты там оказалась? Россия очень далеко.

- Отцу нужно было место, откуда я не убегу. На год, дабы уладить все вопросы, - бурчит она.

- В Гренландии? Ты же боишься холода…

- Зато здесь тихо и спокойно, как он сказал. И буду привыкать к климату Исландии.

- Он гораздо мягче.

- Ему-то откуда знать? – Берислава все же изворачивается, и обиженно, и с горечью взглянув на Сигмундура, - он меня искать не будет… ему сказали, я утопилась в океане.

Она закатывает глаза. Сглатывает, ненавидя тишину.

- И что теперь? Выгонишь меня?

- С чего бы? – он щурится.

Девушка настороженно глядит на китобоя, не понимая, шутка это или нет. Ежится.

- Не выгоню, - мягко поправляется мужчина, завидев, что ей нужно, - наоборот, я бы хотел предложить тебе здесь остаться… хотя и дом неказист, и климат суров, и меня целый день по будням нет дома…

Ее глаза зажигаются двумя изумрудами. Очень, очень быстро.

- Зато ты дома по выходным, - отпуская невеселые мысли о прошлом, Берислава вдруг проникается будущим. Обнимает его за шею, возвращаясь в прежнюю позу, и посмеивается. Снова радостная, - этого мне достаточно. Я останусь.



…Тогда они еще не знают…

Да, да, тогда они еще определенно не знают…

Они не могут знать, никто из них, что через десять лет, когда окончательно переберутся в Нуук, в свой большой и красивый дом красного цвета с синей крышей и видом на океан…

Когда свяжут себя узами брака в каменной церквушке у подножья ледника…

Когда на свет появится малыш Севостьян, крупный малый с глубокими зелеными глазами и черными кудрями, к году начавшими чуть подвиваться…

Когда по сценарию Бериславы захочет снять кино сам Иггмар Бергман, четырехкратный обладать «Оскара» за лучший иностранный фильм…

Когда Берислава, обнимая мужа, услышит от журналистов вопрос, чем же все-таки была эта история о китобое, основанная на реальных событиях…

Когда повернется к Сигмундуру, взглянув на него с улыбкой, и попросит ответить…

Тогда и только тогда, спустя столько времени, он с обожанием во взгляде скажет, прежде чем ее поцеловать:

- Это была любовь.
 
Limon_FreshДата: Понедельник, 30.10.2017, 22:21 | Сообщение # 20
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:




Старый дом в захолустье
 
Limon_FreshДата: Понедельник, 30.10.2017, 22:21 | Сообщение # 21
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Щеколду закрыть она не успела.

Сбито дыша, вбежала в дом, раскидав по деревянному полу снежные комья. Зацепила полочку с глиняными горшками, опрокинула их и тут же поскользнулась, едва не упав, на осколках единственной своей посуды. Принялась собирать, порезала руку. Оторвалась, вздрогнув, кинулась на дверь. Мелькнула в голове мысль «войдут!» - но времени исправить оплошность уже не оставалось. Грохнув под напором крепких мужских плеч, единственная застава на пути недоброжелателей рухнула - слетела с петель.

…В дверном проходе, игнорируя и осколки, и снег, и даже темноту дома, возникает двойной силуэт. Черные тени, наползая вместе с сумеречным мраком, обещают лишь одно: боль. И хоть она привыкла к ней, хоть научилась мириться и справляться, кажется, судя по ухмылке на губах одного из пришедших, эта боль ей не по зубам.

- Думала, перехитришь? – словно бы видел, в какой угол забилась, мужчина с предвкушением усмехается. На его грубом лице азарт охотника, загнавшего жертву, а красный цвет походного мундира так и рябит в глазах.

- Она не умеет думать, она – женщина, - поправляет компаньона второй, поведя плечами, дабы размять их. Вместо левой руки у него культя, и рукав обмундирования криво зашит, пряча ее от лютого мороза. – Просто говори, девка, где твой погреб? И будешь жить.

Хозяйка, надменно вздернув бровь, молчит.

- Упрямая дура, - перекашивается лицо того, кто в красном, - думаешь, скроешь? Найду еще до того, как из тебя начнет течь кровь. Нож у Джона что надо.

Девушка и глазом не ведет. На дворе зима – самая быстрая и самая холодная за все время, что она помнит. Неурожайный год уже отобрал ни одну жизнь… и остаться здесь, одной на отрубе вблизи леса, в старом доме без каких-либо запасов – верный путь к смерти.

- Он пуст.

Тот, что с культей, гортанно смеется.

- И ты жива? В такой глуши?

Смех он прекращает – и на лице, уже искаженном яростью, теперь вполне явное желание убить. Все готовы убить за еду в такие зимы. – Она нас не понимает, Майкл.

Пришедший с ним более тверд.

- Освежим – поймет.

В два шага, широких и быстрых, он оказывается рядом. Хватает девушку за руку, вытягивает, игнорируя любое сопротивление, к двери. А затем на снег. Кидает, не пожалев силы, и выступает вперед. Смотрит теперь свысока, смотрит еще жестче, тверже прежнего. Ледяные снежинки на коже хозяйки домика, ветер треплет волосы, а укрывало – в доме. Смерть подбирается с еще одного фланга.

- Говори.

Мельком оглянувшись себе за спину, девушка отруба прикидывает, сможет ли сбежать. Запасы этим двоим не найти, не мало здесь искателей, чтобы плохо их прятать, а вот жизнь ее отобрать они в силах. Деревья в лесу древние, сам он густой, ухабистый, с укрытым под сенью тонкого льда болотом. Если подвести туда – не выберутся. Как только подвести?..

- Молчунья, значит, - опираясь на дверной косяк, протягивает Майкл, - я слышал, они хорошо говорят, когда их трахнуть как следует.

- Трахнем тварь?

- Со всей силой, - красный задирает края пальто, - не хочешь кормить нас, так будешь удовлетворять, девка.

Пора.

Авалайн, левой рукой зачерпнув густого, ледяного снега, кидает его твердый комок в Майкла, стоящего к ней ближе. Точно в глаза. И он, на мгновенье ослепнув, дает ей необходимый шанс.

Опрометью дикой лани кидаясь в заросли густых деревьев, девушка, игнорируя ледяную дрожь по всему телу, сугробы высотой в пол нее, спешит вперед. Тропинки, дорожки – все знает. Каждый поворот, каждый куст, каждую травинку – даже под снежным покрывалом. Единственное, что не под силу – скорость, достойная побега. Дышать больно, кожа замерзла, а снежинки, летя в глаза, слепят ее, как и нежданных мучителей.

Позади слышны крики, брань и топот солдатских сапог. У преследователей они куда лучше, чем у нее. Да и физической силы, стойкости им, похоже, не занимать. Авалайн может взять измором, верткостью, но не ритмом… дыхание, слишком быстро сбиваясь, играет против нее.

Кружится голова.

Рвано вздохнув, девушка поворачивает налево – за высокий шершавый ствол столетнего дерева, обозначающий поворот к нужной ей тропке – к болоту. Только вот, каким-то чудом догадавшись о маневре, один из преследователей уже здесь. Ловит не успевшую сориентироваться беглянку, что есть силы ударяя об изломанные ветки. Их острые огрызки впиваются в исстрадавшуюся кожу.

- Не уйдешь! - сквозь зубы выплевывает Майкл, правой своей, тяжелой рукой залепив девушке хорошую пощечину. Тонкая струйка крови – горячая, как бульон из котла, каким она не успела пообедать сегодня, течет вниз. На белом снегу внизу ее чудесно видно.

Авалайн вздергивает голову, сжимая губы. Орудуя на пуговицах ее штанов – самого теплого, что можно пожелать здесь – он уже близок к цели.

- Вытрахай из нее душу! - подначивает Джон, запыхавшийся и чуть медленнее подбирающийся ближе. От него беглянке достается меткий удар по груди – она, не сумев сдержаться, даже вскрикивает.

- Запросто, - готовый воплотить обещанное в жизнь, к тому же, принять все наставления своего спутника, мужчина в красном освобождает свой член от ткани брюк. Жар его эрекции девушке, сжавшейся от негодования и боли, ощутим лучше всего.

Майкл двумя пальцами крепко берет ее за подбородок, поворачивая к себе и заставляя смотреть прямо в глаза. Серые, они мерцают смертельным огнем ярости.

- Я насажу тебя так, что истечешь кровью, мерзкая девка, - шипит, обдавая гнилым дыханием, - а потом тебя насадит Джон.

Инвалид одобрительно хмыкает, горделиво вздернув подбородок. Снова разминает свои плечи.

- А потом, когда оба наиграемся, кинем тебя здесь, в снегу, - Майкл сплевывает, оскалившись, и подается вперед. Он уже почти внутри. – И затем заберем все, все твои запасы, женщина. А может, и тебя съедим…

Мужчины смеются, уже празднуя свою победу, видя, что Авалайн никуда не деться, а она не решается закрывать глаза. Не хочет, не может встречать смерть, прячась от нее. Даже замершая, даже уверившаяся в своей скорой, очень болезненной кончине, не намерена умирать слабой. Слабость, как и трусость, для жителя Монтаны – худший из пороков.

И все же, хотя смотрит на своего мучителя в упор, Авалайн не понимает, что происходит.

Намеренный толкнуться в нее со всей обещанной мощью, солдат вдруг медлит. Откланяется. Отстраняется. Невидящим взглядом оборачивается на компаньона.

Девушка смотрит туда же – Джон белый, как смерть, во все глаза глядит на затылок красного мундира. Из-под его каштановых волос, алой струйкой смерти вытекает кровь. А кусочек стрелы в цветных перышках, оставшийся вне черепа, подрагивает от легкого ветерка.

Солдат замертво падает на землю у ног Авалайн.

И не успевает ни она, ни Джон даже вдохнуть как следует, тоненький свист второй стрелы разрезает воздух.

Орудие убийства прорезает череп инвалида насквозь, даже перышками теперь входя в его висок. Хватаясь за ствол, будто он поддержит, Джон сползает на землю. Умирает, глядя на беглянку как на посланницу смерти.

Под ногами ее теперь два трупа.

Девушка не двигается с места, только глазами изучая обстановку вокруг. Те же деревья, те же их стволы, те же сугробы…

Она ждет стрелы, выкрика, ждет боли – стрелявший ведь наверняка и ее не пропустит. В своем оборванном до вида рубашки платье она, все-таки, заметна среди белого снега.

…Тихий хруст доносится с правой стороны полянки. Особо густые ветви, качнувшись, скрывают кого-то за собой.

Авалайн видит бежево-серый мех и выделанную шкуру, на подобии капюшона натянутую на голову стрелявшего. Он кивает ей, сжав пальцами свой лук. Словно бы знает о чем-то… что-то? Большой, как медведь. Меткий, как коршун.

Он уходит, так и не выстрелив снова. Снег тяжелые шаги и не скрывает.
 
Limon_FreshДата: Среда, 01.11.2017, 23:48 | Сообщение # 22
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Жизнь в Монтане – это сам синоним выражения «борьба за существование».

Люди здесь воюют с вражескими племенами и народами, жестокими и беспощадными настолько, что даже убийство младенцев не считается особым проступком, борются с природой, еще более беспощадной, суровой и неподкупной никакими задабриваниями – снег лежит уже в октябре, борются с самими собой.

И в то же время, в цветных иллюстрированных книжках лондонских детишек, чьи папы в напудренных рубашках разъезжают на кэбах, которые на французский манер зовут теперь «такси», Монтана описана как «край чудес и приключений Нового света».

Это так. Авалайн, усмехнувшись в лицо любому, может вдоль рассказать об этих «приключениях». Выжить на краю света - потрясающее по сложности задание. И в эту зиму даже она, видавшая многое и привыкшая за свои двадцать пять лет к разными ситуациям, засомневалась, что дотянет до весны.

Голодные волки рыскали у самого порога. Подкапывали погреб, выли, в надежде добраться до запасов, скреблись в дверь. Испугать их было невозможно – пуганные. Оставалось только ждать рассвета, наступающего не раньше девяти утра…

Индейцы ужесточили наказания для «бледнолицых» за пересечение их границ. Дом Авалайн, находящийся в непосредственной близости к этому рубежу, по старому договору оставили в покое. Но в их лес за сбором кореньев и трав ходить запретили – новый вождь недоволен послаблениями для «белой», итак считает ее привилегии излишними.

Авалайн не спорила с местными племенами. Жить в их черте, как-никак, под их защитой, лучше, чем как истинная «белая». Не будь индейцев, не было бы у нее ни еды, ни крыши над головой. Уже за это одно она им безмерно благодарна и готова терпеть, сносить, забывать обиды, горечи и недопонимания. Эти люди – гордый народ. А гордость, порой, требует жертв.

Авалайн и сама была гордой. Но, много думая у горящего в доме очага, разглядывая замысловатые узоры огненных бликов, решила, в конце концов, что попрала бы эту гордость, встреть того, кто спас ее тогда от беглых солдат.

Этот человек определенно знал лес, раз нашел такую удачную точку для выстрела.

Он, несомненно, играл против бледнолицых, раз позволил себе их убить.

Шкуры его, сам наряд – отсылка к индейцам, но то ли показалось Авалайн, то ли подсознание в шоке само дорисовало, однако волосы у спасителя были светлыми – точно снег.

С тех пор, как две стрелы отобрали две жизни, девушка его не видела. Волки, ревущие вдалеке медведи, передвижение индейских разведчиков – все это было совсем рядом, каждодневно, практически как данность. А этот человек данностью уж точно не был.

Шли дни. В повседневных заботах терялись подробности той встречи. Детали, как талый снег сквозь пальцы, утекали в небытие.

Девушка была неизменно была благодарна и, так или иначе, могла бы отблагодарить, знай кого… но постепенно Авалайн смирилась, что встреча обладателя выделанных шкур с ней – случайность, какая больше не повторится. И прекратила обо всем этом думать.

Она часто так делала – прекращала думать. И боль, и страх, и горечь, иногда все же пропадали…

…В ту ночь она легла в постель, натянув повыше старое одеяло из шкуры оленя и, закрыв глаза, поняла, что отпустила ненужные мысли полностью.

Но едва взошла на зимний небосвод луна, из-за деревьев зазвучал громкий, яростный индейский голос, разбудивший девушку и вернувший все на круги своя.

Голос призывал к войне…
 
Limon_FreshДата: Среда, 01.11.2017, 23:48 | Сообщение # 23
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


Наскоро натянув сапоги, ухватив руками развивающиеся на ветру края пальто, Авалайн спешит к Ногтю Смерти. Никто не знает, называется это поле возле леса так испокон веков или потому, что именно здесь, на относительно небольшой территории с острым выступом скалы после переселения «белых» на континент чаще всего происходят вооруженные стачки, но название, определенно, говорящее.

Англичане, разумеется, люди умные – с окрестными племенами они заключают сделки и договора, обмениваются информацией, создают крепкие торговые связи. Но не все племена хотят иметь дело с иноверцами, пришедшими из совершенно другого мира. А англичане не знают слова «нет». Потому их рейды покарания, дабы научить индейцев уму-разуму, часто заканчиваются ответной атакой.

Сегодняшняя – тому пример. Смерть в ней так и витает вокруг всего живого.

Приходить к Ногтю раньше, чем через час после последнего затихнувшего выстрела – полное безумие. Индейцы, еще остающиеся в засаде, увидев светлую кожу Авалайн могут не пропустить ее – и неважно, есть договор или нет, они на поле брани. Англичане, так же еще не вернувшиеся в форт, могут заприметить черные волосы девушки и перезарядить мушкеты – мало ли краснокожие отправляют агентов в их ряды? Среди них есть европейцы, рожденные от смешанных браков, а есть и те, кто самовольно перешел на сторону племен вопреки Короне и своему роду. С такими дан приказ расправляться быстро и безжалостно – расстреливать на месте.

Но насколько безумно решение Авалайн, настолько же и твердо. На всем белом свете есть всего один человек, к судьбе которого она испытывает искреннее участие. И, по словам одной из девочек, проживающих в форте и забарабанившей в ее дверь меньше получаса назад, человеку этому срочно нужна помощь.

Сил Авалайн не жалеет.

По прекрасно изученным тропинкам, минуя деревья, кусты и обрывистые куски леса, она приближается к своей цели, поправ и дыхание, и опасения, и любой страх.

Выстрелы, крики, шум лезвий, свист стрел – все вокруг этой ночью живет своей собственной, страшной жизнью. А мороз, тем временем, лишь крепчает.

- Где ты видела его? – девушка, резко выдохнув на очередном повороте, обращается прямо к девочке, Мариэтте, сообщившей ей дурные вести.

- Возле левой опушки, ближе к лесу, - задыхаясь, бормочет та, - мне так жаль, Авалайн… мне очень жаль…

Обитательница отруба качает головой, крепко сжав губы. Призрачная надежда, что еще не поздно, минимальная вера в чудо сохраняется где-то внутри сознания. Заставляет бежать быстрее.

Вот уже и видно поле. На подходе, теряясь в темноте, но находясь в белом снегу – свежие трупы английских солдат. Еще совсем молоденькие, видно, только прибыли… не в то время.

Авалайн переступает их, стараясь не смотреть мальчишкам в глаза, и, переходя на быстрый шаг, идет своей дорогой.

- Оставайся возле деревьев, Марит, - велит девочке, убедившись, что здесь она более-менее в безопасности, - на поле стреляют.

- Они и тебя пристрелят!

- Не пристрелят. Я еще его не нашла.

По узенькой тропке, стараясь не сильно выделяться на фоне общего пейзажа, девушка, оглядываясь, пробирается вперед. Трупы. Много трупов на снегу. Но все – левее. Все – вдалеке.

А цель Авалайн близко. За большим серым валуном, прильнувшим к кромке леса.

Тихие-тихие стоны, перемежаясь со всхлипами, в ее ушах звучат громче фанфар. К горлу тут же подступает чудовищных размеров ком, а руки трясутся. Не жалея брюк, Авалайн на коленях подползает к маленькой фигурке за камнем. И быстрее, чем серые глаза ребенка успевают распахнуть от ужаса, крепко целует мальчика в лоб.

Алакай. Александр, Алекс на самом деле, – но он больше любит, когда его зовут «Алакай». Кто-то из местных детишек перефразировал его имя на псевдо-индейский и малыш решил, что прозвище вышло очень красивым.

- Это я, я, - бормочет Авалайн, заслышав участившееся дыхание ребенка, - посмотри, видишь? Тише. Сейчас мы все исправим. Все…

С гримасой облегчения всматриваясь в ее черты, мальчик закусывает свои бледные губы. Ему семь с половиной лет, волосы у него волнистые, темные, как у папы, а глаза серые – мамины. Он очень красивый мальчик, хрупкий, абсолютно не созданный для жизни здесь, на краю света. Его рождение стало самым счастливым событием в жизни его отца и одним из самых несчастных – его матери. После тяжелых родов она так и не оправилась, не чувствовала к ребенку любви. Отец заменял ему обоих родителей, но прошлой зимой, подхватив пневмонию, он скончался… и тогда с малышом, в одиночестве бродившем по лесу в поисках съедобных кореньев для себя и мамы, познакомилась Авалайн.

Она научила его всему, что знала – как собирать, обрабатывать ягоды и коренья, слышать животных, мастерить разные вещи из дерева, мечтать… Алакай грезил стать как папа, офицером армии Короля, когда вырастет. И отчасти поэтому отказывался уходить вместе с Авалайн в ее избушку от нелюбящей его матери и всего, что окружает в английском поселении. Но все же, в большей степени – из-за матери. Дети не могут своих матерей не любить. Тем более такие светлые, сострадательные дети. Не глядя на свой юный возраст, Алакай вполне сносно заботился о ней и не обращал внимание на злобные взгляды. Авалайн была его отдушиной, его лучшим другом, и он справлялся, зная, что она рядом. А она всегда была рядом – как сейчас – на расстоянии в полшага.

- Ты пришла…

- Конечно я пришла, - девушка старается говорить ровным, умиротворенным тоном, но с каждой секундой это все сложнее. На снегу видно алое пятно возле правого бока ребенка. Из-под его меховой курточки капает кровь. – Покажи-ка мне. Что случилось?

Алакай хнычет, когда хозяйка отруба наскоро расстегивает его верхнюю одежду. Не обращает внимания, что она бледнеет, игнорирует даже прерывистый вздох. Ему просто больно, и от этой боли он мечтает поскорее избавиться.

- Кто-то стрелял…

- В тебя?

- Нет, но да… я мимо… я случайно…

Авалайн, пододвинувшись по ледяному снегу ближе, ощутимее целует мальчика – в щеку, в висок. Согревает своим дыханием, перехватывает ладонями его едва теплые ладошки. Растирает кожу.

- Так бывает, ничего… мы вылечим тебя, милый, я помогу.

Авалайн говорит, а сама смотрит на рану. Мерцающая даже в такой тьме, кровоточащая, она слишком, слишком большая… и крови, судя по пропитке одежды, снега и белому, как мел, лицу мальчика, потерял он уже много…

В сознание прокрадываются страшные мысли. Она гонит их прочь как может. Алакай – все, что у нее есть. После встречи с ним Авалайн впервые почувствовала тягу к жизни. Как же можно все потерять?.. Его, такого светлого, чудесного мальчика…

Алакай как чувствует. Сбито шепчет:

- Авви, я не хочу умирать… мама тогда одна будет… и ты будешь плакать…

- Еще чего, ну конечно, - насилу выдавливая улыбку, девушка оглаживает личико ребенка. – Ты не умрешь. Но сейчас нам нужно уходить. Потом найдем маму.

Взгляд малыша устремлен вперед. Он подрагивает.

- Авви…

- Потом, малыш, потом, - пропуская руки под плечи и колени Алакая, шепчет та. Собирается подняться, но едва не оступается, заметив-таки то, о чем пытается предупредить мальчик.

Высокая фигура, больше всего напоминающая медвежью, перекрывает им путь. Авалайн узнает выделанную шкуру на плечах неизвестного, а так же ее меховую опушку. Едва заметный пар от горячего дыхания просматривается возле сокрытого под капюшоном лица. Видны пряди светлых волос, она не ошиблась. А еще, видна борода, мешающая точно определить возраст мужчины.

Незнакомец вздергивает голову, окидывая Авалайн мрачным, тяжелым взглядом. А потом, делая неслышный выдох, спускает натянутую тетиву лука.

…Стрела с небезызвестными перышками убивает кого-то за камнем. Нож его, уже вздернутый над Авалайн и Алакаем, безвольно падает наземь.

У девушки перехватывает дыхание.

- Уходите в чащу, - низким, хриплым басом велит огромный человек.

И спускает вторую стрелу, наповал сражая заинтересовавшегося происходящим у камня английского офицера.

Предельно ясно уловив мысль неожиданного спасителя, крепко прижав к себе ребенка, Авалайн кидается к лесному массиву. Краем глаза видит, как он удовлетворенно оборачивается ей вслед.

- Потерпи, маленький, пожалуйста, - сосредотачиваясь на первостепенной цели, приговаривает хозяйка отруба, стараясь бежать и нести мальчика ровнее. Его раны заставляют ребенка страдать, что выражается исказившимся личиком и беззвучными, но такими горькими слезами. Он уже совсем белый – ни кровинки.

- Я тебя люблю, Авви…

- А я тебя как, малыш, - Авалайн и сама уже чуть не плачет, - так сильно, что нет никаких сил. Я так счастлива, что ты у меня есть… поверь, я помогу. Все будет хорошо.

Мальчик вдруг улыбается ей так, как ни улыбался никогда прежде. На щеках его ямочки, серые глазки лучатся светом и теплом. В них – искорки умиротворения. Последние искорки…

- Я верю, - отвечает он.

И закрывает, мягко прильнув к ней, глаза.



…Авалайн хоронит его возле своего дома. Мерзлая земля почти не поддается острию лопаты, но она не сдается. Вымешает свою боль, свою ярость в это действие, плачет, едва ли не кричит, но копает. Все, что теперь она может делать – копать.

Когда глубина достигает пары метров, Авалайн останавливает себя – усталости горящие мышцы не чувствуют, а боль в них воспринимается как данность. Просто уже начинает смеркаться, а волки непременно придут на запах плоти…

Обмытого, укутанного в ее лучшее покрывало, Авалайн последний раз целует Алакая в лоб, оглаживает его такое красивое, такое спокойное детское личико. Он выглядит спящим. Он просто спит...

Опуская Алакая в яму, Авалайн едва не стирает друг о друга зубы. Ногтями впивается в землю, душит свой крик. Грязными пальцами, замершими от снега, вытирает слезы. Холода телом уже не чувствует. Теперь навсегда в ее теле холод.

Закапывая могилку, на ее вершине девушка выкладывает узорчик из камешков, венчая возвышение самым большим из них. Почти ритуал.

Закончив, она не может заставить себя подняться с колен. Все сидит и смотрит. Все сидит и гладит. Все сидит, сидит и…

Со стороны леса, чуть шурша снегом, кто-то показывается на ее территории. Авалайн старается не обращать внимание – в данную секунду, пришел неизвестный за ее душой или нет ей абсолютно все равно. И все же, на звук негромкого, горького смеха, очень медленно, но все же голову поворачивает.

Цепляет приметливым взглядом, особенно цепким от бесконечных слез, мутные глаза мужчины, носящего шкуры и мех. Лопнувшие в них капилляры – отсылка к перышкам на стрелах, ночью давшим им с Алакаем еще один шанс.

- Все там будем, - произносит мужчина, как-то странно стоя по колено в снегу – будто бы ноги не слушаются, а все вокруг в тумане. Рассеянно оглядывается по сторонам. Глубоко, прерывисто вздыхает.

Покачнувшись в преддверии следующего шага, грузно падает на землю.

Волоски меха его наряда колышутся на утреннем ветру.
 
Limon_FreshДата: Среда, 01.11.2017, 23:50 | Сообщение # 24
Sugar Daddies

Группа: Проверенные
Сообщений: 23908


Статус:
Смайл настроения:

Клубы:


На ее кровати он едва поместился.

Шкуры, конечно, увеличивали общее впечатление от тела, но и под ними, когда оказались на полу, оно выглядело все таким же могучим. Мускулы, налитые силой, кожа, пышущая жаром, руки, что даже внешне выглядели способными удушить любого…

Со стороны казалось, что опасный зверь, способный смести одним движением пальца, просто отдыхает. Завтра утром он, без труда поднявшись с покрывал, накинет свои шкуры обратно на стальные плечи и пойдет, поспешит к прежним делам. Наверняка он наемник. За таких наемников богатые убивают…

Только вот Авалайн, как единственной, кто посвящен в истинное положение дел, прекрасно ясно, что завтра огромный человек никуда не пойдет. Он и не встанет. Он и не сядет даже.

Распуская его вымокшую от снега одежду, разделываясь с самодельными крепкими замками, она, добравшись до нижней рубашки из грубой темной ткани, заприметив алый оттенок на ее боку, лишь подтвердила свои опасения. А потом подняла рубашку, от запекшейся крови почти прилипшую к коже – и все же удивилась. Рану прижгли – очертания от ожога плоским, чуть заостренным на концах предметом угадывались на коже.

Если он сделал это сам, силой воли и выдержкой обладает недюжинными…

Хотя тут удивительного ничего нет. По его виду и не такое предположить можно.

Авалайн подступает к мужчине со смоченной в роме вперемешку с водой тряпице. На его теле, помимо раны, практически нет порезов, только синяки, а вот на шее их достаточно. Видимо, кто-то пытался убить незнакомца ножом. Только разве же так просто перережешь эту бычью шею?

На самом деле, девушке интересно. В некой прострации после стремительной кончины Алакая, являющегося единственным утешением ее существования, в ней еще больше вопросов к этому человеку, уже дважды спасшему ее собственную. Но что бы услышать ответы, прежде всего нужно ему помочь.

Авалайн убирает длинные светлые пряди подальше от ранений. Они будто смазанные чем-то, жесткие – под стать хозяину. Ведет тряпицей по первому, сравнительно глубокому порезу. Мужчина даже не морщится.

У него европейское лицо. Разве что, небольшое вкрапление чего-то индейского в форме носа и бровей, но не более того. Слишком крупен для англичанина, а все же похож. Может, американец?.. Из промышленных штатов… но что же тогда делает в такой глуши? Беглый заключенный? Подошел бы… только уж очень резво управляется со стрелами, практически ничего больше не признавая. И тут снова отсылка к индейцам, любящим такой стиль. Неужели тоже плод смешанного брака?

…В поселке над Авалайн часто смеялись. Дети знали, что мама ее была из племени кри, а папа – из Йорка. Их союз не одобрил никто, а потому потешаться с него запрещено не было, как и его осуждать. Дети не знали, что родители Авалайн были счастливы и любили друг друга – только она знала. Не хотела делиться этим, не собиралась. Терпеливо сносила насмешки. Но когда после смерти мамы отец принял решение перебраться в лес, ближе к границам племени, возражать не стала. Индейцы так и не стали считать ее своей. Поселенцы из своих вычеркнули. Находясь по обе стороны медали одновременно, Авалайн была лишней в двух мирах. Наверное, потому и жила в своем собственном. Старалась.

Качнув головой несвоевременным мыслям, хозяйка отруба заканчивает обрабатывать порезы своего нежданного гостя. Под подбородком, недалеко яремной ямки тоже есть линия, побагровевшая от крови. Обмывая ее, Авалайн движется по линии бороды, довольно густой, но без проседи. Вряд ли мужчине больше тридцати. Это дает надежду на выздоровление – судя по виду этого человека, грозному до дрожи, умирать так просто он не собирается.

Наоборот, когда девушка разбирается с последним из порезов, очень медленно, но открывает глаза. Слышит запах, хоть и разбавленный, спиртного.

Ресницы у него каштанового цвета, чуть темнее широких бровей. Длинные, пушистые – точно индейские. И все равно, что под глазами круги, все равно, что они подернуты пеленой усталости. Посыл вполне ясен.

Мужчина с неким любопытством присматривается к Авалайн. Бледные губы его трогает слабая усмешка.

- Воды?

Обладатель шкур сдавленно кивает. Чуть хмурится.

Авалайн подносит кружку к самым его губам. И тот, хоть тяжело это, судя по его выражению лица, выпивает все до последней капли. То, что дают, привык принимать без вопросов. Как и она сама…

Мужчина неспешно обводит глазами доступное его взгляду пространство. Авалайн знает, что видит он небольшую комнатку деревянного дома, со скрипящим полом и утепленным потолком, с камином, какой зажжен и согревает их в царстве снега, с большим деревянным столом, сколоченным на славу, полками, ранее заполненными кухонной глиняной утварью, а так же – саму постель. Ее – его.

- Твой дом…

Голос незнакомца звучит почти так же, как и в их предыдущие встречи. Разве что, сейчас он еще ниже, немного слабее.

- Мой, - подтверждает девушка, откладывая тряпицу в тазик, а его – на тот самый единственный стол.

Мужчина переводит взгляд на свою рубашку, какую Авалайн прикрывает теплым одеялом.

- И зачем?

- Ты не можешь стоять на ногах.

По глазам большого человека видно, что для него это не является ни объяснением, ни причиной.

Авалайн пожимает плечами.

- Ты спас меня. Я в долгу.

- Считаешь, ты тоже должна?..

- Я привыкла долги возвращать, - отрезает девушка, - а теперь ты ответь на вопрос: что за рана?

Словно бы только что вспомнив о ней, мужчина устало поглядывает на свою окровавленную рубашку.

- Чей-то верный нож, - ему непросто поддерживать разговор – часто прочищает горло, но все равно говорит. Молчать, похоже, уже надоело. – Крови больше нет.

- Это камень?..

- Наконечник стрелы, - он слегка запрокидывает голову, - попробуй как-нибудь…

Ну конечно! Контур совпадает. Вот с чем совпадает. Было бы странно, используй этот человек что-то еще.

Незнакомец тяжело сглатывает.

- Когда я смогу уйти?

- Когда сможешь встать.

- А если сейчас смогу? – каплю смеха проскальзывает в его басе, измученные губы выдают подобие улыбки. Он удивительно часто улыбается, даже если и с сарказмом. Даже если и наверняка загибается от боли.

- Сейчас даже под страхом смерти не сможешь. Лежи. спокойно. Рана запросто откроется снова.

- Огонь у тебя есть…

- Стрел нет, - подумав мгновенье, поверх покрывала Авалайн накидывает снятые с мужчины шкуры. Шутит или нет, бодр или нет, а рана серьезная.

- Ты не обязана меня спасать…

- Ты был не обязан, а спас, - Авалайн хмурится, стараясь не теряться от взгляда мужчины, - дважды.

- У меня была причина.

- У меня тоже…

Черты лица обладателя шкур чуть заостряются.

- Мне жаль мальчика, - сожаление в его голосе не надуманное. Оно правдиво.

Авалайн всеми силами пытается не дать эмоциям волю. Внутри нее пусто. Внутри нее – оцепенение, какое, надеется, пройдет не скоро – боли она не выдержит. Не та эта боль…

Потому отвечает довольно спокойно:

- Ничего. Он в Раю. Ты прав, рано или поздно все умрем.

Тот, прищурившись, качает головой. На лице его непередаваемая жесткость.

- Мне сейчас нельзя умирать.

Авалайн закрывает тему, строго глянув на своего вынужденного гостя.

- Верно. Сейчас тебе надо спать.



Ночью, вместе с голодными волками и яростным морозом, мужчину, чьего имени Авалайн до сих пор не знает, забирает в свой плен лихорадка. Жестокая, истязающая, бесконечная, она по каплям выжимает из него жизнь.

Сильный, он не мечется по постели, не переворачивает ее, даже не стонет. Он не просит пить – Авалайн сама приносит, не просит тепла – она сама разжигает сильнее камин. Он сносит болезнь. Терпеливо. Долго. Упрямо.

И все же, ближе к утру начинает дышать часто, будто задыхаясь, хватая последнюю возможность глотнуть воздуха. Открывается, кровит рана. Даже порез на шее, тот самый, глубокий, кровит.

Авалайн кладет на лоб Несгибаемого, как теперь зовет человека, холодную тряпицу.

Он бредит.

В тишине дома то и дело звучит сбитый бас, слабый для крика, сильный для шепота. В нем отголоски истерики.

- Бал смерти… убить на балу смерти… убить…

И имя. Через слово. Как заклятье. Лицо его искажается, наполняется гневом, даже зубы, даже кулаки сжимаются. Ненависть так и ощутима вокруг.

- Калхоун...

Авалайн гладит лоб мужчины, убирая с его взмокшей поверхности волосы, накрывает своей ладонью его руку – успокаивает.

- Все хорошо. Хорошо…

Часов в восемь, с началом рассвета, жар немного спадает. На Несгибаемого снисходит сон.

А Авалайн, задумавшись над тем, что где-то слышала произносимую незнакомцем фамилию, листает дневник отца.

Находит – на предпоследней странице, с нажатием на перо так, что едва не порвана бумага.

«Сегодня, в восемь часов до полудня, на моих глазах по приказу Фц. К. Калхоуна было расстреляно триста сорок коренных жителей Монтаны, включая женщин и детей. Да гореть ему в Аду».
 
AelitkaДата: Понедельник, 06.11.2017, 22:32 | Сообщение # 25
• Work in progress •

Группа: Проверенные
Сообщений: 8412


Статус:




К утру, приходящему поздно и откликающемуся легкой розовой полоской на горизонте, снег укрывает землю Монтаны белым бесконечным маревом. Метровые сугробы высятся перед домом, мешая Авалайн открыть дверь. Хозяйке отруба приходится ограничиться двумя прямо с порога зачерпнутыми ведрами, которые затем переставляет к очагу. Талая вода чище и безопаснее всего, тем более, больше ее брать неоткуда.

Мужчина, унявшийся только ближе к рассвету, не слышит ни скрипа двери, ни шороха ведер, ни капелек воды по их стенке. Он просыпается, когда Авалайн, неосмотрительно повернувшись, рассыпает из плотного кожаного мешка семь стрел.

Орудие убийства, какое так популярно у Несгибаемого, предстает перед хозяйкой во всей красе. Тонкие деревянные стрелы, края которых обработаны чем-то желтовато-серым, похожим на масло. Левый, с красивыми цветными перышками, так ярко обозначающимися на мертвых жертвах, и правый, с умело подвязанным тонким лезвием, очерченным колечком алой краски. С виду оно совсем не острое, просто треугольное. Зато при попадании…

- У некоторых на кончике яд, - хрипло бормочет нежданный гость, хмуро наблюдая за девушкой, - порежешься – не жилец.

- Это индейская техника…

- Это техника здравого разума, - отворачиваясь, Несгибаемый закрывает глаза. Дыхание у него совсем тяжелое.

Авалайн осторожно ссыпает стрелы обратно в мешочек, стороной с перышками вверх. Подходит к постели, которую на эту ночь безвозмездно уступила.

Кожа у него бело-серая, похожая на тающий снег. Глаза запали, под ними багровые синяки, на шее видны вены, а порез мерцает ярче восходящего солнца. Судя по тому, что его пальцы непроизвольно дергаются к ране, с ней дела все так же плохи.

- Ты знахарка?

Авалайн качает головой.

- Лучше бы была…

- Ты не первый, кому я помогаю, - девушка поворачивается к столу, на котором еще стоит сохранившийся в бутылке алкоголь, отрывает чистую тряпицу от какой-то простыни.

- Внутрь будет быстрее, - глядя на нее из-под ресниц, слабо ухмыляется обладатель шкур.

- А снаружи – действеннее, - Авалайн ловко поднимает его рубашку, приглядываясь к побагровевшей, живой ране. Кровь не идет, однако вид оставляет желать лучшего. А еще, у нее есть подозрения, не все так просто.

- Кто именно ударил тебя ножом?

Она прикладывает пропитанную подручным антисептиком тряпицу к ране. Несгибаемый сжимает зубы, слегка дергается. Но в остальном – мужественно сносит боль.

- Какая разница?

- Не ты один используешь яд…

- Думаешь, там яд?

Авалайн поднимает на мужчину глаза, впервые так откровенно, так прямо встречаясь с его собственными. Страх в них… не совсем страх. Скорее нечто вроде обречения, перемешанного с отчаянным желанием его не принимать.

- Я надеюсь, что нет, - бормочет она, возвращаясь к своему делу, - к завтрашнему утру будем знать точно.

Нежданный гость морщится, но хмыкает. Как-то пьяно.

- Ты ждешь моей смерти?

Переворачивая тряпицу чистым концом, хозяйка отруба прикладывает ее к его самому большому порезу на шее.

- Похоже, что да?

- Не могу понять, почему…

- Это более чем очевидно.

- Успокойся ты с этим спасением… я освободил тебя от необходимости платить за него.

- Ты так жаждешь попасть на тот свет?

- Я не могу, - его лицо искажается, словно смерть уже вот-вот подойдет к постели, лишив его шанса сказать, - и я готов сделать все, что угодно, дабы выжить.

- Ты уже делаешь, - Авалайн, не удержавшись, аккуратно, сострадательно гладит его волосы. Глаза мужчины, недоуменные, утыкаются в нее. Какие же они уставшие… совсем не для молодого человека. Ему будто сто лет. – Хочешь воды? Она уже растаяла.

…В Монтане ни у кого нет простых историй. Но что-то подсказывает Авалайн, что в случае обладателя шкур «просто» вообще неприменимое слово.

Впрочем, от воды он не отказывается.
 
Twilight Russia. Форум » Fanfiction » Разминка для ума » Архив марафонов » AlshBetta
  • Страница 1 из 2
  • 1
  • 2
  • »
Поиск:


Obsession



Яндекс цитирования
www.TwilightRussia.ru (www.Твайлайтраша.рф)
Twilight Russia - официальный, первый и крупнейший сайт в России, посвященный книгам Стефани Майер и их экранизациям.
Сайт является некоммерческим проектом. При использовании материалов сайта гиперссылка на сайт обязательна.
Мобильная версия (pda)
Установка РИПов дизайна и любое копирование элементов охраняется авторским правом и преследуется Гражданским Кодексом РФ

Copyright Twilight Russia © 2007-2024
Design by WebTarget, Elgnis, yeah_nocuus, IrKos, lar_kin, Goldy-fishes, Shantanel, OlyaTwin and Tamita_92