Непризнанный гений курит возле ворот. Даже не знаю, злюсь ли я на него. Я бы, наверное, и разозлилась, но ведь и сама не уверена, что поступаю правильно. Стоит ли вообще так форсировать события? У меня снесло башню, а Джас, кажется, вернул её на место.

А вообще, странное поведение и необычный прикид художника необъяснимым образом стали внушать мне симпатию. Если первое впечатление от Джаса складывается, скорее, негативное, то впечатление от последующих встреч уже значительно лучше. Ну, это как с сигаретами. Первую всегда курить противно. Зато потом хрен бросишь.

— И где твоя подруга? — спрашиваю я.

— Она думает, что сможет уломать сноба оплатить мою выставку картин. Но мне это надо? Мне это не надо. Почему я должен выпрашивать деньги? Не должен. Да и зачем мне продавать свои картины? Мне не нравится их продавать.

Всё ясно. Как говорят в подобных случаях в выпусках новостей, конструктивного диалога между сторонами не получилось. А тут ещё мой новый телефон начинает надрывно верещать, требуя внимания.

— А, Джейк… Привет.

— Забери от меня эту… — Блэк не договаривает, но думаю не трудно догадаться, что он имеет ввиду и что так сильно хочет сказать.

— Почему ты называешь Розали сукой?

— Я не называю.

— Но подразумеваешь.

— Приезжай и всё узнаешь! — Впервые Джейк срывается на крик. Он вообще парень спокойный и скорее склонен к битью себя по голове и самобичеванию. Уныние — вот его вотчина. А припадки неконтролируемой ярости уже больше по моей части. Я люблю и прикрикнуть, и тарелкой запустить. Ну, я уж думаю, это вы и сами поняли. Но Джейк? Джейк не такой! Он почти что джентльмен. Я говорю почти, потому что у Джейка нет цилиндра и фрака, а ещё потому, что слово «джентльмен» само по себе сомнительный комплимент.

Что я такое несу? Я что, обкурилась? Конечно, я нанюхалась марихуановых паров, стоя рядом с Джасом, но мыслю вполне ясно. Ну уж не знаю, кто как, а я считаю, что «джентльмен» происходит от корня «gently»¹. И в итоге получается что-то вроде «мягкотелого мужика» — подкаблучника. Не правда ли странный комплемент? Поэтому мне больше нравится называть Блэка нормальным мужиком.

И с чего бы это нормальному мужику так переживать из-за одной неуравновешенной блондинки у себя дома? В конце концов, раз он сам мне позвонил, значит Розали его ещё не убила. Конечно, Джейк мог вырваться на минуту, набрать мой номер, а сейчас безумная Хейл снова связала его и кромсает своим тупым ножиком. От появившейся в голове картинки мне становится как-то страшновато. Кончено, Розали — это вам не Адольф Гитлер, но, по-моему, они родственники. Что-то маниакальное в этой девушке определенно есть. Добавим туда ещё сильное нервное потрясение и получим коктейль Молотова.

— Ладно, Джейк, я тебя спасу.

Дома у Джейка шикарный ковёр из осколков и неопознанного происхождения разводы на стенах. Сам Блэк с веником пытается убрать просыпавшуюся из цветочных горшков землю.

— Это Розали побила?

— Нет, это я. — Сначала я думаю, что Джейк шутит. Но он не шутит. — Эта… Розали меня довела, и я вот злость вымещал, как мог.

— А что она сделала?

— Она сидела и всё это время ныла о том, что убила своего мужа. Всё на одной ноте. У меня уже мозг атрофировался. Забери её отсюда и увези куда подальше.

— Нет, Джейк, мы так не договаривались.

— А как мы договаривались?

— Послушай, Джейк, — хватаю его за руку я, — войди в моё положение. Куда я поведу эту красотку? К Анж? Ну потерпи ты пару деньков, а после у тебя наверняка рейс? Улетишь куда-нибудь в Гонолулу и думать о ней забудешь.

— Угу. Обязательно. Но почему я всегда должен быть с краю?

— Нет! Ты меня слышал? Куда мне, по-твоему, ещё девать Розали? Убить и труп закопать?

— Если ты не хочешь её закопать, то тебе придётся закапывать меня. Кто тебе дороже? — Джейк настроен крайне решительно, и видно, что в этот раз он так легко не отступится. Подобное поведение внушает серьёзное опасение. Как же надо было нудеть, чтобы мягкотелый Джейк за несколько часов превратился в гранитный памятник самому себе?

— Ладно, но знай, что ты — бесчувственное чмо. И вот ещё что: летать с бесчувственным чмом я больше не намерена. Сегодня же накатаю писульку на тебя, а если нужно будет, попрошу Аро о помощи. Уж он-то знает сотни способов сделать так, чтобы Джейкоба Блэка выперли из авиации.

На том и расходимся. Джейк с воинственно поднятым кверху веником идёт подметать ковёр, а я с Розали спускаюсь на улицу. Всё это печально и означает лишь одно: проблем у меня прибавилось. Что я вообще делаю? Зачем ношусь с этой полоумной идиоткой? Это же какое-то олицетворение библейских заповедей вроде «подставь другую щеку». Она будет пырять меня ножами, а я буду думать о том, как найти ей кров на ночь. Любая другая на моем месте пристроила бы девочку на панель и успокоилась. Ей же — блондинке с обалденной фигурой — цены не будет на поприще продажной любви. Тут можно смело брать три тысячи за ночь.

— Куда мы идём? — интересуется Розали через две минуты бесцельного топтания.

— Слушай, давай я дам тебе денег на гостиницу. Я, кончено, понимаю, что оставлять тебя без присмотра нельзя, но другого выхода не вижу.

И тут меня осеняет. Как я раньше не додумалась? Воистину, любовь затмевает разум даже таким светлым головам, как я.

— Пойдём, Розали.

Райончик здесь самый подходящий. Глухие стены, узкие проулки, дома, настроенные впритык. Проходы, переходы, арки. В одной из таких арок я и нападаю на Розали. Первый раз бью посильнее, после колочу больше, чтобы оставить побольше синяков и кровоподтёков. Стараюсь не наносить серьёзных увечий. Хотя пусть. Чем дольше она проваляется в больнице, тем лучше. Подумав, решаю сломать блондиночке левую ногу. Это, во-первых, привяжет её к больничной койке. А во-вторых, не даст шансов резво передвигаться по городу. Стало быть, так мне будет спокойнее.

— Погоди, Розали Хейл, я вызову тебе скорую. Полежишь в больнице месяц-другой, там о тебе позаботятся, заодно психозы твои подлечат.

Да, я скотина! Но каждый решает возникающие проблемы в меру своего разумения. Я вам не вселенское зло, но и добром быть не стремлюсь. Я избила беззащитную девушку. Но я спасла её от петли. Сломанная нога или смерть? Смотрите на это, как хотите.

Со всей этой хернёй я совсем забываю про Чарли. Да что там Чарли? Я забыла про своё собственное дело: узнать, как же выглядит мой ненаглядный. Нехилый получился оборот. Ну хорошо. Пожалуй, всё это подождёт и до завтра. Я так измоталась. И как бы странно это не звучало, я уверена, что избитая Розали сейчас лежит под капельницами, и ей в миллион раз лучше, чем мне. Кости срастутся. Душа распадается навсегда. Хрен ты её соберешь. Можно ползать в том прахе, что у тебя под ногами, но так и не найти осколков души.

Мне хочется въебаться головой в стену. У меня проблемы. У меня свадьба на носу. У меня какие-то странные отношения с человеком, чьего имени я не знаю. А теперь ещё по мою душу точит зубы полоумная Элис. Джейк — сволочь. Розали — моя головная боль.

Ааа! Я уже не выдерживаю. Плечо болит всё сильнее. Пора пить антибиотик и жаропонижающее. Пора хорошенько выспаться. Пора… Снова телефон. Деметрий? Что тебе-то от меня нужно? Кого способен убить киллер, готовый заплатить кому угодно, чтобы его самого убили?

— Привет, Деметрий.

— Не найдётся свободной минуты? — вкрадчивым голосом спрашивает этот гад.

— Я сейчас в Нью-Йорке.

— Какое прелестное совпадение! Я тоже в Нью-Йорке. Это весьма кстати. Это чудо.

Так я тебе и поверила. Ты всё заранее продумал, разнюхал и припёрся сюда со своими погаными планами. Значит, дело горит, и черти подталкивают тебя своими раскалёнными прутьями в зад? Ну так тебе и нужно!

— Неужели ты не можешь потерпеть пару месяцев?

— Дело срочное.

Мы встречаемся на вокзале. В большой, шумной толпе Деметрий незаметно передаёт мне конверт. В конверте фотография и пластиковая карточка с перечисленным гонораром. Вот и всё. Так вершатся судьбы. Так решается, кому жить, а кто умрёт уже вечером. Одна фотокарточка с подписанным на обороте именем и адресом. Почерк у Деметрия паршивый. Но это подчерк самой смерти. Если фотокарточка надписана, она попадает ко мне, а дальше заказывайте венки и оплачивайте услуги священника.

Сегодня мой заказ приобретает очертания молодой девушки. Я не знаю и не хочу знать (по крайней мере, никогда не пыталась узнать) предысторию. Мне индифферентно, что было до, я знаю только то, что будет после. Я же не биографии этих людей писать собираюсь, я хочу их убить. Ну, не то чтобы хочу. Но надо, надо.

Вообще, я иногда пытаюсь представить себе этих убитых мной пятьдесят три человека. Не так и много, почти пустой салон «Боинга». Куча свободных мест. Но чаще я вижу картину Верещагина «Апофеоз смерти». Вот так оно, наверное, и выглядит. Белые, отполированные солнцем и ветром черепа. Правда, у меня всего пятьдесят три черепушки, а не целая куча. Но дело в том, как я это вижу, а не в том, как должна это видеть.

Такая молодая. Ей лет девятнадцать. Для начала, как бы смешно это не звучало, залезаю в гугл. Вбиваю имя и узнаю, что мой заказ — обычная модель. Это упрощает работу до невозможности. Если она наркоманка, я инсценирую передозировку, если алкоголичка — тоже. Если у неё толпа любовников — будет бытовое убийство ревнивым поклонником. Можно тупо выстрелить из-за угла. Модели обычно ходят без охраны. Но это не интересно.

Всё это не сейчас. Это завтра или даже через месяц. Деметрий никогда не торопится. А я не настроена на убийство. Это ведь не просто пиф-паф ой-ей-ей, нужно ломать голову, продумывать возможности и вероятность развития событий. Это как при пилотировании: мысленно лететь впереди самолёта. И ошибок также допускать нельзя.

Снова грёбанный звонок. Меня уже начинает бесить пристальное внимание к моей личности и желание всех со мной пообщаться. На часах одиннадцать ночи. Кому там плохо? Кому жить надоело?

— Изабелла?

— Откуда у тебя мой номер?

— Элис дала.

В голове взрыв. Это не взрыв, это взрывище. Элис. Элис. Ну конечно! Элис кричит «жена Эдварда!» своим противным голосом. Жена Эдварда? Откуда Элис знает. Я же кретинка. Я была так подавлена, привыкла считать свою свадьбу свершившимся фактом, любое упоминание о ней меня ничуть не трогает. Я привыкла и не реагирую. Но Элис! Откуда она знает?

— Каллен? — шепчу я. — Ты же… Ах ты! Ты урод!

— Мы же договорились, что я красавец?! — Какое искреннее возмущение.

— Скотина! Я немедленно выезжаю к тебе! Нам нужно поговорить.

— Изабелла, не нужно. Я сам к тебе приеду, просто продиктуй мне адрес.

Словно муж, жена которого вот-вот родит, я курю сигареты. Одну прикуриваю от другой. Никотиновый марафон. При этом пытаюсь не сойти с ума. В голове не укладывается. По крайней мере, многие вещи становятся на свои места.

— Ах, ты сукин сын! Как ты посмел? Как только ты мог! Почему ты не сказал мне правду?

Обрушиваю шквал своих обвинений на беззащитную стену. Естественно, мои обвинения стене до фонаря и отскакивают от неё, как от… как от стены. Отравленные стрелы ненависти возвращаются ко мне. И я не могу найти выхода для своей злости. Меня так… унизили. Я не святая и не высоких моральных правил. Но эта ситуация, эта ложь… противны мне, как не проходящий вкус никотина во рту. Тихий стук в дверь выбивает меня из ритма. Сбиваюсь и едва не падаю на ковёр. Час расплаты настал…

— Мистер Каллен. — Моё приветствие, оно же смертный приговор. Звучит, по крайне мере, одинаково.

— Послушай, Изабелла, и пойми.

— Банально, — протягиваю я, пытаясь скопировать его выражение лица. То, с которым он ещё днём говорил о сексе со мной. Ну надо же, я про себя всё ещё говорю «он». Привычка, не так легко от неё избавиться.

— Изабелла, я понимаю, что ты уже наточила топор и собираешься в праведном гневе своём отрубить мне голову.

— Правильно всё понимаешь.

— Я не говорил тебе, потому что на то были причины.

— Не надо мне говорить о причинах. Я и сама умею их находить, когда не хочу что-то делать.

— А если бы я тебе сразу всё рассказал? Как бы ты отреагировала?

— Влепила тебе пощечину и ушла.

— А я не хочу, чтобы ты уходила. — Тяжелый вздох. — На меня давит отец. Я его пешка. Он хоть и немолод, но крепко держит нас всех за горло. Он сказал, я послушался. Мне самому теперь противно. Но я ничего не решаю.

— Никто ничего, похоже, не решает. Меня продают как товар, и никто не виноват. Зря я вообще затеяла наш разговор. Я же тебя люблю! — Вот блииин! Я это сказала, выплюнула в порыве злости и отчаянья. Эти грёбанные слова давно разрывали мне грудь, а сейчас настало время стравить пар, сказать их, уменьшить боль.

— Я это знаю. И я этого боюсь. — Сидим и молчим. Я жду продолжения. Проходит минут десять. Или больше. Я уже плохо различаю стрелки на часах из-за набегающих слёз. Мне так больно, что я невольно удивляюсь, почему мои слёзы не кровавые. — Я хотел бы начать наши отношения не так. Хотел бы сделать их нормальными. Начать всё иначе. С фундамента, с чистых страниц. Пусть звучит наивно и смешно, но… Цветы, конфеты, робкие вздохи в стороне — вот как должно быть. А не встреча на пляже, наркотический бред, больница… Наши отношения, они как ломаная линия. Взлёт, падения, встречи, секс и тут же обвинения, брошенные в лицо.

— Разве у нас есть шанс что-то начать второй раз? Разве у нас вообще есть шанс? Теперь уже нет никакого шанса.

— Его и не было.

— Я сегодня поспешила, я увлеклась. Давай считать, что ничего не было.

— Сначала не начнёшь, но и сделанного не перечеркнёшь. Давай просто попробуем разобраться.

— А чего тут разбираться?


Утром я улетаю в Пхукет. Оставшуюся часть отпуска провожу в Таиланде. Не знаю, зачем мне нужно было переться в такую даль. Валяться в гостиничном номере можно было и в Нью-Йорке. Но мне важно знать, что между нами океан и километры. Часовые пояса и страны. Пусть нас разделяет что угодно. Пусть его не будет. Зачем он вообще есть. Каллен, что же ты сделал? Загробил своими руками наши жизни.

В последний день пребывания в Пхукете захожу в ювелирный магазин «Gems Gallery». Улыбчивая девушка тут же начинает тараторить на хорошем английском всякий бред. Она говорит про рубины, про жемчуг и сапфиры. Но мне похеру, что Пхукет — жемчужина Андаманского моря. Мне всё равно. Колумбийские изумруды. бриллианты из Южной Африки. Драгоценные камни, добываемые прямо здесь, в провинции Канчанабури. Я хочу купить колечко. Просто так, на память об этих днях, чтобы в сто лет посмотреть и вспомнить, какую катастрофу я пережила, из какого дерьма встала и поползла дальше.

— Все наши изделия уникальны. Поэтому в магазине и запрещена фотосъёмка. Нигде в мире вы не найдёте второго такого же ювелирного украшения. А если вам не понравятся представленные на витрине экземпляры, то вы можете заказать кольцо по собственному эскизу.

— Нет, ничего не надо. Вот это колечко. — Похрену мне на него. Я его даже не вижу. Так, что-то вроде переливается в электрическом свете ламп. Сколько оно стоит? Не знаю, протягиваю свою «American Gold». Денег там в любом случае хватит. Всё же здесь магазин, а не Алмазный фонд кремля.

— Белла!

— Майк?

Похоже, кто-то наверху решил меня угробить. Этот кто-то попытался уничтожить меня один раз, но я всё же выжила, и он предпринимает новую попытку. Майк, живой, с сильным загаром и выгоревшими на солнце волосами. Но взгляд… По нему я узнаю своего Майка, даже если он станет негром и побреется на лысо.

Бывает такое? Нет, не бывает. От горя у меня помутился рассудок и ничего больше. Ньютона нет. Я хочу в психушку. Хочу биться о мягкие стены. Или — что еще лучше — разбить голову о ближайший угол в больнице. Пусть хрустнут кости черепа, тогда всё наверняка кончится.

Я с трудом держусь на ногах и не помню, в какой момент ко мне возвращается продавщица с карточкой и элегантно запакованным кольцом. Я стою, словно колонна, словно ещё одна стена в этом магазине. И буду стоять, пока не отнимутся мои ноги, или меня не вынесет охрана.

Какое странное состояние. Может, это то самое сомати — состояние, в котором прибывают продвинутые тибетские монахи. Вроде человек жив, а вроде и нет. Живая мумия. Сердце то ли не бьется, то ли бьется, хрен его знает. И вроде всё слышишь, но ничего не понимаешь.

Может, это сон? Это бред, порождение разума. И нет ничего. Нет Майка, нет продавщицы, нет дурацкого кольца с изумрудом. Надо же, какое-то кольцо стоит дороже машины. Машины? Я же неправильно припарковала тачку в Нью-Йорке. Её наверняка забрали на штрафстоянку.

Реальность выливается на меня, как вода из опрокинутого ведра. Поток информации захватывает и помогает, наконец, очухаться. Делаю первые, робкие шаги, слабым голосом благодарю продавщицу и осторожно, боясь незнамо чего, касаюсь Майка. Он тёплый и живой. Мой Майк не умер. Он вернулся.

Но я его уже не люблю.



Автор: Dr.Mabuse
Бета: Miss_Laer (не забываем говорить спасибо нашему замечательному редактору)

---

«Gently»¹(англ.) — нежно, мягко.

---

---