Сколько часов Эйг провёл, сидя на чуть влажной земле посреди поля цветов? Неизвестно. В конце концов белое солнце, наблюдавшее за погрузившимся в транс учёным, скрылось за горизонтом, уступив место здешнему спутнику, и бордовые бутоны стали казаться чёрными в его мертвенно-зеленоватых лучах. Мир вокруг погрузился в тишину, лишь в окнах храма мелькали с тихим шорохом плотные тени.

Гладя кончиками пальцев бархатистые лепестки, Эйг не мог не мечтать о большем. Сила, без которой он привык обходиться за все эти годы, парила рядом, совсем близко, чернильными пятнами растекаясь по потокам воздуха, но она скользила мимо, словно не замечая присутствия Эйга. Ему становилось невыносимо тесно в этой коже, мышцах, костях, и с каждым прошедшим мгновением дискомфорт всё возрастал. Первоначальная радость от находки сменилась раздражением, которое, медленно кипя, перерастало в жгучую злость. Он был уверен, что нужно лишь отыскать силу, а остальное произойдёт само. Цветные капли должны были омыть радостью каждую клеточку истосковавшегося по ним тела, избавив его от необходимости оставаться статичной, непослушной клеткой. А на деле…

На деле он чувствовал себя брошенным. Словно вернулся в родные края и увидел, что родители привечают незнакомца, а на него смотрят с полным равнодушием. Любимая девушка презрительно хмыкает в ответ на все признания, а друзья отворачиваются, не желая возвращаться к нему – устаревшему и ненужному. Эти переживания были слишком человеческими, и Эйг ненавидел себя за то, что поддаётся им, позволяет управлять своими мыслями и желаниями. Он-прежний не стал бы злиться, он наслаждался бы подаренным счастьем, пусть и неполным, и искал решение. Он-нынешний же хотел вырвать из земли каждый чёртов цветок, подаривший возможность видеть. Сжечь это поле, сравнять с землёй храм и забыть о глупой надежде, которой суждено было осуществиться лишь частично.

Смяв лепестки ближайшего цветка, Эйг вздрогнул, увидев, как дрогнули и растворились в сумрачном свете разноцветия царившей здесь силы. Умершее растение скрючилось у его ног памятником всему, чем Эйгу приходилось быть уже много – слишком много! – лет.

- Ненавижу! – прорычал он, вскакивая с земли. Словно испугавшись его хриплого голоса, цветы качнули бутонами и отшатнулись от него, превратив уснувшее поле в волнующееся озеро. – Лучше сдохнуть, чем и дальше терпеть всю эту дрянь!

Комок в горле мешал нормально дышать, а зрение обострилось, с раздражающей резкостью выделяя каждую деталь окружающего мира. Эйг хватал ртом воздух, чувствуя, как внутри поднимается волна чуждой, человеческой силы, и если она вырвется на волю – вернуться к себе будет невозможно. Но не это ли он должен был сделать уже давным-давно? Оставить глупые мечты и жить так, как получится, не думая о невозможном?

Эйг готов был сдаться. Плюнуть на всё и вернуться на станцию, став тем, кем его считали все окружающие – ворчливым, но талантливым Крейгом МакКинли. Ещё секунда – и…

И со стороны храма раздался скрип. Словно острым ногтем провели по стеклу, вырывая Эйга из приступа безумия. Он чувствовал себя только что проснувшимся, оставившим кошмарный сон на середине и вернувшимся в скучноватую, но безопасную реальность, и не мог отделаться от недоумения – что из этого происходило по-настоящему? Было ли настоящим хоть что-нибудь?

Открывшаяся ему картина была сюрреалистична и ничуть не подходила на роль доказательства истинности мира, в котором Эйг оказался. В нижней части храма раскрылись створки дверей, похожие на остроконечные бутоны инопланетных цветов. Из сердцевины этого соцветия по направлению к Эйгу двинулась целая процессия, вид которой поверг в шок видавшего многое учёного. Нечто подобное ему попадалось на записях о древних временах, когда человечество только зарождалось на далёкой планете-матери, чёрт бы её побрал.

Существа, толпой вышагивавшие по дороге, словно и не слышали о таком понятии, как цивилизация. Каждый их шаг сопровождался рокотом барабанов, который сначала был едва слышен, но с каждой секундой всё нарастал, отдаваясь толчками где-то в глубине тела Эйга. Одежды на этих… людях… были разорваны, и клочья развевались на ночном ветру. Зелёный свет делал их похожими на призраков из древних преданий, и сходства добавляли разнообразные черепа, которые существа держали в руках, вытянутых вперёд. Пустые глазницы черепов сияли неверным изумрудным светом, похожим на тот, что испускают при гниении кислые плоды зхаар. Планеты, на которых те росли, славились жутковатой атмосферой, которую были способны выдержать немногие люди. Эйгу это всегда казалось глупыми предрассудками. Пугаться процесса гниения? Такое было характерно лишь для человечества. Тупого, насквозь прогнившего человечества, боявшегося каждого шороха, каждого звука.

Злость вернулась, и Эйг прикусил щёку, болью напоминая себе о том, что не нужно распускаться. Только не перед этой толпой жалких существ, словно застрявших в детстве и теперь снова и снова игравших в игру, из которой давным-давно пора было вырасти.

Они остановились в нескольких метрах от замершего на дороге МакКинли. Толпа на удивление организованно расступилась, открывая путь невзрачному суховатому старичку, который тут же поспешно заковылял вперёд, путаясь в лохматом подоле своего истерзанного неведомой силой плаща. Вместо черепа он бережно нёс в руках камень, отдалённо похожий на кинжал – Эйг едва сумел разглядеть его в тусклом зелёном свете. Даже в этих довольно зловещих отблесках лицо старичка было беззащитным и растерянным; его будто только что вытащили из гостиной, где он сидел в окружении толпы любящих внучат, и силком засунули в тёмные одежды да всучили зачем-то грубый камень, нести который он явно побаивался.

Приблизившись к Эйгу на расстояние вытянутой руки, старичок вдруг рухнул на колени и возопил:

- Владыка! Нам говорили, что ты придёшь – и это случилось! Прими же смиренных слуг своих и окропи нашей кровью алтарь в знак своей милости.

И воцарилась тишина. Эйг мог лишь недоумённо осматривать замерших перед ним людей, а те явно боялись открыть рот, чтобы не рассердить так называемого «владыку». Наконец, откашлявшись и проглотив рвущийся из груди смех, Эйг покачал головой.

- Понятия не имею, о чём вы…

Его прервал оглушительный вопль, донёсшийся от ворот. Из-за толпы Эйг не видел, что там происходит, но был отчасти благодарен кричавшему. Тот явно чем-то был недоволен, и в этом Эйг оказался с ним полностью солидарен. Недовольство и недоумение – не лучшее сочетание, особенно когда все вокруг смотрят на тебя с идиотским благоговением на бледных лицах.

Вопли тем временем приближались.

- Одумайтесь! Одумайтесь, пока кара не пала на ваши пустые головы! Избавьтесь от пелены лжи и прозрейте, глупцы!

Переведя взгляд на коленопреклонённого старичка, Эйг даже вздрогнул от неожиданности. Милые черты морщинистого лица заострились, и теперь мало кто рискнул бы назвать его растерянным или беззащитным – скорее тот походил на грозного воина в отставке.

Эйн каждой своей клеточкой чувствовал, насколько происходящее важно для всех собравшихся, но не мог избавиться от ощущения, что перед ним разыгрывается какой-то безумный фарс, последнее выступление артистов погорелого театра. Слишком всё это было постановочно, слишком сильно отличалось от Университета и от планет, на которых Эйгу довелось побывать. Словно эти люди не знали о цивилизации, а цивилизация предпочла забыть о них. Безумные неандертальцы, неизвестно как вклинившиеся в самый центр человеческой галактики.

Несмотря на скептицизм Эйга, постановка шла своим чередом. Вот и новое действующее лицо наконец явило свой лик – обрюзгший и пухлый, с заплывшими поросячьими глазками и дряблым телом, прикрытым потёртой рясой. Если бы Эйга попросили изобразить облик человечества – он вложил бы в это всё своё презрение и обрисовал бы нечто подобное.

Забыв о покорности, первый старичок вскочил на ноги и повернулся к оппоненту. Его тусклые глаза зажглись, опаляя пухляка праведной яростью.

- Зэй говорила о его появлении. Зэй настаивала на уважении и покорности!

- Зэй не могла говорить о нём. Посмотрите на него, заблудшие! Это простой учёный, который явно насмехается над всеми вами.

- Он волен вести себя как угодно. За ним – сила Зэй!

- За ним только твоя глупость и упорство, самодовольный болван. Захотел выслужиться? Так не стоило тащить за собой этих легковерцев! Теперь вас ждёт – смерть!

- Смерть найдёт тебя, Золко. Ты не видишь знамений из-за своего живота. Мне жаль тебя! Жаль всех, кто доверился тебе!

Лишний вес и правда явно не был козырем в рукаве Золко. С каждым словом он пыхтел всё громче, и крупные капли пота скапливались на лбу и над его верхней губой – некоторые, набухнув, скатывались вниз, и толстяк каждый раз слизывал их, заставляя Эйга содрогаться от отвращения. Пусть сухопарый старичок и нёс непонятную ересь, вставать на сторону Золко Эйг не собирался. Ни за что в жизни.

Тот как раз собирался парировать очередной выпад противника, когда Эйг решил вмешаться.

- Вы говорите о Зэй, - лениво произнёс он, скрестив руки на груди. При звуке его голоса взгляды всех присутствующих обратились на мужчину. – Демократия здесь явно не в ходу… Так пусть эта Зэй вас и рассудит.

Старичок с благоговением поклонился Эйгу.

- Ваша мудрость – это ещё одно доказательство вашей святости, владыка, - пролепетал он робко. Сложно было поверить в то, что это милое создание минуту назад обрушивало на голову несогласного гром и молнии.

- Дело говоришь, несчастный, - недовольно согласился Золко. – Этот старый хрен получит своё. Зэй раздерёт тебя на части за такой промах, Теренаг.

- Если Великая сочтёт это необходимым – я с радостью пролью кровь на её алтарь, - с достоинством ответил Теренаг. – Её свет сияет во мне.

- Её свет сияет, - хором подхватила до этого молчавшая толпа.

И Эйг мог поклясться, что в этот момент зеленоватые лучи, вырывавшиеся из глазниц черепов, стали чуточку ярче.

---