Эсми вздохнула и, окинув взглядом безнадежно-серое, налитое свинцом неумолимо начинающегося дождя, смешанного со снегом, небо, поплотнее запахнула полы темно-синего, отороченного мехом сони плаща — пожалуй, слишком щегольского для простой «классной дамы», но французская кровь есть французская кровь, и ради своего истинно парижского вкуса она готова была сносить неодобрительные взгляды и перешептывания коллег - этих напыщенных блюстительниц пристойности, в застегнутых на все пуговицы черных пальто стоявших подле нее на ступенях Школы.
Сомерсет не часто баловал своих обитателей солнечными деньками, и 16 января 1914 года не стало исключением, явив смиренному взору участников выстроившейся на широком крыльце процессии непременную коллекцию тумана, липкой холодной мороси и облаков всех оттенков и форм, но все равно не сумев загнать их назад, в тепло и уют залитых мягким золотом камина комнат. Встреча возвращающихся с каникул учениц была непременным обрядом, предшествующим началу каждого семестра, и такая прозаичная мелочь, как погода, не могла нарушить привычного течения этого потока традиций. Уж Эсми за свои скромные пять лет в должности преподавательницы в одной из престижнейших в Королевстве закрытых школ для благородных девиц, успела это усвоить.
Наблюдать за прибытием своих учениц стало для нее возможностью узнать их еще прежде, чем они войдут в ее класс, заговорят с ней и начнут монотонно и уныло скандировать у доски неизменные "je fais", "tu fais", "il fait". Впервые оказавшись в незнакомом месте и в непривычной обстановке, люди выдают себя и проявляют свои самые глубинные качества куда ярче, чем смогли бы сделать это, даже захотев, а годы, проведенные за преподавательской кафедрой, позволяли ей проверить правильность своих предположений.
По бежевато-серому гравию мягко зашуршали шины, и из-за поворота обсаженной вязами аллеи показался роскошный алый «роллс-ройс», лихо подкативший к самым ступенькам и остановившийся прямо перед строем встречающих. Мистер Хейл верен себе и так и не прислушался к настоятельным советам директрисы ограничить хоть в чем-то свою «немного слишком избалованную», как выразилась миссис Стамп, дочь. Шофер открыл дверцу, и из автомобиля выскользнула дочь эксцентричного банкира — как обычно, наряженная, точно куколка, изящная, очаровательная, элегантная — мисс Совершенство Розали Хейл, ничуть не считавшая зазорным блистать бриллиантами и соболиным мехом перед сокурсницами, большинство из которых и мечтать не смели о подобной роскоши. Цепкий взгляд Эсми отметил отсутствие прежде бывшего обычным для этой богатой наследницы обилия украшений и яркости красок до неприличия дорогой одежды — застегнутое на все пуговицы платье из обшитой кружевом тафты было графитово-черным, и только скромная ониксоая камея, скреплявшая у горла гофрированный воротник, служила единственным украшением ее скромного туалета. Все еще в трауре. Та апрельская трагедия с «Титаником»... Бедная девочка.
- Доброе утро, миссис Стамп! - звонкий, как хрустальный колокольчик, и такой же неживой голос мисс Хейл разнесся в напоенном влагой утреннем воздухе. - Доброе утро, мистер Дженсен! Bonjour, Mademoiselle! - девушка вежливо и равнодушно улыбнулась Эсми одними губами и продолжила приветствовать своих преподавателей, но внимание французской наставницы было уже отвлечено от исхудавшего и бледного лица Розали и воспоминаний об апрельских передовицах «Таймс», кричавших о невиданной трагедии, унесшей жизни десятков самых уважаемых, влиятельных и любимых граждан Британии, прибытием других учениц.
Вот перед крыльцом остановился куда более скромный автомобиль констебля Свона, и его единственная дочь, Изабелла, смущенно улыбаясь, отводя глаза и даже чуточку сутулясь, точно стараясь укрыться от обращенных на нее взглядов за собственными худенькими плечами, пытаясь сложить их точно обложку книги, быстрым шагом направилась к дверям школы, пряча руки в муфту, хотя погода вовсе не настолько холодна... Заметив обернувшуюся к ней Розали, она непроизвольно дернула правой рукой, собираясь поднять ее в приветственном жесте, и на кремовой замше ее перчатки Эсми явственно различила россыпь крошечных чернильных пятнышек и понимающе кивнула. Значит, снова слишком торопилась записать свои мысли, чтобы подумать о дорогих перчатках и снять их перед тем, как хвататься за ручку. Зафиксировав в памяти этот нюанс, Эсми велела себе не забыть позднее попросить девушку показать новое произведение — скорее всего, стихотворение: Белла всегда боялась позабыть неожиданно пришедшую в голову рифму и записывала свои внезапные идеи на всем, что только попадалось под руку, забывая обо всем на свете, кроме роящихся в мыслях слов, неожиданно выстраивающихся в стихотворения удивительной для семнадцатилетней девицы тонкой и острой красоты.
Вот шуршат шины незнакомого дорогого авто с откидным верхом — это наверняка одна из новеньких. Вот из-за поворота тенистой аллеи появилась небольшая группка под разноцветными зонтиками — прибывшие по железной дороге дочери тех, чьих денег едва хватало на плату за обучение и кому такая роскошь, как личный автомобиль, была не по карману. Сощурив галльские васильковые глаза, Эсми оглядела лица вновь прибывших. Ага, несколько новеньких — вон как они боязливо озираются по сторонам и пытаются придать лицам приличествующее случаю умеренно-радостное выражение, сквозь которое проглядывает у кого любопытство, у кого взволнованное предвкушение, у кого открытый испуг... Одна из девушек прижимает к груди кипу книг, защищая их от дождя — Анжела Вебер, она одна неизменно привозит из дома после каникул «что-нибудь для легкого чтения». Рядом с ней, под необыкновенным бирюзово-фиалково-желтым зонтом — Элис Брендон, своей хрупкой, почти детской фигуркой отчетливо выделяющаяся среди остальных — высоких и стройных — старшеклассниц. У нее подмышкой папка с нотами, на шее — теплый шарф в ало-зеленую шотландскую клетку, на мягких ворсинках которого поблескивают капельки дождя, точно роса на траве. Правильно, бережет голос. На вечере в честь окончания экзаменационной сессии она затмила, пожалуй, и первую красотку Розали — танцующие пары, кажется, забыли даже о самих танцах и друг о друге, заслушавшись ее действительно завораживающим, пронзительно-страстным сопрано такой силы, что кажется странным, как такое хрупкое и слабое тело может служить вместилищем подобной... магии. Улыбнувшись, Эсми тихонько напела первые такты «Энни Лори» и вежливо кивнула в ответ на приветствие Джессики Стенли.
В первый день семестра учеба еще не начиналась, вместо нее весь вечер традиционно посвящался праздничному банкету и приятным моментам встреч расстававшихся на каникулы подруг друг с другом и с любимыми — хотя бы по протоколу! — преподавателями, поэтому черно-серо-синяя школьная форма сегодня была необязательна, и Эсми с совсем ребячливым и даже чуточку ревнивым любопытством разглядывала наряды своих учениц, отмечала, какими широкими стали поля у шляпок этой зимой, и какие пышные перья на тулье вошли нынче в моду... Платья в этом сезоне прелестны — атласные кушаки, расходящиеся веерами над мысками изящных туфель складки парчовых юбок, элегантно узкие рукава, и так много кружева! Какая жалость, что строгие правила попечительского совета лишили и ее, и остальных представительниц прекрасного пола в преподавательском составе Хайвудского пансиона, права обращать внимание на моду!
Поток учениц иссяк, а дождь, напротив, только усилился, и Эсми с удовольствием последовала за директрисой в благоухающее ромовым изюмом и смолистыми сосновыми дровами тепло обширного холла, оставив дождь, и туманную серость, и тоску по недопустимо роскошному гардеробу — да и саму Англию — за тяжелыми дубовыми дверями. В конце концов, истинная родина не вокруг, а в душе, в сердце — и что с того, что ей никогда больше не ступить на Елисейские поля и не погулять под кипарисами в прекрасном Тюильри? Она сама это выбрала, и не о чем жалеть!
Торжественный обед прошел прекрасно — как всегда — и скучно, радость от встречи со своими ученицами не смогла перевесить упрямую тоску от рутинной пресности всего происходящего, и когда гулкие башенные часы наконец пробили девять, Эсми едва ли не с облегчением поднялась из-за стола и, пожелав всем спокойной ночи, получила право на несколько часов того редкого времени, когда она могла сама собой распоряжаться. Поднявшись в свою комнату на самом верхнем этаже новенького флигеля в эдвардианском стиле — вопиюще противоречащего готической мрачности всего остального здания и потому, как она сама считала, отлично ей подходящего, - она закрыла за собой дверь и, затеплив газовый рожок возле входа, хотела было подойти к камину, но тут из мягкого обитого алым плюшем кресла поднялась облаченная в черное фигура — точно неожиданный ответ на захватившие ее воспоминания и запретные мысли о прошлом, незваное привидение былых лет и дорогих людей... Эсми отчаянно вскрикнула и отшатнулась к двери, но тут свет от тусклой настенной лампы упал на лицо нежданной гостьи, и молодая женщина воскликнула с недоверчивым испугом в голосе:
- Боже мой, Виктория?!
Девушка усмехнулась и, ленивым движением сбросив с плеч промокший черный плащ, кивнула. По комнате, точно усиливаясь от тепла разгоравшегося камина, поплыл сильный запах корицы, амбры, роз и каких-то восточных пряностей.
- Как ты здесь оказалась?! Неужели... - от волнения Эсми не смогла договорить, но ее посетительница быстро покачала головой, заранее отметая все ее предположения, и сказала:
- Нет, нет, никто ничего не знает.
Эсми перевела дыхание и кивнула, молча разглядывая свою собеседницу. Тонкая и напряженная, точно натянутый лук, с горделиво вскинутой головой, которую словно оттягивает назад тяжелый узел пламенно-медных волос, сплетенных в пышную французскую косу и, казалось, мерцающих ало-багровыми сполохами живого огня, будто вместо ленты в ее буйные кудри вплетены пляшущие языки пожара, непокорное и надменное лицо языческой королевы или опасного древнего божества, выразительные, горящие черными звездами глаза — молва, славившая ее как красивейшую девушку Лотарингии, не преувеличивала. Проклятому Лорану, забери его Дьявол, было от чего сойти с ума.
- Это хорошо. - справившись с собой, заговорила Эсми. - Но...
Виктория не дала ей закончить. Неуловимым движением оказавшись рядом, она схватила Эсми за руку и, глядя ей в лицо горящими исступленной мольбой, страхом и строптивой злостью, знакомой всем гордецам, вынужденным снисходить до просьбы, глазами, прошептала:
- Мне нужна помощь!..