Глава 17. 2. Если Магомет не идет к горе…

~oЖo~

Путь к музею мы проделываем за рекордно короткий срок, еле-еле успевая подъехать к входной двери по прошествии одной минуты того времени, в котором Элис просила нас прибыть. Музей, который первоначально был построен как особняк в конце 1800-х годов, в этот вечер освещен с использованием настоящих газовых ламп и искусно замаскированной осветительной аппаратуры, предназначенной для того, чтобы умело подчеркнуть детали в каждом произведении искусства. Благодаря тонкой щели между потолком и стеной создается такое впечатление, что у света даже нет источника. Выглядит так, будто каждая картина светится сама по себе, словно маленькая луна или звезда. Студенты в концертных костюмах устанавливают раскладные стулья из красного дерева; на лекционном подиуме горят несколько свеч.

- Ничего себе, - выдыхаю я, пораженная изменениями в обстановке. – Такое чувство, словно я только что перенеслась во времени.

- Удивительно. Все именно так, как я помню, возможно, даже еще более старинно, - соглашается Эдвард, поправляя белый галстук-бабочку. – Даже стулья для зрителей кажутся подлинными.

- Потому что они такие и есть, как и всё остальное! – самодовольно подтверждает Элис, появляясь из-за угла и выглядя как актриса массовки на съемках фильма киностудии «Мерчант-Айвори» (Прим. пер. – типичный продукт Мерчант/Айвори - это исторический фильм, действие которого происходит в начале ХХ века, обычно в Эдвардианской Англии, с богатыми декорациями и лучшими британскими актерами, играющими аристократов, страдающих от разочарования и/или трагических обстоятельств). – Вот почему мы выбрали это место для нашей особой лекции. Мы хотели сделать все возможное, чтобы создать иллюзию абсолютно разных видов музыкального мастерства. Жаль, что нельзя сделать оборудование для звукозаписи совершенно невидимым, а так без занавеса никак не обойтись. Хорошо хоть камера почти полностью бесшумна.

- Эдвард, а ты, случайно, не можешь настроить пианино? – интересуется она. – Клянусь, ми четвертой октавы на клавесине расширено как минимум на двадцать центов.

- Конечно, но мой комплект инструментов в машине. – Эдвард выглядит немного удивленным, когда она вынимает кожаный мешочек и открывает его, представляя нам на обозрение набор преимущественно длинных тонких инструментов. – Или я могу воспользоваться твоими.

- Странно, - говорю я, бросая взгляд на комплект. – Не знала, что ты такое умеешь.

- С таким количеством ключей, которые я сломал, мне просто необходимо знать все это и многое другое, - бормочет он себе под нос, хотя, по-видимому, не достаточно тихо, так как я замечаю, что брови Элис при его словах взметнулись вверх.

Лицо Эдварда выглядит почти чересчур безмятежным, но я уверена, к настоящему времени он хорошо осведомлен о любознательности Элис, даже если мы никогда и не говорили об этом. Он не раз упоминал, что ее имя подходит ей как нельзя кстати, а чтение ее мыслей сильно напоминает падение в кроличью нору.

- Тебе не мешало бы подготовиться, - предлагает Элис, посылая мне многозначительный взгляд и ведя меня по направлению к дамской комнате.

- Очень деликатно, - говорю я. – Кстати, говоря об этом, спасибо тебе за маленький подарочек, который ты оставила в моем кошельке в воскресенье. Ребристые, для моего удовольствия?

- А знаешь, что не очень деликатно, Белла? – фыркает она. – Дети. Дети – это, наверное, наименее деликатная вещь на планете. Хотя, я слышала, аборты тоже не очень деликатны. Да мне, слава Богу, и не приходилось выбирать. Усыновление было бы наиболее деликатным, но тебе все равно не избежать неделикатного момента, когда восьмифунтовый гигант…

- Я понимаю. Я поняла! Сообщение получено, - прерываю я Элис, в то время как она собирает переднюю часть моих волос в хвост и творит над ними какую-то безумную магию, закалывая «невидимки» и придавая им форму такого же типичного пучка «девушки Гибсона», как и у нее. Он очень идет к ее тонким чертам лица. – Ты научилась делать эту прическу специально для лекции?

- Ты шутишь? – фыркает она, расчесывая щеткой сзади мои оставшиеся несобранными волосы. – Нет, я научилась этому сразу после просмотра фильма «Где-то во времени». Лекция – просто повод, чтобы сделать ее. А теперь этот шикарный гребень и – вуаля!

Она на мгновение удерживает мою руку, смотрит на кольцо, затем на серьги и напоследок обратно на кольцо.

- Вы ограбили банк по дороге сюда? – спрашивает она. – Или Эдвард просто не любит выставлять свое богатство напоказ?

- Они принадлежали матери Эдварда, - говорю я, думая об Элизабет, которая была бы как у себя дома в этой атмосфере. – Я имею в виду, его биологической матери. Перед тем как она умерла.

- Мать Эдварда умерла молодой? – спрашивает она, и ее глаза наполняются состраданием. – У нее была та же болезнь, которая сейчас у Эдварда?

- Я же говорила, что не собираюсь затрагивать эту тему, - напоминаю ей я, начиная понимать, почему так много людей находят своих сестер и братьев раздражающими.

- Извини, - говорит Элис, и я почти верю ей. – Ну и ну, Белла. У тебя странная удача. Все эти важные вещи, что происходят с тобой так быстро, но какой ценой, да?

- Ты очень проницательна, - вздыхаю я. Элис – сообразительная и любопытная женщина. Я начинаю переживать о том, как себя с ней вести.

- Ладно, если ты когда-нибудь передумаешь и захочешь поговорить об этом, можешь на меня рассчитывать.

- Спасибо, Элис, - говорю я искренне и в порыве благодарности обнимаю ее. – Я могу как-нибудь помочь тебе с организацией?

- Хочешь раздать программки?

- Будет сделано, - говорю я.

С Джаспером, который к каждому раннему инструменту прилагает больше жизнеописания, чем сухой истории, лекция оказывается увлекательным концертом. Я начинаю понимать, насколько мне повезло, что я нашла такого, как он, для своего репетиторства. У него есть умение объяснять вещи так, что они кажутся интересными и всегда уместными, а затем заходить совсем с другой стороны и связывать все понятия таким образом, что никто и никогда не додумался бы, что такое вообще возможно. К каждой эпохе прилагается короткое выступление студентов в костюмах, характерных для периода звучащих в определенный момент инструментов. Посреди этого здания, моей одежды и музыки мне невероятно легко представить себя в другом месте и времени.

В какой-то момент, во время теоретической части лекции раздается звонок телефона, и все, кто находятся на первых рядах, чуть подпрыгивают от неожиданности. Джаспер воспринимает все довольно спокойно, поддевая мужчину, утихомиривающего свой телефон, импровизированной шуткой о современных технологиях и темпе жизни. Могу представить, как на его месте другие люди раздражаются, гневаются или игнорируют их прерывание, но Джаспер подхватывает этот момент и включает его в свою лекцию, предоставляя парню роль случайного примера, демонстрирующего точку зрения лектора.

Когда приходит время нашего сета, являющегося последним и ключевым примером перехода к современным инструментам, я в очередной раз радуюсь своему решению спеть две пьесы, изучением которых занималась месяцами, вместо новой песни Дюпарка. Разрываема чувством тревоги из-за оперы, ожиданием встречи с вампирской семьей Эдварда – возможно на эти выходные – и этой суматохой, касающейся планирования нашей жизни в Италии в следующем семестре, не думаю, что смогла бы выдержать еще больше нагрузки. Несмотря на то, что Дюпарк был выучен за один урок, он все еще недостаточно «обжился» в моем голосе, и мне просто необходимо еще какое-то время поработать с ним. Вместо него мы исполняем подряд две пьесы Шуберта, разученные за последний семестр.

Эдвард садится за фортепиано позади меня и по моему сигналу начинает сдержанный пассион Серенады. Я уже в колонне, чувствуя конструкцию песни почти архитектурно, будто бы это лестница, по которой я поднимаюсь – осторожно, выдержанно, но уверенной поступью. Из всех аудиторий, с которыми я сталкивалась с начала учебного года, эта первая, не состоящая из одних музыкантов, отчего изменения в энергии зала я чувствую почти сразу. Конечно, здесь есть немало музыкантов, включая доктора Джорджа и остальных исполнителей, но эта лекция, по большей части, изначально рассчитана на внешнюю аудиторию.

Аудитория большая, как для лекции, но не огромна – что-то около триста человек. Во время своих выступлений для профессионалов я расцениваю энергию зала как критическую: не положительную, не отрицательную, но такую, от которой я должна защититься, чтобы сосредоточиться. С не-музыкантами - совершенно иная история. Эти люди не столь заботятся о критике, как о желании, чтобы их развлекали и впечатляли. Несмотря на привычную боязнь сцены, с началом пения я всегда чувствую прилив энергии, отражающейся от такой аудитории, как эта. Теперь, когда я уверенно пребываю в своей колонне звуков, эта энергия лишь усиливается и моя магическая реальность расширяется, чтобы вместить не только нас с Эдвардом, но и всю комнату.

Чувствую себя раскрасневшейся и довольной от интенсивности аплодисментов после первой песни и собираюсь для Гретхен за прялкой, пока Эдвард переходит к современному пианино. Теперь я могу видеть его, когда пою, что всегда предпочтительнее, если я порой немного отвлекаюсь. Добираясь до самой высокого и громкого места «Ach, sein Kuss», означающего «Ох, его поцелуй», я чувствую столько этой энергии, что ее количество кажется просто неиссякаемым. Я обмениваюсь с Эдвардом взглядом, исполненным жаром и страстью нашего поцелуя накануне, умноженного на количество людей в помещении. И скорее чувствую, чем слышу – а виной всему в этот момент мой собственный громкий голос – коллективный вздох из зала.

Я когда-то читала, что Дженис Джоплин приравнивала выступление на сцене к занятию любовью с каждым отдельным человеком в зале, и только теперь я понимаю, что она имела в виду. Такое чувство, будто я сижу на диком необъезженном жеребце, но мои руки крепко удерживают узды. Это пугающе и невероятно сексуально. Энергия зала вновь возвращается ко мне, словно огромная волна страстного желания, и я, как это ни парадоксально, испытываю одновременно и тоску, и облегчение, когда песня подходит к завершению. Аудитория взрывается в бурных овациях, первых и единственных за этот вечер, отчего я совершенно теряюсь, и Джаспер, видя мое лицо, спокойно выводит на сцену остальных участников, чтобы мы все вместе могли разделить аплодисменты. Рука Эдварда скользит в мою, и я блаженно прикрываю глаза от ощущения его прохладных губ на моих пылающих щеках.

- Да ты просто полна сюрпризов, сестричка, - шепчет Джаспер, обнимая меня немного погодя. – Ты чувствуешь возбуждение в комнате? Я не ожидал от вас двоих такого сценического обаяния.

- Я тоже, – признаюсь я, поворачиваясь к доктору Джорджу, который раскрывает свои объятия, чтобы обнять нас двоих с Эдвардом одновременно.

- Огромные кассовые сборы, моя скромница, – шепчет он драматически. – Просто подожди, пока твой голос расцветет по-настоящему. Огромные кассовые сборы. Никогда не расставайтесь.

~oЖo~

- Тебя беспокоит то, в какой манере говорит о нас доктор Джордж? – интересуюсь я у Эдварда после возвращения в его квартиру, начиная вытаскивать невидимки из волос. Свет горящей свечи и Дебюсси наполняют пространство между нами - мы оба пока что не готовы позволить ускользнуть недавним событиям.

- Позволь мне, - тихо произносит Эдвард, вынимая гребень из моих волос и возвращая его обратно в деревянную коробку. – Я предвкушал это весь вечер.

- Он просто такой… не знаю, - говорю я, качая головой.

- Честный, - отвечает Эдвард. – Доктор Джордж, несмотря на все тайны, которые хранит, и все свои амбиции, редко когда врет.

- А большинство людей? – спрашиваю я с любопытством.

Это то, о чем Эдвард изредка упоминает в своих дневниках, по крайней мере, в записях, которые уже мной прочитаны. Он не пишет об этом свободно на случай, если кто-нибудь найдет и прочитает его воспоминания, но намек на это просачивается сквозь строчки.

- Лгут ли большинство людей? Думаю, да, - говорит он, освобождая мои волосы от остальных заколок и распуская их по плечам. – В основном себе и людям, которые, как полагают, могут причинить им вред. Люди могут быть невероятно уязвимы в плане того, как думают о себе.

Песня переходит к нежным каскадам Арабески Дебюсси.

- Ты помнишь? – мягко спрашивает он, в уголках его рта играет застенчивая улыбка.

- Конечно помню. Это была песня, которую ты использовал, чтобы заманить меня под рояль.

- Ничего подобного! – смеется он, уткнувшись лицом в мои волосы. – Скорее наоборот, это была ты. Я просто играл то, что приходило мне на ум, когда ты находилась рядом.

- Я рада, что ты заманил меня, - дразнюсь я мечтательно. – Ты безумно привлекал меня, но я была слишком запугана, чтобы подойти ближе во время твоей игры. А затем я просто не смогла удержаться.

- Мне знакомы эти ощущения, - шепчет он, пробегая пальцами вниз по моей спине.

Я тотчас же чувствую, как лиф моего платья ослабляется, и кончики пальцев, словно прохладный ветерок, плавно скользят по поверхности только что оголенной кожи. Я дрожу и стону, в то время как ветерок перемещается вперед, и лиф соскальзывает с моих плеч. За руками вампира не угнаться, и к тому времени, как я успеваю поймать лиф, прежде чем он оказывается на земле, юбка и комбинация падают на пол светлыми вздымающимися волнами.

- Это остается, - говорит Эдвард, становясь передо мной на колени и целуя кольцо. – Но все остальное прочь. Так будет хорошо?

- Даже больше, чем хорошо, - шепчу я, слегка наклоняясь, чтобы захватить его рот своим. – Я твоя, Эдвард. Всегда и только твоя.

- Я люблю тебя, Белла, - с жаром говорит он, поднимаясь с колен, чтобы осыпать мое лицо, руки и шею легкими быстрыми поцелуями. – Моя единственная.

Эдвард замыкает меня в объятья, такие тесные, что они легко могут конкурировать с корсетом, и начинает медленно целовать приподнятые округлости груди, которая грозится вывалиться через кружевную кромку. Запускаю руки в волосы Эдварда и притягиваю его к себе, в то время как его руки высвобождают меня и корсет одновременно. Его глаза кажутся загипнотизированными, когда он смотрит на меня, одетую лишь в крошечное, белое шелковое белье. Словно завороженный, он мягко скользит длинным изящным пальцем по шелку, останавливаясь на верхнем краю трусиков, где использует обе руки, чтобы аккуратно спустить их по моим дрожащим ногам, добавляя ненужную вещь к груде одежды на полу. Одним стремительным движением он опускается вниз и целует меня там, из-за чего у меня окончательно подкашиваются ноги.

- Эдвард, - выдыхаю я, когда он сажает меня на кровать. – Ты все еще одет…

- Мой костюм целомудрия? – смеется он. – Что-то мне подсказывает, что сегодня он не сработает…

Ох, черт возьми, да.

- Позволь мне, пожалуйста, - прошу я и начинаю развязывать его галстук.

Мои руки дрожат, пока я расстегиваю его рубашку, но я никогда не хотела ничего так сильно в своей жизни, как хочу Эдварда прямо сейчас. Чувствую, как глаза любимого впиваются в меня, и смело встречаю его взгляд, а затем набрасываюсь на него со всем желанием, которое терзало меня во время выступления, захватывая его губы своими и позволяя рукам исследовать прохладу его спины, плеч и сокращающиеся мускулы. Его руки сильно сжаты вокруг меня, и у меня уходит некоторое время, чтобы понять, что действия Эдварда больше напоминают сдерживание, чем объятья.

- Прости, - говорю я поверх его плеча. – Я просто увлеклась.

- Ты можешь увлечься, - говорит он с сожалением, выпуская меня. – Я - тот, кто должен быть осторожным.

- Что тебе необходимо, чтобы я делала? – спрашиваю я, действительно растерявшись.

Я сажусь обратно на кровать и понимаю, что не перестаю кусать нижнюю губу, когда Эдвард тянется ко мне, чтобы ласково провести по ней пальцем. Он не дышит вообще, так что я просто жду. Вытаскивая запонки из манжет, он кладет их, сверкающие, на край стола и посылает мне хитрую усмешку, когда ловит на себе мой взгляд. Далее очередь рубашки, и я не могу оторвать взгляд от его спины, отливающей светло-серебристым под желтоватым светом свечей на столике. К тому времени как Эдвард поворачивается, я уже забираюсь под одеяло, и если уж начистоту, порядком нервничаю. По-видимому, всё то время, когда Эдвард касается и целует меня, я действую достаточно интуитивно, но выжидать, пока он восстановит над собой контроль, становится просто нестерпимым. Я зарываюсь под простыни, наблюдая, как Эдвард скидывает брюки, и мне становится интересно, как далеко мы собираемся зайти сегодня ночью.

Отвожу глаза, когда он забирается в постель, и чувствую одновременно разочарование и облегчение, обнаруживая мягкий хлопок его боксеров напротив своей ноги.

- Нам не обязательно делать что-либо сегодня, – говорит он, приподнимая мой подбородок. Я смотрю в его глаза и вижу любовь, только любовь. Такое чувство, словно я бесцельно бродила, не разбирая дороги, и вдруг нашла Полярную звезду, а вместе с ней и свой жизненный путь. – Я могу ждать столько, сколько ты пожелаешь.

- Мы можем просто целоваться некоторое время? – спрашиваю я. – И посмотрим, что из этого получится.

Моя кратковременная стеснительность исчезает довольно быстро, за маленькими вздохами следуют стоны и даже периодическое дикое рычание со стороны Эдварда. Мы читаем тела друг друга, будто новые карты, со множеством неловких движений, поворотов и непроизвольным нервным смехом.

Вздох, стон.

Эдвард определенно действует с наименьшим для меня риском, его касания почти что слишком нежны, и я, не сдерживаясь, вжимаюсь в его руки несколько раз, чтобы указать желаемое количество давления. Размещаю его руку в месте, где больше всего нуждаюсь в нем, и дрожу, когда подушечка его большого пальца генерирует волны статичного удовольствия. Когда волны сменяются устойчивой пульсацией и влажным теплом, Эдвард скользит в меня сначала одним пальцем, затем другим, и я чувствую, как сжимаюсь вокруг него в оглушительном ритме. Мои глаза закатываются от наслаждения, а тело содрогается напротив руки Эдварда. Он со свистом выпускает воздух сквозь сжатые зубы, убирая руку, в то время как крошечные обоюдные «Я люблю тебя» наполняют воздух: некоторые молчаливо, некоторые тихим шепотом.

Стон, рычание.

Когда я открываю глаза, Эдвард внимательно наблюдает за мной, проводя блестящими пальцами вниз по моей шее, а затем костяшками нежно рисует большую X от каждого плеча к противоположному соску. Он избегает любых контактов между своими зубами и моим телом, хотя его длинный язык пробует на вкус кожу на шее и плечах, следуя начерченному им же рисунку. Я обхватываю его голову двумя руками, прижимая к себе, и Эдвард опускается ниже. Мы оба стонем, когда он обводит языком один сосок, в то время как его невероятно талантливые пальцы копируют это действие с другим, каким-то образом в точности повторяя нужное давление. Я вжимаюсь в него, но он немного отклоняется назад с предупреждающим огоньком в глазах.

Шепот, смех, вздох.

- Ты уже искушен? – спрашиваю я, чувствуя себя Евой в саду. Мой Адам, коварный как змей, проводит языком диагональную линию от левого плеча к правому соску.

- Ты даже не представляешь, - говорит он вкрадчивым и соблазнительным голосом.

- Я хочу попробовать, - робко говорю я, зарываясь лицом в его шею.

- Ты уверена? – спрашивает он с искренним беспокойством, хотя другая его часть вообще не выказывает никаких сомнений, прижимаясь напротив моего входа через тонкую ткань боксеров.

- Не уверена, что эта штука подойдет мне, - признаюсь я, – но я готова.

- Наверное, это будет не лишним, - бормочет он, вынимая из прикроватной тумбочки знакомую на вид фольговую обертку. – Хотя я больше обеспокоен насчет яда, чем всего остального.

Вдали от его прикосновений, пусть даже на мгновение, я – незнакомка: и для себя, и для него. Простыни вокруг меня сбились в кокон, и я вдруг осознаю, что думаю о гусеницах и том, о чем они мечтают, когда невидимы и проходят трансформацию. После кратковременного шелестения Эдвард возвращается обратно и прогоняет мою застенчивость поцелуями, пока мы опять не становимся Эдвардом и Беллой. Осторожно нависая надо мной, он останавливается в нерешительности, его лицо омрачено тоской и отчаяньем.

- Я не могу причинить тебе боль, - сознается он, садясь обратно через минуту. – Почему ты должна быть той, кому причинят боль?

- Тогда это сделаю я, - говорю я, целуя морщинку между его нахмуренных бровей. – Ты просто лежи спокойно.

Мы меняемся местами, и я начинаю опускаться на него, болезненно, медленно. Это кажется невозможным, учитывая всю испытываемую мною боль, но когда я смотрю вниз, то становится очевидным, что продвинулась я не больше, чем на дюйм, и это в лучшем случае. Делаю глубокий вдох, расслабляюсь и позволяю своему весу опустить меня дальше, чем я могу себя заставить, до боли впиваясь зубами в руку Эдварда, чтобы удержаться от крика. Его глаза на мгновение становятся дикими, и в какой-то момент он действительно выглядит как демон, за которого часто выдает себя.

- Тебе больно? – спрашивает он, выглядя так, будто подвержен одновременно разнообразным видам пыток.

- Не думаю, что первый раз приятный для любой женщины, - напоминаю я ему, в то время как мне самой становится интересно, возможно ли такое, что я делаю это абсолютно неправильно и сейчас в моем теле ни с того ни с сего появится новая дырка. – Так что я просто жду с нетерпением второго раза.

Он делает вдох, чтобы что-то сказать, когда мы одновременно осознаем нашу ошибку.

- Кровь, - шепчу я под низкое рычание Эдварда.

Его лицо неуловимо меняется от человека к дикому зверю, и я впервые за все это время по-настоящему боюсь его. Его ноздри раздуваются, а руки сжимаются в напряженные кулаки. Чисто спонтанно я хватаю подушку и использую всю свою силу, чтобы придушить ею Эдварда. Хотя не похоже, что он нуждается в воздухе. Он ухватывается руками за концы подушки и разрывает ее напополам, отправляя перья кружить над всей кроватью. Когда они приземляются, я, облегченно выдохнув, вижу снова своего Эдварда, таращащегося на меня в немом шоке и выплевывающего пучки пуха. Он выглядит немного по-дурацки, отчего я начинаю хихикать, несмотря на слегка поутихшие боль и страх.

-Уже лучше? – спрашиваю я, очищая его растрепанные волосы от перьев.

- Гусиные… отвратительно, – говорит он, выплевывая пух. – Ненавижу гусей. Никогда не думал, что буду благодарен столь ужасному запаху, - признается он, мягко поглаживая меня между ног. – Это было достаточное, хотя и неприятное отвлечение. А ты как, уже лучше?

- Не дыши, - предупреждаю я и начинаю осторожно раскачиваться на нем.

Несмотря на то, что боль становится просто невыносимой, где-то на самом ее краю чувствуется намек на удовольствие, и я пытаюсь на нем сосредоточиться. Пианино сменяется испанской гитарой, и я не уверена, сколько еще смогу вытерпеть. Внезапно Эдвард перекатывает нас и, сыпя проклятиями, делает последний резкий толчок внутри меня. Именно сейчас я чувствую острую необходимость быть рядом с ним, обнимать его и шептать все, что придет в голову до полного удовлетворения.

- Я никогда не чувствовала себя такой невинной, - сознаюсь я. – Такое чувство, словно теперь я знаю секреты всех людей на свете.

- Мне кажется, я только что навеки покинул ад, - говорит он с придыханием.

Пока Эдвард меняет простыни, я купаюсь в горячей воде с английской солью. Заходя в комнату после ванны, я чувствую острый запах отбеливателя - небольшая жертва ради нашего с ним спокойствия. Эдвард открывает окно, и свежий приятный ветерок охлаждает мою влажную кожу до тех пор, пока она не становится такой же холодной, как и у моего вампира. Мы снова залезаем под простыни, вплотную прижавшись друг к другу.

Когда гаснет последняя свеча, нас окутывает мягкая темнота, в которой мы с завершающим вздохом говорим «Прощай» нашему одинокому прошлому. Пока Эдвард поет, я засыпаю, и теперь мы двое обнажены и обновлены.

~oЖo~

Пятница надвигается, словно неконтролируемый поезд, и я понимаю, что никогда еще не была так счастлива знакомству с Элис. Она без устали болтает и дает советы, в то время как я накладываю макияж. Все это время, что я нервничаю, мне кажется, что сейчас меня стошнит.

- Ты можешь прикрыть свое большое блестящее кольцо матовыми бинтами, если не хочешь снимать его, - говорит она, на этот раз не столько выпытывает, сколько дает мне возможность поделиться с ней. – Хотя, это долго, развернуть его тоже бы помогло.

- Спасибо, Элис. Эй, а как там Джаспер, все уже почти закончено? – спрашиваю я, меняя тему. – Он получил такую реакцию, на которую рассчитывал?

- Пока что все идет хорошо, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, - говорит она с небольшой улыбкой. – Тема довольно живо обсуждается, а две из четырех статей абсолютно точно будут опубликованы. Если это не увеличивает шансы Джаспера на получение преподавательской должности в приличной школе Калифорнии или Восточного побережья, тогда не знаю, что еще может сработать. Я просматривала видео лекций, и мне кажется некоторые из них можно даже реализовать, возможно, как «TED talk» (Прим. пер. – TED -аббревиатура от англ. Technology Entertainment Design - Технологии, развлечения, дизайн — частный некоммерческий фонд в США, известный своими ежегодными конференциями, на которых каждую отдельную лекцию называют «talk») или материал для дистанционного обучения, пока что не уверена. Вы с Эдвардом согласитесь подписать разрешение на публикацию?

- Конечно, - соглашаюсь я и тотчас же мысленно пинаю себя за такое поспешное решение.

Сможет ли Эдвард действительно это сделать? Смогу ли я, учитывая свои планы на изменение? И вообще, если я собираюсь существовать столько, сколько Карлайл и Эдвард, не должны ли мы стараться избегать какой-либо массовой публичности? Я обязательно должна выяснить все это, прежде чем сделаю что-то безоговорочно глупое.

- Белла, ты будешь великолепна, - в десятый раз говорит Элис, смотря на мое обеспокоенное лицо. – Немного нервов – это хороший знак. Ты знаешь свой репертуар, ты не облеплена пчелами, платье сидит хорошо…

Я подпрыгиваю на месте, когда ее прерывает громкий стук в дверь гримерки, и начинаю подниматься, чтобы ответить, но Элис толкает меня обратно на место.

- Я могу вам помочь, леди? – едко осведомляется она, открывая двери как раз для того, чтобы я могла видеть два своих любимых сопрано с другой стороны.

Взрывная сука и ее фаворитка номер три (чье имя постоянно ускользает от меня) пытаются открыть дверь чуть пошире, но она оказывается на удивление прочно заблокирована крошечной Элис. Сама мысль о том, что они будут дышать с ней одним воздухом, приводит меня в бешенство, и я срываюсь с места. Не уверена, что собираюсь предпринять, но если назревает кошачья грызня на поражение, я отобью свою девочку. Хотя Элис, похоже, не нуждается в помощи. Она выглядит даже злее, чем я.

- Венка и Серена здесь? – спрашивает Кристина, вытягивая шею, чтобы представить мне на обозрение свою именную физиономию стервы. – Мы пришли, чтобы вручить им цветы.

- А ты не удосужилась прочесть надпись или ты настолько же неграмотна в английском, как и в музыке? – спрашивает Элис, указывая на табличку, висящую на дверях. – Вот, позволь прочитать тебе: Анника черточка Мадам Флора и Белла черточка Моника. Это означает, что Венка и Серена находятся в другой гримерке, гений.

- Совсем не обязательно быть такой дерганной задницей, Элис Брендон, - фыркает Кристина, – то, что ты с самого начала примазала идиотку Беллу в ваш с мужем популярный детский клуб, еще не значит, что ты знаешь абсолютно все о пении. Она – переоцененная дешевка.

- Серьезно? Забавно, – говорит Элис, язвительно усмехаясь, – потому что пока ты записывала свои завистливые тирады на жалком маленьком блоге, триста шестьдесят восемь людей аплодировали ей стоя в музее два дня назад.

- Ха, я знала, что она читает мой блог, - саркастически замечает Кристина.

- Собственно нет, не читаю, – пожимаю я плечами. – Хотя Элис и Джаспер любят посмеяться над твоими грамматическими и орфографическими ошибками. Полагаю, я вроде как слышала о нем из вторых рук.

- Знаешь что? – говорит она, становясь пурпурной. – С этого момента я собираюсь превратить твою жизнь в сущий ад. И запомни мои слова, когда я с тобой закончу, ты не сможешь вернуться обратно на следующий год.

- Ты можешь и не тратить свое время, - сладким голоском говорит Элис. – Потому что Беллы в любом случае не будет здесь в следующем году. Разве ты не слышала? Она получила грант от Вольтерры! Ну, ты знаешь, это известная школа, где они платят тебе, чтобы учиться у лучших преподавателей вокала в мире. Или в данном случае, где они платят Белле, не тебе.

Мертвая тишина.

- Ты, должно быть, так хреново шутишь? – наконец произносит Кристина низким убийственным голосом.

До меня доносится резкий свист рассекаемого воздуха, а затем мягкий щелчок закрываемой твердой рукой Элис двери.

- Десять, девять, восемь… - отсчитывает Элис до тех пор, пока мы не слышим хлопок двери с другой стороны коридора и приглушенные вопли.

- Я бы солгала, если бы сказала, что это не было де чертиков классно, - говорю я, засовывая телефон и кошелек в карман шорт, одетых под юбку. – Но теперь я ни за что не оставлю здесь ничего ценного.

- Да, в этом я с тобой согласна, но это того стоило, - хихикает Элис. – Я никогда никого не видела в таком гневе! Она была похожа на малину, вся раздутая и красная от злости!

Я еще раз проверяю свое платье, но Элис права – оно сидит отлично.

Зеркало показывает меня такой, какой я есть: готовой для роли молодой наивной школьницы, наряженной и готовой влюбляться. Я все еще вижу счастливый призрак бабули Свон, рассматривающий меня моими же собственными глазами. Интересно, буду ли я похожа на нее, если всего на мгновение стану старой? Я ведь помню, что не собираюсь стареть вообще.

- «Более выгодная альтернатива». – Я до сих помню, как она говорила о своей старости. (Прим. пер. - Growing old beats the alternative - dying young. Состариться – более выгодная альтернатива, чем умереть молодым). – Хотела бы я знать, согласилась бы она на мою альтернативу? Что бы она сделала на моем месте?

- Занять места для «Медиума». Занять места для «Медиума», – передает через интерком голос оформителя сцены. Мое время истекло.

Оставаясь верной своим словам, Элис подводит меня прямо к занавесу и выпроваживает на сцену хлопком по попе. Когда я нахожу нужное место, моя внутренняя тревога достигает своего апогея, и на какое-то краткое мгновение мне просто хочется извиниться перед всеми за недоразумение и побежать домой. В панике я смотрю по сторонам и вижу за кулисами Элис, которая показывает мне большой палец вверх.

Эдвард играет короткое введение, и я улыбаюсь, чувствуя себя комфортно от ощущения его присутствия, а время начинает тянуться и течь в той своеобразной манере, как только я вступаю в его колонну. Я располагаюсь на своем месте, и занавес поднимается. Огни рампы мгновенно ослепляют меня, но я все равно чувствую присутствие зрителей. Эдвард все время находится в поле моего бокового зрения, хотя я и не решаюсь посмотреть на него. С первой строчки песни я понимаю, что Белла незаметно ускользает, и опасная темнота истории Моники нависает надо мной, словно туман.

При всем при том, что я считала Лео хорошим актером на репетициях, на сцене ему нет равных. Он больше не Лео – он Тоби, его герой, и он настолько убедителен, что мне намного легче играть с ним сейчас, чем на репетициях. В момент поднятия занавеса я словно переношусь в тусклую комнату, чувствуя себя совершенно невинной и свободной. Яркий свет от рамп помогает мне не обращать внимания на зрителей или, по крайней мере, избегать бросать взгляды в зал. Даже если я и смотрю туда, все равно не вижу ничего, кроме ярких блестящих огней. Моя связь с Эдвардом, как это ни удивительно, помогает мне раствориться в роли, вместо того, чтобы напоминать о том, что я делаю что-то такое странное, как пою, вместо того, чтобы просто говорить. Мы с ним настолько связаны, что его изменения темпа становятся моими, словно мы дельфины, и между нами просто не может быть соперничества.

Несмотря на все то время, что я переживала и готовилась к сегодняшнему вечеру, это выступление все равно не так волнующе, как те пару песен на лекции Джаспера, состоявшейся всего дня тому. Не знаю, как толком объяснить, но мне кажется, разница в том, как я воспринимаю аудиторию. Безусловно, это совершенно иное взаимодействие. В музее не было ярких огней и моим заданием было смотреть на зрителей, в то время как сегодня это посчиталось бы плохой игрой. Я также нахожу некий диссонанс в том, чтобы работать с кем-то еще, кроме Эдварда. Лео и Аннике присуще естественное сценическое обаяние, они не препятствуют мне вступать в свою магическую колонну, так как имеют свои собственные. Анника, играющая жестокую мадам Флору, на самом деле умудряется несколько раз испугать меня. А еще мы столько раз проходили наши движения на репетициях, что все мои действия не кажутся мне поставленными - такое чувство, будто разыгрываемое мною на сцене действительно происходило в моей юности, и я вновь переживаю эти глубокие воспоминание.

Правда, в то время, когда мне приходится взаимодействовать с другими актерами, я чувствую себя отчасти отстраненной: не от своей колонны, но от них. Неприятно это говорить, но они даже не приблизились к тому, чтобы перевоплотиться в своих героев. Робби – это Робби, Венка – это злая стерва, и я думаю о них, как о мистере и миссис Гобино не больше, чем могла бы представить Чарли, играющего роль Джулии Робертс в «Красотке». Всякий раз, когда они появляются на сцене, это привносит некую дисгармонию в постановку, и я прилагаю все усилия, чтобы остаться в образе. И только во время исполнения своих арий я могу приблизиться к желаемому фокусу и глубине.

Когда я пою вальс Моники, мне снова четырнадцать, я – ребенок в теле женщины, играющий в любовь. Лео выглядит таким подавленным и удрученным, что мне на самом деле хочется его утешить. На данный момент мы с ним настолько близко находимся к пианино, что я почти что сижу под ним. Когда звучит финальная строчка моей песни, «Тоби, я хочу, чтобы ты знал, что у тебя самый прекрасный голос в мире», я чувствую к нему настолько сильную сестринскую любовь, что почти представляю лицо Джейкоба вместо лица Лео. Высшая нота моей партии несется по залу невинно и сладко, словно воздушный шар ребенка, и я, охваченная безмятежностью, прислоняю голову к плечу Лео-Тоби. Волна восторженных аплодисментов застает меня врасплох, но я в состоянии держать себя в руках к следующей реплике. Ария «Черный лебедь» с Анникой проходит с тем же успехом, а я ловлю себя на мысли, что все это время думаю о Рене. Когда в Тоби стреляют, мне плохо, мои слезы - не подделка.

Гремят аплодисменты, и я улыбаюсь в облегчении. Я едва не забываю раскланяться, когда в помещении зажигается свет – настолько я потрясена количеством людей в зале. Их почти в два раза больше, чем на выступлении в среду. Я вижу лица своего отца и Билли, спереди в центре, они улыбаются и хлопают в ладоши. Я немного разочарована тем, что с ними нет Джейка, но я едва ли могу осуждать его после последнего краткого электронного письма, в котором он предупреждал меня о визите Чарли. Мне приятно знать, что он встретил девушку. Возможно, вскоре мы снова сможет стать друзьями, с грустью думаю я. Отважившись, я слегка машу им рукой и слышу на удивление громкий свист Билли.

- Ты мог услышать, если бы приехали твои родители? – спрашиваю я Эдварда, когда мы покидаем сцену, и он качает головой.

- Я был сосредоточен на дирижере, - говорит он. – С таким количеством людей просто необходимо почти от всего отключиться.

- Ты была потрясающа! – Элис крепко обнимает меня, когда мы подходим к ней. – Ненавижу портить удовольствие, но, Эдвард, ты не мог бы отвезти меня домой, пока Белла встречает своих восторженных фанов? Мне бы хотелось ознакомиться с записью сегодняшней лекции, а Джаспер, наверное, все еще празднует. Я бы позвонила ему, но никак не могу поймать сигнал в этом здании.

- Конечно, Элис, – говорит он и поворачивается, чтобы поцеловать меня в лоб. – Я вернусь прежде, чем ты успеешь оглянуться.

Я выхожу в коридор вслед за Анникой, где мы должны встретиться со зрителями, и нахожу его уже переполненным. Подавляющее большинство людей, по-видимому, проталкиваются ко мне, но, приблизившись, сохраняют почтительную дистанцию. Совершенно незнакомые люди впиваются в меня взглядам, словно они знакомы со мной всю жизнь. Это очень странно, но я вижу, что у них добрые намерение и радостное настроение, поэтому пытаюсь расслабиться и просто говорю «спасибо» всем, кто обращается ко мне с приятными словами. Анника и Тоби чувствуют себя в этой атмосфере намного лучше меня, непринужденно общаясь и смеясь, словно знают в лицо каждого из присутствующих.

Так как очередь движется вперед, вскоре я вижу знакомые лица и вздыхаю от неподдельного счастья.

- Спасибо, пап, - улыбаюсь я, когда он неловко протягивает мне небольшой букет ромашек.

- Я так горжусь тобой, Белла, - бормочет он и на мгновение задерживает мою руку в своей.

- Где твой молодой человек? – спрашивает с любопытством Билли.

- Он отвозит подругу домой, но скоро вернется, если хотите, оставайтесь поблизости, - отвечаю я, надеясь, что он не будет ждать так долго. – А где твой молодой человек?

- Наверное, объедает родителей своей новой подруги, - говорит он. – Она без ума от него.

- Передадите ему от меня привет? - спрашиваю я, обнимая его за шею. Он принюхивается ко мне и начинает кашлять.

- Твои духи слишком сладки для меня, - говорит он прямо. – Они, должно быть, популярны, нам пришлось пересесть на другие места, потому что кто-то надушился такими же. Не понимаю, как они могут всем нравиться.

Я не пользуюсь духами, и на секунду мне кажется, что он мог унюхать мой шампунь, но это все то же дешевое средство с фруктовым запахом, к которому я давно привыкла. На мне также мог остаться запах Эдварда, и это означало бы, что приезд кого-то из его семьи грозит стать для нас неожиданностью.

- Ну ладно, у нас впереди долгая дорога домой, – заявляет Чарли. Усмешка на лице отца столь широка, что кажется, улыбаются даже усы. – Приятно было видеть, как ты поешь на сцене, Белла. Я очень горжусь тобой.

Когда они исчезают за углом, я замечаю, что толпа существенно поредела. И именно в этом момент мне в глаза бросается стоящая позади всех пара неземной красоты. Я улыбаюсь, думая о том, как легко для меня сейчас отличить людей от вампиров. Они так изысканны, а то, как они двигаются! По сравнению с ними все люди выглядят неуклюжими и угловатыми. Проведя столько времени с Эдвардом, я безошибочно узнаю исключительное качество бесшумности и кошачьей грации вампиров, в то время как эти двое приближаются ко мне. Не знаю, то ли это головокружение от успешного выступления, то ли облегчение от того, что все закончилось, но мне даже в голову не приходит забеспокоиться из-за намечающейся встречи.

- Изабелла… Белла. – Красота голоса мужчины поражает меня, в то время как его прохладная рука обхватывает мою. – Я видел твое прекрасное лицо и слышал твой прекрасный голос, но, должен сказать, наблюдать за тобой во плоти – в этом есть что-то поистине особенное.

Он нежно и неторопливо сжимает мою руку и удерживает ее немного дольше, чем я ожидала. Затем пристально всматривается в мои глаза, отчего мне становится немного некомфортно. Возможно, это просто такая европейская привычка, но мне в любом случае придется привыкнуть к ней в Вольтерре. Он смотрит на меня так, словно я забыла свою реплику. О Боже, он разговаривает со мной, а я просто стою и пялюсь на него.

- Спасибо, - живо говорю я, пытаясь за улыбкой скрыть свое смущение.

- Прошу прощения, Изабелла, - говорит он, протягивая мне букет из красных орхидей и еще каких-то неизвестных мне маленьких сиреневых цветков с зазубренными краешками. Я пользуюсь его извинениями, чтобы забрать руку обратно, и у меня неожиданно перехватывает дыхание, когда холод его прикосновения проносится сквозь меня, словно поток воды. – Я так сильно хотел познакомиться с тобой, что даже забыл о манерах. Моя любовь к опере иногда берет верх над здравым смыслом, а я считаю, что ты – весьма исключительный случай.

Каким-то образом я сохраняю улыбку на лице, в то время как каждый предупреждающий звоночек в моей голове велит мне лгать, сохранять спокойствие и делать все, что в моих силах, чтобы убраться отсюда.

- Какие красивые цветы! – восклицаю я, зарываясь в них лицом.

- К сожалению, моя юная подруга не ценит оперу так как я, - откровенничает он со мной, будто бы я была его старой знакомой. Его акцент кажется поистине странным, не совсем итальянским, но очень даже близким к нему. Независимо от акцентирования, его английский определенно аристократический. – Весьма возможно, она также найдет тебя исключительной. Джейн, подойди сюда и познакомься с Изабеллой. Ты находишь ее… исключительной?

Женщина-вампир при ближайшем рассмотрении кажется моложе, примерно тринадцати-четырнадцати лет. Кто его знает, как давно она застыла в таком возрасте? Джейн приближается в шуршании шелка, смотря на меня в беспечном раздумье.

- Здесь, у всех на виду, Аро? – спрашивает она с явным восторгом. – Ты уверен?

---

Дорогие читатели, ниже приводятся ссылки на две композиции. Первая предлагает прослушать игру на оригинальных струнных инструментах, а вторая дает представление о том, как звучали первые фортепиано.

Гайдн - Баритон трио №97

Бетховен – Лунная соната

Большое спасибо замечательной бете LoraGrey за прекрасную редакцию текста.

Жду всех на форуме.