Вот уже вторые местные сутки Эйг провел в заточении. До прилета на Руду-122 он ненавидел ограничение свободы и ни за что не согласился бы на подобное, но здесь, на этой сошедшей с ума планете, все изменилось – в том числе и он сам.

Вспышка ярости, чуть не сломавшая его закалённую годами в человеческом теле собранность, оставила после себя невиданное ощущение освобождения. Эйг никогда еще не чувствовал себя настолько легко в своем уродливом обличии – словно переоделся из колючего маленького свитера в костюм, сшитый по индивидуальному заказу. Несколько раз Эйгу приходилось пользоваться услугами лучших портных для различных церемоний награждения, и он не мог не признаться самому себе – пусть это было и нелегко, - что находиться в подобной одежде было невероятно приятно.

Так же он чувствовал себя и теперь. Спокойно спал, отвернувшись к цветастой стене, явно разрисованной вручную; ел то, что с поклонами приносили ему робеющие местные послушники, выглядевшие ещё более нелепо при свете дня; смотрел в окно, потирая в пальцах бордовые лепестки, которыми был усыпан подоконник, и любуясь переливами недосягаемых полотен силы. Их вид до сих пор вызывал в нём противоречивые чувства, но злиться себе Эйг больше не позволял. Его пугало то, насколько легко он поддался влиянию человеческих эмоций – эмоций, в которых не было ни грамма его-прежнего. Ещё больший страх вызывал тот факт, что эти эмоции оказались вызваны близостью цели, которая была единственным, что помогало ему подстраиваться под уродливый, отвратительный мир, погубивший его родину. Сила – зовущая, текущая живительными ручейками над планетой, которая раньше заполняла каждую его клеточку восторгом и чистой, ничем не замутненной радостью, теперь стала искушением, приманкой на леске, и будила в нём самые низменные чувства.

Эйг был рад выдавшейся возможности отдохнуть и обдумать произошедшее. Прислуживавшие ему люди либо были крайне проницательны, либо им дали чёткие инструкции, прежде чем отправить к «владыке» - все они лишь кланялись и отводили взгляд, избегая смотреть на Эйга. Такое поведение было ему по вкусу. Серые тени, прислуживающие ему и старавшиеся исполнить любые желания… иногда при виде их Эйг испытывал извращённое удовольствие и ловил себя на мысли, что если бы всё человечество было таким – терпеть его представителей было бы намного легче. Думать об этом было одновременно постыдно и приятно; Эйг многое бы отдал, чтобы точно понять, какая его часть отвечает за второе. Было бы легко свалить всё на прилипчивую человеческую личину, но почему-то не получалось… Врать себе Эйг не привык, поэтому старался затолкнуть такие размышления как можно дальше и к концу второго дня отворачивался к окну, едва слышался шорох отъезжающей в сторону двери, не желая подкармливать притаившееся внутри злорадство.

Ни Золко, ни Теренаг к нему не заходили. Эйга это не удивляло – он за версту чувствовал запашок бюрократизма, поглотившего это место. Религиозная подоплека происходящего могла сбить с толку кого угодно, но только не его. В человеческом мире поверья зачастую возводились на пьедестал, и многие слепо верили в то, что послушники и священники, жрецы и монахи не подвержены навязанным правилам и страстям. Однако Эйг, которому уже много раз приходилось сталкиваться со священниками из Монастыря – самой прославленной и, на его взгляд, дикой планетой человечества, - прекрасно знал, что на почве религии бюрократия процветает, как деревья Го на навозе шкуродёров.

Здесь, несмотря на непривычную обстановку, дела явно обстояли так же. Можно было хоть с головой скрыться под светящимися черепами и денно и нощно воспевать загадочную Зэй – это не избавляло от необходимости пробиваться через косность бюрократизма на пути к высшим эшелонам местной власти.

Эйг не стремился разузнать побольше о здешних порядках. Да, от мнения Зэй, судя по всему, зависела его дальнейшая жизнь, но суетиться из-за этого было по меньшей мере глупо. Он вполне обоснованно полагал, что в неведении его все равно не оставят, а пустое любопытство, приправленное страхом – исключительно людской удел. Он же человеком не был. Нет, нет и ещё раз нет. Все два дня он провёл, нашёптывая это, как мантру, и в конце концов все сводящие его с ума сомнения почти исчезли…

На третье утро, как только белый свет местного солнца мазнул по потолку комнаты Эйга, в дверь постучали. Он сразу понял, что это не послушники – стук был нетерпеливым и резким. «Золко», - загадал про себя Эйг, неспешно потягиваясь и накидывая на плечи выданный ему халат.

- Да, - лениво проговорил он, не удосужившись даже подняться с кровати – только опустил ноги на пол, покрытый тёплой пружинящей субстанцией, состав которой оставался для него загадкой.

Конечно, он оказался прав: практически бесшумно открылся проём, и в нём появилась массивная приземистая фигура. Эйг невольно поморщился; слишком резким был переход от блаженного спокойствия его заточения к необходимости терпеть этого во всех смыслах неприятного человека.

- Здравствуй, чужеземец, - пафосно провозгласил тот и, пройдя в комнату, бесцеремонно плюхнулся в стоящее у окна кресло. То придушенно скрипнуло под его весом.

- Привет, - хмуро ответил Эйг, смерив Золко презрительным взглядом, под которым тот невольно утратил часть спеси.

Знал бы этот толстяк, сколько лет Эйгу потребовалось, чтобы отточить это выражение глаз, способное любого поставить на место! Сначала это было единственной защитой от неприятия окружающих, которые неосознанно чувствовали в Эйге чужака, потом – стало привычной бронёй от всего окружающего мира. Вот и Золко не сумел ничего ему противопоставить.

Откашлявшись, он неловко поёрзал в кресле и продолжил, но уже без былого пафоса.

- Совет постановил, что твоя встреча с Зэй состоится в ночь багровой луны. Это величайшая честь, которая может выпасть обычному человеку! Увидеть Богиню во плоти, получить возможность коснуться её, вкусить вместе с ней крови…

До этого момента скучавший Эйг вскинулся.

- Какой ещё крови? – недоумённо пробормотал он, сверля Золко напряжённым взглядом.

Толстяк вдруг засиял. Губы расползлись в мерзкой ухмылке, и по ним, смачивая, скользнул мясистый язык, словно перед Золко поставили вкуснейшее блюдо, которое ему не терпелось попробовать.

- Я знал, что ты обычный человек! – с придыханием воскликнул он, складывая руки на животе и соединяя безымянные пальцы в явно привычном жесте. – Иначе в таинстве Зэй ты не увидел бы ничего необычного! О, какая кара ждёт вас с Теренагом, какая кара…

Терпение Эйга лопнуло. Он медленно поднялся на ноги, ощущая, как бурлит внутри гнев – столь старательно сдерживаемый, он почувствовал слабину и теперь с новыми силами рвался на свободу. Наклонившись, Эйг опёрся руками о подлокотники кресла, на котором расположился Золко, и прищурился, глядя прямо в узенькие глаза, оказавшиеся совсем рядом. Он отчётливо видел каждую расширенную пору, чувствовал прелый запах, распространяемый толстяком, и рад был бы возможности смять его, словно надоедливую мушку, в кулаке; но сделать этого он не мог, и приходилось довольствоваться малым.

- Послушай, червяк, - выплюнул он в мигом побледневшее лицо Золко. – Я тебе не зашуганный послушник. Мне на вашу Зэй плевать с высокой башни, ясно? И мне всё равно, чем она там питается – хоть вашей кровью, хоть экскрементами, разница, как по мне, небольшая. Если у неё будут ко мне претензии – пусть сама их высказывает, а если всё, на что она способна, это говорить устами такого слизняка, как ты, значит, её не то что бояться – и уважать не стоит. Поэтому советую тебе заткнуться и молча делать то, что велено, а там уж пусть она решает, награды ты заслуживаешь или наказания. – Оттолкнувшись от подлокотников, Эйг выпрямился и поморщился, увидев тёмные пятна пота на светло-зелёной рясе Золко. Как легко оказалось разрушить всё его напускное самодовольство! – А теперь выметайся отсюда. Если уж мне и придётся пить чью-то кровь, надеюсь, она будет не твоей. Могу поспорить, всё, чего ты касаешься, воняет.

Отвернувшись, Эйг подошёл к окну и замер перед ним, зажмурившись и тяжело дыша. Его пальцы автоматически опустились на лепестки и начали любовно перебирать их – эти мягкие, нежные касания совсем не сочетались с яростью на его лице.

Какое-то время он слышал только громкие, с присвистом, вдохи и выдохи Золко и еле сдерживался, чтобы не повернуться и не вышвырнуть того из комнаты. Но когда недовольство Эйга достигло предела, толстяк, словно почувствовав нависшую над ним угрозу, с кряхтением поднялся с кресла и выскочил в коридор, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Показалось, словно удушливое облако рассеялось, растворившись в свежем воздухе. Бешено колотящееся сердце Эйга понемногу замедлялось, позволяя ему расслабиться, и в конце концов руки его замерли, а до этого напряжённая поза смягчилась.

Открыв глаза, он увидел в окне своё отражение. Едва заметные, полупрозрачные черты до сих пор были искажены злостью – она пропитала глаза и кожу, нанесла масляный отпечаток на каждую клеточку тела. На фоне текли разноцветными реками потоки, ручейки, реки силы, но это великолепное зрелище не могло успокоить Эйга; в его голове билась одна и та же мысль, одна деталь, которая не давала ему покоя, которая побуждала расколотить стекло, только чтобы избавиться от правды, которая нещадно колола ему глаза.

Крейг МакКинли всегда мог увидеть себя-прежнего, глядя в зеркала. Там, под слоями кожи и мышц, костей и сосудов, обычно таился, сжавшись в маленький комочек, Эйг, который страстно желал вырваться на свободу. Теперь же, с самого прибытия на Руду-122, он видел лишь человека.

И это сводило его с ума.

---