Черно-белое матово-дорогое сияние смокингов, россыпью звезд — цветы в петлицах, созвездия роз в руках и волосах, молитвенники на коленях, сусальное золото страниц помаргивает неугасимыми теплыми огоньками. Ряды и ряды скамей — темные полосы на гулком мраморе пола, под зрячими взглядами неподвижных глаз святых. Я чувствую эти взоры душой. Надеюсь, что они довольны тем, что видят.

Все происходящее кажется просто игрой, совершенно детской, но очень красивой, и в приглушенной многоголосице, колеблющейся в радужно-витражном воздухе церкви, в окружающей меня толпе людей намного старше меня я кажусь себе единственным по-настоящему взрослым и самым серьезным среди всех этих полных мягкой, сентиментальной и по-грустному радостной неги лиц. Но вот почему их так много? Дьявол, неужели у меня столько знакомых? О нет, я выругался в храме!.. Вот черт...

Все кругом спокойно, окутано неторопливым ожиданием, тонким запахом фрезий и святости со слабым привкусом ладана. Этот полузапах-полупредчувствие холодит легкие, бередит меня и одновременно как будто развоплощает, отделяет от десятков людей вокруг, и я неожиданно чувствую себя невообразимо одиноким — ведь никто не чувствует сейчас так, как я. И я впервые ощущаю свою незаконченность, неровный край скола собственных чувств, дожидающийся соединения в единое целое.

Музыка — из глубины сердца, одной волной далекого нетерпения все взгляды обращаются к дверям и разбиваются белой пеной восхищения, общий вздох — из самой души, от чувств выше человеческих. Словно северное сияние впереди, искры снега, солнца, огня, слез — и белый силуэт ее, моей Беллы, окутанной этим мерцанием, невесомой, земной, непорочной и нужной как воздух. Одиночество бьет меня последней дрожью под полубожественный перелив не имеющей возраста мелодии — и умирает.

А дальше весь мир рассыпается звездами, оседающими на воздушных складках платья идущей ко мне девушки, перестает существовать и растворяется в нас двоих. Мы здесь вдвоем, только друг с другом, в нашем собственном мире, внутри радужного мыльного пузыря, который рано или поздно лопнет, вернув нас реальности, но сейчас этой реальности нет в нем места. Сейчас мистер Свон ведет ко мне по вымощенному небесами полу мою мечту. А остальное не имеет значения.

Сквозь легкую дымку фаты я встретился с Беллой глазами; на ее взволнованном лице засияла улыбка и, как будто извиняясь за свое совершенство, она смущенно опустила взгляд, а я, ослепленный врывающимся в окна белым солнцем и ее лицом, не мог даже моргнуть, потому что забыл о том, что это нужно. Случайно поймав взгляд мистера Свона, я улыбнулся ему улыбкой дурака или блаженного, и мне было совершенно все равно, с каким чувством он вкладывает руку дочери в мою ладонь, по-прежнему ли он считает меня ловким преступником или готов зарыть в землю боевой топор. Я мог только сжимать эти прикрытые кружевом пальчики и чувствовать, как счастье и гордость переполняют меня до края, выступают неощутимым конденсатом на глазах. Да, гордость! Глядя Белле в глаза, слушая и едва слыша величественные слова священника и гулкие удары своего сердца, я задыхался от этого восторженного чувства, словно новобранец, заслуживший похвалу из уст своего героя с маршальским жезлом в руках. Прежде я думал, что подчинялся воле случая и силам выше себя, убегая из дома, лишаясь друзей, идя через пламя войны навстречу неизвестности, неумолимо меняясь, теряя самого себя. Теперь же я знаю, что делал это, чтобы сейчас - вот сейчас, стоя здесь! - ощущать себя достойным.

Сквозь свои чувства я смутно видел лица друзей, родных и близких, кажущиеся теперь особенно похожими оттого, что на них читались одни и те же эмоции. Мама проводит платком по глазам, жемчуг в ее серьгах и слезинка на щеке мерцают одинаково прозрачным белым светом. Волевое лицо отца отчего-то кажется растерянным, даже мягким, если бы о лучшем адвокате Вест-Енда было позволено говорить в таких словах. Справа от него мистер Каллен улыбается с таким видом, как будто все происходящее - его личная заслуга. С ним рядом - эффектная леди с пышными карамельно-русыми волосами, локонами выбивающимися из-под украшенной розами шляпы. Они держатся за руки, на их переплетенных пальцах сияют золотые отблески от страниц молитвенника, раскрытого на коленях Карлайла.

Джеймс ловит мой взгляд и, ухмыльнувшись, подмигивает. Рука Элис касается его руки, цепляясь за нее мизинцем, как будто в знак детского примирения. Глаза сестры закрыты, но дрожащая на ее губах улыбка куда более говорящая, нежели любой взгляд. Розали Хейл тоже не видит ничего вокруг - прильнув щекой к плечу старины Эммета и зажмурив глаза, она улыбается так блаженно, как греющийся на солнце котенок. Она единственная из женщин без шляпы, и ее полураспущенные волосы, полные цветов, как будто светятся изнутри в ярком витражном огне, падающем на нее из окон. А Эммет, наплевав на все существующие в мире правила хорошего тона и приличий, обнимает ее за талию, и изящная рука девушки прижимает его ладонь к ее животу. Шотландец смотрит на меня и Беллу с каким-то расслабленным удовольствием. Возможно, радуется, что просто может нас видеть.

На суровом, но непривычно смягчившемся лице констебля Свона читается легкое, но приятное удивление - как будто он сам удивляется тому, что все-таки сдался, но не слишком об этом сожалеет. Когда наши взгляды встретились, уголок его рта смешно дрогнул в улыбке, но мистер Свон тут же спрятал ее и ограничился величественным кивком. Меня потянуло рассмеяться. Рассмеяться, заплакать, закричать во все горло - как угодно выразить те чувства, которых слишком много для крошечного человеческого сердечка. Ну почему же именно тогда, когда эмоции впервые в моей жизни перехлестывают разум, я должен изображать из себя статую Молчания?

Долгие, красивые слова священника, долгожданный, бессмертный и простой вопрос и "Да!", в которое я вложил все свои невыразимые иначе чувства, и вдруг неожиданная слабость закружила мне голову, как будто мне перестало хватать воздуха. Тихое и уверенное "да" в ответ - как отзвук чего-то грядущего и счастливого, нетерпеливо ждущего впереди. Горящее красотой и любовью лицо Беллы и блики света, дрожащие в ее глазах, когда я надевал кольцо на ее палец - я не забуду этого никогда. Не забуду уверенной, спокойной силы, вдруг заполнившей все мое существо, когда я поднимал с ее лица фату… У нее в волосах, удерживаемое гребешком, трепетало воздушными пушинками невесомое белое перышко. И в последний момент перед тем, как ее ангельские губы затрепетали под моими, упорная и ликующая гордость еще успела вскинуть в моей душе победно сжатый кулак: я прошел через чистилище, и Бог отдал мне своего Ангела. Я шел к этой минуте не зря. Я заслужил. Я достоин!