Пока лежит снег



Когда идёт снег - не холодно; холодно - когда он тает.
Китайская пословица

"Над Чикаго снова звучит снежная соната. Эта тихая мелодия слышится в каждом прикосновении искрящихся в лунном свете снежинок к замерзшим стеклам твоих окон. Медленно кружась в ночном морозном небе, они танцуют свой самый первый и единственный танец, чтобы однажды растаять. Посмотри! Они танцуют его для тебя. Сейчас не время грустить, даже если ты не любишь зиму, как и я не любил её когда-то…"

Именно с этих строк, написанных красивым округлым почерком на тонкой крафтовой бумаге, всё и началось. Ровно два года и три недели прошло с того дня, как я обнаружила в своем почтовом ящике странное письмо без почтовых марок и обратного адреса. В нем не было никаких глупых романтичных признаний или пошлых намеков – только размышления о зиме, о том, чем же она так прекрасна, и еще немного о "Рождественской песне" Чарльза Диккенса. И в конце более мелким почерком как будто нерешительное: "Если вдруг захочешь написать ответ, просто положи его в свой почтовый ящик" .

Я была настолько заинтригована, что тут же со всей серьезностью принялась сочинять ответное послание, почти не допуская мысли о том, что, вероятно, это всего лишь странный розыгрыш.

На следующее утро оставленное мной письмо исчезло из почтового ящика, а еще через день в нем обнаружилось очередное послание, на этот раз подписанное именем Эдвард.

Эта переписка, ставшая почти ежедневной, полностью захватила меня, странным образом перевернула мою обыденную и по большому счету скучную жизнь. В ней я неожиданно нашла источник вдохновения, которое, как мне казалось, было утрачено мной навсегда.

За год до этого я переехала сюда – в один из самых тихих и респектабельных районов Чикаго, - потратив на покупку дома почти весь гонорар за свою первую книгу, распроданную внушительными тиражами. Меня грела надежда, что покой и уединение помогут мне полностью сосредоточиться на идеях для нового сюжета. Однако вместо озарения и музы со мной случился синдром "чистого листа"¹, и давление со стороны издательства только лишь усугубляло ситуацию, постепенно толкая меня в объятия паники.

Наше с Эдвардом общение вызвало во мне небывалый эмоциональный подъем и желание творить. Я по несколько часов кряду просиживала за компьютером, лихорадочно печатая страницу за страницей своей новой книги, и время от времени мечтательно поглядывала в окно на прекрасный зимний пейзаж: белоснежный снег сверкал на солнце россыпью бриллиантов; темно-зеленые пушистые ветки раскидистой ели, посеребренные инеем; кособокий, но всё равно бесконечно милый снеговик в фиолетовом шарфе и черном цилиндре, слепленный соседскими детишками. Эдвард научил меня любить зиму.

Даже больше того. Сейчас, по прошествии времени, я могла бы даже сказать, что Эдвард научил меня любить жизнь: не за что-то, не по каким-то причинам, а просто так, всего лишь за то, что она есть. Он научил меня находить радость в мелочах, на которые прежде я мало обращала внимание: красивая песня, заставляющая остановиться и вслушаться; любимый фильм детства, на который натыкаешься, переключая каналы кабельного; случайная приветливая улыбка прохожего; прочитанная хорошая книга, надолго остающаяся в памяти; упоительный аромат кофе и французских круассанов, окутывающий теплым невидимым облаком, когда проходишь мимо кофейни – да всё, что угодно!
Возможно, странно говорить такое о человеке, которого я никогда даже не видела, но он так стремительно ворвался в мою жизнь и так прочно обосновался в ней, что мне стало казаться, будто мы знакомы много лет.

При всём при этом я не знала, где Эдвард живет, кем работает, не имела ни малейшего понятия, как он узнал обо мне и почему решил завязать переписку, да ещё таким странным способом.

"Позволь мне не отвечать на эти вопросы. Пусть это останется моей маленькой тайной. Пожалуйста, Белла" , - написал Эдвард, когда в одном из первых своих писем я не удержалась и устроила ему допрос.

Я не стала настаивать, чувствуя, что это бесполезно. Однако несколько раз всё же попыталась подкараулить его, когда он будет забирать моё письмо из почтового ящика, но каждый раз засыпала где-то под утро, положив голову на подоконник, так никого и не дождавшись, а на утро моё письмо исчезало, словно по волшебству.

В остальном же Эдвард казался мне открытой увлекательной книгой, которую я с удовольствием читала, постепенно погружаясь в неё всё глубже и глубже. Он был весь здесь – в каждой строчке, в каждом из ста двадцати семи писем, что сейчас лежали передо мной на кровати.

Я взяла одно из них в руки, развернула и прочитала несколько строк наугад:

"Сегодня благословенное солнце наконец сжалилось и выглянуло из-за туч, осветив своими золотыми лучами грешный Чикаго! Прекрасный день для прогулки. Я серьёзно, Белла! Скачай на телефон песню "A Winter's Tale" группы Queen, включи её в режиме нон-стоп и прогуляйся по Бёрнхэм Парку. Неспешно, осматриваясь по сторонам и с наслаждением вдыхая морозный воздух, - ты убедишься, что это действительно самая настоящая зимняя сказка! Только одевайся потеплее: с Мичигана дует холодный ветер…"

Вновь положив письмо на кровать, я улыбнулась, вспомнив, что именно так в тот день и поступила.

"Нет, Белла, мы не будем спорить о "Ромео и Джульетте". Я уважаю Шекспира, но всё равно не изменю своё непопулярное циничное мнение. Нельзя по-настоящему влюбиться с первого взгляда, как нельзя любить человека только лишь за красивое личико. Хотя ты права: в четырнадцать лет нам действительно всё видится иначе…" – ещё несколько строк ещё одного письма.

Арчибальд Кронин, The Beatles, аллергия на манго, Герберт Уэллс, Дэвид Боуи, ангина после съеденной в десять лет пригоршни снега и так далее, строчка за строчкой, слово за словом – нити, из которых был соткан мир Эдварда и он сам.

Большинство из писем было перечитано мной по многу раз – на уголках крафтовых листов образовались заломы, края у некоторых обтрепались.

Я взяла в руки ещё одно письмо, полученное мной на излёте февраля почти два года назад.

"Не пиши мне ответ на это письмо: скорее всего, я не успею его прочесть. Нам нужно проститься, Белла, но не навсегда. Всего лишь до следующей зимы. По крайней мере, я в это свято верю. Что ещё мне остаётся?.." – читая эти строки даже сейчас, я чувствовала, как внутри меня всё сжимается в тугой тошнотворный узел.

Тогда же я чувствовала себя так, будто только что потеряла единственного друга и самого близкого человека.

Я прорыдала несколько дней, проклиная Эдварда за то, что вторгся в мою жизнь и за то, что теперь так внезапно исчез из неё, проклиная себя за свою слабость, за свою нерешительность, за то, что так и не смогла ничего узнать об Эдварде, не настояла на встрече, словно глупая школьница, лелея ту таинственность, которой были окутаны наши отношения.

А затем я решила, что просто продолжу жить так, как жила до появления Эдварда. И пусть по большому счёту это было всего лишь самообманом, но стало немного легче. Всю весну и всё лето я без остатка отдавала себя своей новой книге, которая была издана в сентябре. И всё же, положа руку на сердце, нельзя не признать, что ещё никогда прежде я не ждала зиму с таким волнительным нетерпением, как тогда. И с таким страхом. Страхом, что она не вернет мне Эдварда.

А в начале декабря я обнаружила в почтовом ящике знакомый лист крафтовой бумаги с почерком, успевшим стать мне родным. Боже, как же дрожали мои руки, пока я разворачивала письмо, затаив дыхание, как бешено стучало в груди сердце, все последние месяцы мечтавшее именно об этом моменте!

"С первым снегом тебя, Белла! Смею надеяться, что ты всё ещё помнишь меня, любителя английской литературы и старого доброго рока…" – мне не нужно было сейчас искать то письмо, чтобы вспомнить строки, которыми оно начиналось: я давно знала их наизусть.

И вновь история повторилась: два месяца ежедневной переписки оборвались с наступлением весны, за которой последовало невыносимо долгое ожидание новой зимы. Все мои просьбы о личной встрече Эдвард упорно игнорировал, лишь однажды написав: "Поверь, Белла, это не имеет смысла" .

Я перебрала в голове все возможные версии, объясняющие его нежелание встречаться со мной, начиная с того, что он женат, и заканчивая тем, что смертельно болен, но так и не остановилась ни на чём конкретном.

Нынешняя же зима оказалась совершенно неправильной: декабрь не принес с собой ни снега, ни морозов. Но самое главное, он не вернул мне Эдварда, тем самым воплотив в жизнь мой самый страшный ночной кошмар. Плюсовая температура и дожди навевали тоску, а пустующий почтовый ящик, который я проверяла по несколько раз за день, постепенно доводил до отчаяния. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой и такой несчастной.

Лишь девятнадцатого декабря кто-то там, наверху, отвечающий за смену погоды, наконец вспомнил, что на носу вроде как Рождество, и за ночь вывалил на Чикаго сразу двухнедельную норму снега, основательно погребя под ним машины и подъездные дорожки домов.

А еще через день я получила долгожданное письмо от Эдварда. Однако помимо радости и облегчения я вдруг ощутила прилив злости и раздражения. Почему он, черт возьми, решал, когда ему исчезать и когда появляться, а я должна была всего лишь смиренно ждать, наворачивая круги возле почтового ящика в надежде на чудо?!

Поддавшись кипевшим во мне эмоциям, я написала в ответ короткое письмо, в котором поставила Эдварду жесткий ультиматум: либо мы наконец встречаемся с ним лицом к лицу, либо я раз и навсегда прекращаю нашу переписку.

На следующее утро я проснулась с глубоким чувством сожаления и страхом, что Эдвард просто-напросто больше никогда мне не напишет. Но, к счастью, в почтовом ящике меня уже ждало самое короткое за всё время послание, больше похожее на записку:

"Я уже очень давно мечтаю встретиться с тобой, Белла. Наверное, с того самого дня, как получил твое первое письмо. Я знаю, что это очень плохая идея, и делать этого нельзя, но сейчас я готов сдаться. Я хочу сдаться. Боюсь, тебе не понравится то, что ты увидишь, поэтому подумай еще раз. Подумай как следует, Белла. Если твое решение останется прежним, приходи завтра в девять часов вечера к Букингемскому фонтану. Я буду ждать тебя там, с левой стороны" .

С той самой минуты, как я прочла это письмо – от волнения строчки расплывались у меня перед глазами, - время потекло невыносимо медленно. Оно словно смеялось надо мной, отдаляя, а не приближая назначенное Эдвардом время.

Были ли у меня хоть малейшие сомнения в том, что я действительно хочу с ним встретиться? Нет, ни единого сомнения! Хотя я много думала над его словами. Что мне могло не понравиться? Скорее всего, речь шла о каком-то физическом изъяне. Например, о шраме или ожоге, обезобразившем лицо. Возможно, Эдвард был человеком с ограниченными возможностями и передвигался с помощью инвалидной коляски или костылей.

Я долго размышляла над этим, прислушиваясь к себе. Имела ли для меня значение возможная физическая неполноценность Эдварда? Определенно нет, хотя мысли о ней и вызывали во мне сострадание и глубокую печаль из-за того, что такой прекрасный, умный и интересный человек, как Эдвард, оказался в чем-то несправедливо ущемлен судьбой.

Перебирая и перечитывая сейчас письма – кажется, уже в сотый раз, - я чувствовала, как в груди разливается приятное тепло и странная нежность к их автору, успевшему стать важной частью моей жизни.

Я улыбнулась пришедшей вдруг в голову идее, что Эдвард вполне может оказаться семидесятилетним старичком-божьим одуванчиком, решившим тряхнуть стариной.

Бросив взгляд на часы, я поняла, что уже почти опаздываю. Собрав с кровати письма и убрав их в нижний ящик комода, я быстро оделась и вышла из дома, торопясь к Эдварду, встречи с которым и так ждала слишком долго.



Только приближаясь к Букингемскому фонтану, я поняла, насколько же странное место для встречи выбрал Эдвард. Фонтан был одной из главных достопримечательностей Чикаго, но только не зимой. С середины октября он не работал, поэтому туристов тут было мало. А уж в столь поздний час кругом и вовсе не наблюдалось ни души.

Обойдя фонтан и зайдя слева, я сразу увидела одинокого человека в длинном пальто с накинутым на голову капюшоном, стоящего ко мне спиной. Сердце застучало так быстро, что у меня закружилась голова, и на какое-то мгновение земля уплыла из-под ног. Я остановилась и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Морозный воздух обжег горло и прояснил голову. Только после этого я нашла в себе силы приблизиться к мужчине и позвать его неестественным, будто "замороженным", голосом:

- Эдвард?

Он обернулся, и разноцветные огни гирлянд, украшавшие фонтан зимой, ударили ему в спину, полностью затемняя лицо.

- Белла, - от его низкого, чуть хрипловатого голоса по телу пробежали мурашки. – Это тебе, - он протянул мне пять белоснежных роз на длинных стеблях и коробку моих любимых марципановых конфет.

- Спасибо, - несмело улыбнувшись, я взяла в руки подарок и, прижав бутоны к лицу, вдохнула сладковато-нежный аромат цветов.

Я вплотную подошла к ограждению и положила свободную руку на ледяные металлические прутья, верно рассчитав, что Эдвард вслед за мной обернется к фонтану. Теперь я могла видеть его лицо, освещенное мигающими разноцветными огнями.

Он был очень хорош собой. Нет, это не была смазливая глянцевая красота, которая буквально кричит с каждой страницы модных журналов. Это была утонченная аристократичная притягательность, достойная иллюстраций романов времен Джейн Остин и Шарлотты Бронте. В голове сразу всплыло два имени: мистер Дарси и мистер Рочестер. Эдвард легко мог бы сыграть любого из них. Светлая, если не сказать бледная, кожа, тонкие черты лица, четко очерченные скулы, несколько прядей темных волос, падающих на высокий лоб, и миндалевидные глаза, цвет которых я никак не могла различить из-за скудного освещения. Что мне могло не понравиться? О чём предупреждал меня Эдвард? Я никак не могла взять это в толк. Разве что вдруг возникло смутное ощущение, будто где-то я его уже видела. Но вот где?

- Я знал, что ты придешь, - улыбнулся Эдвард, вновь отворачиваясь от фонтана и упираясь спиной в ограждение. Теперь я снова не видела ничего, кроме бежевой ткани капюшона его пальто. – Я давно понял, что ты очень упряма.

- Это плохо? – выгнула бровь я, в надежде, что это будет выглядеть кокетливо, хотя особой уверенности не было, потому как я уже тысячу лет ни с кем не флиртовала.

- Вовсе нет, - Эдвард отошел на два шага от ограждения и повернулся ко мне. Разноцветные огни снова заплясали на его лице, сливаясь с бледной кожей и заставляя её мерцать. – Вообще-то я пытался сделать тебе комплимент, но согласен, что вышло так себе, - он усмехнулся и пожал плечами. – Прогуляемся по парку?

Не дожидаясь моего ответа, Эдвард сунул руки в карманы и, развернувшись, размеренно зашагал в сторону одной из заснеженных аллей Грант-парка.

Он двигался медленно и как будто плавно, но я все равно не сразу смогла догнать его и пойти рядом, подстроившись под его шаги.

- И что же с тобой не так? – спросила я, поглядывая на сосредоточенный профиль Эдварда снизу вверх.

- В двух словах и не скажешь, - он бросил на меня быстрый взгляд и снова посмотрел вперед, но мне хватило этого, чтобы наконец разглядеть цвет его глаз. Они были глубокого зеленого цвета, напоминающего болотный мох. – Я знаю, что у тебя ко мне много вопросов. Ты можешь их задать, Белла, но не на все из них я готов дать тебе ответ. Во всяком случае, прямо здесь и сейчас.

- Хорошо, давай хотя бы попробуем, - разочарованно вздохнула я. – Итак, начнём. Почему мы общаемся только зимой? Весной ты уезжаешь?

- Да, уезжаю, - чуть замявшись, ответил Эдвард. Я мысленно выругалась, поняв, что сама же предоставила ему лазейку. – Мне приходится.

- Будем считать, что я тебе поверила, - хмыкнула я. Эдвард внимательно посмотрел на меня и вдруг улыбнулся. Возможно, я выдавала желаемое за действительное, но в этой улыбке мне почудилась теплота и нежность – словно отражение тех чувств, что я сама к нему испытывала. – Тогда почему в этом году ты приехал позже обычного?

- Ответ на этот вопрос ты и сама знаешь, - Эдвард остановился и повернулся ко мне. Нас разделяло не больше метра. Его глаза смотрели на меня так пристально, словно пытались что-то сказать. Что-то очень важное, чего я никак не могла понять. – Ты знаешь, Белла. Просто подумай, - с нажимом добавил он.

Я с сожалением покачала головой, разведя руки в стороны. Эдвард побледнел и быстро наклонил голову вниз – капюшон упал ему на лицо, полностью скрыв его от меня. Только сейчас я поняла, что пальто было сшито из тонкого кашемира, явно неподходящего для чикагских морозов.

- Тебе не холодно? – я протянула руку, намереваясь дотронуться до рукава пальто, тем самым воплощая в жизнь своё тайное желание прикоснуться к Эдварду, убедиться в том, что он действительно существует.

Уловив мое движение, он сделал поспешный шаг назад – почти отшатнулся, будто я была прокаженной.

- Видимо, это со мной что-то не так, - горько усмехнулась я, даже не пытаясь скрыть обиду. – Прости, что разочаровала.

До боли прикусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться, я быстро зашагала прочь.

- Нет, Белла, нет! – Эдвард тут же обогнал меня и преградил дорогу. – Прости! Меньше всего я хотел обидеть тебя. Я с самого начала знал, что ничего хорошего из нашей встречи не получится, но не смог устоять. Так хотелось поговорить с тобой, почувствовать на себе твой взгляд. Глупо, - он улыбнулся, но это была самая печальная в мире улыбка. – Всё это не имеет смысла, потому что не имеет будущего.

- Ты женат? – озвучила я вслух давно мучавшую меня мысль.

- Что?.. Нет, господи, конечно, нет! – нахмурившись, вполне искренне воскликнул он.

- Тогда объясни мне! – намного громче, чем собиралась, попросила я. – Ты словно ведешь со мной какую-то странную игру, суть которой я не понимаю. И это бесит меня! Ты можешь дать прямой ответ хотя бы на один вопрос?

- Поверь, я хотел быть честным с тобой, но это оказалось гораздо сложнее, чем думал. – Приглушенные огни фонарей и желтоватый свет луны, падающие на лицо Эдварда, создавали причудливую иллюзию свечения, придавая его облику нечто сказочное и магическое. Но помимо этого было в нем еще нечто странное, что не давало мне покоя, словно зудевшая ступня, которую никак не почешешь, пока не снимешь обувь. – Можешь задать мне какой-нибудь простой вопрос. Обещаю, что отвечу на него.

- Откуда ты узнал, что эти конфеты – мои любимые? – этот вопрос не был таким уж простым, но лицо Эдварда тут же разгладилось, выражая полное спокойствие и расслабленность.

- Ты упоминала об этом в одном из писем, - не моргнув глазом, быстро ответил он.

На всякий случай я мысленно перебрала всю нашу переписку, но только в очередной раз убедилась в том, что ничего подобного не было.

- Нет, не упоминала, - вздохнув, покачала головой я, спустя несколько минут, в течение которых Эдвард неподвижно стоял и смотрел на меня.

- Просто дай мне шанс, Белла, - его тихий голос, хрипло вибрировавший в заснеженной вечерней тишине парка, прозвучал настойчиво, но не требовательно. – Обещаю, что в следующий раз все тебе объясню.

- А следующий раз будет?

- Будет. Если только ты этого хочешь.

- Хочу! – поспешно заверила я. – Но как скоро? Следующей зимой?

Кажется, я в очередной раз навязывалась этому странному парню, но сейчас мне было глубоко плевать на все приличия.

- Скоро, Белла. Обещаю, - Эдвард снова улыбнулся. На сей раз это была одна из тех улыбок, что способны толкнуть девушку на любые романтичные безумства и заставить простить едва ли не самое страшное прегрешение. Даже понимая это, я все равно не находила в себе сил для сопротивления. – А сейчас нам нужно выбраться из парка, чтобы поймать тебе такси.

Я почувствовала острый укол разочарования, угодивший будто прямо в сердце, но лишь согласно кивнула, не желая в очередной раз демонстрировать свою повышенную заинтересованность. Это было бы уже через чур.

Я всегда легко сходилась и легко расходилась с мужчинами, никогда ни к кому не привязываясь по-настоящему. С Эдвардом же с самого начала все было не так. Он подобрался ко мне с тыла, подкрался исподтишка, незаметно втерся в доверие, а затем и вовсе умудрился просочиться в сердце, пока я наивно думала, что просто веду увлекательную переписку с интересным человеком. Глядя сейчас в эти чертовы зеленые глаза, в которых застыло сожаление, я чувствовала себя как никогда уязвимой и зависимой.

"Поздравляю, Белла! Это было самое короткое и самое провальное свидание в твоей жизни!" – зло подумала я, небрежно сунув цветы и конфеты под мышку, чтобы согреть в карманах куртки покрасневшие от холода руки.



Огромная снежная масса неумолимо надвигалась на меня. Я пыталась убежать, но едва ли могла сдвинуться с места, утопая в рыхлом сугробе почти по пояс.

Сквозь закладывающий уши гул я слышала, как кто-то кричал. Настойчиво звал меня по имени. Эдвард! С каждой секундой его голос всё приближался и нарастал, постепенно перекрывая рокот снежной лавины. Я увидела его перепуганное бледное лицо, увидела его руку, протянутую мне. Из последних сил я ухватилась за нее, но смогла поймать лишь воздух.

В следующее мгновение лавина накрыла меня с головой, придавила всей своей непомерной тяжестью. Я закричала, но рот тут же заполнился снегом, лишая возможности дышать. Убивая меня.

Проснувшись в кромешной темноте, я резко села на кровати, жадно хватая ртом воздух. Сон оказался настолько реалистичным, что я до сих пор чувствовала сдавивший мое тело ледяной холод. А еще я отчетливо помнила лицо Эдварда и его руку, протянутую мне.

Мысли плавно перешли от ночного кошмара к нашей сегодняшней встрече. Я вспомнила его точеный профиль, его болотно-зеленые глаза и печальную улыбку…

И тут случилось сразу две вещи: во-первых, я поняла, какая именно странность в нем не давала мне покоя; а во-вторых, я вспомнила, где и когда уже видела его прежде.

На какое-то время впав в ступор, я бездумно таращилась в темноту, чувствуя, как кожа покрывается мурашками, а волосы на затылке шевелятся, словно от сквозняка. Затем ступор прошел так же внезапно, как и напал. Приступ паники подбросил меня вверх. Я вскочила с кровати, но запуталась ногой в одеяле и со страшным грохотом рухнула на пол, растянувшись во весь рост. Отбившись наконец от дурацкого одеяла, я, скользя босыми ногами по паркету, ринулась из спальни к лестнице, ведущей вниз, попутно щелкая по всем выключателям, которые только попадались мне на пути.

- Вот же дерьмо! – воскликнула я, залетая в гостиную и лихорадочно шаря по стене в поисках выключателя, который никак не хотел находиться.

Звук собственного голоса настолько напугал меня, что я едва поборола в себе желание вернуться в спальню, залезть под одеяло с головой и не вылезать оттуда до утра, а то и до конца жизни.

Трясущимися руками я открыла ноутбук и нажала кнопку включения. Пока тот загружался – бесконечно долго, черт бы его побрал! – я ещё раз прокрутила в голове нашу встречу с Эдвардом, нервно покусывая губы. Никаких сомнений не осталось: несмотря на мороз, из его рта не шёл пар, как если бы он не дышал. Невероятно, но факт! С другой стороны, если я ничего не перепутала и действительно однажды уже видела его фото в интернете, то он и не должен был дышать. Мертвые люди не дышат, ведь так?

Я издала короткий истерический смешок, больше похожий на безумный крик какой-то экзотической птицы.

Ноутбук загрузился, и я торопливо застучала по клавиатуре, то и дело попадая не по тем клавишам. Наконец, в строку поиска мне удалось вбить имя Карлайла Каллена.

Когда я три года назад покупала этот дом, агент по недвижимости так настойчиво твердил мне о том, что всего через два дома жил "тот самый Карлайл Каллен", что я невольно заинтересовалась им, решив узнать, что же это за знаменитость, о которой я прежде не слышала.

Всезнающий Гугл тут же выдал мне информацию о том, что Карлайл Каллен был известным археологом, погибшим в начале минувшей весны вместе со своей группой и своим единственным сыном Эдвардом Калленом.

Вот и сейчас я снова смотрела на то же самое фото улыбающихся отца и сына, что и тогда. Глупо было бы отрицать очевидный факт: мой Эдвард, с которым я вела переписку, был тем самым Эдвардом Калленом, умершим несколько лет назад.

С трудом проглотив вставший в горле ком, я открыла статью, посвященную случившейся трагедии.
"Вместе с сыном и еще тремя археологами…", "…остров Шпицберген…", "…снежная лавина…", "…тела всех погибших доставлены в Чикаго…", "…тело Эдварда Каллена обнаружено не было…" – слова прыгали перед глазами, расплывались в бесформенные черные пятна и снова складывались в предложения, впивавшиеся в меня маленькими ядовитыми иглами.

С трудом дочитав статью до конца, я захлопнула ноутбук и в страхе оттолкнула его от себя, словно он мог вдруг ожить и вцепиться мне в руку.

Я прижала колени к груди и обхватила ноги руками. Меня трясло, лихорадило. Сердце бешено колотилось в груди, а кровь в такт ему отбойным молотком стучала в висках. Всё это безумие никак не хотело укладываться в моей голове и принимать хоть сколько-нибудь логичную и легко объяснимую форму.

Вот уже несколько лет я зарабатывала себе на жизнь тем, что писала романы, полные мистики: приведений, вампиров, оборотней и ведьм. И получала от этого огромное удовольствие. Как оказалось, столкнуться с чем-то подобным в реальности совсем даже не весело. Страх и смятение – вот всё, что я сейчас испытывала.

Тот мир, который я знала, только что перестал существовать. Вместо него передо мной открылось нечто новое и невероятное. Пугающее. Я предпочла бы остаться в том, прежнем, мире, подчиняющимся исключительно законам физики. Однако Эдвард Каллен, кем бы или чем бы он ни был, лишил меня такой возможности, ворвавшись в мою жизнь без приглашения. Зачем он это сделал? Чего он хотел? Стоило ли мне прямо сейчас собирать чемоданы и бежать на другой конец страны? Или же это не имело смысла?

Перебирая в голове все эти бесконечные вопросы и продолжая дрожать всем телом, я постепенно погружалась в тревожную дремоту и окончательно провалилась в сон, когда окно гостиной окрасили серые краски пасмурного утра.

Удивительно, но на этот раз никакие кошмары мне не снились.



Я проснулась уже за полдень. Все тело ломило, словно ночью я принимала участие в марафоне, а не спала на собственном диване в собственном доме. Голова раскалывалась, как после попойки, но мысли неожиданно прояснились, а от недавней паники не осталось и следа. При свете дня происходящее уже не казалось мне настолько страшным, чтобы лезть с головой под одеяло и уж тем более бежать из города.

Эдвард долгое время находился совсем рядом, так что у него была масса возможностей сделать со мной все что угодно. Но он не причинил мне никакого вреда – совсем наоборот. Даже наша встреча состоялась лишь по моему настоянию. Значит, зла Эдвард мне не желал. Этот вывод во многом успокоил меня, однако при мысли, что он все же, мягко говоря, не вполне жив, по телу пробегала нервная дрожь. А хуже всего было то, что, несмотря на открывшуюся мне невероятную правду, Эдвард по-прежнему оставался тем, кто стал мне по-настоящему близок и дорог. Сделать вид, будто в моем комоде не хранились бережно всего его письма, я не могла. Как не могла отрицать и то, что те чувства к нему, что росли и крепли во мне на протяжении долгого времени, никуда не делись и не могли деться за считанные часы.

Промучившись какое-то время, я наконец решилась и написала Эдварду короткое письмо, в котором – с ума сойти! – просила о новой встрече.

"Если твоя фамилия Каллен, то я знаю о несчастье, случившемся с тобой несколько лет назад", - немного подумав, в конце дописала я и поймала себя на мысли, что в глубине души все еще надеюсь на какую-то ошибку или недоразумение.

Выйдя на крыльцо, чтобы опустить письмо в почтовый ящик, я не удержалась и огляделась по сторонам – если не считать проехавшей мимо Ауди и тарахтевшей вдалеке снегоуборочной машины, улица была абсолютно пуста и безлюдна.

Спускаясь с крыльца, я поскользнулась на нижней ступеньке, покрытой тонкой коркой наледи, и неминуемо разбила бы себе голову, если бы какая-то невидимая сила в последний момент не удержала меня от падения. Сердце спикировало в живот и уже там застучало с бешеной скоростью. Руки же, напротив, взлетели вверх и вцепились в распахнутую на груди куртку – письмо выпало и, медленно кружась в воздухе, опустилось к моим ногам, словно намекая на того, кто только что спас меня от унизительного и болезненного падения.

- Эдвард? – придушенным голосом позвала я, осматриваясь вокруг. Безрезультатно. – Эдвард Каллен, - уже громче и увереннее добавила я.

Какое-то время ничего не происходило, и когда я готова была уже сдаться, позади меня раздался знакомый хрипловатый голос:

- Как ты узнала?

Волосы на моем затылке снова зашевелились, как прошлой ночью. Хотя, возможно, на этот раз причина была всего лишь в легком порыве ветра.

Я повернулась очень медленно, стараясь не совершать резких движений, и увидела Эдварда, стоящего на верхней ступеньке крыльца. На этот раз вместо пальто на нем был кремовый свитер и черные джинсы, а волосы оказались с золотистым отливом и светлее, чем я подумала вчера. В остальном же он выглядел точно так же, как при нашей прошлой встрече. И точно так же, как на фотографии в прочитанной мной статье.

- Так как ты узнала мою фамилию? – сведя брови у переносицы, повторил он вопрос.

- Вы с отцом жили чуть дальше по улице… - не зная, с чего начать, всё же попыталась объяснить я. Мысли разлетались в разные стороны, как перепуганные бабочки. В голове образовалась странная легкость и пустота. – Я прочитала в интернете статью о… случившемся. Там была ваша фотография.

- Я всегда знал, что интернет – страшная сила, - усмехнулся Эдвард. – И страшное зло.

- А ты… - я замялась, безуспешно пытаясь отыскать подходящие слова.

- Зло ли я? – уточнил Эдвард, в этот момент став будто бледнее.

- Нет, я не об этом, - поспешно возразила я. – То, что произошло с тобой там, на острове… Ты…

- Умер. Почти четыре года назад.

Он сказал это так легко и просто, без тени горечи или жалости к самому себе, что я на какое-то время растерялась, не зная, что говорить или спрашивать дальше. А потому выдала глупое и неуместное:

- Совсем умер?

- Вероятно, да, - криво улыбнулся Эдвард, пожав плечами и разведя руки в стороны.

- И теперь ты… - продолжила я демонстрировать свой "огромный" словарный запас.

- Привидение, призрак, неупокоенная душа – можешь выбрать любое определение, какое тебе нравится больше.

- Вот же черт, - потрясённо выдохнула я.

- Знаю, в это трудно поверить. Я и сам не до конца сжился с этой мыслью. А еще я знаю, что тебе есть, о чем меня спросить, но, пожалуйста, давай сначала зайдем в дом. Не хочу, чтобы кто-то из соседей увидел нас: в отличие от тебя, они живут здесь много лет и могут узнать меня. То-то они удивятся.

- Разве ты не должен быть невидимым? – уже зайдя в дом, спросила я и с удивлением заметила, как из моего рта вырвалась струйка пара, хотя тут было очень тепло.

- Я могу, если хочешь, - только что стоявший в паре метров от меня Эдвард вдруг исчез, словно растворившись в воздухе, но я по-прежнему кожей чувствовала его присутствие.

- Нет, не хочу. Вернись, пожалуйста, - поёжившись, попросила я.

Эдвард снова появился, но оказался уже совсем близко ко мне. Поддавшись минутному порыву, я быстро протянула руку в желании прикоснуться к нему, но мои пальцы нащупали лишь пустоту. В голове всплыли воспоминания о вчерашнем сне. Я всхлипнула и отшатнулась, прижав ладонь ко рту. Глаза обожгли слезы: кажется, только сейчас я до конца осознала реальность происходящего, только сейчас поняла, что дорогой мне человек действительно умер. Умер еще до того, как я узнала о его существовании.

- Нет, Белла, подожди, - с мольбой в голосе Эдвард снова приблизился ко мне. – Подожди секунду. Ты застала меня врасплох.

Он медленно протянул мне руку раскрытой ладонью вверх. Даже не пытаясь унять вышедшее из-под контроля сердцебиение – в последние сутки тахикардия стала моей постоянной спутницей, - я протянула руку ему навстречу и, остановив ее на полпути, посмотрела на Эдварда. Он кивнул и едва заметно улыбнулся. Моя ладонь легла в его – пальцы ощутили нечто твердое, но мало чем напоминающее человеческую кожу, их коснулось прохладное покалывание, словно от сильного мороза, а по телу пробежала дрожь. Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула – изо рта снова вырвался пар, но мне по-прежнему было тепло.

Осмелев, я провела ладонью выше – свитер под пальцами ощущался не так, как должна была ощущаться на вид явно колючая шерсть. Это было нечто более мягкое, чем его ладонь, но и оно посылало по моему телу такое же прохладное покалывание – странный симбиоз статического электричества и мороза.

Эдвард вдруг тихонько рассмеялся:

- От тебя исходит такое приятное тепло. Как давно я не чувствовал ничего подобного. Кажется, что никогда.

Внезапно его тело вспыхнуло мягким белым свечением, словно оказалось соткано из нитей лунного света. Моя ладонь, все еще лежавшая на его руке, утонула в этом свечении, ее контуры потеряли четкое очертание, а покалывание, зарождавшееся на кончиках пальцев и растекавшееся по всему телу, ощутимо усилилось, причиняя теперь легкую боль.

- Невероятно, - прошептала я, убирая руку.

Мои ноги сделались будто ватными, и я поспешила сесть на диван, продолжая смотреть на Эдварда.
Постепенно свечение стало ослабевать и уже через пару минут пропало вовсе. Однако едва заметное мерцание, напоминающее сияние снега в солнечный день, осталось. Накануне я приняла его за странную игру света фонарей и луны на бледной коже просто потому, что никакого другого объяснения этому придумать не могла.

- Поэтому ты вчера был в пальто с капюшоном? – догадалась я.

- Да, - Эдвард осторожно, словно боясь меня спугнуть, сел на другой конец дивана. Сейчас, если бы не этот слабый блеск, он ничем не отличался бы от обычного человека. – Отчасти именно об этом я и предупреждал тебя. А потом увидел в витрине какого-то магазина манекен в том пальто, и подумал, что спрятаться под ним – это хорошая идея. Пришлось его на время одолжить, - он улыбнулся, и в нем снова вспыхнуло недавнее свечение, только на этот раз более слабое.

- То есть ты его украл? – тоже улыбнувшись, уточнила я.

- Но потом вернул, - подняв вверх указательный палец, добавил он.

- А цветы с конфетами?

- Их я, естественно, уже не вернул.

- С ума сойти! – рассмеявшись, покачала головой я. – Мне еще никогда не дарили краденые цветы.

- Если мог бы, я бы за них заплатил, - в зеленых глазах Эдварда появилась печаль, свечение бесследно пропало, а сам он стал бледнее и даже как будто прозрачнее. От этого зрелища в животе завязался тугой узел, но я приложила все усилия, чтобы ничем не выдать своих чувств.

- Теперь-то я могу устроить тебе допрос с пристрастием? – придвигаясь ближе к Эдварду, спросила я.

Прислушавшись к себе, я поняла, что совершенно не боюсь его. Более того, воспоминания о том, что творилось со мной этой ночью, вызывали теперь во мне жгучий стыд: со стороны я наверняка выглядела неадекватной истеричной дурой.

- С пристрастием, но без пыток, - шутливо предупредил он. – Обещаю, что и так расскажу тебе все, что знаю.

- Почему ты решил написать мне письмо? – задала я свой самый главный вопрос.

Улыбка медленно стерлась с лица Эдварда, и он неторопливо заговорил:

- В первую зиму после своей смерти я случайно увидел тебя, когда ты переезжала. Ты громко и воинственно командовала грузчиками, твои щеки раскраснелись, а волосы растрепались на ветру, - его взгляд, до этого устремленный куда-то вдаль, вновь обратился ко мне. – Ты была такой настоящей и такой живой. Такой красивой. Я просто стоял и смотрел на тебя. На следующий день я снова вернулся к твоему дому, а потом снова и снова. Ты не выглядела очень уж счастливой. Возможно, отчасти именно поэтому я не мог приказать себе оставить тебя в покое. "Что с этой девушкой не так?" – думал я. Сначала я считал, что дело в белобрысом парне, что все время крутился возле тебя. Майкл, кажется. Как по мне, он не очень-то тебе подходил. Но я как-то быстро понял, что причина не в нем. Вернее, не совсем в нем. Причина в твоем одиночестве. А Майклу явно было не под силу избавить тебя от него. – Эдвард ненадолго замолчал, продолжая неотрывно смотреть на меня своими болотно-зелеными глазами. А я смотрела на него и удивлялась тому, насколько же проницательным человеком он был. – В следующую зиму Майкла, к счастью, рядом с тобой уже не наблюдалось, но в остальном ничего не изменилось. И тогда я решил написать тебе письмо. Правда, не верил в то, что ты станешь на него отвечать, хотя и очень этого хотел. Думая, что пытаюсь таким образом встряхнуть тебя, я не сразу понял, что тем самым хочу снова почувствовать себя живым, хочу убить и свое одиночество. Сначала я стал жить этими письмами, а потом, когда по-настоящему узнал тебя, стал жить тобой… Смешно, наверное, слышать такое от того, кто уже давно мертв, - он улыбнулся, но снова стал бледным и почти прозрачным.

- В этом нет ничего смешного, Эдвард. Совсем наоборот, - я медленно протянула руку и коснулась его ладони, тут же вновь ощутив морозное покалывание. – Так случилось, что ты появился в сложный период моей жизни, и стал значить для меня очень много… А теперь скажи-ка мне, как ты узнал про конфеты? Ты бывал у меня в доме? – поспешила я перевести разговор в более безопасное русло. – Ты же можешь проходить сквозь стены?

- Да, могу. И да, бывал, - не стал отпираться Эдвард. Его пальцы обхватили мои и легонько сжали их. – Но только дважды. Первый раз тебя не было дома, и я просто прошелся по нему, чтобы увидеть, как ты живешь. А второй раз я зашел, когда ты спала. Ты тогда на несколько дней уезжала из города, и я соскучился. Вернулась ты поздно ночью, совсем ненадолго зажгла свет, а потом во всем доме снова стало темно. Я не смог удержаться и зашел. Всего несколько минут постоял, глядя, как ты спишь, и вышел. Ну а с конфетами все совсем просто: ты иногда сидишь на подоконнике, смотришь в окно и пьешь кофе именно с ними. Съедаешь по полкоробки за раз, - рассмеялся он, и белое свечение вновь пронзило его тело.

- А что ты делаешь, когда не наблюдаешь за мной? – с улыбкой спросила я. Вероятно, признания Эдварда должны были вызвать во мне страх, но вместо этого я чувствовала себя польщенной. Безумно приятно осознавать, что ты так много значишь для кого-то. И еще приятнее, если этот кто-тот тоже очень много значит для тебя.

- Ничего особенного, - пожал плечами он. – В основном брожу по городу или сижу в своем доме. Он до сих пор пустует. Я не очень силен в этих вопросах, но надеюсь, что однажды здесь вновь сможет кто-то поселиться, раз уж семейство Калленов перестало существовать…

После этого мы как-то незаметно перешли на тему старых домов, а затем на тему наших любимых мест в Чикаго. Наверное, нам просто обоим нужен был хотя бы небольшой перерыв в этом непростом разговоре. На какие-то минуты я забывала, что Эдвард не совсем человек, и даже чуть не предложила ему омлет, который готовила, стоя у плиты и продолжая слушать его рассказ о Грант-парке, где он изучил уже каждый уголок.

- Почему зимой? – наконец озвучила я один из самых главных вопросов, очень давно не дававших мне покоя. Передо мной стояла тарелка с омлетом, но я с трудом представляла, как буду проталкивать его в себя. – И что ты делаешь в остальное время?

- Это очень трудный вопрос, точного ответа на который у меня нет, - пододвигая ко мне тарелку с хлебом, задумчиво ответил он. – Одно я знаю точно: все дело в снеге.

- В снеге? Почему в снеге? – спросила я, и только увидев, как побледнел Эдвард, вспомнила, что он погиб под снежной лавиной. В голове снова всплыли воспоминания о недавнем ночном кошмаре: я вспомнила, как снег раздавил меня, заполнил собой рот и нос, лишая возможности дышать. Я внутренне содрогнулась от леденящего кровь ужаса, желудок болезненно сжался, к горлу подкатила тошнота, и я поспешно отодвинула от себя нетронутую тарелку с едой. – Прости, я дура.

Рука Эдварда пересекла стол и уже в который раз накрыла мою.

- Тебе не за что извиняться и уж тем более не за что называть себя дурой, - он ободряюще улыбнулся, и я в очередной раз поразилась его спокойствию и стойкости. – Я появляюсь здесь, в Чикаго, как только выпадает первый снег. Пока он лежит на улицах города, я могу притворяться, что живу. Но исчезаю вместе с последним сугробом.

- Что значит "исчезаешь"?

- Оказываюсь нигде. В пустоте, не имеющей ни начала, ни конца. Этого не объяснить, Белла, не передать словами. Время там будто замирает, и все, что у меня остается, - это мои воспоминания и мои мысли.

- Это ужасно, Эдвард, - положив локти на стол, я придвинулась к нему ближе и свободной рукой накрыла его ладонь, все еще сжимавшую мою руку. – А что, если уехать туда, где почти круглый год лежит снег? Например, на Аляску?

- Я даже за пределы Чикаго выбраться не могу, словно привязан к этому городу какой-то невидимой силой, хотя и погиб за тысячи миль отсюда.

- Но родился ты здесь?

- Да, родился и всю жизнь прожил я здесь. Думаешь, дело в этом?

- Я даже не знаю, что думать. Честно. Все мысли перемешались, - призналась я.

- В этом нет ничего удивительного. Сказать по правде, я боялся, что ты с дикими воплями убежишь от меня, когда узнаешь правду.

Я рассмеялась, подумав о том, насколько же Эдвард был близок к истине. Видел бы он меня прошлой ночью.

Из кухни мы снова переместились в гостиную, а затем, когда на Чикаго опустилась ночь, поднялись в спальню. Я боялась, что Эдвард вот-вот скажет, что ему нужно идти, или просто без предупреждения исчезнет, но он следовал за мной по пятам и явно не собирался уходить.

- Так значит, ты не археолог? – с удивлением переспросила я, повернувшись набок и удобно устроив голову на подушке.

В комнате царила темнота, разбавленная лишь тусклым светом фонарей, льющимся в окна. Эдвард сидел в кресле напротив меня, и сейчас его серебристое мерцание было чуть заметнее, чем прежде.

- Мой отец был археологом, мой дед был археологом, и даже мой прадед был археологом. А я стал всего лишь преподавателем английской литературы в Чикагском университете, чем сильно разочаровал отца. – Мне не было видно выражение лица Эдварда, но в его голосе не слышалось ни капли сожаления.

- Тогда как ты оказался вместе с ним на Шпицбергене? – приподнявшись на локте, задала я очередной вопрос, наверное, уже сотый по счету.

- Ты будешь смеяться, но примерно за месяц до этого меня выгнали с работы.

- И за что же? Ты слишком активно продвигал в массы свое непопулярное циничное мнение о "Ромео и Джульетте"? – улыбнулась я.

- Почти, - рассмеялся Эдвард. – Меня уволили за сексуальную связь со студенткой. Первый раз в жизни я позволил себе маленькую слабость и сразу так глупо попался.

- Видимо, она была очень хороша собой, - язвительно предположила я, почувствовав неожиданный укол ревности, казалось бы, столь неуместной в сложившихся обстоятельствах.

- Вероятно, тогда я так считал, - пожал плечами Эдвард. – Сейчас же, оглядываясь назад, я искренне не понимаю, почему связался с ней. Никаких чувств друг к другу мы не питали. Отец предложил мне поехать с ним, чтобы, как он выразился, прочистить мозги. В ближайшее время никакая работа мне все равно не светила, так что я посчитал его предложение хорошей идеей. Как видно, зря… С другой стороны, мозги и правда прочистились. Вот только смысла в этом теперь никакого нет: ни исправить что-то, ни начать жизнь с чистого листа уже нельзя…

Затем Эдвард быстро ушел от неприятной для себя темы и стал рассказывать о Чикагском университете, о своей работе в нем и о том, почему решил стать преподавателем английской литературы.

Его приятный голос, тихо звучавший в полумраке комнаты, обволакивал меня, обнимал и убаюкивал. Уже соскальзывая в сон, я почувствовала, как Эдвард опустился рядом, его ладонь легла мне на спину и стала мягко поглаживать – даже сквозь одеяло я ощущала прохладу и покалывание.

«Как же хорошо…» - успела подумать я, прежде чем окончательно заснула.



Проснувшись, я открыла глаза. На подушку рядом со мной падали солнечные лучи. Они же грели мне спину. Но изо рта по-прежнему шел пар, а значит, Эдвард все еще был где-то совсем рядом. Поняв это, я улыбнулась.

- Доброе утро, - раздался за моей спиной его хрипловатый голос. – Вернее, доброе утро уже давно перешло в добрый день. Еще немного, и наступит добрый вечер.

- Ну и что? – сладко зевнув и потянувшись, я повернулась к нему лицом.

- Ты самая настоящая соня, вот что, - улыбнулся Эдвард, сидевший на том же самом кресле, что и вчера.

- Что ты делал, пока я спала? – спросила я, проигнорировав его замечание.

- Много чего, - выразительно изогнул бровь он. – Например, прочитал твою книгу.

- Ну и как тебе? – сев на кровати, спросила я. Остатки сна улетучились мгновенно.

- Ты хочешь честного ответа?

- Само собой, - старалась сохранить невозмутимый вид я.

- Что ж, - протянул Эдвард. – Думаю, девочкам такое должно нравиться.

- Ах ты! – рассмеявшись, воскликнула я и, размахнувшись, швырнула в него подушкой. Та попала в цель, но пролетела насквозь и, врезавшись в стену, упала на пол.

Никакой обиды на Эдварда я не почувствовала. Разве что капельку разочарования. Хотя умом я прекрасно понимала, что мужчина, да еще и помешанный на английской классике, вряд ли сможет положительно оценить мою писанину, сердце все равно мечтало услышать от него лестный комплимент. С другой стороны, я была рада тому, что он не стал кривить душой и сказал то, что думал, сумев при этом обойтись без едких замечаний.

- Давай, вставай, у нас сегодня много дел, - поднимаясь на ноги, скомандовал Эдвард. – Может, ты забыла, но сегодня Рождественский сочельник.

- Ну и что? – уже второй раз за несколько минут задала я один и тот же вопрос. Дела в сочельник были у тех, кто готовил праздничный стол, упаковывал подарки и наряжал елку. Все это не имело ко мне ровным счетом никакого отношения.

- Спускайся вниз и сама все увидишь, - губы Эдварда растянулись в неприлично широкой улыбке.

Я вскочила с кровати и выбежала из спальни вслед за ним, предчувствуя нечто грандиозное. И не ошиблась.

- Вот это да! – замерев на лестнице, не смогла я сдержать восхищенного возгласа.

Посреди гостиной красовалась огромная раскидистая ель, наполнявшая дом умопомрачительным ароматом хвойной смолы. – Где ты ее взял?

- Еще немного воровства никому не повредит, - в притворном смущении потупился Эдвард, все это время внимательно наблюдавший за мной и явно оставшийся довольным моей реакцией.

Однако до ёлки мои руки дошли только вечером: весь день я, как ответственный человек, просидела за работой над своей новой книгой. Все это время Эдвард то и дело мелькал перед глазами. На его вопрос о том, обязательно ли мне заниматься этим именно сегодня, я рассказала ему о своем правиле, позаимствованном у Стивена Кинга, писать каждый день хотя бы по десять страниц, которое и так вчера бессовестно нарушила.

- Чем будем украшать? Ворованными игрушками? – окидывая взглядом огромное дерево, упиравшееся верхушкой в потолок, спросила я.

- Почему сразу ворованными? – обиженно нахмурился Эдвард, ставя передо мной пыльные картонные коробки. – Они хранились на чердаке в нашем доме и, пока была жива мама, каждый год украшали ёлку семейства Калленов. Когда я учился в выпускном классе, мамы не стало, и с рождественскими традициями в нашем доме было покончено. Какой смысл в ёлке, если ты все равно дома один? – Эдвард передернул плечами и открыл первую коробку.

- А отец? – беря в руки красивый шар из красного стекла с чуть потертым боком, спросила я.

- После смерти мамы каждое Рождество отец уезжал в какую-нибудь экспедицию. Это стало его новой традицией, - невесело усмехнулся он. – Но оно и к лучшему: мы с ним никогда особо не ладили. Как-то я даже открыто обвинил его в том, что он променял нас с мамой на тысячелетние трупы и глиняные черепушки. В общем, со мной все понятно. Что не так с тобой? – Эдвард взял в руки небесно-голубой шар с нарисованными на нем мелкими снежинками и повесил его на ёлку.

- В каком смысле? – тоже вешая на ёлку игрушку в виде серебряной совы, спросила я.

- У тебя есть родные или друзья? Я никогда никого не видел около тебя. Не считая Майкла, - из уст Эдварда это имя прозвучало, как неприличное ругательство. – Когда человек одинок, он не очень-то любит праздновать Рождество. Да и остальные праздники тоже, - он передал мне золотистую игрушку в виде конфеты, задержав свою руку на моей руке.

- Я интроверт и не люблю больших компаний, - пожала плечами я. – Пока я работала в издательстве, плотно общалась с несколькими коллегами: походы в бары, чьи-то дни рождения и всё такое. Потом все эти связи постепенно оборвались. У меня есть близкая подруга Анжела, с которой мы дружим еще со школы. Но она уже давно и прочно замужем, у нее трое детей и собака, так что видимся мы с ней редко.

- Сколько же вам лет, если она успела уже трижды стать мамой? – удивился Эдвард. – Выглядишь ты лет на двадцать пять.

- Спасибо за комплимент, - кокетливо улыбнулась я. – Но все же это невежливый вопрос.

- Да ладно тебе, я могу и заглянуть в твои документы, когда ты заснешь.

- Не смей шарить по моим вещам! – я угрожающе ткнула в его сторону указательным пальцем. – Так и быть. Мне тридцать два. Теперь жду от тебя встречного ответа на тот же вопрос.

- Дай-ка подумать… Когда я умер, мне было тридцать четыре, - словно подсчитывая что-то в уме, протянул Эдвард. – Очевидно, что с тех пор я перестал стареть, значит… Да, определенно, мне тридцать четыре, - он рассмеялся и передал мне еще один стеклянный шар. – С твоими друзьями все понятно, а что с семьей?

- Маму я совсем не помню, а папа… Он был копом… и погиб за два месяца до того, как я купила этот дом.

Мне казалось, что я уже давно научилась спокойно говорить об отце, но сейчас вдруг горло сжалось в спазме, а к глазам подступили слезы. Не желая, чтобы Эдвард видел мою слабость, я поспешно отвернулась от него и сделала вид, будто поправляю висевшую на ёлке игрушку.

В следующее мгновение я почувствовала, как Эдвард вплотную приблизился ко мне сзади. Его ладони сжали мои плечи, а губы коснулись затылка в легком, едва ощутимом поцелуе. Я стерла со щеки слезу и, закрыв глаза, полностью растворилась в этих удивительных ощущениях, что дарила мне его близость. Его утешение. Его нежность.

- Прости, - прошептал Эдвард, обняв меня за плечи. – Я не хотел ранить твои чувства.

- Ты не ранил, - возразила я. – Ты очень вовремя появился в моей жизни…

Еще какое-то время постояв так в тишине, мы продолжили украшать ёлку, а закончив, уселись за просмотр фильма "Эта замечательная жизнь", который как раз начался по кабельному. Для этого нам пришлось отодвинуть диван к самой дальней стене гостиной, потому что техника начинала сходить с ума, стоило только Эдварду приблизиться к ней. Например, микроволновка сама собой включалась и выключалась каждые несколько секунд, смартфон вибрировал и лихорадочно мигал, а по телевизору и на мониторе ноутбука шли разноцветные полосы.

На протяжении всего фильма Эдвард то и дело отпускал едкие и очень точные комментарии, над которыми я смеялась. Моя голова покоилась на его плече – ухо и рука, прижимавшаяся к нему, уже давно заледенели от исходившей от него морозной стужи, но мне было на это совершенно наплевать. Я чувствовала такой покой и умиротворение, какие не испытывала уже очень давно. Без преувеличения, это был мой самый лучший вечер за последние несколько лет.

- Давай потанцуем, - вдруг предложил Эдвард, когда на экране телевизора появились финальные титры, и я с энтузиазмом приняла его предложение, так и не сумев вспомнить, когда танцевала в последний раз. – Включи, пожалуйста, на ноутбуке "Unchained Melody", но только в исполнении "The Righteous Brothers": лучше них это не спел никто.

- Песня из фильма "Привидение" с Патриком Суэйзи? Ты серьезно? – рассмеялась я, найдя в интернете нужную композицию.

- По-моему, это забавно, учитывая нашу ситуацию, - улыбнулся Эдвард, протягивая мне ладонь. – К тому же, мне всегда очень нравилась эта песня.

- Ну да, конечно, у тебя же старомодные вкусы, - поддразнила его я.

- Помнишь, я как-то написал тебе, что классика не может быть старомодной, потому что она вне моды? Этот как раз тот случай.

Положив одну руку мне между лопаток, а другу – на талию, Эдвард прижал меня к себе и неспешно задвигался в такт музыки.

Я устроила голову у него на груди, в которой не билось сердце, но об этом я старалась не думать, просто наслаждаясь его близостью и вдыхая исходивший от него аромат морозного соснового леса.

"О, моя любовь, моя дорогая,
Я изголодался по твоим прикосновениям, нескончаемое одиночество,
А время идет, так медленно, и время может так много...
Ты все еще моя?
Мне нужна твоя любовь, мне нужна твоя любовь.
Боже, пошли мне скорей свою любовь!" – летело над нашими головами, в медленном вальсе кружилось вокруг, проникало в нас и находило там отклик.

Вдруг Эдвард тихонько рассмеялся.

- Что? – спросила я, поднимая голову и заглядывая в его зеленые глаза, в которых сейчас плясали веселые искорки.

- Я вдруг подумал о том, что сейчас сам себе напоминаю героя книг Маркеса. Магический реализм и все дела.

- Кстати о магическом реализме и призраках, - улыбнулась я. – Мне вспомнился очень неплохой роман Жоржи Амаду "Донна Флор и два ее мужа". В нем героиня занималась любовью с призраком своего умершего мужа.

- Это намек? – Эдвард игриво улыбнулся. Даже подмигнул!

- Нет, черт возьми! Совсем даже не намек! – возмутилась я, собираясь вырваться из объятий этого нахала, но он мне не позволил, крепче прижав к себе.

- Я шучу, Белла! Это всего лишь шутка! – засмеялся Эдвард, и на его лбу выступила вена. – Но мне очень интересно, как им это удавалось? Я вот даже не могу расшнуровать свои ботинки или засучить рукава свитера, что уж говорить о том, чтобы расстегнуть ширинку. Там, в конце романа, случайно, не было какого-нибудь краткого пособия, чего-то вроде камасутры для привидений?

- Боюсь, что нет, - быстро сменив гнев на милость и вздохнув в притворном сожалении, покачала головой я, но тут же, не выдержав, засмеялась. – Ну а если серьезно. Ты чувствуешь что-нибудь? Я имею в виду физически.

- Нет, вряд ли, - отстранившись от меня, Эдвард провел указательным пальцем по моей щеке и заправил за ухо прядь волос. Даже если бы я не ощущала от его прикосновений ледяное покалывание, сейчас по моему телу все равно пробежала бы эта сладкая дрожь. – Скорее, это что-то на уровне воспоминаний из прошлой жизни. Я просто знаю, что чувствовал бы, прикасаясь к тебе и ощущая под пальцами твою кожу, если бы мог чувствовать. А еще ты вызываешь невероятное тепло в моей груди.

Эдвард снова притянул меня к себе, и мы продолжили танцевать. Песня заиграла по второму кругу, а потом по третьему. Здесь и сейчас мне хотелось только одного: чтобы эта песня и эта ночь не заканчивались никогда.

- Уже первый час. С Рождеством, Белла, - с улыбкой тихо проговорил Эдвард, снова чуть отстраняясь от меня.

- С Рождеством, - ответила я, а затем, кинув мимолетный взгляд в окно, замерла, восхищенно ахнув: - Снег! Эдвард, посмотри, какой на улице снег!

Огромные пушистые хлопья грациозно вальсировали в ночном небе и медленно опускались на землю. Как написал однажды в письме Эдвард, они танцевали свой самый первый и единственный танец, чтобы однажды растаять. Только теперь они танцевали его не для меня – для нас.

Мне нестерпимо захотелось выйти на улицу и прикоснуться к этой снежной красоте, стать ее частью. Возможно, виной была украшенная нами ёлка или традиционный для сочельника фильм, но сейчас в моей душе во всю звенели рождественские колокольчики, требующие продолжения праздника и заставляющие меня жаждать волшебства. Да, у меня уже было главное волшебство – Эдвард, - но ведь чудес много не бывает!

- Пойдем на улицу! – высвободившись из его объятий, весело предложила я.

- Думаешь, нас никто не увидит? – с сомнением спросил Эдвард, хотя было очевидно, что он полностью разделяет мое желание.

- Думаю, все вокруг уже давно спят, устав от предрождественских забот. Пойдем же, ну! Даже если кто-то издалека и увидит тебя, то вряд ли узнает и заподозрит что-то странное.

- Ну да, как же, - криво улыбнулся Эдвард, но затем, махнув рукой, добавил: - А ну и черт с ним, пойдем!

Получив его согласие, я поспешила за курткой. Сунув ноги в ботинки и на ходу застегивая пуховик, я вышла на крыльцо, где меня уже ждал Эдвард.

- Как же это все-таки красиво, - неподвижно замерев на месте, заметил он.

- Очень, - подтвердила я.

Спустившись со ступенек, я словно окунулась в настоящую зимнюю сказку, попала прямиком на иллюстрацию к рождественской истории. Снег хрустел под ногами и искрился в свете фонарей, будто алмазная крошка. В абсолютной безветренной тишине пушистые снежинки плавно кружились в морозном воздухе, падали мне в раскрытые ладони и тут же превращались в крохотные, кристально чистые капельки воды. Подняв лицо к небу, я поймала ртом несколько снежинок. В этот момент что-то ощутимо ударило меня чуть пониже шеи и тут же мокрым холодом сползло за шиворот.

- Ах так! Да ты просто… - догадавшись, что это Эдвард кинул в меня снежком, я обернулась к нему и замерла, так и не сумев закончить фразу.

Падавший на него снег, конечно же, не таял, оставляя после себя влагу, но и не задерживался на нём. Касаясь Эдварда, он словно сливался с ним, растворялся в нем, рождая радужное свечение, затмевавшее собой свет фонарей. Это было самое настоящее северное сияние прямо посреди Чикаго!

- Интересно, что подумают соседи, если вдруг посмотрят сейчас в окно? – улыбнулся Эдвард. Он наклонился и собрал в ладони пригоршню снега.

- Наверное то же, что и я, - не в силах даже на мгновение отвести взгляд от столь завораживающей картины, предположила я. Эдвард замер и вопросительно посмотрел на меня. – Что это самое прекрасное зрелище, которое они когда-либо видели, - пояснила я.

Он сделал быстрое движение рукой, и очередной снежок угодил мне в плечо.

- Эй, так нечестно! – возмущенно воскликнула я. – Интересно, что будет, если я тоже кину в тебя снегом?

- Не знаю, попробуй, - его улыбка стала шире и определенно нахальнее.

Слепив из снега ком, я размахнулась и что было сил кинула его в Эдварда. Едва соприкоснувшись с ним, снежок, словно угодив в кипяток, тут же исчез, а радужное сияние Каллена стало еще ярче.

- Почему тогда снег, который ты берешь в руки, не исчезает мгновенно? – спросила я у Эдварда, продолжая откровенно любоваться его невероятной во всех смыслах красотой.

- Хороший вопрос, но я не знаю на него ответа. Я просто хочу слепить снежок, и могу его слепить. – Он нарочито медленно наклонился и снова сгреб ладонью снег.

- Ну нет! Это уже свинство какое-то! – решив сменить тактику, обиженно надулась я. – Ты будешь безнаказанно швырять в меня снегом, а мне что делать?

- Можешь попробовать убежать, - явно с трудом сдерживая смех, предложил он. – Если помнишь, выйти на улицу было твоей идеей.

Я пожала плечами, но тут же развернулась и побежала, ожидая, что мне в спину вот-вот прилетит очередной снежок.

Однако вместо этого Эдвард вдруг обхватил меня руками и развернул лицом к себе так быстро, что у меня закружилась голова и на мгновение потемнело в глазах.

- Убежать от меня не так-то просто, а? – многозначительно улыбнулся он, крепко прижимая к себе.

Мои ладони легли ему на грудь – северное сияние окружило их, пронзило насквозь. Теперь мои руки тоже наполнились радужным свечением, словно слились воедино с Эдвардом, стали его частью. Я подняла руки выше, скользнула пальцами по его щекам и задержала их на затылке, обняв за шею.

"Интересно, какими были бы на ощупь его волосы, если бы он…" – я оборвала себя. Просто не смогла произнести эти слова даже мысленно, не захотела лишний раз напоминать себе о том, что Эдвард, увы, не был и не мог быть обычным мужчиной, пусть даже я желала этого больше всего на свете.

- Дело в том, что я просто не хочу от тебя убегать, - глядя на него снизу вверх, призналась я.

- Зря ты это сказала, - тихо проговорил он, наклоняясь ко мне.

Его ладони обхватили мое лицо, а губы накрыли мой рот поцелуем. Дыхание перехватило от ощущения, будто я резко вдохнула обжигающий морозный воздух. Поцелуй Эдварда причинял мне боль и… доставлял безумное удовольствие. И я, словно самая настоящая мазохистка, все теснее прижималась к нему, с рвущимся из груди стоном углубляла наш поцелуй, чувствуя, что мне этого мало, мало, мало!..

Проникающий в меня колючий холод каким-то непостижимым образом постепенно превращался в жар, плавящий мои внутренности. Я таяла в ледяных объятиях Эдварда, как сугроб под лучами весеннего солнца, краем сознания понимая, что моя жизнь уже никогда не сможет стать прежней.



Месяц пролетел слишком быстро, как один день. Очень хороший, даже счастливый день. Все чаще мне в голову приходила мысль, что Эдвард оказался тем, с кем я хотела бы провести всю свою жизнь. Он вел себя, как совершенно обычный мужчина, и порой я напрочь забывала, что на самом деле это не так.
Для меня Эдвард был живее всех живых, самым реальным и настоящим, со своими недостатками и "тараканами" в голове, за "выкрутасами" которых я просто с интересом наблюдала, не испытывая ни малейшего желания избавиться от них или хотя бы выдрессировать, как это обычно бывало с "тараканами" мужчин, стремительно пересекавших мою жизнь, словно транзитный вокзал.

Но даже в самые лучшие наши с Эдвардом мгновения я не могла забыть о дамокловом мече, висевшем у нас над головами. И чем ближе подкрадывалась весна, тем ниже опускался этот меч. Я знала, что неизбежно наступит день, когда Эдвард снова исчезнет, но не могла смириться с этим.

Синоптики и прежде не вызывали во мне теплых чувств, а узнав, что в этом году они клятвенно обещают чикагцам раннюю весну, я возненавидела их всей душой.

Всю последнюю неделю января я каждый день начинала и заканчивала тем, что читала в интернете прогноз погоды. Эдвард наблюдал за моими, по большому счету, бессмысленными манипуляциями, и в его болотно-зеленых глазах отражалась глубокая печаль.

- Завтра температура поднимется выше нуля и с каждым днем будет только расти, - открыв нужную закладку на смартфоне, пробормотала я. Внутри меня все оборвалось и ухнуло куда-то вниз. - Эдвард, - жалобно позвала я, швырнув телефон на кровать.

Он стоял, скрестив на груди руки, и смотрел в окно, за которым молочной белизной разлился густой туман, но тут же обернулся и попытался изобразить ободряющую улыбку:

- Думаю, еще неделя у нас точно есть.

- Это все, что ты можешь сказать?! – сделав шаг к нему я остановилась и обхватила себя руками. В присутствии Эдварда из моего рта всегда шел пар, но сейчас впервые мне вдруг стало по-настоящему холодно.

- А что ты хочешь услышать от меня? Что я в действительности думаю об этом? Что чувствую? – повысив голос, с горечью спросил он. – Вот уже который год, пока лежит снег, я притворяюсь, что живу. И только рядом с тобой, Белла, я действительно почувствовал себя живым! Но совсем скоро все это закончится. В последние дни я каждую чертову секунду думаю об этом. Думаю о том, что снова не останется ничего – только мысли и воспоминания о тебе, о том времени, что мы провели вместе, за которые я буду цепляться всеми силами, как за путеводный маяк в кромешной темноте. А еще я буду ждать следующую зиму и надеяться на то, что ты тоже ее ждешь... Надеяться и понимать, что однажды ты перестанешь ждать.

- Не перестану! – сквозь подступающие слезы зло выкрикнула я.

- Перестанешь. Должна перестать! А знаешь почему, Белла? Потому что однажды в твоей жизни появится нормальный парень… И, в отличие от меня, он будет живым… - Эдвард невесело усмехнулся и снова отвернулся к окну.

Вся его фигура померкла, словно старая выцветшая фотография, стала почти прозрачной. Я медленно подошла к Эдварду и положила ладони ему на спину, но не почувствовала привычное морозное покалывание – лишь пустоту, ничто, словно его уже не было со мной, словно я уже потеряла самого дорого и близкого человека. Человека, которого любила.

Это оказалось настолько неожиданно и настолько больно, что мне вдруг стало нечем дышать, как от мощного удара под дых. Зажав себе рот ладонью, чтобы не расплакаться прямо здесь, при Эдварде, я выскочила из спальни, забежала в ванную и, заперев замок, дала волю слезам. Громкие рыдания раздирали мне грудь, стальной рукой сжимали горло. В какой-то момент ноги перестали держать меня – я сползла вдоль стены и уткнулась лицом в колени.

Я не должна была потерять Эдварда. Я не хотела его терять! Но уже теряла и не могла ничего с этим поделать! Бессилие убивало, ввергало в отчаяние. Как мне пережить все эти бесконечно долгие месяцы в ожидании зимы?! Как я смогу ее дождаться и не сойти с ума? Как?!

Я всхлипывала и подвывала, обхватив себя за ноги и все крепче вжимаясь лбом в колени, когда морозное покалывание коснулось моей руки. Глупо было думать, что запертая дверь сможет остановить существо, способное проходить сквозь стены.

- Прости меня, Белла! Прости, если можешь… - Эдвард сел рядом со мной и притянул меня к себе, обволакивая приятной прохладой, а я не стала сопротивляться, до боли нуждаясь в нём. - Я не имел права вторгаться в твою жизнь. Это было очень эгоистично. Я всегда был эгоистом, Белла, всю свою жизнь… Но поверь, я не хотел причинять тебе боль. Почему-то мы всегда делаем больно тем, кто нам по-настоящему дорог. Как видно, даже могила не может нас исправить… Меня так уж точно.

- Может, это потому, что у тебя её нет? - судорожно всхлипнула я, положив голову ему на плечо и неловко проведя по мокрому лицу ладонью, размазывая слезы.

- Почему нет? Мне кажется, урну с прахом в семейном склепе вполне можно считать могилой, - ласково поглаживая меня по спине, с усмешкой заметил он.

- Какая еще урна? Какой такой склеп? – отстранившись от Эдварда, спросила я, от удивления даже перестав плакать.

- Обычная урна с обычным прахом в самом обычном семейном склепе в Грейсленде². Звучит, конечно, пафосно, - поморщился Эдвард, - но не думаю, что дело в пафосе. Построить склеп и ввести семейную традицию кремации было идеей моего прадеда. Я полагаю, что, всю жизнь провозивших с древними скелетами, он просто не захотел, чтобы, спустя несколько веков, кто-то точно так же копался в его останках.

- Очень предусмотрительно со стороны твоего прадеда, но я спрашивала не об этом. В вашем семейном склепе нет и не может быть урны с твоим прахом, потому что твое тело так и не было найдено Шпицбергене.

- Нет, погоди, - Эдвард нервно поерзал и наклонился ближе, заглядывая мне в глаза. – Я сам видел свое имя на табличке рядом с именем отца, матери и остальных Калленов.

- Может быть, его просто решили выбить там в качестве мемориала, - предположила я. – Чтобы твое имя не кануло бесследно в лету.

- Но это невозможно! – воскликнул Эдвард, вскочив на ноги. – Как меня могли не найти? Ведь я был там, в старом охотничьем домике! Когда сошла лавина, я был вместе с отцом и другими парнями. Я помню это! Как такое возможно?!

- А что если… не знаю, наверное, это безумие, но не большее, чем то, что ты сейчас здесь, со мной… - Внутри меня только что родилась надежда, слепая, ни на чем не основанная вера, от которой я теперь не собиралась так просто отказываться. – Что, если твое тело не нашли, потому что никакого тела не было? Что, если ты не умер? Или же не совсем умер?.. Правда, не знаю, что это означает, но мало ли. – Поднявшись с пола, я замолчала, однако, видя, как в глазах Эдварда вспыхивает та же надежда, что и во мне, с энтузиазмом продолжила: - Конечно, до тебя я не была знакома ни с одним привидением, но согласись, что призрак из тебя вышел какой-то неправильный. Чего только стоит ваша странная связь со снегом!

- Как же мне хочется, чтобы все было так! – он положил ладони мне на плечи и сильно сжал их. – Но если мы вдруг ошибаемся, я умру во второй раз. Уже от разочарования.

Однако прямо здесь и сейчас Эдвард явно испытывал огромное воодушевление: исходившее от него белое свечение было настолько ярким – особенно для маленькой ванной, - что, ослепляя, больно резало мне глаза.

- Так, давай теперь ты по порядку расскажешь все, что помнишь о поездке на Шпицберген, - попросила я, когда мы перешли в гостиную и сели на диван.

Первые эмоции улеглись, и сейчас я была полна решимости разобраться в случившемся, правда, пока не представляла, с чего начать и в каком направлении двигаться.

- На самом-то деле, не так уж и много я помню. Но вот причина, по которой отец туда поехал, думаю, неплохо вписывается в нашу теорию о моей… хм… недосмерти, - многозначительно улыбнулся Эдвард.
Именно в эту минуту я по-настоящему пожалела о том, что весь прошедший месяц осознанно избегала в разговорах тему его гибели. - Ты, наверное, не помнишь, но остров Шпицберген, если верить Хансу Кристиану Андерсену, был местом основного жительства Снежной Королевы.

- Но ведь это всего лишь сказка, - ошеломленно пробормотала я, поняв, к чему он клонит.

- У моего отца были основания считать иначе, - пожал плечами Эдвард. – Мы мало с ним общались, и еще меньше я вслушивался в то, что он мне рассказывал, о чем теперь по многим причинам жалею. Но я так понял, что он точно нашел то место, где когда-то жила Снежная Королева… Черт, это даже звучит дико, - Эдвард рассмеялся, но затем, снова посерьезнел. Я была согласна с ним, однако оставила комментарии при себе, продолжив внимательно слушать его рассказ. - Приехав на остров, мы остановились в каком-то заброшенном охотничьем домике, больше похожем на сарай, правда, с печкой. Потом пешком отправились в горы. Ночевали в спальных мешках и палатке. Помню, что продрог до самых костей. Потом, когда мы добрались до места, отец с двумя парнями спустился в пещеру, а я с еще одним остался наверху, на случай, если что-то вдруг случится. Потом помню очень довольное, улыбающееся лицо отца… Значит, наверное, он нашел то, что искал. Затем, снова переночевав в палатке, мы вернулись в домик. Уже темнело. Помню огонь в печке и то, как подбрасывал туда дрова. А потом этот страшный гул, который все нарастал и приближался. Помню, как затряслись деревянные стены домика. И еще помню смертельно бледное, перепуганное лицо отца, помню, как в этот момент он смотрел прямо на меня… Больше я не помню ничего. Даже все эти события я сейчас вижу словно через толстую корку льда: все такое мутное, нечеткое, обрывочное.

- Этого слишком мало, - разочарованно заметила я. – За чем именно твой отец отправился на остров, и что он там в итоге нашел?

- Этого я не помню, - с сожалением покачал головой Эдвард. Он снова стал бледнее, но затем вдруг вспыхнул белым светом: - Но есть один человек, который должен быть в курсе всего. По крайней мере, был. Сейчас ему, должно быть, уже лет семьдесят, и он вполне мог отправиться к праотцам.

- И кто же это? – надежда во мне вспыхнула с новой силой, ничуть не уступавшей магическому свечению Эдварда.

- Аро Вольтури, - уже не в силах усидеть на диване, Эдвард вскочил на ноги. – Не сказать, чтобы они с отцом были близкими друзьями, но долгие годы работали вместе. Аро бывал у нас дома, и отец часто упоминал о нем. Если я не ошибаюсь, то легенду о Снежной Королеве ему тоже рассказал Вольтури.

- И как нам его найти? – волнение Эдварда в несколько раз преумножило мое собственное, так что я прямо сейчас готова была броситься на поиски этого самого Аро, хотя за окном уже давно стемнело.

- Четыре года назад он работал в Филдовском музее³. Попробуй поискать в интернете.

- Он и сейчас там работает, - я без труда нашла нужную информацию по первой же открывшейся ссылке. – Да не просто работает: вот уже три года, как он там директор.

- Почему-то меня это не очень удивляет, - криво улыбнулся Эдвард, приближаясь и заглядывая мне через плечо, отчего мой ноут недовольно моргнул и потух. – Так что мы будем делать? Пойдем завтра на экскурсию?

- Да, - не раздумывая ни секунды, согласилась я, а затем с улыбкой добавила: - Последний раз я была в музее, когда училась в старших классах. По-моему, самое время исправить это упущение.



В Филдовском музее, как и в любом другом, пахло прежде всего пылью, на которую у меня была аллергия, так что теперь, чувствуя, как свербит в носу, я жалела, что не додумалась заранее выпить антигистаминное средство.

Приняв вид до неприличия умной и заинтересованной в экспонатах особы, я переходила из зала в зал, то и дело почесывая нос и вертя головой из стороны в сторону. Я точно знала, что Эдвард должен был идти рядом, но, по понятным причинам, не могла уловить ни единого звука или еще какого-нибудь свидетельства того, что мой любимый призрак следует за мной по пятам. Даже пар – самая главная и надежная примета его близости – не шел изо рта, когда Эдвард становился невидимым.

В одном из залов мое внимание привлекла висевшая на стене фотография Карлайла в рамке из темного дерева. Подойдя поближе, я поняла, что оказалась у стенда, посвященного Каллену-старшему, внесшему большой вклад в развитие этого музея.

- Эй, Эдвард, взгляни-ка на это, - прошептала я, ткнув пальцем в сторону стекла, под которым на красном бархате лежало два камня: черный в белую крапинку, напоминающую снежинки, к которому была пристегнута золотая цепочка, и радужный камень, иризирующий голубыми, зелеными и синими оттенками так, что напоминал кусочек радуги.

- Вижу, - так же шепотом отозвался он, по-прежнему оставаясь невидимым.

На стекле была размещена небольшая табличка, свидетельствовавшая о том, что перед нами снежный обсидиан и радужный обсидиан, которым уже несколько сотен лет, - артефакты, добытые Карлайлом Калленом в его последней экспедиции, закончившейся самым трагическим образом.

- Вот же черт! Чертовский черт! – пронизанный болью крик Эдварда, словно раскат грома, нарушил степенный гул голосов и заставил меня подскочить на месте.

Все люди в зале, как по команде, обратили на меня свои взоры, полные недовольства и осуждения.

- Сигнал СМС-сообщений. Давно собираюсь его поменять, да все руки не доходят, - нацепив на лицо самую глупую свою улыбку, я достала из кармана телефон и помахала им в воздухе.

Взгляды всех присутствующих снова обратились к экскурсоводу, на лице которой тоже застыла сейчас не самая искренняя из улыбок.

Я поспешно вышла из зала в коридор, в котором, к счастью, никого не было.

- Эдвард! – громким шепотом позвала я, оглядываясь по сторонам.

- Я здесь. Здесь.

Он неожиданно возник передо мной, держа правую руку на отлёте. Переведя на нее взгляд, я похолодела от ужаса: вся его ладонь была покрыта волдырями от ожога.

- Я просто просунул руку сквозь стекло, только собирался дотронуться до радужного камня – и вот результат, - тихонько рассмеялся Эдвард. В его зеленых глазах плясал огонек полубезумного веселья. – Как же давно я не ощущал физической боли. Оказывается, она может быть чертовски приятной!.. А еще это значит, что мы на верном пути, - Эдвард снова рассмеялся, осветив коридор белым светом.

- С ума сойти, - пробормотала я, старательно отводя взгляд от его обожженной ладони.

- Извини, - поняв, что я не в состоянии разделить его радость от физической боли, Эдвард стер с лица улыбку и даже как будто потупил взор. – Пойдем к Вольтури?

- Пойдем, - кивнула я, ни на секунду не поверив в искренность его раскаяния.

Эдвард снова стал невидимым, и мы двинулись в сторону административной части музея.

- Вы куда, мисс? – передо мной внезапно возник пожилой дядечка в черном идеально отутюженном костюме.

- Я бы хотела поговорить с мистером Вольтури, - на этот раз нацепив на лицо свою самую обворожительную улыбку, ответила я.

- Вам назначено, мисс? – уточнил мужчина, явно оказавшийся равнодушным к моему женскому обаянию.

- Нет, - покачала головой я, немало удивленная тем, что к директору музея нужно заранее записываться на аудиенцию, словно это сам губернатор штата. – Но вы могли бы передать ему, что я хочу поговорить с ним о Карлайле Каллене? В некотором роде я друг семьи. Возможно, он все же захочет меня принять, - не собиралась так просто сдаваться я.

Мужчина в костюме кивнул и, попросив меня подождать тут, удалился прочь.

А уже минут через десять я входила в кабинет Аро Вольтури. Мое сердце так бешено колотилось в груди, что мне казалось, будто его стук эхом отражается от стен здания и гулом отдает в его высоком своде.

Вольтури оказался невысоким худощавым мужчиной почтенного возраста в шикарном темно-синем костюме и рубашке цвета бургунди с расстегнутой верхней пуговицей. Длинные черные с проседью волосы, стянутые в хвост на затылке, плохо вязались с бриллиантовыми запонками, скромно выглядывавшими из-под рукавов пиджака, и общей дорогой элегантностью его образа.

В любезном приветствии он поднялся из кожаного кресла, и его маленькие черные глазки насквозь просканировали меня, словно рентгеновские лучи. По спине пробежал неприятный холодок, но я не подала виду, выдав еще одну очаровательную улыбку из своего арсенала, и непринужденно опустилась в кресло напротив.

- Чем могу быть полезен вам, мисс… - тоже улыбнувшись, поинтересовался Аро. К своему удивлению, я уловила в его речи итальянский акцент.

- Свон. Но можно просто Белла, - представилась я и сразу перешла к делу, пересказав ему заранее подготовленную "легенду", согласно которой я собиралась писать свой очередной мистический роман, основанный на Снежной Королеве, о реальном существовании которой мне, якобы, поведал когда-то Эдвард.

Вольтури внимательно слушал меня, откинувшись на спинку кресла, уперев локти в подлокотники и сложив домиком руки, на которых были заметны пигментные старческие пятна.

- Значит, идеи для сюжетов закончились, и вы, мисс Свон, решили исполнить свой литературный танец на могиле погибшего друга? Ведь Эдвард же был вашим другом, я правильно понял? – спросил Аро, когда я замолчала. В его голосе не осталось и следа от недавней любезности, а глаза, впившиеся в меня, словно две пиявки, сверкали злобой.

- Нет… То есть да, Эдвард был моим… другом. Но в остальном, вы поняли меня совершенно неправильно, - пробормотала я, невольно съежившись в кресле под его пристальным взглядом.

Я беспомощно осмотрелась по сторонам, интуитивно ища поддержки у Эдварда, который был где-то рядом. Конечно, его я так и не увидела, но смогла почувствовать себя увереннее, и желание немедленно бежать отсюда исчезло так же внезапно, как и появилось.

- Прошу извинить меня, Белла, - вдруг виновато улыбнулся Аро, а его голос стал приторным и тягучим, словно кленовый сироп. – Я повел себя очень грубо, но в свое оправдание могу сказать, что Каллены были мне не чужими, и их гибель я воспринимаю как личную утрату, - Вольтури выпрямился и положил руки на стол, продолжая неотрывно буравить меня своими черными глазками. Злости в них уже не было, но и особого раскаяния не наблюдалось.

- Я разделяю ваши чувства, - кивнула я, тоже выпрямляя спину. Мне было совершенно не ясно, что вызвало столь резкую перемену в его настроении, но я была ей только рада. – Я не собираюсь писать о гибели Калленов. Это будет совершенно другая история, идею для которой мне подал когда-то сам Эдвард. Теперь я хочу написать эту книгу и таким образом отдать дань его памяти. Это все, что я могу сделать для Эдварда, понимаете? – я попыталась напустить в глаза печаль, а голос сделать чуть слезливым, но актриса из меня, кажется, вышла неважная.

- Я понимаю, Белла. Но что ты хочешь от меня? – пожал плечами Аро.

- Мистер Вольтури, расскажите мне, пожалуйста, о Снежной Королеве, - поддавшись вперед, с мольбой в голосе попросила я. – Прошло уже несколько лет, и многие детали успели стереться из памяти, перемешались. Я же хочу рассказать реальную легенду в её первоначальном виде, а не выдумывать несуществующие подробности.

- Каждая из легенд, дошедших до наших дней, со временем неизбежно обрастает несуществующими подробностями, моя дорогая, - выразительно изогнув брови, усмехнулся Аро.

- И все же вы очень помогли бы мне, если бы рассказали ту версию легенды о Снежной Королеве, которая известна вам. – Я до боли сцепила заледеневшие от волнения пальцы в замок и мысленно приказала себе не сдаваться раньше времени.

- Снежной Королевы никогда не существовало. Это всего лишь персонаж сказки Андерсена, - Вольтури улыбнулся и снова откинулся на спинку кресла. Я уже было решила, что таким образом Аро отказывается вести со мной дальнейшую беседу, но после небольшой паузы он вновь заговорил: - А вот прототипом Снежной Королевы была Ледяная Дева, действительно жившая несколько веков назад и долгое время терроризировавшая население Шпицбергена. Она была то ли ведьмой, то ли колдуньей - теперь точно и не скажешь. Само воплощение ледяного холода и смерти – вот это уж наверняка. Похищала новорожденных младенцев, забирала души умирающих людей, и тем питала свои темные силы. При всем при этом Ледяная Дева была смертной женщиной, но с помощью своей черной магии создала амулет из снежного обсидиана, который превращал ее в бестелесное существо и таким образом останавливал для нее ход времени, продлевая не только красоту и молодость, но и жизнь. Пока она находилась в своей бестелесной форме, её нельзя было убить или хотя бы причинить какой-то вред. Будучи неуязвимой, Ледяная Дева свободно передвигалась по острову, проходила сквозь стены. Никто и ничто не могло остановить её, а все попытки приводили лишь к новым человеческим жертвам. Почти на протяжении ста лет жители Шпицбергена находились под гнётом Ледяной Девы. До тех пор, пока не поняли, что магию можно победить только с помощью другой магии. Но одного понимая, конечно же, недостаточно, поэтому прошло еще несколько лет, прежде чем в руки к местному ведуну попал редкий, наделенный природой той же энергией, что и снежный обсидиан, камень. Радужный обсидиан. И прошло еще какое-то время, прежде чем ведун сумел создать из него мощный амулет, способный побороть Ледяную Деву и обратить её в прах... Вот и вся легенда, Белла, - Аро замолчал и впервые за всё время отвел от меня взгляд.

Я тоже не спешила нарушить тишину, пытаясь упорядочить в голове только что услышанный рассказ. Сердце снова бешено заколотилось в груди, предчувствуя близкое спасение Эдварда. Я чувствовала, что нахожусь всего в шаге от разгадки, но все еще не могла ухватиться за нее.

- Но почему сведения о кошмаре, в котором столько времени жил Шпицберген, не сохранились ни в каких исторических документах? Почему никто ничего об этом не знает? – задала я первый пришедший в голову вопрос.

- Ну почему же "никто"? Я вот, например, знаю, - не без гордости произнёс Аро, улыбнувшись. – А вообще, достаточно вспомнить о том, что Шпицберген – это всего лишь остров, в те времена не принадлежавший ни одному государству и лишь в первой четверти двадцатого века закреплённый за Норвегией. К тому же в былые времена его жители держались особняком и редко выезжали на материк.

- Как же тогда обо всем этом смогли узнать вы?

- Жители Шпицбергена, как никто другой, умеют бережно хранить свою историю. Вернее, эта почетная миссия поручена одной уважаемой семье. А вот интуитивной памятью и суеверным страхом обладает куда больше людей, в том числе и те, кто стоит у власти, - усмехнулся Вольтури. – Ты не поверишь, Белла, но на острове запрещено рождаться и умирать⁴. Да-да, там нет ни родильного отделения, ни кладбища! Если вдруг житель острова захочет покинуть этот бренный мир, то сначала ему надлежит покинуть Шпицберген, - рассмеялся Аро. – Если же вспомнить о пристрастиях Ледяной Девы, то не трудно догадаться, откуда растут ноги у этого странного закона.

- Я так понимаю, что вы пообщались с кем-то из этой уважаемой семьи?

- Да, но на то, чтобы узнать об этой семье, у меня ушел не один год, а на то, чтобы убедить их поделиться со мной всеми подробностями, понадобилось несколько поездок на остров. Хотя я и обладаю особым даром убеждать людей, - от тона, каким были сказаны эти слова, по моей коже пробежали мурашки.

- Вы их пытали? – нервно рассмеялась я.

- Ну что ты, Белла! – воскликнул Аро, резко выпрямившись, и кресло под ним возмущенно скрипнуло. – Я лишь хотел сказать, что вижу слабые места людей и умею в нужный момент слегка надавить на них. После заключенных мною сделок в выигрыше всегда остаются обе стороны. Я ведь всего лишь тешу свое любопытство, утоляю жажду исторических тайн и секретов, покрытых многовековой пылью. И никакой материальной выгоды – сплошные расходы. К счастью, я могу их себе позволить.

- Простите за мою неудачную шутку, - смущенно извинилась я. – Но давайте вернемся к Ледяной Деве.

- С удовольствием. Давно у меня не было столь благодарного слушателя, - Аро улыбнулся, но что-то в его тоне заставило меня насторожиться. – Это было подобно распутыванию клубка. А самой первой ниточкой, за которую я потянул, стал Ханс Кристиан Андерсен. Он очень старательно вел дневниковые записи на протяжении всей своей жизни, хотя так и не выучился грамоте. Знала бы ты, насколько неразборчиво он писал и сколько ошибок делал! – губы Вольтури презрительно скривились. – Все началось с того, как мне в руки попала часть этих записей, долгие годы хранившаяся в одной частной коллекции. Из них я узнал, что однажды в каком-то кабаке к отцу Андерсена подсел пьяный мужчина, после нескольких кружек пива рассказавший ему о том, как его семье в свое время повезло вырваться с острова Шпицберген, где правила Ледяная Дева. Отец Андерсена настолько проникся этой историей, что с того дня буквально помешался на Ледяной Деве. Даже его последние слова были о ней: "Вот идёт Ледяная Дева, и она пришла ко мне"⁵. Ханс рос нервным и впечатлительным мальчиком, так что россказни отца потрясли его до глубины души. Вероятно, отчасти именно из-за них он в последствии и заработал себе неврастению – бедняга... Но прежде всего они легли в основу двух его сказок: всеми известной "Снежной королевы" и "Ледяной девы", которая не сыскала популярности, возможно, из-за своей трагичной концовки... Вот, собственно, и всё, - Аро замолчал, а я вдруг поймала себя на мысли, что могла бы часами слушать его приятный, хорошо поставленный голос. Он говорил очень живо, выразительно и явно обладал редким даром удерживать на себе внимание слушателя. Надумай Вольтури стать профессором в университете, зал на его лекциях всегда был бы переполнен студентами.

- Камни, что хранятся в вашем музее, - это ведь те самые обсидианы? – наконец перешла я к самому главному.

- Да, всё верно. Они были найдены в охотничьем домике вместе с телами погибших… Когда я узнал, где именно должны находиться обсидианы и рассказал об этом Карлайлу, он загорелся идеей найти их. Я чувствовал, что не стоит тревожить эти магические камни, но не стал отговаривать его от поездки. В конце концов, он был археологом, а эта профессия всегда связана с риском. По правде сказать, я и сам мечтал хотя бы подержать обсидианы в руках. Если бы я только знал, что Карлайл возьмет с собой сына, я обязательно попытался бы его остановить… бедный мальчик! – на лице Вольтури отразилось вполне искреннее сожаление.

- С радужным обсидианом все более-менее понятно, - выдержав приличествующую моменту паузу, я снова приступила к расспросам. – Но вот что касается снежного обсидиана… Вы сказали, что с помощью него Ледяная Дева могла принимать бестелесную форму. Значит, с помощью него же она могла снова становиться человеком, верно? - я вопросительно посмотрела на Аро и, дождавшись его утвердительного кивка, задала самый главный вопрос, ради ответа на который и пришла сюда: - Вы знаете, как она это делала?

- Вот тут у меня нет полной уверенности в достоверности информации, - досадливо поморщился Вольтури. – Записи об этом, конечно, сохранились, но, как я понял, основаны они на том, что сейчас назвали бы сплетнями: кто-то что-то услышал, кто-то что-то увидел, а остальное сам додумал. Но если верить записям, то все дело в крови.

- В крови?

- Кровь – это источник жизни, источник человеческих сил и энергии. Ледяной Деве достаточно было обагрить снежный обсидиан своей кровью, чтобы привести его магию в действие, которая превращала её в неуязвимое существо. Чтобы снова стать человеком, она убивала. – На этих словах Аро все внутри меня похолодело, а спасение Эдварда вдруг перестало казаться делом решенным. – Ледяная Дева опускала обсидиан в снег, пропитанный кровью своей жертвы, и таким образом прерывала свою магическую связь с камнем.

В кабинете воцарилась тишина. Я лихорадочно обдумывала услышанное. Достаточно ли Эдварду убить какое-нибудь незначительное существо, чтобы пропитать его кровью снег? Например, мышь? Или же это должен быть именно человек? И как нам вообще украсть из музея снежный обсидиан, если лежащий рядом радужный обсидиан обжигает Эдварда, а из меня грабитель выйдет не лучше, чем из бегемота балерина?

- Что ж, - поднимаясь из кресла, вымученно улыбнулась я. – Вы мне очень помогли, мистер Вольтури. Простите, что отняла у вас столько времени.

- Пустяки, - он тоже улыбнулся и встал. – Я был только рад пообщаться с такой очаровательной девушкой.

- Всего доброго, мистер Вольтури, - попрощалась я и, развернувшись, направилась к двери.

- Неужели ты так просто уйдешь, Белла? – неожиданно прозвучавший вопрос Аро остановил меня на полпути. Я обернулась и непонимающе уставилась на него. – Я уверен, что ты не все рассказала мне, скрыв нечто важное. Как и я не все рассказал тебе. – Он вышел из-за стола и приблизился ко мне. – Я предлагаю тебе сделку. Правда за правду. Обещаю, что ты останешься в большем выигрыше, чем я, потому что, в отличие от тебя, и так догадываюсь, что именно ты скрываешь.

- С чего вы взяли, что я что-то скрываю? – стараясь сохранить невозмутимый вид, передернула плечами я.

- Я умею читать между строк, между слов, даже просто во взгляде. Я легко отличаю ложь от правды и вижу, когда мне что-то не договаривают, - прищурившись, пояснил Вольтури, и я почувствовала себя прижатой к стенке. – Ну же, Белла. Если ты не знаешь, с чего начать, я могу тебе помочь… В отличие от остальных, совершенно точно погибших на Шпицбергене, Эдвард Каллен просто бесследно исчез... А теперь ты приходишь ко мне, несешь какой-то бред про книгу, в который сама же не веришь, спрашиваешь про Снежную Королеву и нервно ерзаешь в кресле, когда речь заходит про снежный обсидиан и его магию. Ну так как? Я на верном пути, моя дорогая?

- На верном! – услышав голос Эдварда и увидев его за спиной Аро, я с облегчением перевела дух.

- Oh, mio Dio! E ' incredibile!⁶ - обернувшись, вскричал Вольтури, прижимая сложенные вместе ладони к своим губам. - Я знал! Я надеялся на это!

- Ты очень проницательный человек, Аро, - улыбнулся Эдвард. – Не зря отец так уважал тебя и восхищался тобой.

- Я тоже очень уважал Карлайла. Он был лучшим в своем деле. Поверь, я искренне горевал, когда он погиб! – лицо Вольтури приняло скорбное выражение, которое при всем желание трудно было принять за лицемерие. – Все это время я чувствовал себя отчасти виноватым в случившейся трагедии. Мне так хотелось верить, что ты не погиб, а стал всего лишь пленником обсидиана! И вот сегодня появилась Белла, а теперь и ты… тяжкий камень упал с моей души!... Пар? – Аро замер и медленно выдохнул струйку пара. - Фантастика! – рассмеялся он. – Не сочти за грубость… могу я прикоснуться к тебе? – Вольтури приблизился к Эдварду и, когда тот согласно кивнул, положил чуть дрожащую руку ему на плечо. – Это совершенно потрясающе!

- При всем вашем энтузиазме, мне кажется, что вы как-то слишком спокойно отреагировали на появление Эдварда, - заметила я.

- Если бы ты только знала, моя дорогая, какие невероятные чудеса происходят в нашем мире, какие удивительные тайны он хранит! – снисходительно улыбнулся он, обернувшись ко мне.
- А вы, конечно, знаете, - подначила его я.

- Увы, всего лишь ничтожно малую часть. Мои знания – это песчинка в пустыне Сахара, -скромно потупился он. – Но сегодня, благодаря вам, она стала на несколько унций тяжелее.

- Ты назвал меня пленником обсидиана, - вновь вернул нас к главному Эдвард. – Почему?

- Ледяная Дева, бесспорно, была владычицей снежного обсидиана, тем, кто его создал. Она подпитывала его своей черной магией и тем злом, что сеяла вокруг себя. Ты же, Эдвард, всего лишь человек, не обладающий магией и при этом испытавший на себе всю силу этого камня. Со временем он должен был высосать всю твою энергию, уничтожить тебя. Но ты здесь и выглядишь вполне неплохо! Не понимаю, чем питал его ты?

- Может быть, своей любовью? Ведь любовь – это одно из самых сильных чувств, которые только может испытывать человек, разве нет? - говоря все это, Эдвард неотрывно смотрел на меня. В его взгляде была нежность, а в голосе – теплота, которые предназначались только мне. Это было самое настоящее признание в любви. В это мгновение я почувствовала бы себя совершенно счастливым человеком, если бы Эдвард всё ещё не оставался пленником этого чертового камня.

- Я мог бы и сам догадаться, - улыбнулся Вольтури, переводя взгляд с меня на Эдварда и обратно. – Но скажи мне, что ты почувствовал в тот момент, когда оказался во власти обсидиана?

- Я даже не помню, как и почему это произошло. Всё, как в тумане, а потом пустота – все эти годы я считал, что именно так и происходит смерть. А потом я вдруг оказался посреди Чикаго, но человеком уже не был… Теперь объясни мне, Аро, почему я не могу покинуть пределы города, и почему я появляюсь здесь, только когда выпадает снег, а в остальное время нахожусь в какой-то бесконечной пустоте?

Вольтури не стал спешить с ответом. Он сел в кресло и уставился в одну точку, задумчиво потирая пальцами подбородок.

- Я не знаю этого наверняка, но могу предложить свою версию, - наконец сказал Аро. Эдвард кивнул, и он продолжил: - Ты тесно связан с обсидианом, и не можешь выходить за поле его действия. Раз камень здесь, в Чикаго, то и ты можешь быть только здесь. Известно, что Ледяная Дева всегда носила его у себя на шее как подвеску. Что касается снега, то, я думаю, магия обсидиана как-то замешана на нём. Опять же, снег – это природная вода, а природная вода – это проводник, причем не только для тока, но и для магии. Предположу, что именно снег служит проводником между обсидианом – то есть тобой – и внешним миром. Когда снега нет, ты становишься самым настоящим пленником камня. У Ледяной Девы не было с этим проблем, потому что на Шпицбергене большую часть года лежит снег, а в горах – так и вовсе постоянно.

- Что ж, звучит правдоподобно, - согласился Эдвард. – Но что мне теперь делать? Как освободиться? Убивать ради этого я никого не буду.

- Может быть, убивать никого и не надо, - пожал плечами Аро, вновь вставая из-за стола. – Понятно, что Ледяная Дева получала колоссальное удовольствие, лишая кого-то жизни, но, возможно, снежному обсидиану будет достаточно просто снега, пропитанного кровью. Но кровью человека, разумеется.

- Мы можем хотя бы попробовать. Да, Эдвард? – с надеждой спросила я. Вот он – шанс!

- Да, конечно. Но как мы достанем обсидиан? Ведь он находится в музее, под охраной сигнализации, - напомнил Эдвард и выжидающе посмотрел на Вольтури.

- В этом как раз и заключается та правда, которую я предлагал Белле, - многозначительно улыбнулся тот. – Конечно, в музее хранится снежный обсидиан, но, в отличие от радужного, он не имеет к Ледяной Деве никакого отношения.

- Где же настоящий камень? – спросила я, уже догадываясь, каков будет ответ.

- У меня, - подтвердил мою догадку Аро. – Не мог же я столь могущественную вещь просто взять и позволить выставить на всеобщее обозрение. Это слишком опасно.

- Почему тогда ты просто не уничтожил его? – задал Эдвард резонный вопрос.

- Где гарантия, что, уничтожив обсидиан, я не выпустил бы на свободу огромную темную силу? Нет, это очень рискованно, - покачал головой он.

- Но вы же дадите его нам, мистер Вольтури? – подобострастно улыбнувшись, спросила я.

- Тебе невозможно отказать, моя дорогая, - приняв мою игру, Аро прижал ладонь к груди и слегка поклонился. - Но только если потом обсидиан вновь вернется ко мне.

- Мы вернем тебе камень, Аро, можешь не сомневаться, - заверил его Эдвард.

- А я и не сомневаюсь. Ни в одном из вас, - улыбнулся тот. – Как не сомневаюсь и в том, что у вас всё получится.

В этот момент я скрестила пальцы на удачу и мысленно произнесла: "Аминь!"



Мы с Эдвардом стояли на заднем дворе моего дома. Он крепко сжимал в руке, на которой уже не осталось и следа от недавнего ожога, снежный обсидиан, опустив плечи, словно под тяжестью чего-то непомерно тяжелого. На его лице застыла такая душевная боль, какую я не видела на нем еще ни разу.

Виной тому были воспоминания о случившемся на Шпицбергене, вернувшиеся к Эдварду в тот же миг, как он взял в руки обсидиан. Теперь Эдвард знал, почему не погиб тогда вместе со всеми, и это знание не принесло облегчения. Совсем наоборот.

- Я был ужасным сыном, вечно неблагодарным, эгоистичным. А он спас меня! Меня, понимаешь?! – сжав руки в кулаки, с надрывом в голосе проговорил Эдвард. – Отец мог спасти себя или любого из своих парней, с которыми столько времени проводил бок о бок, ездил по всему миру… А спас меня... Видела бы ты его глаза в тот момент, когда он порезал мне руку и прижал к ней этот чертов камень… Ты бы только видела этот его взгляд… Ведь он понимал, что это конец, знал, что сейчас они все погибнут. Все, кроме меня.

Эдвард замолчал и вдруг стал почти совсем прозрачным. Обсидиан выпал из его руки и провалился в сугроб, заметно подтаявший за сегодняшний день.

- Пожалуйста, Эдвард! - сглатывая слезы, испуганно крикнула я. Теперь, когда я знала, что камень высасывает из него силы, мне показалось, что сейчас он как никогда близок к тому, чтобы уничтожить Эдварда. – Не надо, пожалуйста! Ты не должен позволять этой боли брать над тобой верх. Твой отец поступил так, потому что любил тебя и хотел, чтобы ты жил! Ведь ты часть его, его продолжение. Ты его единственный сын.

- Я тоже любил его. Но вот знал ли он об этом? Мы с ним никогда не говорили по душам, не умели показывать друг другу свои чувства. Разве что ссорились время от времени.

- Я уверена, что он знал, - убежденно сказала я, с облегчением заметив, что Эдвард снова вернул себе прежнюю форму. – А теперь ты должен сделать так, чтобы этот поступок твоего отца не оказался напрасным.

Я встала на колени, достала из снега обсидиан и протянула его вместе с ножом, который все это время держала в другой руке, Эдварду.

- Это просто безумие, - покачал головой он, опускаясь рядом со мной и глядя мне в глаза.

- Как и все остальное, - заметила я. – Так что давай просто сделаем это.

"А то меня прямо сейчас стошнит от волнения и страха," – мысленно добавила я.

- Там, в кабинете Аро, мне казалось, что я смогу, но нет… я не смогу, Белла…

- Сможешь-сможешь. У тебя просто нет другого выхода.

- Хорошо, я могу, но не хочу. Такой вариант тебя больше устроит? – брови Эдварда упрямо сошлись у переносицы. – Я не хочу рисковать тобой ради спасения собственной гребаной шкуры!

- Фу, как грубо, профессор Каллен, - скривилась я, чувствуя, что меня начинает колотить изнутри. – В худшем случае, все просто останется так, как есть.

- Мы не можем знать этого наверняка.

- Ты просто упрямый осел!.. А еще зануда!

- Не стану спорить.

- Хочешь, я скажу тебе, что знаю наверняка? Через несколько дней ты исчезнешь, от чего я впаду в жуткую депрессию. С горя начну выпивать и сопьюсь в считанные месяцы. Писатели – они ведь такие… нервные. А затем я по пьяни врежусь на машине в дерево или утону в Мичигане. Ну как тебе? Нравится?

- А то как же! Отличная перспектива! – зло улыбнулся Эдвард, выхватывая у меня нож и обсидиан. – Но хочу, чтобы ты знала еще кое-что: если после того, что мы сейчас сделаем, с тобой что-то случится, я сам утоплюсь в Мичигане.

- Надеюсь, - рассмеялась я, что было первым признаком надвигающейся истерики.

- Ты просто чокнутая, Белла, - улыбнулся Эдвард, а увидев, что я отрицательно качаю головой, добавил: - Да, Белла, да. Ты чокнутая... И я люблю тебя.

- Ты специально сказал это сейчас? – дрожащим от слез голосом спросила я. – Хочешь, чтобы я растрогалась, разрыдалась и позволила тебе увильнуть?.. Ну вот, я плачу, ты доволен?.. Но я все равно заставлю тебя сделать это. А знаешь почему? Потому что тоже люблю тебя, хоть ты и зануда.

- Чокнутая писательница и занудный преподаватель литературы – мы просто созданы друг для друга! - Эдвард рассмеялся, а затем взял меня за руку и, поднеся ее к губам, поцеловал. – Мне страшно, Белла. И даже совсем не стыдно за свой страх. Если вдруг что-то пойдет не так, и мы с тобой поменяемся местами, то снова сможем проделать это и вернуть все назад. Ведь так? – я кивнула, и он кивнул вслед за мной.

Затем Эдвард крепко сжал пальцами мое запястье – я раскрыла ладонь. Глядя на неё, он спросил с явным намерением оттянуть время:

- Как ты относишься к виду крови?

- Не очень, - призналась я, стараясь не смотреть на острый нож в его руке.

- Будешь падать в обморок?

- Было бы неплохо.

- Закрой глаза. Я не могу, когда ты смотришь.

- Как скажешь. Главное, ты свои не закрывай: не хотелось бы лишиться пальца.

Я крепко зажмурилась и через какое-то время, показавшееся мне вечностью, острая, обжигающая боль шершавым языком медленно прошлась по моей ладони. Я вскрикнула и прикусила нижнюю губу.

- Прости, Белла, прости, прости… - прошептал Эдвард. – Уже всё, можешь открыть глаза. - Я энергично покачала головой, зажмурившись еще крепче. – Хорошо, Белла, хорошо. Сожми, пожалуйста, руку в кулак. – Я сделала, как он просил, ощутив в ладони новый прилив боли. – Всё, Белла, всё, хватит. Разожми руку. Ну же, разожми. Вот так.

Я почувствовала, как Эдвард туго перетянул мне ладонь полотенцем, которое в самый последний момент додумался захватить из дома, и только после этого решилась открыть глаза. В этот самый момент мир будто взорвался ослепительно-белым светом. Меня отбросило ударной волной, и я жестко приземлилась на спину – весь воздух разом вышибло из легких, а перед глазами замелькали черные снежинки.

- Белла, ты меня слышишь? Белла! – сначала требовательный голос Эдварда ворвался в мое пережившее встряску сознание, а затем меня окутало что-то теплое и бережно приподняло с земли. – Посмотри на меня! Ты меня видишь? Белла… - черные снежинки перед глазами постепенно стали таять, но я все еще не могла сфокусировать зрение, как ни старалась.

Моя щека прижалась к чему-то мягкому, но колючему. Недовольно промычав, я попыталась отстраниться, но мне не позволили.

Наконец мое зрение прояснилось, и я с облегчением поняла, что лежу на руках у Эдварда, а моя щека прижимается к его плечу.

- Так и знала, что твой свитер колется, - глядя на его встревоженное и такое человеческое лицо безо всякого мерцания, ворчливо заметила я, а затем слабо улыбнулась.

- Что? – опешил Эдвард, но тут же приподнял меня выше и крепко обнял, однако почти сразу снова опустил и, настороженно глядя мне в глаза, стал ощупывать, ища возможные травмы. Конечно же, я не возражала. – С тобой точно всё в порядке?

- Точно! – вполне искренне заверила я, окончательно придя в себя.

- Ничего не болит? Я имею в виду, кроме руки… Её надо обработать антисептиком и по-настоящему перевязать, а то…

- У нас получилось! Получилось! – счастливо вскричала я.

- Да, Белла, да! Получилось, получилось, черт возьми! – Эдвард со смехом сгрёб меня в охапку и звонко чмокнул в щёку.

Я обхватила его рукой за шею, потянув на себя, и мы повалились набок. Подо мной снова оказался холодный снег, а сверху – Эдвард. Такой тяжелый, теплый и немного колючий из-за свитера. Такой живой. И такой мой. Слезы встали в горле комом, но я заставила себя улыбнуться.

- Это правда ты, - прошептала я и провела здоровой рукой по его мягким золотистым волосам, наконец осуществляя свое давнее желание, ещё два дня назад казавшееся мне несбыточным.

- Да, всего лишь я, - улыбнулся Эдвард, сильнее вжимая меня в снег. – Всё такой же занудный, всё такой же упрямый, а теперь еще и снова стареющий.

Он склонился надо мной и нежно потерся щекой о мою щеку.

- Ещё и курящий, - уловив запах табака, исходивший от его свитера, добавила я.

- Грешен, каюсь, - хрипло прошептал Эдвард, коснувшись губами моей шеи.

- Вот на грехах я хотела бы остановиться поподробнее…

Эдвард рассмеялся и накрыл губами мои губы. Это было жадно, страстно, нетерпеливо и грубо – это было идеально! Мне так не хотелось прерывать наш первый настоящий поцелуй, но я всё же должна была сделать одну вещь. Всего лишь маленький акт возмездия.

Я сгребла здоровой рукой снег и быстро сунула его за шиворот Эдварду, продолжавшему со стоном сладко терзать мои губы. Он резко дернулся и коротко вскрикнул, а затем, расхохотавшись, перекатился на спину и утянул меня за собой – теперь я лежала сверху, зажатая в кольцо его рук.

- Ты чокнутая! – продолжая смеяться, в очередной раз констатировал Эдвард.

- Да, я в курсе, - водя указательным пальцем по его лицу, согласилась я.

- Но ты моя чокнутая, - резко оборвав смех, с самым серьезным видом заявил Эдвард.

- И это я тоже знаю.

Я положила голову на грудь Эдварда и, прижавшись к ней щекой, впервые услышала, как бьется его сердце.



Снег падал плотной белоснежной стеной, быстро укрывал собой газоны и подъездные дорожки, пушистой бахромой украшал ветки деревьев – город с распростертыми объятиями принимал зиму.

И пусть это был уже не величественный Чикаго, а всего лишь скромный Сиракьюс, здесь так же прекрасно звучала снежная соната, и так же приятно покалывал лицо прозрачный морозный воздух. Мне нравилось здесь жить, и я знала, что со временем этот красивый, уютный городок обязательно станет для меня самым настоящим домом. Как и для Эдварда.

Мы переехали сюда в конце весны, как только Вольтури, сам предложивший нам помощь, уладил все проблемы с документами Эдварда. Согласно им, он остался почти тем же человеком, которым был до Шпицбергена, за исключением номера страхового полиса, номера водительского удостоверения и прочих аналогичных нюансов.

- Поверьте, мои дорогие, вам не о чем волноваться. Документы настолько безупречны, что даже шпионы ЦРУ заплакали бы от зависти, - гордо улыбнулся Аро, передавая Эдварду пухлый бумажный конверт.

- Боюсь спросить, откуда такие связи и возможности у скромного директора музея, - придирчиво разглядывая свой новый паспорт, усмехнулся он.

- Музей - это так… что-то вроде хобби, - неопределенно махнул рукой Аро.

- Или прикрытие? - бестактно уточнил Эдвард, за что тут же получил от меня тычок в бок.

- Ну что ты! - ничуть не обидевшись, рассмеялся Вольтури. – Мне нечего скрывать… Разве что самую малость, - прищурившись, он показал большим и указательным пальцем, насколько ничтожны его секреты. – Не моя вина, что в нашей великой демократичной стране нельзя ничего добиться, хотя бы время от времени не нарушая законы.

- Спасибо вам, мистер Вольтури! – горячо поблагодарила я. – Вы стали для нас кем-то вроде феи-крёстной!

- Боюсь, что ты преувеличиваешь, Белла, - возразил он. – Я всего лишь попытался загладить свою вину. А заодно и замолить парочку грехов перед Всевышним. В моем возрасте, знаете ли, это никогда не бывает лишним.

- В любом случае, большое спасибо! – улыбнулся Эдвард, после чего они с Аро крепко пожали друг другу руки.

Это был последний раз, когда мы виделись с Вольтури. Уже через две недели мы покинули Чикаго и на вырученные от продажи моего дома деньги купили коттедж в Сиракьюсе.

Почему Сиракьюс? Прежде всего, потому что именно тут находится Сиракузский университет, которому как раз требовался преподаватель английской литературы. И, конечно же, потому что Чикаго и Сиракьюс разделяют полтысячи миль, и здесь вряд ли кто-то слышал об Эдварде Каллене – сыне археолога Карлайла Каллена.

А еще потому, что Сиракьюс – самый снежный город Америки.

Обмотав вокруг шеи шарф, я вышла из дома и, проходя мимо почтового ящика, заметила, что тот открыт. Заглянув внутрь, я увидела знакомый лист крафтовой бумаги, сложенный пополам.

Сколько же прекрасных воспоминаний вмиг закружило меня в своем вихре! Конечно, были среди них и печальные, с привкусом горечи на губах, но теперь, когда Эдвард всегда был со мной, вне зависимости от времени года, они уже не причиняли боль.

Я улыбнулась и развернула листок, на котором красивым округлым почерком была написана всего одна короткая, но такая особенная для меня фраза:

"С первым снегом тебя, любовь моя!"

- Не будем нарушать нашу традицию, - раздался за моей спиной голос Эдварда. – Она мне очень дорога.

Я вздрогнула от неожиданности и, обернувшись, тут же угодила в его объятия.

- Как и ты, - уже тише добавил он.

- Ты тоже очень дорог мне, - я положила ладонь ему на плечо, мимоходом поправив чуть съехавший набок галстук, выглядывавший из-за ворота пальто. – Именно поэтому я хочу спросить тебя, почему ты снова не надел шарф?

Эдвард рассмеялся, а затем, напустив на себя виноватый вид, коротко пояснил:

- Забыл.

Наверняка соврал: уж я-то знала, что шарфы он терпеть не может, а потому вечно их везде "забывает" и "теряет".

- Ты неисправим, - улыбнувшись, я покачала головой и ласково погладила его безупречно выбритую щеку.

- Ты тоже, - улыбнулся в ответ Эдвард. – За что и люблю.

- А я тебя.

Он сжал в руке мою ладонь, а затем мягко коснулся губами её внутренней стороны – там, где проходил тонкий шрам.

Мне вдруг показалось, что всё ещё слишком большое расстояние разделяет нас. Непозволительно большое.

Словно прочитав мои мысли, Эдвард прижал меня к себе так близко, как я того хотела, обнял так крепко, что стало трудно дышать. И поцеловал. Поцеловал так, как умел целовать только он.

А снег всё летел и летел, кружился в морозном воздухе и белоснежными пушинками ложился на наши волосы и плечи. Таял между нами.

_______________________________________________________________________

1. Синдром чистого листа – это ступор, который возникает, когда человек встречается с необходимостью написать первую строчку. Страх чистого листа может случиться с писателем в любой момент, вне зависимости от карьерного успеха (прим. автора).

2. Грейсленд – старое большое кладбище в Чикаго (прим. автора).

3. Филдовский музей – Музей естественной истории им. Филда, расположенный в Чикаго на ул. Лэйк-Шор-Драйв у озера Мичиган. Учреждён в 1893 году. Входит в состав комплекса, известного как Музейный кампус Чикаго (прим. автора).

4. На Шпицбергене действительно законом запрещено рождаться и умирать. Тяжелобольных и женщин на последних неделях беременности вывозят на материк (прим. автора).

5. Действительно бытует мнение, что перед смертью отец Андерсена прошептал испуганному сыну: "Вот идет Ледяная Дева, и она пришла ко мне" (прим. автора).

6. Oh, mio Dio! E ' incredibile! – Боже мой! Невероятно! (пер. с итальянского)