Канада, Тофино, ноябрь 1928 года.
– Шарлотта, у тебя будет ребенок, – диагноз доктора прозвучал для нее словно гром среди ясного неба.
Ребенок… ребенок… ребенок… эхом повторяло сознание, ее словно накрыл целый вихрь чувств и эмоций. Первой реакцией была робкая радость, ведь ребенок - это новая жизнь, это искупление за ее грехи и за грехи Эдварда.
Тут же представился маленький смешной карапуз с бронзовыми, как у Эдварда, кудрями. Или это будет девочка? Красивая, рыжеволосая, непременно похожая на своего отца. Да неважно, кто будет, главное, что это ЕГО ребенок. Им не суждено быть вместе, он ушел, но оставил ей частичку себя, и эта частичка уже растет в ней, заполняя образовавшуюся зияющую пустоту, возвращая смысл жизни. Что может быть лучше, чем ребенок от любимого?
И тут же робкие ростки надежды сменились тревогой. Что же с ней будет? Ведь нагулянный вне брака ребенок – это несмываемое пятно позора на репутации семьи, отец, конечно, не выгонит ее, но будет очень расстроен. Она его предала, не оправдала ожидания. И ни о какой свадьбе теперь не может быть и речи, и это к лучшему, она не сможет притворяться перед мужем, да и мистер Бернс достойный мужчина, и заслуживает лучшего, невинной, преданной жены, вовсе не такой грешницы, как она.
– Шарлотта, ты меня слышишь? – голос доктора отвлек ее от невеселых размышлений, – тебе предстоит принять важное решение. Твой ребенок, он не человек. Он наполовину вампир, или сплит. Твоя беременность будет протекать стремительно, и очень тяжело.
Не человек? Действительно, как же она об этом не подумала! Если Эдвард не человек, то и его ребенок не будет человеком. И снова ужас сковал разум, а что, если ребенок будет монстром? Убивать, пить кровь? Нет, не может быть, изначально дитя невинно, все зависит от воспитания, она сможет, она просто обязана привить ребенку нужные качества. Только самой ей не справиться.
– Вы… – она с робкой надеждой заглянула в золотистые глаза доктора, – вы поможете мне?
Но то, что она там увидела, не прибавило уверенности. Во взгляде доктора явно чувствовались тревога и сожаление, заставляя ее напрячься в ожидании ответа. Неужели она ошиблась, и он презирает ее за распутство, неужели бросит на произвол судьбы?
– Конечно, ты можешь на меня рассчитывать, – доктор мягко сжал ее руку, – но я буду с тобой предельно откровенным. Видишь ли, дети от вампиров убивают своих матерей, они как бы полностью высасывают жизненные силы. Боюсь, тебе придется заплатить за этого ребенка своей жизнью.
От этих слов действительно стало страшно. Осторожно вытянув свою ладонь из прохладной руки доктора, в отчаянии прижала ее к груди. Она умрет? Так и не вкусив радостей материнства, не познав, как ее малыш делает первые робкие шажки, не услышав его первый наивный лепет? Слишком высока была цена за те несколько месяцев призрачного счастья, которые ей выпали.
– Мы можем попробовать избавиться от этого ребенка, – осторожно заметил доктор, ей не удалось скрыть свое замешательство, – но я не могу гарантировать твою безопасность, плацента плода очень плотная, ее можно прогрызть только зубами вампира.
Да что он такое говорит? Убить еще не рожденное дите? Она не позволит это сделать!
– Нет, – отчаянно вскрикнула она, – никогда!
– Есть еще один выход, – терпеливо продолжал доктор, – я могу сразу после родов обратить тебя. Но ты будешь новорожденным вампиром, а они находятся во власти своих кровожадных инстинктов. Твое нахождение рядом с ребенком будет представлять для него опасность, так что до того времени, пока ты не научишься себя контролировать, тебе придется держаться от него подальше.
Стать вампиром? Как Эдвард? Нет, она не сможет, она не имеет права на существование, ведь из-за нее и так уже столько людей погибло. Она не сможет убивать, не сможет забирать чужие жизни ради своего пропитания.
– Видишь ли, именно я обратил Эдварда, – красивое лицо доктора исказилось гримасой скорби, было видно, что воспоминания для него не из приятных. – Это было в Чикаго, в 1918 году, во время эпидемии испанки. Его мать, умирая, просила меня позаботиться о сыне. Она смотрела на меня так, как будто знала, что я могу что-то сделать. И я не смог отказать, я столько времени был один, и надеялся, что Эдвард станет мне сыном. Но я ошибся. Он в штыки принял свою новую сущность. Сам я не пью человеческую кровь, полностью заменяя потребность в ней кровью животных. Какое-то время и он боролся, пытался придерживаться вегетарианской диеты, но потом, к сожалению, сорвался и пустился во все тяжкие. Я не могу его винить, жажда вампира очень сильна, и ей трудно противостоять. Но я готов принять Эдварда обратно, если он откажется от человеческой крови. Два дня назад я ждал его, но он не пожелал со мной разговаривать. Я так понимаю, он был под впечатлением беседы с тобой. Вы поссорились?
– Он признался, кто он, – тихо прошептала Шарлотта, – а я не смогла это принять, и прогнала его.
– Эдвард вернется? – осторожно спросил доктор.
С трудом сдерживая слезы, она отчаянно замотала головой. Хоть она уже и смирилось с тем, что больше его не увидит, но одно дело знать, а совсем другое – признать вслух.
– Знаешь, это и к лучшему, – успокоил ее доктор, – сплиты очень аппетитны для вампиров, а Эдвард молод и не сдержан, и может представлять опасность для ребенка.
И тут же в памяти всплыла рассказанная Эдвардом легенда, как богиня Гея прятала своего новорожденного сына от мужа, злого бога Кроноса, пожирающего младенцев. Может быть, возлюбленный рассказывал ей эту историю не просто так? Неужели и ей придется скрыть ребенка, чтобы спасти от кровожадного отца?
– В любом случае, тебе необходимо уехать из этого городка, – продолжал доктор. – Я слишком долго живу здесь, и как раз собирался переезжать. Предлагаю тебе поехать со мной. А для твоего отца, да и для Эдварда тоже, будет лучше, если они посчитают тебя умершей. Мы инсценируем твое самоубийство. Я думаю, что прыжок со скалы – наилучший вариант, это объяснит отсутствие тела.
Да, доктор прав, так будет лучше для всех. Отец не узнает о ее позоре, поскорбит и со временем забудет о ней. Может быть, даже женится и обретет счастье в новой семье. А Эдвард… ему действительно лучше не знать о ребенке.
– Я дам тебе время подумать над моим предложением, – деликатно заметил доктор, – я зайду завтра, и если ты согласишься, мы уточним детали.
Она снова машинально кивнула, и даже не заметила, как доктор бесшумно покинул комнату. Ребенок. Этот ребенок станет ее спасением, искуплением всех ее грехов. И грехов Эдварда. Она умрет сама, умрет в муках, но оставит после себя живое существо, пусть не совсем человека, но ведь тоже божье создание, и доктор Каллен позаботится о ее малыше.
Блуждающий взгляд скользнул по руке, и остановился на кольце. Единственная вещь, оставшаяся ей от возлюбленного. Но она не имеет права оставлять его себе, нужно вернуть кольцо законному владельцу. С трудом стянув кольцо с отекшего пальца, крепко сжала его в ладошке, и в последний раз прижала к губам, прокручивая в голове момент, когда Эдвард подарил его. Как же она была счастлива тогда, а сейчас… Она ведь сама оттолкнула Эдварда, он ведь признался, открылся ей, а она причинила ему боль своим отвращением. А он так надеялся, что она поймет его и простит, что их любовь сможет преодолеть любые преграды. Она сама во всем виновата, она собственными руками задавила свое счастье. Но она искупит свою вину.
Быстро черкнув на клочке бумаги «прости», она завернула в него кольцо и спрятала в ящик под зеркалом. Если Эдвард вернется, ее уже здесь не будет, но он сможет найти прощальную записку и кольцо.
Решение было принято, пути назад не было. И она надеялась, что когда-нибудь, когда он узнает правду, то простит ее за этот обман.

И все-таки он вернулся. Хоть и обещал себе, что оставит ее в покое, даст возможность жить нормальной, человеческой жизнью, больше не будет причинять ей боли. Но не смог сдержать своего обещания. Вернулся, потому что не мыслил уже себя без нее, слишком прочной оказалась та незримая ниточка, связавшая воедино их судьбы. Вернулся, потому что не мог допустить даже мысли, что она будет принадлежать другому, и этот другой будет владеть ее телом. И ее душой.
Их встреча была случайной. После бегства от своего создателя и почти десятилетия кочевной жизни он впервые наткнулся на запах Карлайла в Канаде, и решил узнать, как поживает человеколюбивый доктор Каллен. А для того, чтобы спокойно разгуливать по пусть и небольшому, но городку, ему необходимо было хорошо подкрепиться. Он обычно не злоупотреблял убийствами, и находил себе жертву лишь в том случае, когда его уже съедала жажда. И умерщвление сразу двоих охотников было для него делом далеко не обычным, но так требовали обстоятельства.
И когда он впервые увидел ее, то был абсолютно сыт. Вроде ничего особенного, стройная рыжеволосая девушка, каких много, но она поразила его в самое, казалось бы, давно уже мертвое сердце. И вовсе не жажда крови двигала им, когда он не сводил с нее голодных глаз. Хотя надо отметить, что запах у нее был очень и очень притягательный.
Узнать, кто она, не составило труда, и этой же ночью он забрался в окно ее комнаты. Конкретных планов у него не было, ему просто хотелось посмотреть, как она спит, снова вдохнуть ее запах. И надо же было такому случиться, девушка вдруг начала раздеваться перед зеркалом, совершенно не подозревая, что находится под пристальным вниманием хищника. И конечно, он не смог сдержать свое мужское желание, и овладел ей. Но все-таки смог справится со зверем внутри себя, оставил девушку в живых.
И возвращался к ней вновь и вновь. И убивал много и без разбору, лишь бы только не причинить вреда ей. Из послушной игрушки она постепенно превращалась для него в нечто большее, он не мыслил уже без нее своего существования.
Ее невинность, ее робость, ее хрупкая женственность сводили с ума. Именно он разбудил в этом невинном ребенке дремлющую женщину. И женщину страстную, любящую, готовую на все ради него. И так было приятно наблюдать за этим процессом. Рядом с ней он забывал свою новую ненавистную сущность, снова чувствовал себя человеком. И даже позволил себе мечтать, что если бы тогда, десять лет назад, остался жив, то не мог бы желать себе другой женщины, кроме Шарлотты.
И больше всего ему в новой ипостаси не хватало сна, возможности забыться, дать отдохнуть разуму. Люди не умеют ценить сон, это самое настоящее счастье. И он бы отдал все, чтобы каждым утром, пробуждаясь, ощущать в своих объятиях ее, заспанную, со спутанными волосами, но от этого не менее милую и желанную.
И было так приятно знать, что его ждут, что всегда будут рады, не будет никаких упреков и вопросов. Он упивался своим неожиданным счастьем, ее покорностью и покладистостью, хотя прекрасно осознавал, что все закончится, стоит только раскрыться страшной правде.
И снова Карлайл, именно его вмешательство разрушило шаткую идиллию. Почему он считает возможным по-прежнему совать нос в его жизнь? Вернее, в не-жизнь, на которую его, Эдварда, обрек?
Ее тихое «уходи» ударило наотмашь, и все его робкие надежды разбились вдребезги. И о чем он только думал, на что надеялся, она никогда не примет его сущность, он, конечно, может взять ее силой, но разве теперь, когда он познал ошеломительные глубины настоящей, бескорыстной любви женщины, его удовлетворят какие-то крохотные подачки? Разве нужно ему ее тело, если в ее глазах будет страх, если оно больше не будет отвечать на его ласки?
Он не знал, не решил, что с ней сделает. Все-таки убьет, насладится ее кровью? Нет, он не сможет, слишком много она значит для него, она единственная в целом мире. Заберет с собой? Если оставит ее человеком, то это будет проблематично, придется постоянно сдерживаться в ее присутствии. Обратит ее? Он уже думал над этим вариантом, сделать ее равной себе. Но может ли он желать ей такого существования, от которого сам бежал, словно от огня? Да и если она станет хладной, если ее мягкая кожа превратится в бездушный мрамор, будет ли она вызывать в нем такой интерес?

Но его ждал неприятный сюрприз. Шарлотты не было в комнате, и ее запах почти не ощущался, как будто она отсутствовала уже значительный промежуток времени. Плохое предчувствие охватило его, когда он понял, что в комнате очень слабо, но чувствуется запах Карлайла. Что он тут делал? Может, Шарлотта заболела и отец вызвал для нее доктора?
Чисто машинально он выдвинул ящик под зеркалом, и острый глаз тут же выхватил смятый обрывок бумаги. Он медленно дотронулся до него пальцами, прощупал, и сразу понял, что там, внутри. Кольцо. Дрожащими от волнения руками он развернул бумажку. Это действительно было то самое кольцо, с его инициалами. Почему она оставила кольцо? Не хочет его больше видеть? Скудная надпись «прости» на обрывке бумаги окончательно выбила его из колеи. Она просит его прощения? За что? Это он должен ползать перед ней на коленях, вымаливая прощение. Но это уже ничего не изменит, все кончено.
Он сунул кольцо в карман, и еще раз окинул взглядом комнату, где каждый уголок напоминал о ней и о тех счастливых моментах, которые она ему тут подарила. Где же она?

Штормовой ветер сбивал с ног, но он не обращал на него внимания. Он стоял на краю обрыва, подставляя лицо разбушевавшейся стихии. Правда оказалась страшной. После его признаний Шарлотта покончила с собой, бросившись с обрыва в океан. Именно на этом месте. И хоть он не слышал здесь ее запаха, но в этом не было ничего подозрительного, ведь последние две недели шли непрекращающиеся дожди, буквально погребая небольшой городок под слоем воды. А вода, как известно, смывает все следы.
Ее больше нет. Она больше никогда не обовьет его шею своими теплыми ладошками, не прижмется доверчиво к его груди, не ответит на его жаркие поцелуи. Он больше никогда не увидит радостный огонек в ее глазах, не услышит ее тихий серебристый смех.
Звериный рык сотряс окрестности, заглушая грохот волн, эхом отдаваясь в прибрежных скалах. Боль. Тяжелая, страшная, рвущая грудную клетку. Но он не может испытывать боли, это фантом, оставшийся на память после прошлой жизни, это как обманчивое ощущение ампутированной конечности. Он не человек. И человеческие чувства не имеют власти над его разумом. Он бездушный холодный камень. Он больше не позволит себе такую роскошь, как любовь, он будет один, он не будет ни к кому привязываться, никого так близко к себе подпускать. Он монстр, он беспощадный зверь, и больше никогда не позволит себе стирать нерушимую грань между хищником и его жертвой.
А Карлайл от него никуда не денется. Рано или поздно их пути пересекутся, и тогда его врагу придется заплатить не только за его обращение, но и за смерть возлюбленной. Он будет мстить, он пока не знал, как, но у него впереди целая вечность, чтобы продумать свою месть до мельчайших подробностей.

Аляска, Кордова, январь 1929 года.
Боль. Она может быть разной, ноющей, пульсирующей, давящей, жгущей, пронзающей множеством иголок, рвущей на части. Странно, но каждый участок, каждая клеточка тела воспринимает боль по-своему, посылая полные тревоги сигналы в мозг. За последнее пару месяцев Шарлотта сроднилась с ней, познала множество ее граней. Казалось бы, что пора уже и привыкнуть, смириться, но к боли привыкнуть невозможно. Все ее тело было словно огромный комок боли, крушащей, ломающей на куски. Ребенок разрывал ее изнутри, ему уже мало было пространства в ее утробе, он рвался на волю, разрушая при этом организм своей матери. И чем ближе к развязке, тем невыносимей становилась боль.
– Шарлотта, – окликнул ее Карлайл, – я еще раз тебя спрашиваю, ты не передумала?
Карлайл все это время был рядом, заботился о ней, всеми силами старался облегчить ее страдания. Лучшей кандидатуры, кому она могла бы доверить своего ребенка, она и представить не могла. Но хочет ли она стать вампиром, как доктор? Нет, она слаба, у нее не хватит выдержки, как у Карлайла, постоянно бороться с жаждой, а убивать людей она не сможет. А вдруг все-таки не выдержит, сорвется? Она себе потом не простит. Нет, лучше умереть.
– Карлайл, – пересохшие губы не слушались ее, голос надламывался, слова застревали в горле, но ей просто необходимо было сказать это, – пообещай мне, что когда-нибудь, когда ребенок уже вырастит… ты все расскажешь Эдварду.
– Не волнуйся, ребенок будет знать правду о своих родителях, – она почувствовала прохладное успокаивающее пожатие на своем горящем запястье, – а со временем и Эдвард узнает. Я уверен, он полюбит ребенка.
Очередной толчок внутри отозвался подозрительным хрустом. Что на этот раз? Тазовые кости? За первым ударом тут же последовал второй, третий, четвертый, а дальше она сбилась со счета, сознание помутилось от новой волны нестерпимой боли. Ребенок с каждым разом рвался на волю все активнее, приближая ее конец.
Боль. Страх. Ей осталось совсем мало, что ждет ее там, за гранью? Но она готова была пойти до конца, гореть в аду, если так будет надо, лишь бы ее ребенок родился сильным и здоровым.
– Пора, – сквозь прикрытые веки она видела, как доктор склонился над ее животом со скальпелем, и тут же почувствовала, как он делает быстрый надрез.
Пальцы вцепились в простыни, она из последних сил зажмурила глаза. Как же она устала... еще немножко, нужно потерпеть, и будет освобождение… еще чуть-чуть…
– У тебя дочь, – услышала она словно сквозь пелену далекий голос Карлайла, – как бы ты хотела ее назвать?
Потребовалось неимоверного усилия воли, чтобы осмыслить услышанное. Девочка. Она родила девочку. Втайне, как и любая порядочная девушка, она всегда мечтала о семье, о любящем муже, и о прекрасных детках. И даже придумывала им имена. И хотела назвать дочку Эсмеральдой.
Ей надо собраться с силами и открыть глаза. Она должна увидеть ребенка. ЕГО ребенка. Девочка. Она обязательно будет счастливой, ведь именно ради этого она и отдает свою жизнь.
Маленький окровавленный комочек на руках у Карлайла извивался, разрываясь требовательным криком. Превозмогая боль, она протянула руки к своему ребенку, и Карлайл положил девочку ей на грудь, продолжая придерживать ее, ведь сама Шарлотта была уже не в состоянии.
Девочка еще немного побарахталась, и затихла в ослабевающих объятиях матери, маленькие карие глазенки смотрели с интересом и надеждой, словно чего-то ждали. Ребенок смешно потянул носиком, и тут же требовательно задвигал пухлыми губками, требуя пищи. Какая же она красавица, короткие рыженькие волосики обрамляли бледное личико с ровненьким, как и у отца, носиком. Дочка действительно была похожа на Эдварда, сходство сразу бросалось в глаза. Как бы она хотела, чтобы Эдвард сейчас был рядом, и разделил бы вместе с ней это последнее счастливое мгновение.
И тут же Шарлотта ощутила новый прилив боли, дочь укусила ее за сосок, и стала жадно, взахлеб глотать материнское молоко вперемешку с кровью, сопя и причмокивая от удовольствия.
Но боль была уже далекой, где-то за гранью сознания, всего лишь слабое напоминание о пережитых мучениях. На душе стало легко и спокойно, грудь сделала последний глубокий вздох, до отказа заполняя легкие уже не нужным воздухом, посветлели словно затянутые мутной пеленой глаза. И на потрескавшихся губах заиграла блаженная улыбка, ясно освещая изнеможенное страданиями лицо, разглаживая прорезавшиеся раньше срока скорбные морщинки.
– Доченька, – успела прошептать Шарлотта, прежде чем навсегда погрузиться в небытие, – Эсме…