Монстр угрожающе надвигался на меня. Когти скребли по паркету, издавая ужасающий скрежет, и мерзкий длинный язык то и дело высовывался на свет Божий, касаясь чешуйчатой кожи.

Я отважно указала на чудовище пальцем, и оно пару раз моргнуло, замерев на месте.

- Сидеть! – дрожащим голосом пропищала я, спрятавшись за мольбертом. Серо-зелёная тварь только довольно ухмыльнулась и двинулась дальше. Она подходила всё ближе и ближе, и бежать было некуда…

Оставалось только, зажмурившись, переждать это нападение. И постараться пережить его.

- Грёбаная слабохарактерность, - прошипела я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как ноги коснулась прохладная лапа. - Чёртова Элис, любительница этих гадов. Да чтобы я ещё хоть раз согласилась кому-то помочь! Нет, пусть сами нянькаются со своими, мать их, игуанами!

Когтистая лапа так и замерла на моей ноге, и, опустив голову, я наткнулась на печальный взгляд игуаньих глаз. Эта полутораметровая зверюга грустно смотрела на меня снизу вверх и, когда я замолчала, опёрлась об пол всеми четырьмя конечностями, как мне показалось, тяжело вздохнула и поплелась в коридор. Даже ярко-зелёное брюшко будто потускнело под напором моих недовольств.

- Вот и ладненько, - фыркнула я, снова поворачиваясь к мольберту. Полотно на нём покрывали размашистые мазки: работа над заданием по живописи. От яркости жёлто-зелёной картины слезились глаза, но мистер Каллен настаивал именно на таких – ядовитых – цветах. По его мнению, мои пейзажи были слишком мрачными, так что вот уже два дня я трудилась над созданием самой кричаще-яркой работы из всех возможных.

Правда, придраться в ней точно было не к чему. Солнечные лучи пронзали зелень лиан и утопали в изумрудной воде. Огромные листья экзотических растений касались зеркальной глади и настолько удались мне, что, казалось, вот-вот покачнутся, и по поверхности источника жизни в джунглях пробежит рябь.

Нанеся на кисть немного араратской зелёной, я наклонилась к холсту и, высунув кончик языка, принялась аккуратно добавлять прозрачности илистой воде.

Надоедливая игуана тихо сидела на кухне, более не посягая на моё личное пространство. И стоило бы радоваться, да вот только в тенях джунглей мне виделись укоризненные вылупленные глаза.

- Чёрт тебя дери, Пупс! – тихо прорычала я и, выглянув из-за мольберта, рявкнула куда-то в сторону двери: - Можешь выходить, проклятая бестия! Я не сержусь.

Тут же послышался топот, и в комнату ворвалась довольная рептилия. Раздвоенный язык вывалился изо рта, как будто это была собака, а не огромная ящерица. Жутко косолапя, это неуклюжее создание ринулось в мою сторону и предприняло попытку забраться мне на колени.

- Ну уж нет, чудо-юдо, - проворчала я, отбиваясь от любвеобильного домашнего дракона. – Или ты спокойно сидишь рядышком, или продолжаешь печалиться в своей кладовке.

Довольный блеск в глазах Пупса (как, как можно было дать игуане такое имя?!) немного потускнел, и он послушно уселся на пол у мольберта, обхватив передними лапами одну из деревянных ножек.

- Молодец, - строго похвалила я рептилию и вернулась к работе.

(((())))

После того, как я согласилась помочь Элис, моя жизнь обрела уникальный оттенок безумия. Шляпнику подобное и не снилось! Куда ему, с довольно благопристойными чаепитиями да небольшой коллекцией довольно милых шляп…

Одна игуана чего стоит. Когда подруга впервые привела меня в свою квартиру и гордо сказала: «Вот!», указывая на какого-то динозавра, я тут же ответила решительным отказом на её просьбу присмотреть за «милым домашним питомцем», пока она будет в командировке на туманном Альбионе. После таких слов я ожидала увидеть котика, собачку, максимум – упитанного хомяка, но точно не такое чудище.

Однако долгие уговоры, пара литров выпитого вина и причитания Элли сделали своё дело – я всё-таки согласилась. Должна признаться: не последнюю роль в этом решении сыграло и то, что её квартира была намного лучше, чем та захламлённая жилплощадь, которую я делила со своим другом детства Эмметом. Конечно, я любила этого громогласного здоровяка, но раскиданные повсюду майки, шорты, драные джинсы и (куда же без этого) носки отнюдь не вызывали у меня приливы вдохновения. А тот случай, когда он и его чертовски сексуальная и абсолютно не стеснительная подружка так спешили добраться до самой интересной части вечера, что совершенно не обращали внимания на траекторию полёта откидываемой в сторону одежды? С утра я была не очень-то обрадована, увидев розовый бюстгальтер, прилепившийся к картине, которую я оставила сохнуть в гостиной.

В общем, отдельная квартира на три месяца – это не так уж и плохо. Особенно учитывая то, что неотвратимо приближался конец семестра, а вместе с ним и зачёты, к которым мне хотелось подготовиться в тишине и спокойствии.

Эммет тоже не возражал против моего отъезда. Полагаю, они с Роуз давно хотели поселиться вместе, а тут такая возможность…

Игуана по имени Пупс, конечно, вызывала у меня некоторые опасения, но – где наша не пропадала? Кто же знал, что эта тварюга сначала будет угрожающе раздуваться при виде меня и отказываться жрать свои листочки с фруктами, а потом, привыкнув, проникнется настолько, что мне придётся на ночь запираться в комнате, чтобы не проснуться от приступов удушья: чёртова рептилия всё рвалась подрыхнуть на моей голове. Сволочь зелёная.

Что меня действительно радовало, так это отсутствие животных звуков с её стороны. Думаю, если бы она (он?.. оно?..) зарычала на меня или зашипела, ноги бы моей не было в этом доме. А так – обошлось. Как выяснилось, игуаны – чертовски тихие рептилии. Если, конечно, не считать того топота, с которым они передвигаются по деревянным полам.

Со временем я смирилась с царящим вокруг дурдомом, и жизнь потихоньку начала налаживаться. Пупс спокойно занимался своими непостижимыми игуаньими делами, пока я была в школе искусств, на работе или занята подготовкой к занятиям. Зато когда я вечером заваливалась на кровать с ноутбуком на коленях, Пупс тут же плюхался рядом, положив свою тяжёлую голову мне на ноги. Иногда я включала телевизор, и – клянусь! – он внимательно следил за происходящим на экране, то и дело высовывая наружу свой огромный розовый язык. Особенно его, судя по всему, привлекали романтические комедии.

На работе всё тоже шло неплохо. Приближалась новогодняя выставка, и организовать её поручили не кому-нибудь, а мне. Конечно, работа в арт-галерее – совсем не то, чем мне хотелось бы заниматься до конца своей жизни, но на данный момент она была лучшим из всех возможных вариантов. А всё благодаря мистеру Каллену, который замолвил за меня словечко и, конечно, его потрясающей жене Эсме – владелице этой самой галереи Beauté.

Я искренне восхищалась ими обоими. Увлечённость Карлайла Каллена, его строгость и талант живописца идеально сочетались с мягкостью Эсме и стремлением этой великолепной женщины к красоте. Её галерея слыла образцом изящества и хорошего вкуса, она не поддавалась модным тенденциям и часто выставляла работы художников, найденных ею в самых отдалённых уголках Нью-Йорка. Многие знаменитости стремились сотрудничать с Beauté, но получали отказ. Лишь классическая живопись и утончённость – вот чем руководствовалась Эсме, лично подбирая картины практически для каждой выставки.

Я целиком и полностью разделяла её предпочтения. И кто бы знал, как мне хотелось, чтобы однажды моя картина оказалась на этих стенах, чтобы Эсме расхваливала её перед собравшейся в залах Манхэттенской элитой, а мистер Каллен одобрительно похлопал меня по плечу…

Но пока это оставалось лишь пустыми мечтами. Я и сама видела, что уровень моих работ не дотягивает до тех, что выставляются в Beauté. Да и мистер Каллен частенько указывал мне на недочёты, твёрдой рукой направляя на путь истинный.

Именно его слова и привели к самой ужасной, самой постыдной и самой волшебной ночи в моей жизни.

(((())))

- Тебе не хватает вдохновения, Изабелла, - вдумчиво говорил Карлайл, перебирая мои работы. Эскизы, натюрморты и обнажённая натура – всё, созданное мною за последние два года, лежало перед ним, и ни в одной из множества картин он не видел искры. – У тебя очень хорошая техника. Но на одной технике живописцу не выехать… Ты же собираешься заниматься именно живописью, я правильно понимаю? – Я кивнула, нервно теребя ремень сумки. Он не говорил ничего обидного, ничего оскорбительного, но почему-то хотелось плакать. – В живописи невозможно достичь высот, если в твоих работах нет изюминки. Особенно это касается классической живописи. В кубизме всё намного проще… - Заметив, как я скривилась, мистер Каллен рассмеялся. – Понимаю, и – между нами - сам не люблю эту бессмысленную мазню. Но факт остаётся фактом: выбери ты этот стиль, и всё, что тебе нужно было бы сделать – это найти свою, скажем так, фишку. Например, изображать одни треугольники. Затем уговорить какого-нибудь известного человека приобрести твою работу, и всё, дело в шляпе! Но в выбранной тобой сфере всё совсем не так. Здесь не пробиться без души, отражённой в картинах. – Карлайл сложил листы бумаги в аккуратную стопку на столе и, прислонившись к нему, сложил руки на груди.

Этот мужчина был идеален. Внешность ангела и душа истинного художника. Меньше всего на свете мне хотелось его разочаровать…

- Мой тебе совет: найди источник вдохновения. Ищи его везде, даже в самых неприметных мелочах.

- Например? – вяло спросила я. Его совет казался мне абсолютно невыполнимым. Ну что изменится, если я буду присматриваться к, скажем, мусору на дороге? Да ничего. Я же не собираюсь стать вторым Томом Денингером…

- Купи бинокль, - подмигнул мне мистер Каллен, и я не могла не улыбнуться в ответ.

- Спасибо, - пробормотала, подхватив сумку. – Я постараюсь.

- Отлично. Тогда на зачёте буду ждать твои искромётные работы, - подмигнул мне этот потрясающий мужчина, помогая укладывать картины в папку. – Сегодня я уезжаю, так что в ближайший месяц живописи не будет. Придётся предоставить вас самим себе.

- Жаль, - искренне вздохнула я, закидывая папку на плечо. Живопись с мистером Калленом любили все без исключения.

Он в ответ только пожал плечами и, помахав мне на прощание, вышел из студии.

По пути домой я честно пыталась обращать внимание на всё вокруг. Наверное, выглядела, как городская сумасшедшая, то и дело замирая на месте и внимательно рассматривая флору и фауну Нью-Йорка. К сожалению, ничто из встреченного мною так и не вызвало требуемые приливы вдохновения.

Однако у самого подъезда меня поджидал сюрприз. Прямо на асфальте сидел темнокожий мужчина, рядом с которым лежали различные предметы, которые имеются в доме у каждого пожилого человека. В основном, там были никому не нужные старые безделушки, но, насколько я видела, попадался и довольно ценный антиквариат. И прямо посреди импровизированной витрины сверкал стёклышками огромный старинный бинокль.

Тяжело вздохнув, я полезла в карман за деньгами. Шутка Карлайла не выходила из головы. Чёрт его знает, может, и поможет? Честно признаться, я была в отчаянии. В крайнем случае, просто понаблюдаю за соседями – чем не замена мыльных опер для заскучавшей молодой девушки?

Отсалютовав новоприобретённым набором юного вуайериста улыбчивому продавцу, я направилась домой, к Пупсу. Прекрасно понимая, что вдохновение по заказу не приходит я, однако, была полна решимости найти свою загулявшую музу. В конце концов, какого хрена она шляется неизвестно где, когда я в ней так нуждаюсь? Небось, с Мусагетом зажигает, забыв про свои обязанности, а я тут страдаю…

Добравшись до квартиры, я поставила папку рядом с мольбертом и, потрепав Пупса по голове да отсыпав ему зелени на ужин, занялась перестановкой. Перетащив кресло к стене, удобно устроилась в нём и упёрлась локтями в узкий подоконник. Справедливо подозревая, что в основном буду вторгаться в частную жизнь своих незадачливых соседей, я запаслась по такому случаю попкорном. Пупс заинтересованно посматривал на меня, развалившись на диване – он уже привык к моему, мягко говоря, не разнообразному времяпрепровождению, а тут что-то новенькое…

Ну что я там надеялась найти? Что? Крылатую Музу, машущую мне изо всех сил изящной ручкой? Бред собачий.

Настроив бинокль и добившись ясной картинки перед глазами, я приступила к поискам интересных персонажей.

Должна признаться, результаты превзошли все ожидания. Всего лишь через два часа я уже заполнила свой блокнот для эскизов набросками, которые вполне можно было впоследствии использовать в работах. Удивительно, насколько интересными могут оказаться человеческие лица и тела, если к ним приглядеться повнимательнее, оставаясь при этом незамеченной! Украв уединение парочки на улице, я занесла в свою коллекцию счастливый блеск глаз, радостную улыбку, мечтательное выражение лица девушки и лёгкую скуку парня. Ворвавшись в одну из столовых в самый разгар семейной ссоры, запечатлела усталость и тоску женщины, резкими, тёмными штрихами нанесла рядом с ней ярость и бессилие мужчины. Светящиеся в темноте окна открыли мне по кусочку множества миров, и всё, что нужно было делать – это сидеть, наблюдать и водить карандашом по бумаге, заставляя застыть мимолётные изгибы губ, тонкие морщинки на переносице, летящие волосы.

Близилась полночь, когда очередное окно почернело. Я отбросила в сторону карандаш, положила бинокль на подоконник и устало потёрла глаза. Всегда больше любившая пейзажи и натюрморты, сегодня я поняла, что всё это время занималась не своим делом. Карлайл был прав – ответ находился прямо у меня под носом, нужно было лишь обратить на него внимание…

Мне не терпелось взяться за масло и поработать над парочкой набросков, но сил на это уже не осталось. Стоило бы проверить почту и Facebook да лечь спать, но что-то держало меня у окна, какое-то смутное ощущение, что главного я всё-таки не увидела. Привыкшая доверять своей интуиции, я сходила за пледом и, закутавшись в него, уставилась в окно.

А за ним шёл снег. Первый снег в первую ночь зимы. Огромные хлопья медленно падали вниз, кружась в холодном воздухе, и укрывали всё вокруг белоснежным покрывалом. Красиво…

Я сидела тихо, как маленькая игуана, бессмысленно наблюдая за полётом снежинок, когда окно напротив вспыхнуло ярким светом. То, которое казалось мне самым перспективным – обзор на него открывался отменный – и которое оставалось безжизненным на протяжении всего вечера.

Схватив бинокль, я приставила окуляры к глазам и вперила взгляд в открывшийся мне вид. Может, и стоило бы постыдиться своего нездорового энтузиазма, но я только отмахнулась от лёгкого укола совести – в конце концов, я же занималась этим не ради удовольствия, а ради искусства! А искусство, как известно, требует жертв… и я с удовольствием принесла ему в жертву остатки своей совестливости.

Только когда в поле зрения попал хозяин той квартиры, все мои благородные побуждения полетели к чёртовой матери. До боли сильно прижав бинокль к лицу, я жадно рассматривала этого мужчину. Белла-художница мысленно исполняла победный танец племени мумба-юмба, радуясь тому, что, судя по всему, нашла свою Музу (или своего Муза?), в то время как Белла-женщина могла лишь издавать восхищённые невнятные возгласы, внимательно рассматривая каждый сантиметр идеального тела незнакомца.

Я была крайне разочарована, когда он спустя несколько минут пошёл в спальню и выключил свет. Ну ничего, теперь я знала, за кем буду наблюдать в первую очередь…

Пока я загоняла Пупса в его освещённое ультрафиолетом пристанище, он укоризненно смотрел на меня, будто зная, что за мысли мечутся в голове. Только игуаны-провидца мне не хватало для полного счастья.

После я долго ворочалась, не в силах успокоиться и заснуть. Чёртов красавчик из дома напротив окончательно нарушил моё и без того державшееся на соплях душевное равновесие. В жизни мне такие мужчины не светили: безмерно привлекательный, он явно был ещё и при деньгах, и я могла представить, какой аромат источает его костюм - дорогого парфюма, сигар и женских духов. Могла представить и женщин, которых он предпочитает. В мыслях вырисовывался чёткий образ его идеала: фигуристой, высокой, длинноногой блондинки, одежда которой создана для того, чтобы срывать её в порыве страсти, закрывшись в своём потрясающем пентхаусе. В его окружение явно не вписывалась такая, как я, начинающая художница, предпочитающая шпилькам – удобные конверсы, а платьям – джинсы да растянутые толстовки.

Мне безумно хотелось узнать, как живут «сливки общества», особенно такие, как этот прекрасный Джон Доу. Разве в этом можно было обвинить? Мою жизнь нельзя было назвать захватывающей, монотонные будни выматывали, и только искусство давало некую отдушину. И теперь, получив шанс одним глазком взглянуть на недоступный мне мир, я не собиралась его упускать. Кроме того, я знала, что среди набросков будет очень и очень часто мелькать запоминающееся лицо с волевым подбородком, выделяющимися скулами, прямым носом, густыми бровями и немного раскосыми глазами, цвет которых мне разглядеть так и не удалось.

(((())))

Время летело незаметно. Будние дни я в основном проводила в галерее, обсуждая с Эсме предстоящую грандиозную выставку. В школе искусств шла подготовка к зачётам, и в основном все учащиеся трудились дома, исправляя и дополняя свои чертежи, доклады, рисунки и картины. Сдав всё это раньше остальных, я трудилась над «искромётной» живописью для мистера Каллена. С каждым мазком портреты, которые я готовила для зачёта, нравились мне всё больше и больше, но в них всё равно чего-то не хватало…

Джона Доу я запечатлеть пока так и не решилась. Казалось неправильным переносить такой типаж на бумагу, не разобравшись как следует в том, что же он из себя представляет. Карандаш так и просился в руки, глаза неопределённого цвета преследовали меня по ночам, но я сопротивлялась изо всех сил, подсознательно понимая: портрет прекрасного незнакомца станет самой важной, поворотной работой в моей жизни.

Поэтому, наплевав на здравый смысл и Пупса, который явно не одобрял моих действий, я всё свободное время проводила с биноклем в руках. Правда, спустя несколько дней, описание которых можно было бы приводить как пример в книге «Вуайеризм для чайников», я поняла, что всё время просиживать у окна вовсе не обязательно. С понедельника по пятницу он просыпался ровно в семь утра и тут же убегал из квартиры, успев лишь сходить в душ (который мне, к сожалению, виден не был) и выпить стакан сока. Возвращался же ближе к ночи и тут же заваливался спать. Честно признаться, сначала я была крайне разочарована. Такой лакомый кусочек – и при этом такой скучный!

Зато в первые же выходные моё любопытство было утолено. Весь субботний день я просидела у подоконника, отходя только чтобы дать Пупсу поесть и посетить места не столь отдалённые. Половину своего выходного Джон Доу провёл в гостиной у огромного тренажёра. Первый час его занятий я только судорожно сжимала бинокль и любовалась гибким, в меру мускулистым торсом, который незнакомец предпочёл открыть на моё обозрение. За что ему, вне всяких сомнений, огромное спасибо! Зрелище было похлеще, чем в стриптиз-баре, куда меня как-то раз затащила неугомонная Элис. Те разукрашенные, смазливые, обмазанные чем-то блестящим парниши не шли ни в какое сравнение с мужественным Доу! Если вы хоть раз имели возможность спокойно, не боясь быть раскрытой, наблюдать за тем, как само совершенство в мужском обличии со знанием дела, вдумчиво нагружает своё тело, то прекрасно сможете представить моё состояние.

Которое усугублялось ещё и тем, что у меня, по сути, и не было никогда мужчины… если не считать неуклюжих обжиманий на заднем сидении автомобиля после выпускного, которые длились около семи минут и при этом гордо именовались «потеря невинности». Какое там, после этого нелепого действа я стала намного целомудреннее, чем до него: воспоминания о потных ладошках Джейкоба Блэка отбили у меня всякую охоту искать приключений на интимном поприще. Однако теперь я понимала, что дело было вовсе не во мне, а в окружающих мужчинах. Мистер Доу, заручившись поддержкой штанги и пары гирь, в два счёта убедил меня в этом.

Остаток своего отдыха он провёл за пределами квартиры. Но я не слишком печалилась – скорее, была благодарна ему за эту передышку, которая была мне абсолютно необходима после того, как он промаршировал по гостиной в одном лишь полотенце, низко сидящем на узких бёдрах.

Ох уж этот Джон Доу! Мне оставалось только обмахиваться ладошкой, словно кисейной барышне, и Пупс, забравшись на кресло, с беспокойством оглядывал моё покрасневшее лицо. Если бы мог, потрогал бы лапой лоб и вызвал бы скорую помощь – это точно…

(((())))

Погрузившись в заботы и бессовестные подглядывания в чужие окна, я и не заметила, как к Нью-Йорку подкралось Рождество. Первыми о нём меня оповестили ничего не подозревающие соседи – сначала в окнах квартир стали появляться разноцветные огоньки гирлянд, а потом свои законные места в гостиных и столовых заняли и ёлки. Праздничная атмосфера резко, без всякого предупреждения, обрушилась на окрестные дома, и я не могла не поддаться ей, хотя раньше не особо жаловала разрекламированный праздник. Всё-таки в первую очередь он был семейным, а с моими взбалмошными родителями, которые вечно пропадали на вечеринках или курортах, я частенько встречала его в одиночестве, тщетно заглядывая под ёлку и в носки в ожидании подарков.

Но в этом году всё казалось иначе. Несмотря на отсутствие Элис, всегда готовой меня растормошить, несмотря на то, что Эммет не был рядом, я чувствовала себя частью большой семьи. Все эти подглядывания сделали своё дело: погрузившись в водоворот чужих жизней, я чувствовала себя их пассивным, но всё же участником. В первую очередь, конечно, это касалась мистера Доу – дошло до того, что я просыпалась в половину седьмого, готовила себе кофе и потом, устроившись в кресле, подбадривала сонного мужчину и безудержно краснела, если он выходил из душа в одном синем полотенце, которое я успела за это время полюбить. В субботы же, разложив на подоконнике съестные припасы и поставив рядом пару бутылочек пива, я наблюдала за его тренировками, иногда, в самые тяжёлые для него моменты, восклицая: «Давай, парень, ты сможешь! Ещё разочек! И ещё! Не сдавайся!» В общем, вела себя по-идиотски, но оценить это, к счастью, мог только Пупс, а его неодобрение я со временем научилась игнорировать.

Именно поэтому я очень переживала из-за того, что Рождество становилось всё ближе, а квартире моего дорогого Джонни не было и намёка на праздничные украшения. Плюнув на свои собственные предрассудки, я даже пошла и купила целую гору гирлянд и маленькую шапочку Санты на резинке – для Пупса. Глаза рептилии зажглись, как только я выложила этот маленький презент из сумки, так что я не стала медлить и сразу натянула красно-белую шапку на голову игуане. Вместо того, чтобы возмутиться и попытаться избавиться от неё, Пупс начал гордо вышагивать по квартире, поглядывая в зеркала, попадавшиеся на его пути. Элис тут же оценила выложенное мною на Facebook фото этого модника, пообещав убить меня по приезду. По её мнению, я издевалась над бедным животным…

Так наступило двадцать четвёртое декабря. До грандиозного события в жизни галереи оставалось шесть дней, и всё было готово – оставалось найти лишь одну картину для завершения задуманной экспозиции. Эсме была уверена, что времени на поиски более чем достаточно, и я, уверенная в таланте своей начальницы, не переживала. Мы отлично поработали, и уже практически оформленная выставка под кратким названием «Les Couleurs» должна была дать развитию галереи новый толчок.

Поэтому Сочельник я встречала в отличном расположении духа. Эммет звал на какую-то супер-вечеринку, но я отказалась, сославшись на уже имеющиеся планы, хотя на самом деле хотелось просто посмотреть пару-тройку рождественских фильмов и лечь спать. Я бодро шла домой по хрустящему под ногами снегу, то и дело останавливаясь и ловя языком падающие снежинки. Уже давно мне не было так хорошо и спокойно. Всё вокруг дышало ожиданием чуда, люди метались по улицам в поисках нужного подарка для своих дорогих и близких, а из открытых дверей магазинов до меня долетали знакомые мелодии рождественских гимнов. Всё-таки Рождество – это не подарки и не байки о Санта-Клаусе… это состояние души.

Залетев в квартиру, я первым делом включила гирлянды и даже погладила галопом прискакавшего встречать меня Пупса. Шапка так и была надета на чешуйчатую голову – поразительно, как за целый день он умудрился её не потерять. Даже этот монстр сегодня казался мне довольно симпатичным!

Разогрев в духовке рождественскую пиццу и приготовив себе немного глинтвейна, я свернулась клубком в кресле и включила телевизор, ощутив лёгкий укол разочарования, когда обнаружила, что окна напротив темны и безжизненны. Посмотрев два фильма подряд – оба развивались практически одинаково, но сегодня это романтичное, предсказуемое однообразие мне вполне приглянулось – я уже собиралась ложиться спать, как вдруг за заветными стёклами вспыхнул свет. Я тут же схватила бинокль, предвкушая интересное зрелище. Интересно, он был на какой-нибудь вечеринке? Или опять работал? Может, хотя бы сегодня он привёл друзей, ведь огромный пентхаус слишком велик для одного мужчины…

И да. Привёл. Только не друзей, а подругу. Как я и предсказывала – блондинку. Ноги от ушей, талия осиная, бюст огромный – всё как положено. В каком-то ступоре я наблюдала за тем, как они садятся за стол (эй, цыпочка, он тут вообще-то ест, а ты свою задницу туда умостила!), как откупоривают вино (ещё и пролила, криворукая блондиночка), как смеются над чем-то (а зубы-то, зубы как блестят, прям реклама Colgate) и как сливаются в поцелуе (Джонни, как ты мог).

Глупая, неуместная ревность заставляла сжимать бинокль изо всех сил и тихо ругаться сквозь зубы, не в силах отвернуться, не в силах уйти, оставив любовников наедине. Я прекрасно знала, к чему всё идёт, знала и что мне это не понравится, но упрямо продолжала наблюдать за ними. Вообще стоило признать, что это должно было произойти намного раньше, ведь мой Джон Доу явно не был неопытным, смущающимся девственником, который ждал свою единственную любовь. Но я наивно надеялась на чудо, пыталась, конечно, не задумываться об этом, но невольно мечтала, как однажды он увидит меня и поймёт, что это – любовь!

Тупая идиотка. Даже игуана умнее меня.

Следующие полтора часа я провела у окна, бессильно поливая ни в чём не повинную девушку на чём свет стоит. И когда она резко опустилась на утопающего в подушках Джона, я не выдержала. Всё внутри кричало: «Мой! Он мой! Отпусти его волосы, глупая курица, это я должна стонать, запрокинув голову и вцепившись от переизбытка ощущений в медные пряди! Это я должна целовать его, и кусать, и облизывать, и… так далее. Я, чёрт возьми, а не ты!»

Яростно зарычав, я спрыгнула с кресла и метнулась к мольберту. Бинокль мне был не нужен – одна сцена словно отпечаталась на сетчатке, я легко могла представить её в мельчайших подробностях. Небрежными, злыми взмахами угля я нанесла контуры двух тел на чистый холст. Не желая больше смотреть в окно, села к нему спиной, включила торшер и погрузилась в работу. Ван-дик коричневый, оранжевый кадмий и охра светлая – для прядей волос, таинственно сияющих в тусклом свете, что проникает через открытую дверь в спальню. Сиена и умбра, очерчивающие идеальные мышцы и капельки пота, медленно стекающие по сильной груди. Яркие, режущие глаз белила и кадмий лимонный – они чётко выделяют вздувшиеся вены на вцепившихся в покорное женское тело руках. Охра красная и тёмная – для потока волос, что струится по выгнутой в экстазе спине девушки. Её лица не видно, но не она здесь главная; ничто не должно отвлекать внимание от идеального, недостижимого, желанного мужчины.

И главное – его лицо. Сдвинутые брови, прикушенная губа, прикрытые глаза – всё это окружено тёмными, бронзовыми тенями, и он кажется статуей, изображающей бога похоти и порока. Во всём его образе сквозит напряжение, властность и при этом – мука. Будто он не может найти то, что так отчаянно ищет. Будто девушка в его руках – лишь одна из многих, и скоро, заполнив её собой, как и многих других, он уйдёт и больше никогда не появится в её жизни, устремившись дальше в бесплодных поисках той, одной-единственной, что создана лишь для него.

Я работала всю ночь, остановившись лишь когда лучи солнца робко коснулись влажной краски, добавляя свои яркие тона на почти завершённую картину. Это не был тот Джон Доу, которого я узнала за прошедшие недели – нет, это был мужчина из моих грёз, который, несмотря на то, что весь мир лежал у его ног, искал свою любовь – и не мог найти. Над полотном ещё стоило поработать, но я уже видела, что оно – лучшее из всего, что когда-либо было мною создано.

Устало улыбнувшись, я вяло доковыляла до кровати и, упав на неё, заснула, даже не раздевшись. Привычный запах краски отгонял кошмары, даря мне столь необходимый отдых.

Проснувшись же, я первым делом подошла к креслу, но брать бинокль не было необходимости – окна напротив были закрыты плотными шторами.

(((())))

- Изабелла! Ты нашла её? – взволнованный голос Эсме прорывался сквозь гудки машин и гул толпы.

Я тяжело сглотнула и сжала телефон так, что тот жалобно затрещал под напором моих пальцев.

До открытия выставки оставалось несколько часов. Я носилась по залам, командуя целой толпой девочек-помощниц, которых наняла на сегодняшний вечер Эсме. Правда, толку от них было, как от козла молока – только под ногами путались… В принципе, всё было готово, и лишь место обнажённой натуры в бронзовом зале оставалось вакантным.

Я не верила в такие совпадения. Может быть, я подсознательно выбрала именно эту, жёстко-тёплую гамму, когда в яростном порыве бросилась изображать мужчину, которым мне хотелось обладать – хоть в малейшей степени? Будто знала, что судьба подбросит мне такую задачку, и хотела быть к ней готовой.

Все остальные залы выглядели идеально. В каждом из них царил какой-то определённый цвет: изумрудный, жемчужный, алый, чёрный, золотой и бронзовый. В каждом висел полный комплект картин: натюрморт, портрет, пейзаж, а также по одной работе, выполненной в анималистическом, бытовом, мифологическом и историческом жанре. И изображение обнажённого тела.

Выставка и без бронзовых тел обещала стать успешной, но ни мне, ни Эсме не хотелось сдаваться и оставлять свою долгую работу незавершённой. Нам нужен был этот последний, решающий штрих, и я могла его обеспечить, но для этого нужно было набраться смелости и соврать своей потрясающей начальнице, которая не успевала подъехать к открытию выставки и возложила всё на мои плечи, демонстрируя полное, безоговорочное доверие.

Как я могла её подвести?

- Ну, Изабелла? Нашла? Пожалуйста, скажи, что ты её нашла! – умоляюще простонала Эсме.

Тяжело вздохнув, я зажмурилась.

- Нашла, - прошептала, еле выдавив это слово из пересохшего горла.

- Умница! – радостно воскликнула миссис Каллен. – Она уже на месте?

- Нет, будет примерно через час, - пропыхтела я, чувствуя, как тело начинает колотить нервная дрожь.

- Молодец, Изабелла! Как привезут – сфотографируй и отправь её мне. Я полностью доверяю твоему мнению, но хочется поскорее увидеть это долгожданное чудо.

- Хорошо, - прохрипела я еле-еле. – До встречи, Эсме.

- Пока, милая! Я приеду где-то через полчаса после открытия, удачи тебе!

- Спасибо.

Подозвав Джессику, которая показалась мне самой сообразительной из всей толпы бестолковых помощниц, я огорошила её сообщением о своей отлучке и помчалась за Джоном Доу.

Думать о возможных последствиях своего поступка мне не хотелось. Вместо этого я автоматически схватила картину, засунула её в папку и помчалась обратно, в галерею. Разместив её на нужном месте, я спряталась в дальнем углу, где и просидела до того момента, когда двери гостеприимно распахнулись, впуская внутрь высокопоставленных гостей. Только тогда я впопыхах отправила Эсме фотографию своей собственной картины и малодушно спрятала телефон в сумке, убрав её куда подальше. Говорят, что перед смертью не надышишься, но полчаса, разделяющие меня от, вне всяких сомнений, разгневанной моим выбором Эсме, грели душу. Нацепив на лицо приветливый оскал, я отважно нырнула в толпу людей, которые бродили по залам, то и дело восхищённо вздыхая и обмениваясь мнением со своими светскими знакомыми. Я с удовольствием отвечала на все их вопросы, только в бронзовый зал раньше времени заглядывать не собиралась.

Работа не на шутку закружила меня в своём вихре, и, когда я уже забыла о том, что стоило бы волноваться, я вошла в бронзовый зал и увидела… Джона Доу. Настоящего Доу. Который внимательно смотрел на застывшего на полотне Джона. Ноздри моего ставшего таким близким незнакомца яростно раздувались, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

Пискнув «ёптыть», я попятилась, желая смыться из зала, из галереи и, возможно, из страны, когда внезапно врезалась в чьё-то мощное тело и упала бы, да только сильные руки обняли за талию, удерживая на месте, и меня оглушил знакомый басовитый смех.

- Белли! – Стоило сообразить, что Эммет не послушает моих просьб и всё-таки посетит эту выставку, чтобы, по его собственным словам, «поддержать неуверенную в себе сестрёнку». В любой другой момент я была бы рада увидеть этого невыносимого типа, но только не теперь, когда мне нужно было уносить ноги, по возможности оставаясь незаметной. И дёрнул меня чёрт подписать картину своим именем… Грёбаная честность. Частичная. Тьфу.

- О, Эдвард, и ты тут! – вдруг воскликнул Эммет, так и не дождавшись моей реакции. – Пойдём, Белли, я познакомлю тебя со своим хорошим другом.

И он потащил меня сквозь толпу людей, которые недоумённо смотрели на это совершенно не подходящее для светских мероприятий поведение. Я думала, что хуже ситуация стать уже не может, когда прямо передо мной вдруг возникли знакомые черты. Конечно, умница Белла Свон не придумала ничего лучше, чем фыркнуть прямо в напряжённое лицо мужчины своей мечты. Но я не смогла сдержаться! Глаза у великолепного Джона Доу оказались точно такими же, как чешуя на голове Пупса – серо-зелёными.

- Эдвард, чувак, знакомься, это Изабелла Свон, а точнее – Белла! Я тебе про неё рассказывал, верно? – Глаза Джона-Эдварда потемнели, и я съежилась, пытаясь скрыться за спиной Эммета. Но он был начеку и крепко держал меня за плечи, выставив перед собой.

- Изабелла Свон, значит, - протянул Эдвард, и к моему ужасу и стыду тут же примешалось то самое ощущение, что неизменно давало о себе знать, когда в поле зрения появлялся этот мужчина, прикрытый одним лишь полотенцем. – Очень приятно, - добавил он ядовито, и его хищные ноздри снова яростно затрепетали. – Эдвард Ка…

- О, Эдвард, ты всё-таки пришёл! – послышался за моей спиной голос Эсме, и я замерла в руках Эммета испуганной птичкой, боясь пошевелиться. Может, это просто сон? Может, я вот-вот проснусь?.. – Я была потрясена, увидев тебя на этой восхитительной картине! Не терпится узнать, кто смог так талантливо изобразить моего несносного сына.

Я медленно моргнула, раз, другой, но мысли прояснить не удалось. Там, в голове, все Беллы визжали и истерили, в панике мечась из одного угла мозга в другой. Сын? Как сын? То есть он Эдвард Каллен? Так ещё и Карлайл об этом узнает… Боже, конечно, узнает, а как же? Узнает и вышвырнет меня из школы искусств, и все труды пойдут насмарку. И Эсме, Эсме точно больше не захочет меня видеть. Про Джо… Эдварда вообще говорить не приходится. Дура, дура, дура, дура!

- А вот она и изобразила, - услужливо сообщил Эдвард Эсме, невежливо тыча в меня пальцем. Дура-а-а-а-а-а.

- Знаешь, Эдвард, милый, пойдём-ка я покажу тебе остальные залы, - вдруг предложила Эсме, на которую я боялась посмотреть. Мне вообще хотелось зажмуриться и умереть, прямо там, на месте. Или как минимум провалиться сквозь пол и оказаться на другом конце света, в Австралии. Интересно, там водятся игуаны? – А ты, милая, займись гостями, пожалуйста. – Эсме проговорила это абсолютно спокойным, мягким тоном, но мне он показался хуже оглушительного крика. Пристыженно кивнув, я поплелась к ближайшей группе дам в вечерних платьях, вяло отмахиваясь от вопросов Эммета. Ему в первую очередь хотелось, естественно, узнать, когда это я умудрилась застать его «другана» Эдварда Каллена в такой компрометирующей позе.

Одно я знала точно: если не умру со стыда, то первым делом, вернувшись домой, расколочу хренов бинокль. Чтобы неповадно было…

(((())))

Выставка подходила к концу. Я была слишком вымотана, чтобы задумываться о том, как она прошла, хотелось лишь, чтобы всё закончилось, и мне не пришлось сию же минуту разбираться с последствиями своих тупых, идиотских, необдуманных поступков.

Эдвард мне больше на глаза не попадался. Эммет тоже куда-то испарился – думаю, ему это сборище великосветских снобов показалось слишком скучным. Единственное, что его могло привлечь – так это бесплатное шампанское…

С Эсме мы пересеклись лишь пару раз. Я краснела, как гимназистка в мужской бане, и была уверена, что вот-вот получу удар. Однако эта поразительная женщина только улыбалась и загадочно подмигивала; мой истеричный мозг отказывался обрабатывать творящееся безобразие, которое совершенно не вязалось с его представлениями о возможном, и тупо отключался, не желая более принимать участие в моей безумной жизни.

Я рассказывала одной пожилой даме о личности художника, чьи работы были выставлены в жемчужном зале, когда над ухом вдруг раздался хриплый, тягучий голос.

- Я её заберу с вашего позволения.

Старушенция покраснела и хихикнула, как девчонка, хлопая густо накрашенными ресницами с такой скоростью, будто пыталась взлететь. Окончательно свихнувшаяся Белла мысленно прорычала «Мой!» но потом, вспомнив, в какой, мягко говоря, заднице находится, притихла и послушно поплелась за великолепным Эдвардом Калленом. Он бесцеремонно схватил меня за руку и потащил к выходу из галереи, бормоча что-то о согласии Эсме, моей вине и своих далеко идущих планах.

Лишь когда мы, одевшись, вышли на улицу, и морозный воздух помог собраться с мыслями, я заметила, что мужчина, мягко говоря, пьян. Он покачивался на месте, и в глазах его чётко видны были выпитые литры шампанского, многочисленные пузырики и лёгкий оттенок сумасшествия.

Вытянув руку, он поймал такси и выдохнул мне в лицо: «Едем к тебе», после чего повалился на заднее сидение и устало прикрыл глаза. Мне не оставалось ничего иного, кроме как осторожно сесть рядом и назвать таксисту свой адрес.

В конце концов, как ещё я могла поступить? Учитывая то, что я натворила, он имел полное право распоряжаться мною как угодно. Да! Пусть приказывает! Пусть накажет меня! – вопил свихнувшийся мозг, опьянев от близости вожделенного Джона Доу. То есть Эдварда Каллена. Эдварда, чёрт его дери, Каллена.

Пока мы мчались по заснеженным улицам Нью-Йорка, я могла только судорожно вдыхать его запах (парфюм, алкоголь и дым), изнывать от желания пощупать его (на расстоянии волосы казались мягкими, а на самом деле какие?) и при этом пытаться вспомнить, насколько масштабен бардак в «моей» квартире…

Как только такси остановилось у дома, Эдвард открыл глаза, царственным жестом кинул таксисту сотенную купюру и, выталкивая меня из машины, попутно ущипнул за мягкое место. Охренеть!

- Видишь ли, Белла, - проговорил он практически без запинки, пока мы тащились на мой двенадцатый этаж, осыпая далеко не лестными эпитетами неработающий лифт. – Я уверен, что могу просить тебя об ответной услуге.

- В смысле?

- Я тоже в некотором роде художник, - гордо проговорил он, назидательно подняв вверх палец. – Так что раз ты решила, что имеешь право изображать меня в таком… виде, - тяжкий вздох, - то теперь вполне логично будет, если сама мне попозируешь.

- Что? – выдавила я, замерев на месте. – И в каком же виде я должна…

- Голой! – радостно воскликнул Эдвард и вцепился в перила, предотвращая своё, казалось, неминуемое падение с лестницы. – Здорово я придумал, верно? – доверительно прошептал он, наклонившись к моему уху.

- И правда, здорово. – А что ещё я могла ответить? Мозг, ошалевший от происходящего, не видел в его предложении ничего предосудительного. Наоборот, ему казалось, что остаться без одежды в комнате с желанным Джоном Доу – это предел мечтаний.

- Вот мы и пришли, - оповестила я его, запирая дверь и проходя на кухню: мне срочно нужно было освежиться. – Проходи в комнату, - крикнула я, схватила кувшин с водой и жадно заглотила почти половину его содержимого.

И тут из комнаты раздался тонкий, совершенно не мужской визг, за которым последовала отборная ругань и громкий, до боли знакомый топот. «Пу-у-упс», - протянула я, схватившись за голову, когда увидела обиженного до глубины души питомца в съехавшей набекрень шапочке.

- Что это за монстр, Белла? – дрожащим голосом спросил Эдвард, явно решивший от греха подальше отсидеться в гостиной.

- Игуана, - со вздохом ответила я, запирая оскорблённого Пупса в его кладовке.

Присутствие рептилии на моей «отработке» Каллену явно бы не понравилось.

(((())))

Было холодно. И совсем не интересно. Вымотанная событиями этого дня до предела, я, лёжа на кровати, боролась со сном.

Эдвард же творил. Он хмурил брови, деловито замерял кисточкой пропорции, прищурив один глаз, и грозно говорил: «Цыц!» когда я пыталась пошевелиться или завязать разговор. Единственное, что он мне позволил сделать – это ответить на сообщение от Эммета. «Кажется, мне удалось его успокоить», - писал он. «У тебя всё в порядке?»

«Да, спасибо», - коротко ответила я и поспешила вернуться на своё нагретое место на кровати.

Удивительно, но теперь, когда Эдвард (видимо, стараниями Эммета) перестал злиться, мне рядом с ним было чертовски спокойно. Может, дело было в том, что я уже привыкла наблюдать за ним, пока он занимался чем-то своим? Или в том, что я невольно придумывала чувства, которые он мог бы испытывать ко мне, и считала его как минимум своим другом? Какова бы ни была причина – мне нравилось, что он был рядом. И даже то, что это была наша первая встреча, а я уже лежала перед ним в одном нижнем белье (кружевном, стоит отметить – пригодился подарок Элис из раздела «на всякий пожарный»), не казалось чем-то неправильным. Наверное, к тому моменту я уже истратила все имеющиеся у себя запасы стыда и совести.

На дворе уже стояла кромешная ночь, когда Джон (Эдвард, чёрт возьми, Эд-вард!) с чувством потянулся.

- Готово! – довольно протянул он, оглядывая пока скрытый от меня холст.

Честно признаться, мне было интересно посмотреть на результат его усилий. И мне казалось, что я была готова ко всему, но грёбаный Эдвард Каллен смог меня удивить. Именно Каллен! Мой милый Джон Доу никогда не поступил бы так с бедной, бедной Беллой.

Когда этот мерзавец развернул мольберт, я увидела то, что не могла представить даже в самых жутких кошмарах.

Увидела, как выгляжу в кубистическом стиле!

(((())))

- Ты издеваешься? – тихо проговорила я, сложив руки на груди. Меня потряхивало от шока и злости. Чёртов кубист!

- В смысле? – проговорил он непонимающим тоном, но я-то прекрасно видела пляшущих в его глазах дьяволят. Рядом с ними не было, кстати, ни шампанского, ни пузыриков – видимо, создавая своё ужасающее творение, Каллен умудрился протрезветь.

Я же окончательно съехала с катушек. Вместо того, чтобы быть благодарной этому мужчине, который, вроде, не собирался подавать на меня в суд за вторжение в частную жизнь, а предложил довольно мирное решение нашего конфликта, я завелась на ровном месте. Всё, пережитое мною за этот безумный день, смешалось во взрывоопасный коктейль, Молотову такое и не снилось. Я была чертовски зла на него, виновата перед ним, желала его и – что уж тут скрывать – уже начинала влюбляться в этого непонятного, поразительного мужчину.

- Это же, мать его, кубизм! – воскликнула я и, промаршировав к Эдварду, ткнула пальцем в свой «портрет». – Ты хочешь сказать, что вот эти красные квадраты – моё тело, да? Синий треугольник, видимо, обозначает голову, кривые жёлтые овалы – ноги, а о предназначении этих трёх чёрных квадратиков я и думать не хочу! Да это просто оскорбление!

Каллен имел полное право наорать на меня в ответ и несколькими звонками тут же похоронить все мои надежды на карьеру художницы. Но вместо этого он почему-то смешно улыбался, морща нос, и только моргал, когда я выкрикивала ему в лицо очередное пустое обвинение.

Растерявшись, я продолжала вопить что-то нечленораздельное… кажется, называла его Каллевичем и предлагала срочно сменить фамилию… стыдно, Господи, как же мне за себя стыдно!

Наконец ему это надоело, и Эдвард шагнул вперёд, крепко обхватывая мои запястья горячими ладонями.

- Хватит, - выдохнул он мне в лицо. – Смотри, всю краску размазала…

- И поделом! – тут же ответила я, гордо вздёрнув нос. – Или ты хочешь сказать, что стало хуже, чем…

Покачав головой, он вдруг резко наклонился и прижался к моим губам. Я ещё по инерции продолжала что-то говорить, очень медленно осознавая, что он целует – меня. Что его тело прижато – к моему. Что нет ни малейшего смысла кричать на мужчину, руки которого медленно скользят по обнажённой коже, а сладкий вкус кружит голову похлеще любого шампанского.

После было безумие. На этот раз – сладостное, с дымным привкусом на языке, с терпким, мужским ароматом на губах. Моя мечта стремительно претворялась в жизнь, но была лучше, в тысячу раз лучше, чем всё, на что было способно моё довольно ограниченное в этом плане воображение.

Мне хотелось запомнить каждую секунду, проведённую с ним, каждое прикосновение, но почему-то в памяти отпечатывались мелочи. То, как он тихо смеялся, зачем-то щекоча мою пятку. То, как его губы обхватили мой палец, и как он плевался – ведь совершенно забыл о том, что именно указательный был испачкан в масляной краске. То, как неотрывно смотрел в глаза, двигаясь, двигаясь, безостановочно двигаясь, и как капля пота, сорвавшись с его носа, упала прямо мне на лоб.

- Всё в порядке? – сбивчиво шептал он, касаясь моего носа – своим, а я могла только задыхаться, и блаженно улыбаться, и смотреть на него, как на полного придурка. Что за вопросы? – явно читалось на моём лице, и из его груди вырывался то ли смех, то ли стон, и гибкое, идеальное тело дрожало, а в серо-зелёных глазах вспыхивали и гасли огни гирлянд.

Ещё никогда я не чувствовала себя такой вымотанной… такой счастливой. Остатки беспокойства, терзавшего меня, испарились, когда он небрежно чмокнул меня в нос. Я знала, что всё будет хорошо. Что Эсме ничуть не злится, а мистер Каллен будет гордиться мной.

О том, что случится с утра, думать не хотелось. Но когда в ответ на моё сонное «у тебя глаза как у Пупса» он тихо рассмеялся, я окончательно успокоилась.

И спокойно заснула в объятиях своего прекрасного Джона Доу.

Примечания:
Джон Доу – имя, используемое для обозначения анонимного или малозначимого персонажа. Женский вариант – Джейн Доу.
Том Денингер – художник, составляющий свои картины из мусора.
Названия красок и соответствующие им цвета можно увидеть, к примеру, здесь.
А Пупса – здесь.
Каллевич = Каллен+Малевич