Часть 1


Дэрил с трудом открывает глаза, прогоняя остатки темного и тяжелого сна. Взгляд тут же упирается в идеально белый потолок – ни единой трещинки. Дэрил секунды три тупо пялится в эту белоснежную пропасть чистой до скрипа поверхности, забыв, кажется, где он вообще, моргая часто из-за всё ещё сковывающего глаза сна, но вспоминает:

Он, мать его, дома.

Он в Александрии.

Он трет глаза, силясь избавиться от томной вязкой усталости, забившейся в самые кости, и, внезапно резко подорвавшись, пытается настроить ориентиры. Сбившиеся координаты.

Дом. Александрия.

(Почему опять нет сигарет, черт.)

И сладким, приторным, с комьями липкого сахара словом по обожженным нервам:

Безопасность.

Дэрил морщится, натягивает жилетку и, стараясь не шуметь, покидает коттедж. Бредет по сонным улицам Александрии. Рассвет, целовавший сухой александрийский асфальт, сейчас сменился ласковым солнцем – потягиваясь, просыпался новый день. Кое-где уже шуровали особо ретивые домохозяйки, где-то шумела газонокосилка.

Газонокосилка, блядь.

Дэрил раздраженно трет лоб, словно пытаясь выцарапать из трещащей по швам головы этот назойливый звук. Газонокосилка в этом гнилом мире кажется каким-то железным монстром. Страшнее ходячих.

У Дэрила в голове – неторопливые едкие мысли, норовящие впитаться в язвы, покрывающие изнанку. Каждая – горечь. Каждая – обыденное отчаяние, ослепляющее своей повседневностью. Он идет в сторону склада – дым сейчас желаннее и нужнее, чем этот чистейший, выедающий легкие воздух пасторальной Александрии.

Он сам себя ненавидит.

(Слишком много спеси, оставь это, не нужен, уходи, господи, блядь, когда уже всё закончится.)

Мысли – перемалываемый поток беспрецедентного в его жизни пиздеца.

А вот и склад. Оливия – мягкая и румяная, словно сдобная булка, - несколько брезгливо улыбается и вежливо желает доброго утра. Дэрил хмыкает ей в ответ, пряча взгляд между стройными железными полками со снедью. Он не любит разговаривать с мягкими и румяными – ему всё мерещится под слоем сахарной пудры смрадная гниль.

Он хватает с полки две пачки сигарет и уже было собирается показать их Оливии, но тут током словно шибануло:

Она.

Новый кардиган – голубые узоры плывут по белой (идеально) ткани. Строгие брюки, плотно облегающие бедра. Аккуратные ботинки, явно не предназначенные для спринтерского забега по воняющему гнилью лесу. И улыбка-трещина – разлом. Разлом, который щерится неперевариваемой фальшью.

Её Дэрил не мог видеть. Она каждым своим словом словно била под дых – она лгала, и он изверялся в собственном прошлом. Прошлом, которое они вместе выстрадали.

- Кстати, тот рецепт – просто чудо! Кэрол, ты моя спасительница, что бы я без тебя делала!

Он появляется как раз в тот момент, когда кончик этой возбужденной тирады покидает пухлые губы Оливии – она замирает, с некоторым боголепием глядя на Кэрол, улыбающейся ей своей улыбкой-трещиной. Они одновременно поворачиваются к нему – он видит, как улыбка Кэрол медленно слезает с её лица, как облупившаяся краска, и вместо этого мелькает былая теплота и ласка.

Едва заметная, поглаживающая, обезоруживающая.

- Доброе утро, Дэрил, - едва прищурившись, говорит она.

- Доброе, - отвечает Дэрил, глотая её приветствие, словно горькую пилюлю.

Он показывает Оливии зажатые в ладони сигареты и спешно покидает склад.

Он чувствует, как два года их изодранного в лохмотья прошлого медленно перевариваются Александрией, и ему хочется взвыть, распахнуть ловушку ребер и вырвать к херам из нутра то, что болит.

Дрожащими руками он срывает тихо шелестящую обертку. Едва дрожащими руками вытаскивает сигарету. Совершенно спокойно подкуривается и выдыхает дым в подернутый запахом мертвечины воздух.

Закрутились жернова нового дня.

Часть 2

Дым неторопливо плыл по залитой солнечным светом террасе – Дэрил сидел, прислонившись к стене (идеально белой) и курил. Мысли царапали череп изнутри острыми коготками, и Дэрил, нахмурившись и слегка опустив голову, вертел в руке нож Бет. Проводил по лезвию большим пальцем, наблюдая, как играют солнечные блики на зеркальной поверхности ножа. Слегка надавливал, чувствуя отзвук колющей боли на подушечке пальца.

Мысли – круги по воде, рожденные большим и хлестким брошенным камнем.

Он услышал шаги. Обернувшись, затянулся покрепче – по вылизанной до блеска улочке шли, касаясь друг друга рукавами, Рик и Кэрол. Кэрол всё улыбалась, пристально разглядывая окрестности, а Рик, по привычке положив руку на кобуру, что-то тихо ей втолковывал.

Если бы Дэрил не видел, как Граймс старший выдрал глотку Джо, и как Кэрол разносила головы ходячих на два счета, он бы подумал, что по улице движутся не двое убийц, а просто чертов теплоход счастливой семейной жизни.

Кольнуло.

Пробежалось по коже, искрясь.

Последняя затяжка, а затем судорожный выдох-вдох – поднялся слишком резко, отчего закружилась голова. Он схватился за спинку плетеного кресла, стараясь унять шум в голове.

- Дэрил, всё в порядке?

Он медленно скользнул взглядом по её фигуре снизу вверх – от идеально чистых ботинок до сияющих глаз.

Споткнулся на выражении её лица – тревога, подернутая вежливым спокойствием.

Затошнило.

- Нормально, - прохрипел он.

Он уже было шагнул в сторону крыльца, но цепкая рука Кэрол остановила его – осторожно, но ощутимо сильно сжала его предплечье:

- Не хочешь позавтракать? Мы все собираемся.

Хрипящее «нет» уже хотело сорваться с языка, но он вдруг нашел на донышке её зрачков отчаянную, блеснувшую надежду.

(Останься, пожалуйста. Ради меня.)

Он, не отнимая руку, кивнул.

Кэрол на секунду стала прежней – улыбнулась широко и до боли искренне.

Рик, стоявший в стороне, подошел к ним и слегка подтолкнул их ко входу в дом.

Дэрилу всё мерещилось в его острожной, блеклой полуулыбке какое-то безумие. Но он устал анализировать, устал перемалывать этот пиздец, поэтому, пропустив вперед Кэрол и Рика, просто вошел следом.

Дом был тих. Джудит, что странно, ещё не проснулась. Как и Карл – валялся, наверное, на своей новой кровати, блаженно улыбаясь спокойному сну. На кухне хозяйничала Мэгги – что-то скворчало на плите и оглушительно уютно пахло кофе. Она, обернувшись, приветливо улыбнулась – и Дэрилу в её улыбке померещился оскал мертвеца. Он дернулся, а Мэгги всё улыбалась – широко, во все тридцать два. Хотелось прикрыть глаза рукой.

- Больше никого нет? – её звонкий голосок резанул эту залитую солнцем тишину.

Дэрил, положив руку на кожаный чехол, в котором покоился нож Бет, сосредоточенно рассматривал собственные пыльные ботинки, и ему хотелось выдохнуть ей в лицо ответ:

«Нет, Мэгги, это всё, что осталось».

- Позавтракаем вчетвером, - улыбнувшись, ответила Кэрол, поймав беглый взгляд Дэрила своим тревожным.

Скворчащее нечто оказалось омлетом с помидорами. Мэгги резво разлила по кружкам горячий кофе. Тишина, воцарившаяся за столом, нарушалась лишь стуком вилок.

- Думаю, надо прочесать окрестности, - прочистив горло, сказал Рик, покончив с омлетом.

Кэрол, крутящая в руках кружку с кофе, задумчиво кивнула.

- Вы всё ещё думаете, что есть какая-то опасность? – нервно спросила Мэгги, бегая взглядом от лица Рика к лицу Кэрол. – Мне кажется, что не стоит переживать.

Рик, сосредоточенно переваривая какую-то мысль, вдруг посмотрел на Дэрила, обводившего окружность края кружки пальцем. Прищурившись, словно копнул изнанку – заглянул глубоко, совершенно по-коповски.

- Ты со мной? – спросил он после тридцатисекундной паузы.

- Да.

Хоть в чем-то Дэрил был уверен всегда.

Часть 3

За стенами почему-то даже дышалось легче. Дэрил поежился от мурашек, разлившихся по спине от уже подзабытого чувства опасности. Тревоги.

Жизни.

Листва деревьев нестройно шумела, ласкаемая слабым ветром, прелая земля мягко проседала под ботинками, и тишина, глядящая на Дэрила из-за каждого дерева, возвращала к жизни.

Никаких домохозяек.

Никаких газонокосилок.

И Рик, надевший свою привычную одежду, не резал глаза видом своей полицейской формы. Он тихо шел рядом, осматриваясь по сторонам. Окрестил их неловкую тишину «прогулкой» для остальных. Но Дэрил видел, чувствовал, как Рику глотку щекочут слова – ненужные Дэрилу, но нужные Рику. Необходимые, но вызывающие желание заткнуть уши. Резкие, словно скрип царапины, оставленной гвоздем на стекле.

(Признать проблему – полбеды решить, да, Дэрил?)

Рик, потеряв взгляд между стройных деревьев, глухо прокашлялся, выдыхая последний раз перед сакральной фразой:

- Нам надо поговорить.

- Да уж не дурак – понял, - хмыкнул Дэрил, едва сдержав порыв задать дебильный встречный вопрос «о чем?».

Рик, всё так же избегая зрительного контакта, чуть усмехнулся. Рваные солнечные пятна, блуждающие по его лицу, заставляли щуриться. Он вдруг передернул плечами, словно от пробравшего до костей озноба. Они молчали ещё шагов двадцать. Наконец Рик спросил:

- Почему тебе здесь не нравится, Дэрил?

У Дэрила почему-то возникло желание рассмеяться Рику в лицо. Он вдруг показался таким наивным, таким простым, таким до чертиков нелепым в своем желании разобраться во всем и всем помочь, что истеричный, лающий смех сдавил гортань спазмом. Рик – миротворец. Рик – дипломат.

Рик, мать его, добропорядочный и спокойный.

Но желание прошло, когда Рик вдруг замер на месте, вынуждая Дэрила остановиться. Рик легонько постукивал указательным пальцем по кобуре своего кольта, чуть склонив голову и глядя исподлобья на мнущегося на месте Дэрила.

Дэрилу вдруг стало неуютно.

- Фальшь, - прохрипел он, цепляясь взглядом за пристальный взгляд Рика. – Они сами себя наебывают, и ты это знаешь.

Рик нахмурился, опустил голову и кивнул, глядя себе под ноги. Затем резко вскинул взгляд и, прищурившись, ответил:

- Я знаю.

- И чего ты от меня хочешь? – спросил Дэрил, поправляя арбалет на плече. – Чтобы я бегал там, как клоун, и делал вид, что за стеной, блядь, единороги пасутся?

- Дэрил…

- Чё мне делать, Рик? Пойти работать на склад - пересчитывать там зубные щетки? Или, может, обрядиться в полицейскую форму вместе с тобой, а? Зачем я нужен?

- Дэрил, послушай меня, - Рик инстинктивно протянул руку вперед, стараясь успокоить Дэрила.

Но Дэрила несло. У него в горле рокотала накопленная за всё это время желчь, ему жизненно необходимо было сейчас её выплеснуть.

Потому что пустой – неуязвимый.

(Что ещё есть, кроме неё, а?)

- Два года, Рик. Два ебаных года мы таскались, теряя и друзей, и… Многое пережили вместе. Многое. Даже слишком. А теперь?... Ты, блядь, видел, как они улыбаются? – Дэрила трясло, но успокоиться он был не в силах. – А я… А зачем я теперь нужен-то? Всё прилизано, чисто, аккуратно – мне можно и на покой, да? Чего ты от меня хочешь? Обрядить меня в передник и к плите поставить? Я… Блядь. Господи. Да пошли вы все на хер.

И Дэрил, выплюнув последнюю фразу под ноги Рику, быстро скрылся из виду. Ушел, оставив Рика посреди залитого солнцем леса.

(Ты себя со стороны не видишь.)

Шум цикад перебирал струны нервов Рика.

Часть 4

Дэрила душили слёзы.

Он шел, отмахиваясь от лезущих в лицо ветвей деревьев, пока, наконец, не вышел на небольшую полянку. Сел у раскидистого старого дерева, облокотившись на его прогретый солнцем ствол. Голова гудела, словно встревоженный улей. Мысли жалили. Отравляли. Сменяли друг друга в этом калейдоскопе отчаяния и расползшихся по швам надежд.

Душно. Пропитавшаяся потом рубашка льнула к телу, облегая его плотной и влажной тканью. Хотелось сорвать её к чертям.

И слёзы, стоящие в горле, сейчас Дэрилу совсем не нужны – он силится подавить этот ком, глядя, нахмурившись, в пропасть бескрайнего неба, изрезанную кромкой лесной кроны.

Тихо. Не голосят домохозяйки, не смеются дети. Нет ничего, кроме дыхания теплого ветра и душащей тоски.

Дэрил, подтянув к груди колено одной ноги, вытягивает другую и достает из кармана пачку сигарет. Смятая – половина переломалась. Дэрил дует на фильтр, громко втягивает воздух носом, заталкивая поглубже в нутро непрожеванный ком оставшейся горечи, и подкуривается. Табачный дым ласкает легкие своей ядовитой рукой.

И если ему сейчас бежать – он бы растерялся и не сказал, куда.

У него сбиты ориентиры – Рик Граймс, бывший для него столпом всего покатившегося к херам мира, вдруг быть им перестал. Два года совместными силами перемалываемого пиздеца испарились – канули в лету, выстирались из пропитанной кровью одежды, вытолкнуты были из самих пор кожи, выбриты были, уничтожены, сожжены… Прошлое забыто.

Затяжка толкается в легкие табачным дымом, и Дэрил (впервые за долгое время) понимает, что ему некуда идти.

Вот так раз – и перед тобой пустота. Он думал о своей семье, оставшейся в Александрии, но вместо их лиц видел оскалы мертвецов – ухмылки, натягивающие гниющую кожу на мягком черепе.

(Мы и есть ходячие мертвецы, шериф?)

Сигарета дотлела до фильтра, и Дэрил, выбросив окурок, потянулся за другой. Табак горчил на языке, жаркое солнце, кажется, касалось самой макушки, заставляя мысли плавиться.

Он представлял, как семья сейчас сидит за столом и обедает. Звонкий смех, приятный разговор, вкусная еда, улыбки… Он казался сам себе голодным мальчишкой, подглядывающим за картинкой счастливой и такой не его жизнью через окно.

Слёзы жгли веки, и Дэрил тер глаза, не желая самому себе признаваться в собственном одиночестве. Он глубоко вздохнул и уткнулся взглядом покрасневших глаз в голубое брюхо плывущего над головой неба.

Её глаза.

Лукавые, кокетливые, влекущие, манящие, яркие, чистые, близкие, нежные – сталь и нежность, горечь и смех, признание и побег, расстояние и близость, невыносимая легкость и тяжелый груз.

Каждую трещинку, каждый миллиметр обожженной его изнанки она знала. Она знала – она лечила словами, лечила легкими прикосновениями, дарила ощущение покоя. Для него мерилом спокойствия было её присутствие.

Дэрил нахмурился, вскрыв этот яркий, ослепляющий пласт своего существования. Понял.

Он словно познакомился со скрытой своей сущностью. По телу прошла дрожь. Его чувство (саднящее, но исцеляющее) оформилось, расправило крылья, протянулось, заполнив собой всё нутро. Он вдруг увидел себя со стороны – анализу подверглось всё. Он увидел себя, сидящим у корней трухлявого дерева, размазывающим по лицу невольные слёзы и глядящим в никуда. Увидел свою инфантильную резкость, увидел свое непринятие, черным пятном темнеющее на фоне отчаянных попыток остальных зацепиться за какое-то подобие комфорта. Увидел, что его слова, его мысли ранили других.

(Не скорби, но помни.)

Он выпрямился, оторвавшись от дерева, провел по лицу ладонями и глухо застонал.

(Дурак, Диксон, господи, какой же ты дурак.)

Семья – единственное, ради чего, собственно, он жил, живет. Пытается.

Пытаться должен и он.

Он резко поднялся и, смахнув с рубашки пепел, быстрым шагом двинулся в сторону дома.

(Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?*)

Шел, и Кэрол (его Кэрол), теснимая под ребрами жарким сердцем, тихо шептала:

- Нужен.

Часть 5

Дэрил спешил обратно в Александрию, и ему всё голову кружили мысли, испуганными потревоженными птицами бьющиеся об стенки черепа. И Кэрол – взятая в плен надтреснутых ребер, запертая в клети жаркого сердца, - шептала тихо, влажно, искренне:

- Нужен.

«Нужен», - вторит ей Дэрил, обветренными губами шепча лесу простую, но такую сложную истину. Истину выстраданную, выцарапанную с самого дна. Необходимую. Жизненно важную.

Темная зелень вечернего леса взрывалась нервным бегом Дэрила. Он тяжело дышал. Горло саднило, словно его стенки исцарапал хрип. Александрия уже маячила на горизонте – оплот сомнительного комфорта в этом море гнили и крови. Сомнительного – несомненно. Но если семья верит, если пытается – он будет пытаться тоже. Пытаться, если что – помочь. Прикрыть, уберечь, защитить.

- Откройте ворота!

Розита спешно спускается, минута – ворота, лязгнув, открылись, обнажив уютную Александрию. Едва кивнув Розите, он вдруг задержался взглядом на её спокойном лице и чуть улыбнулся – на миллиметр вверх уголок губ. Розита заметила. И вдруг тоже улыбнулась – широко. Красиво. Кивнула головой, шутливо отсалютовав. Дэрил, смяв свою неловкую улыбку, поспешно ещё раз кивнул и, развернувшись, устремился к дому.

Их дому.

В доме горел свет.

Дэрил различил в окне силуэты Мэгги, Кэрол, Карла, Гленна и Рика с Джудит на руках. Слышался смех. Он, сделав ещё шаг, вдруг замер, пойманный уютным светом, льющимся из окна. Он встал перед окном, оперевшись об раму рукой. Порыв, волной накрывший Дэрила, вдруг исчез. Испарился. Он снова стал грязным оборванным мальчишкой, жмущимся к оконному стеклу в надежде поймать кроху небрежно разлившегося счастья.

Он вспомнил обрывок фразы, услышанной где-то и когда-то немилосердно давно, но запомнившийся: «Счастье в секундах». И сейчас он держал эту трепыхающуюся секунду на кончике пальца – чуть сожми, и она твоя. Шагни вперед, дотронься. Осмелься. Вытянись в полный рост.

Хлопнула входная дверь.

Дэрил резко отпрянул от окна, но вопрос застал его ещё беззащитным:

- Дэрил?

Лукавая интонация, где переливами – вечная тревога. Мягкий, родной голос – Кэрол. Она стоит в тени, но даже так Дэрил видит, как сияют её глаза. Не бьют ослепительным светом по сетчатке, а блестят – мягко. Нежно. Рывком один шаг, а потом уже слишком поздно, чтобы думать – близость обезоруживает.

Всю её – к себе. Потеряться в её пахнущей так приятно одежде, прижаться к ней всем телом, сжать её – такую хрупкую, - в своих грубых, тяжелых руках. Вопрос, секундой ранее висевший в воздухе, растерся, прижатый его грудью к её. Вопросов нет – есть нырнувшая несмело под жилетку рука, робко прижавшая его ещё ближе, есть вторая рука, легшая в сердцевину растрепанных грязно-серых крыльев, прямо между лопаток, есть сбившееся дыхание, опаляющее шею, есть волосы, запахом кружащие голову, есть зажмуренные до боли глаза. И понимание. Невозможное, но существующее. Абсолютное.

Он медленно вдыхает и выдыхает, всё так же прижимая её к себе, а она непроизвольно дышит с ним в ритм, впиваясь пальцами в его одежду. Цепляясь со всей силой. Время остановилось – секунда, трепыхающаяся на кончиках пальцев неразбавленным счастьем, растянулась, впитывая в себя минуты и часы. Годы. Дэрил понял – пока рядом семья, он счастлив. Пока они счастливы, он счастлив. Пока есть возможность вот так прижать к себе Кэрол – он счастлив.

Мерл, плевавший ему на макушку, взгромоздившись на глыбу сомнительного житейского опыта, махнул на прощание рукой и скрылся, оставшись рубцом на подживающей изнанке.

(Не скорби, но помни.)

Бет, поющая светлую пьяную песню, щедро улыбается и машет рукой, чуть склонив голову набок, словно птичка – впитывается в сердце, чтобы остаться там навсегда. Но не ноющей болью, а скупой улыбкой – благодарность за то, что она всё-таки была рядом. Пела. Любила, как могла.

Кэрол, наконец найдя силы, чтобы отстраниться, слабо кивает, и он видит на её глазах слёзы. Она шепчет, что вернется через секунду, и убегает в дом. Затем, вернувшись, улыбается и тянет ему свою руку, надеясь обрести в ней тепло его руки.

Обретает.

Его ладонь больше тонкой ладони Кэрол – она хватается за его пальцы, вручая ему в ладонь всё своё нерастраченное тепло. Или даже больше. Влечет за собой к горизонту, обрывающему темную александрийскую улицу, глазами обещая покой.

Минуты, которые только их.

Дрожь, на секунду пробравшая Дэрила, пробирает и её.

Они приходят к самой границе Александрии – ощерившийся высокий забор да тихий шелест листвы. Свет в близлежащих домах не горит – там пусто. Они одни. Она садится на траву и хлопает по месту рядом с собой, приглашая Дэрила сесть рядом. Он, всё ещё смущаясь, садится, чтобы вскоре откинуться на спину и попасть в плен бесконечной звездной пыли, брошенной неосторожной рукой на чернильно-черное небо. Он знает, что, повернувшись, он увидит в сантиметрах он него её лицо. Её глаза. Её скулы, которые хочется целовать. Её всю, которую хочется забрать себе без остатка.

Он широко улыбается молчаливому небу, чувствуя, что секунда, растертая по его груди, превращается в вечность.

Он чувствует её теплое дыхание на своей щеке и поворачивается к ней, променяв бездонное ночное небо на её светлые глаза. Она вдруг совершенно серьезна – ни одной лукавой смешинки в глазах. Он чувствует, как под его ногами блестит гладь того самого Рубикона – шаг, и он не сможет вернуться. И он не хочет возвращаться.

Она осторожно целует его сухие губы и слышит рычание подреберного зверя, чувствуя уютную тяжесть властной руки на своей талии.

Луна, украдкой ставшая свидетелем совершенной нежности, улыбается на прощание.

И воздух, забившийся в легкие, кажется не таким необходимым, как её влажный шепот:

- Нужен.

(Мне. Пожалуйста.)

Хрипло:

- Я с тобой.

Часть-бонус. Утро Кэрол.

Кафель в ванной белый. Идеально белый. Кэрол ловит себя на мысли, что за эти два года вообще редко видела белый цвет – всё вокруг было либо грязно-серым, либо черным. Красным. Но не белым, нет. А эта ванная, сверкающая чистым белым кафелем, становится вдруг бельмом на глазу – и смотреть почему-то тошно.

Почти так же тошно, как на седую женщину, глядящую на неё из зеркала.

Кэрол упирается руками об край фаянсовой раковины и вытягивает шею вперед, пристально изучая женщину в зеркале. Женщина устала. Женщина измождена и подавлена.

У женщины, кажется, глаза мертвеца.

Кэрол чуть покачивается на руках, а затем ухмыляется своему отражению, и ухмылка эта выглядит немного сумасшедшей, но Кэрол плевать. Она щурится на солнце, улыбающееся в окно, умывается холодной водой и идет одеваться. Одежда пахнет порошком, и этот запах въедается в ноздри.

Кэрол скупа на движения и знает цену каждому из них. И нет такого движения, которое бы не задевало старый шрам. Или новый. Кэрол тянет руку вперед – извивается тонкий серый шрам на лопатке. Кэрол делает шаг – в движение приходит пятилетней давности шрам на бедре (ох, Эд, надеюсь, с чертями в аду тебе не скучно).

Кэрол скупа на слова и знает цену каждому из них. И нет такого слова, которое бы не задевало старую рану. Кэрол каждое слово взвешивает, анализирует, издает порционно свои тщательно профильтрованные мысли, но слова всё равно ранят. Особенно сейчас. Особенно ложь. Особенно…

- Доброе утро, Дэрил.

(Дэрил, я вижу, что тебе плохо, скажи мне, скажи всё, что угодно, что захочешь, я прошу, не молчи, Дэрил, мне больно, пожалуйста, останься со мной, здесь, всё будет хорошо, господи, возьми меня за руку, Дэрил. Дэрил.)

Дэрил вздрагивает и оборачивается. Чуть наклоняет голову, отчего его волосы закрывают даже кончик носа, и кивает. Отвечает хрипло:

- Доброе.

Мнется пару секунд, словно хочет что-то спросить, но, незаметно (думает, что незаметно, но это ведь Дэрил) сжав руку в кулак, спешно уходит.

Кэрол закрывает глаза, считает до десяти и идет на кухню.

На кухне пахнет кофе. На кухне Мэгги, кажется, всерьез ударившаяся в домашнее хозяйство, варганит оладьи. Кэрол почему-то вспоминает Лори, готовившую по субботам отвратительные оладьи с кусочками муки. Озноб, пробравший до костей – секунда, но тревожный осадок на то и осадок, чтобы отравлять дно. Навсегда. Кэрол чувствует, как складирует подобные секундные вспышки, и склад, кажется, почти полон. Кэрол видит в движениях Мэгги истеричную усталость.

- Доброе утро, - улыбается она, чувствуя, как крошатся кости.

Мэгги от неожиданности роняет лопаточку и, вынырнув из проруби своих (колких) мыслей, отвечает, сдобрив слова улыбкой:

- Доброе утро, Кэрол. Садись, завтрак почти готов.

Кэрол устраивается за столом, присев на краешек стула. Мэгги бросает ей через плечо обрывочные новости, не прекращая своей возни с оладьями.

- Слышала новость? Спенсер, вроде, начал ухаживать за Сашей. Думаешь…

Смотрит без улыбки, и Кэрол тоже не улыбается. В глазах у обеих уверенное «нет».

- Не сейчас, - отвечает дипломатичная Кэрол, чуть прищурившись.

Мэгги кивает, переворачивает на сковороде последнюю оладью и, уставившись в окно, говорит:

- Знаешь, за последнюю неделю я наконец смогла понять, чего мы лишились. Не в плане комфорта, а… Возможность выбирать. У нас не было выбора, а теперь есть.

(«Если ты не борешься, ты погибаешь».)

Она молчит пять секунд, а затем продолжает:

- Мы можем выбирать. Мы можем выбирать и нести за это ответственность. Мы теперь живем, Кэрол. По-настоящему.

Она обрывает мысль и выключает плиту.

- Завтрак чемпиона, - улыбается она, поливая оладьи кленовым сиропом, но в глазах её Кэрол видит кровоточащее месиво.

- Спасибо. Пахнет чудесно, - говорит Кэрол, чуть втягивая ноздрями запах.

Мертвечина, подернутая тонким флером выпечки.

- Приятного аппетита.

Кухня, залитая солнечным светом, молчит, и раздается только стук вилок. Кэрол чувствует, как на зубах скрипит та самая мука. Она отхлебывает горячий кофе, закончив с оладьями (Лори, наверное, дала рецепт), и смотрит в окно. За окном, кажется, жужжит газонокосилка.

Они молчат, когда на кухню приходит Рик. Рик уже при параде – форма полицейского сидит на нем очень хорошо. Он как-то скомкано улыбается и идет к кофейнику, но Мэгги, вскочив, усаживает его на стул:

- Я сама! Садись.

Рик покорно садится рядом с Кэрол, ободряюще ей улыбаясь. Кэрол улыбается в ответ.

Она внимательно наблюдает за Риком.

- Как тебе оладьи? – спрашивает Мэгги, грея руки об кружку с кофе.

- Замечательные, - улыбается Рик, спрятав взгляд в стол.

Чудесная компания – три мертвеца и оладьи.

- Ладно, мне пора бежать, - поднимается Кэрол, торопливо убирая свою кружку и тарелку в раковину. – Оливия ждет меня на складе.

Рик и Мэгги синхронно приподнимают уголки губ в улыбке. Как по команде.

Кэрол, едва ступив за порог кухни, неторопливо идет в ванную и, закрыв её дверь, с остервенением моет руки. Когда исцарапанные руки начинают ныть, она закрывает кран и, издав судорожный вздох, прикрывает глаза.

Закрутились жернова нового дня.

_______________________________________________
* - цитата из песни группы "Кино" "Мама, мы все тяжело больны"