«А вы попробуйте!», сказала она мне, я был бы идиотом, если бы не попробовал! Первым, что влетело мне в голову, был роскошнейший в городе ресторан. Затем — билеты в Оперу. Или в театр, на худой конец... Но простое и гнусное соображение, что у меня попросту нет ни на что из этого денег, оставило мне один-единственный выход, и я жалко произнес:

- Может быть, пикник?..

Белла была непередаваемо хороша в эту минуту — сияющая изнутри колдунья, одетая в сигаретный дым колышущегося на ветру платья, с горящими на груди звездами-бусинами ожерелья, чьи отблески будто подсвечивали ее темные глаза этим ночным сиянием. Такой я никогда ее не видел. Мне даже показалось, что я вообще прежде не видел ее по-настоящему. И, встретившись с ней взглядом, я оцепенел от внезапного ужаса, что она просто поддразнила меня, поймала «на слабо», а сейчас бессердечно рассмеется и запишет на свой счет в наших бесконечных пререканиях еще одно очко. Но она склонила голову набок забавным воробьиным движением, вновь став из ночной феи смертным существом, и сказала:

- С удовольствием. Здесь неподалеку есть отличное местечко для пикника!

На этом мы и простились, и я вернулся к себе в гостиницу, захваченный странным, нервным и новым очарованием предвкушения того, что мне впервые предстоит провести время с Беллой Свон без изощренных препирательств над латинскими учебниками и споров обо всем на свете.

Конечно, это было очень глупо — думать, что английская весенняя погода позволит нам устроить пикник. Было ветрено, небо то и дело затягивали тучи, трава блестела мелкими бисеринками взвешенной в воздухе мороси — словом, погода была не для пикника, но Белла ничуть не огорчилась, и вместо чинного сидения на клетчатом покрывале в окружении принесенной с собой снеди, корзин и ракеток для тенниса мы отправились на прогулку по окружавшим Хайвуд кажущимся бесконечными, бегущим зелеными коврами под самый горизонт полям.

Солнце светило сквозь свежие весенние листья, отражаясь в лужах после недавно прошедшего дождя. Еще несколько часов назад я был уверен, что нашу прогулку постигнет участь пикника и она не состоится, но неожиданно распогодилось.

Мисс Свон шла рядом со мной, улыбаясь и слегка щурясь на солнце. Я не знал, с чего бы начать разговор, поэтому поинтересовался, ненавидя себя за собственную занудную пресность:

- Как ваши успехи с химией?

- Спасибо, напряженные. После ваших объяснений стало получше, но до дружбы нам еще очень далеко...

Мы опять замолчали. Боже, до чего же с ней сложно говорить! Особенно учитывая, что подавляюще-большую часть всего проведенного вместе времени мы переругивались.

- А как ваше рисование? - вдруг спросила моя спутница, и ее голос в этот раз показался мне особенно звонким.

Я обернулся к Изабелле, ожидая увидеть в ее глазах насмешку и предчувствуя, что сейчас наши только что начавшие было налаживаться отношения снова станут разрушаться... Но в ее лице я увидел лишь доброжелательный интерес. Поразительно, неужели она так и не поняла, что рисовал-то я ее? Или поняла, но решила не бить в это мое слабое место?..

- Спасибо, - неуверенно улыбнулся я, - но вдохновение пока больше не посещало. Наверное, тогда и я должен в ответ поинтересоваться, как ваше творчество?

- К сожалению, мне приходится так много заниматься, что сейчас я пока не могу его продолжить, - она тоже улыбнулась.

«Похоже, сегодня мы и вправду не поругаемся,» - подумал я, с удивлением осознавая, как меня радует эта мысль. Но напряжение, сковывавшее наш разговор коркой льда и пресекавшее все попытки его толком завязать, никуда не исчезало.

Сойдя с проселочной дороги, мы повернули в сторону города и скоро оказались возле ворот королевского парка, где за коваными завитками ограды виднелась бело-лиловая россыпь покрывающих ухоженные клумбы цветов и зеленое кружево садовых деревьев.

Несколько минут спустя мы уже прогуливались по парковым аллеям, под сенью буков и ив. Я из последних сил пытался придумать, что же сказать, о чем упомянуть, чтобы наконец завязать разговор подлиннее, чем в пару реплик, но не мог собраться с мыслями. И какой-то части меня — должно быть, самой трусливой, жалкой и низкой — начала очень нравится мысль: а не лучше ли было никуда не звать Изабеллу Свон, не поддаваться странной, неясной тяге к ней, которую я впервые в себе заметил на поливаемых ливнем темных улицах вечернего Бата, подавить это зарождающееся, смутное, томящее чувство с самого начала? Пусть оно было приятным, но не лучше ли было просто... не рисковать?

Между тем я, окончательно отчаявшись, задал беспроигрышный и безликий вопрос о детстве, и вскоре мы уже сидели на скамейке под каштаном в довольно уединенной части парка, и Изабелла рассказывала мне о том, как отец в детстве оставлял ее одну на попечение гувернанток.

- Мне было так скучно с ними... Возможно, они были правы, но... Они считали меня вечным ребенком, милой крошкой, которой для счастья нужны лишь нарядные куклы и толпы подружек. А я... Мне было тесно в том крошечном мирке, в котором меня насильно запирали. Но выйти из него я не могла, и единственным, что давало мне шанс улизнуть из тюрьмы моей пресной обыденности, были книги, - Белла говорила, устремив задумчивый взгляд на небо — туда, где сквозь плотную белую вату облаков матовым пятном света прорывались далекие и холодные солнечные лучи, и мне почему-то показалось, что она впервые рассказывает об этом, и я первый, кто это слышит. Эта мысль вдруг преисполнила меня странной, робкой гордостью...

- ... по-моему, отец постоянно переставлял все выше книги, которые, на его взгляд, мне еще рано было читать. Например, «Декамерон» стоял почти под потолком... Помню, я едва не свалилась с лестницы, пытаясь до него добраться!..

Мне очень четко представилась забавная и милая картинка: маленькая девочка, забившись с ногами в глубокое кресло в полутемной библиотеке, увлеченно читает «запрещенные» книжки.

- Когда я вот так «убегала» от реальности, я поняла, насколько на самом деле могущественно простое воображение. И, увидев миры, созданные фантазией других, я подумала, что тоже могу... совершить чудо! Создать свой собственный мир! Это ведь иногда так...приятно — почувствовать себя немножко...Богом! - произнесла она и смущенно улыбнулась мне.

Да, кто бы мог подумать, что она на самом деле такая... теплая. Ранимая. Смелая...

- А увлечение медициной? Откуда оно? - спросил я, решив воспользоваться минутой и узнать,
зачем же ей так нужна шеннонская стипендия.

- Потому что это сродни поэзии, выдумкам, волшебству, но только настоящее! Это магия, которую ты творишь сам, своими руками, а не читаешь о ней в книгах!.. И это... романтично, - она выдохнула последнее слово с тихим, смущенным благоговением, как будто ожидая, что я посмеюсь над ней, но все равно не в силах лгать. А я бы посмеялся — еще пару дней назад. Тогда это вызвало бы во мне мою частую ехидную и раздраженную злобу — как же, копаться во внутренностях, кромсать руки-ноги и быть в прямом смысле по локти в крови — куда уж романтичнее! Но сегодня я только неуверенно улыбнулся ее словам, удивленный и... умиленный даже, тем, какая же она на самом деле, несмотря на свою практичную уверенность и жесткость, простодушная, наивная... И чудесная.

- А вы, Эдвард? Почему вы увлекаетесь медициной?

Этот вопрос застал меня врасплох. Сам себе я никогда не задавал его...

- Я... Я не знаю. Это просто... мое. Всегда было моим, я чувствую это. С тех пор, как услышал рассказ доктора Каллена о своей работе — он тогда говорил с моим отцом о недостатке хороших врачей в королевском госпитале и упомянул, что вот уже две ночи почти не спал, потому что пациентов слишком много. Он сказал это так... буднично и спокойно, без малейшего пафоса, самолюбования, демонстративности... И я подумал — вот это действительно достойное дело! Единственное, стоящее того, чтобы ради него жить! А юриспруденция... После тех слов доктора Каллена я не мог о ней и думать. Да, это деньги, положение, репутация — и все это практически гарантированно, ведь у моего отца своя юридическая контора, я унаследовал бы ее и жил припеваючи, не о чем не заботясь... Но... Это просто... не то, - я бессильно пожал плечами. - Я не умею говорить так же красиво, как вы, Белла, а это именно красивое чувство. Я не смогу его передать.

В продолжение моего сумбурного монолога Белла внимательно смотрела на меня и, когда я закончил, негромко сказала:

- Вы передали.

Тут плотный слой облаков неожиданно разорвался, и на несколько секунд нам открылся розово-золотой солнечный диск, обрамленный растрепанными ветром облачными перышками, просвечивающими по краям мягкой нарциссовой желтизной.

- Боже, как красиво! - восторженной выдохнула Белла, широко раскрытыми глазами глядя прямо на солнце, наверняка безжалостно ее ослеплявшее. - Это похоже на выброшенную на людской берег бескрайним океаном небес морскую раковину из облаков, в которой прячется огненная жемчужина солнца!..

Я смотрел на нее, казавшуюся в ярких солнечных лучах такой волшебной, одухотворенной и пламенной, и вспоминал тот день, когда впервые ее увидел — в зимнем Кенсингтонском саду. Девушка с незабываемым лицом влюбленного ангела и самыми красивыми на свете руками...Когда в тот раз она прошла мимо, я разглядел на ее ладони полустершиеся чернильные строки — наивные шпаргалки или вдохновенные стихи. Тогда я, помнится, смутно пожалел, что никогда не узнаю, что именно... И конечно, не мог подумать, что вторая наша встреча заставит меня ее едва ли не возненавидеть. Как и третья, и четвертая, и пятая... А бог знает какая — сегодняшняя! - разом перечеркнет все предыдущие. И когда она посмотрела на меня и улыбнулась быстрой и неуверенной улыбкой, та трусливая моя часть, предпочитавшая покой окрыленным треволнениям влюбленности, засохла и скрючилась в теплом сиянии этой улыбки, как выполотый сорняк под летними солнечными лучами.

Я не мог вспомнить последний раз, когда я так много разговаривал и так много смеялся! Никогда бы не подумал, что вообще смогу говорить с кем-то столько времени — обычно подавляющее большинство моих знакомых успевало мне осточертеть за полчаса общения, и я мечтал поскорее улизнуть от них и остаться в приятном одиночестве. В одиночестве этом мне никогда не бывало скучно. А вот с людьми — с ними я скучал всегда. А сегодня - нет...

Мы неторопливо прогуливались на дальней окраине парка. Здесь был прекрасный пруд, куда каждую весну, по словам Беллы, прилетали лебеди.

Мы смотрели на темную, холодную воду, когда моя спутница подняла голову и, легонько дернув меня за рукав, почти благоговейно прошептала:

- Смотрите, Эдвард, лебеди!..

Я тоже поднял голову. Над нашими головами кружила стая из нескольких прекрасных белоснежных птиц. Они постепенно снижались и, наконец, опустились в пруд. Белла смотрела на них, как зачарованная, и в том, как она беспечно раскинула руки, купаясь в потоке прохладного, свежего ветерка, в изгибах ее тонкой, словно готовой вот-вот сорваться в полет фигуры было что-то такое же мягкое и гордое, как и в тех птицах, за которыми мы наблюдали.

- Давайте спустимся к воде? – попросила она, и мы стали осторожно спускаться. Трава была еще мокрой после дождя и, как оказалось, безумно скользкой. Ноги опасно скользили по ней, но худо-бедно нам удавалось удерживать равновесие, как вдруг Изабела, тихо вскрикнув, все-таки поскользнулась, качнулась вперед и чуть не упала, но я успел поймать ее за руку. Инерция движения с неожиданной силой толкнула ее ко мне; едва и сам не потеряв равновесие, я непроизвольно крепче обнял ее за талию, и мы замерли в этой почти танцевальной позе, боясь шевельнуться, чтобы не упасть, глядя друг на друга расширившимися от удивления и испуга глазами. Так близко...

С неясным, почти бессознательным чувством странной тяги – сродни гравитационной, но только душевной – я смотрел на ее лицо, не решаясь даже моргнуть: лихорадочный румянец на щеках, мягкий и волевой изгиб темных бровей, удивленно приподнятых в неожиданно доверчивом, трогательном выражении, капельки дождевой мороси на упавшей на лоб каштановой пряди. Была ли она красива? Я не мог этого сказать. Уже не мог. Потому что было просто-напросто поздно - какой бы она не была, я уже...

Наши взгляды встретились, и тут она вдруг прикрыла глаза и чуточку подняла голову, еще на толику дюйма приблизив свое лицо к моему. Но прежде, чем магия этой секунды окончательно меня поработила, переполнив душу сладким теплом какого-то нежного предвкушения, я выпрямился и, выпустив Изабеллу из внезапных и таких приятных объятий, произнес:

- Мисс Свон, вы в порядке? Может быть, нам стоит идти, пока погода опять не испортилась?

Румянец на ее щеках запунцовел так ярко, что я подумал, что если сейчас дотронуться до ее щеки, то можно обжечься, и поймал себя на мысли, что все равно очень хотел бы это сделать... Белла опустила голову, спрятав пылающее лицо в тени полей своей шляпы, и пролепетала:

- Да... Да, пожалуй...

Когда мы попрощались у ворот хайвудского пансиона, уже смеркалось, и к себе я возвращался под покровом темноты. Врожденная патологическая неспособность запоминать маршруты и разбираться в картах в очередной раз вылилась в по меньшей мере час бессмысленных блужданий по окрестностям моей гостиницы, и когда я все-таки ее нашел, поднялся к себе и обнаружил под дверью комнаты телеграмму от отца, в коротких и резких выражениях требовавшего, чтобы я немедленно вернулся в Лондон, ибо загостился у своей кузины уже более чем достаточно, я понял, как же на самом деле устал. Решив отложить изыскание причин, позволивших бы мне остаться в Бате еще хоть на пару дней, я рухнул на кровать и немедленно провалился в сон.

Но выспаться в эту ночь мне было не суждено. Кажется, я едва коснулся головой заменившего мне подушку англо-латинского словаря, как дикий грохот вырвал меня из сна, и я, с трудом разлепив тяжелые веки, уставился на дверь своей комнаты, по которой кто-то изо всех сил колотил.

- Эдвард! Эдвард, проснись! - спросонья я едва узнал голос доктора Каллена, звучавший непривычно взволнованно.

С трудом переставляя ноги, я дополз до двери и повернул ручку.

- Что... - сонно начал я, но Карлайл перебил меня.

- Тебя хочет видеть констебль Свон. Срочно.

Я непонимающе уставился на него.

- Констебль?.. Зачем? Что это значит?

Доктор Каллен напряженно посмотрел на меня.

- Кажется, по делу о покушении на убийство...

Сонливость как рукой сняло, и я, поперхнувшись воздухом, прохрипел:

- Что?!.. Убийство? Но я же не...