Канада, провинция Альберта, Калгари, 1992 год

Я бежал.

Раньше мое существование напоминало стоячее болото с заплесневелой водой: я сам не двигался, не развивался, плыл по течению, погрязнув в страдании и непрерывной, отчаянной, хоть и бессмысленной, молитве, день за днем ожидая исцеления либо смерти, надеясь, но все же не веря в возможность чуда. Теперь моя жизнь трансформировалась в непрестанный бег – за кем-то или от кого-то. За ускользающей, недосягаемой мечтой вновь встретить Изабеллу. От монстра, в которого превратился мой некогда любимый брат, желающий теперь лишь одного: убить меня…

Старинные часы, висящие на стене, мерно тикали, отсчитывая время изменившегося, преобразившегося до неузнаваемости, быстро развивающегося мира, в котором я вынужден был существовать, оставаясь невидимкой. Людям ни к чему было знать о монстрах, живущих рядом с ними, тем более с каждым последующим столетием вера в мистические явления ослабевала, пока не исчезла вовсе – что меня, пытающегося во всем походить на человека, более чем устраивало.

Благодаря Изабель у меня теперь была цель: я отыскал новый смысл жизни в целительстве. Я и раньше помогал больным людям, но всегда тяготился этой спонтанно возникающей обязанностью. Теперь я сознательно использовал свое умение во благо общества и для своего душевного равновесия – мне нравилось дарить людям радость жизни без боли, так я ощущал свою нужность.

Увы, юный возраст, в котором я навечно застыл, не позволял мне в полной мере проявлять свои таланты и бесчисленные знания, я мог притворяться максимум двадцатипятилетним, чтобы устроиться в одну из городских больниц и изображать из себя начинающего интерна, не имеющего никакого сходства с очередным поколением подростков. Я был похож на угрюмого занудного старика, но не на молодого мужчину, только выбирающего свой профессиональный путь.

К счастью, стремительно развивающийся научный прогресс концентрировал все меньше внимания на конкретной личности – другими словами, я мог легко затеряться в любой толпе, невзирая на индивидуальные странности и особенности.

Часы пробили пять вечера, их мерный бой заставил меня поторопиться: я кинул в дорожный чемодан еще несколько рубашек и штанов, уложил в карман необходимые для путешествия бумаги и документы, обдумывая, что еще может понадобиться на новом месте жительства. Внезапный переезд – дело неприятное, но уже довольно привычное. За триста тридцать прошедших лет я делал это множество раз, скрываясь от человека, которого хотел бы обнять и любить.

Застыв и сжав брюки в руке, я прикрыл глаза, мучительно вспоминая причину, по которой теперь моя жизнь превратилась в бесконечный побег…



Франция. Леса вдоль Сены, недалеко от Лилльбонна.
1662 год.

Я хорошо запомнил этот поистине самый ужасный день моего существования. Боль была во сто крат хуже, чем после смерти Изабеллы в родовом замке от рук убийцы-брата. В тысячу раз сильнее, чем во время моего превращения в ночное чудовище. Более опустошающая, чем тогда, когда я увидел, как в руке выжившего каким-то чудом Джаспера покачивается оторванная голова моей возлюбленной…

И дело было даже не в том, что я был парализован – физически обездвижен силами, действия которых не понимал. Меч, проткнувший насквозь мою грудь – а я ведь считал, что металлические предметы давно перестали наносить мне какой-либо вред, - жег изнутри, заполняя каждую клетку смертоносным ядом, лишив возможности двигаться или говорить, причиняя невыносимое по мощи страдание. Но, несмотря на смрадное дыхание стоящей рядом смерти, собирающейся утащить меня, наконец, в положенный ад, мой разум из-за боли прояснился и стал способен анализировать услышанные слова. Обвинения, если говорить точнее.

Я сожалел о многом: что не сумел опомниться вовремя – быть может, если бы я не сошел с ума от потери и не бросался в драку, точно дикое, необузданное, ничего не соображающее животное, а начал бы говорить, Джаспер не стал бы закалывать меня как скотину, а выслушал бы и узнал, как я жил прошедшие столетия. Никаких слов не было бы достаточно, чтобы оправдать совершенные мной проступки, и я все равно не жалел о попытке спасти умирающую невесту, но может, брат был бы более снисходителен ко мне, если бы знал, насколько мне тяжело, что я подвел всю семью…

Зрение заволокло черной пеленой, будто бы яд от волшебного клинка добрался до глазных нервов и сжигал их. Сквозь эту подавляющую мглу я видел лишь рассеянный свет голубого неба, да размытый серый силуэт нависающего надо мной обезумевшего от ненависти брата. Я слышал его слова сквозь болезненный гул в ушах, я был лишен возможности ему ответить.

Но даже если б мог, что б я ему сказал? Никаких слов раскаяния не хватило бы, чтобы описать, каким потрясением стали для меня обвинения Джаспера… Он был чудовищем, но мог ли я винить его за то, что сотворил своими руками? Если его слова были хотя бы частично правдой, я оказался чудовищем гораздо худшим, чем он.

О нет, он был не безгрешен: мне было жаль, что я не мог произнести этого вслух и стребовать у него ответа, за что и почему он уже дважды убил мою Изабель. Обычная месть? Я убил первым, а он – в качестве возмездия? В глубине души я не мог поверить, что Джаспер был способен на подобную мелочность – казалось, я знал его хорошо – но я бы хотел услышать ответ из его уст.

А он только лишь обвинял во всех грехах одного меня… И я был согласен в главном: это колесо взаимной вражды запустил именно я. И я понимал, что мое раскаяние его не остановит.

А потом он ушел, бросив меня умирать в обжигающей, разрушительной пустоте… Сгустилась тьма. Синее небо исчезло, сокрытое упавшей на лицо чернотой – если это были комья земли, в которой Джаспер заживо похоронил меня, я бы не удивился. Звуки отсутствовали – пение птиц если и раздавалось, не долетало до моего ослабевающего слуха.

Все, что я чувствовал – это боль. Я пропитался ею. Стал ее олицетворением. Чистый огонь. Настоящий ад. Черные щупальца смерти расползались по венам внутри моего тела – я ощущал, как они постепенно пожирают меня, превращая в настоящего, окончательного мертвеца. Я был приколот к камню, как те иссохшие кости в пещере, и представлял, что медленно превращаюсь в точно такой же труп. Заслуженное наказание за все мои вольно и невольно совершенные преступления…

Но еще сильнее физической боли была эмоциональная. Я не помнил того, что случилось в замке сразу после моего превращения, но Джаспер не стал бы лгать: если я убил Алисию и еще множество других, знакомых с детства людей, то ненависть брата и его месть были оправданы.

Я хотел умереть. Видит Бог – я мечтал покончить с этой недожизнью, обрести свое забвение – чтобы не чувствовать этой всепоглощающей, раскалывающей на кусочки вины, ощущения безбрежной, как бушующий потемневший океан, потери. И мой брат, оставивший меня умирать на камне без малейшего шанса на спасение, вероятно, был со мной согласен.

Но у судьбы оказались другие планы – она посчитала, что я еще недостаточно страдал. Господь отвернулся от меня, а дьявол не желал принимать в свою обитель кающегося грешника – он хотел продлить мой ад на этом свете, отказав в самой возможности избавления.

Вначале сквозь колючую вату огня в голову прорвался новый звук: будто бы лошадиное ржание, будто бы человеческий голос. Затем, постепенно, прояснилось зрение: светлое пятно надо мной вернулось, и оно по-прежнему было небом. Даже несмотря на одуряющую боль, истязающую разум и тело, я узнал человека по говору: это был Пьер. Мягким тембром он увещевал моего коня, и синего цвета надо мной становилось все больше, а веса – меньше.

Я понял, что Пьер делает: с помощью упряжи и усилий животного верный слуга освобождал похороненного заживо хозяина. Я хотел кричать ему, чтобы он остановился, позволил мне умереть! Неважно, сколь долго и мучительно смерть будет забирать меня, я больше не хотел существовать в мире, в котором нет Изабель, в мире, где я – монстр, убивший множество людей и сотни лет не ведавший, сколь ужасное злодеяние совершил на заре своего становления.

И все же, даже сквозь отчаянное желание покончить с собой, какой-то частью сознания я понимал: это не решит проблемы. Что толку, если коварная ведьма продумала свое проклятие до мелочей, и каждый из нас, умерев, родится заново, сохранив воспоминания из прежних эпох? У меня больше шансов отыскать Изабеллу, если я буду не человеком.

Другое дело, сможем ли мы быть счастливыми, если нам предначертано раз за разом терять друг друга? Джаспер пообещал: мы можем встретиться в следующей жизни людьми. И это казалось лучшим сценарием, чем существование в облике бессмертных чудовищ… Лучшим, если бы не проклятие…

Я видел Пьера сквозь мрачную пелену, волевым усилием напрягал голосовые связки, чтобы умолять его оставить меня в покое, позволить аду забрать меня. Парализованное горло не издавало ни звука. Я не был способен даже повернуть голову, чтобы разглядеть происходящее вокруг: мое тело было сковано волшебной силой клинка, который оказался поистине необычным.

Я мог только слушать.

- Еще немного терпения, Смельчак, - нервное ржание и топот копыт свидетельствовали, что конь в бешенстве. Я представлял, как лоснятся от пота его упругие бока, как напрягаются под кожей мышцы, чтобы оттащить то, чем я был закидан – может, могильные плиты, а может, просто стволы деревьев, которыми Джаспер укрыл меня от посторонних глаз. Я чувствовал благодарность и к человеку, и к животному, за то, что они оказались такими преданными и явились выручить меня из беды.

Внезапно боль стала невыносимо острее – когда Смельчак потянул веревку, привязанную к рукояти меча. Он вставал на дыбы и ржал свирепее обычного – необузданное дикое животное, которое я так и не приручил, и которого любил больше других именно за эту его удивительную храбрость и непокорность. Мы были друзьями, а не хозяином и питомцем – я буду скучать по нему весь остаток вечности, если мне удастся ее прожить.

Хруст камня совпал с ощущением, будто мою грудь выворачивают наизнанку, выдирая оттуда внутренности сквозь раздробленные ребра. Я не мог закричать, хотя очень хотел – мой безмолвный вопль звучал в корчащихся от агонии мыслях.

А затем боль ослабла – я упал, соскользнув с огромного камня, на локти и колени. Я снова мог дышать, вот только воздух вырывался с ужасным свистом через дыру в груди.

Мое сознание было помутненным, как у тяжелобольного человека: едва-едва я ощущал кожей руку Пьера на своем плече, горячий язык коня радостно лизал мое ухо, а старик удивленно приговаривал:
- Я думал, вы неуязвимы, милорд.

Я тоже так думал.

Несмотря на все прилагаемые усилия, встать я не смог. Ноги дрожали, как у эпилептика, слабость была неимоверной. Лишенный привычного присутствия духа, я потерял и часть контроля: звуки, ароматы и жажда вонзались в меня так же жестоко и неожиданно, как недавно клинок.

Боль все еще оставалась со мной. Хотя она и уменьшилась сразу после того, как меч был вынут, яд, попавший внутрь, продолжал выжигать внутренности там, где успел распространиться.

Так или иначе, каким-то чудом Пьер дотащил меня до охотничьего домика, входить в который я категорически воспротивился, кулем повалившись на пороге и притулившись к обветшалой стене: это было выше моих сил – оказаться там, где всего несколько часов назад погибла моя любимая. Я бы не смог смотреть на горящий камин и не видеть в каждом угольке частичку Изабель… не смог бы лежать на разломанном ложе, которое делил с ней только вчера…

- Что же мне с вами делать, - сдался старик, присев передо мной на корточки и заглядывая в мои черные от боли, плохо видящие глаза, ища в них ответы. Я лишь надеялся, что мое очевидное безумие, отражающее спрятанную обычно опасную сущность, не слишком напугает доброго слугу.
- Как ты… - смог выдавить я из себя, не договорив – мой голос походил на карканье придавленного ворона.
- Как я нашел вас? – догадался слуга. – Скажите спасибо Смельчаку, - он махнул рукой в сторону стоявшего рядом, уже чуть успокоившегося коня, стригущего ушами по сторонам и внимательно следящего, нет ли поблизости врагов. – Это он меня к вам привел, сам бы я ни за что не отыскал вас под той грудой бурелома. Точнее было бы сказать – он дотащил меня до вас практически насильно. Злобный черт чудовищно кусается, - потер Пьер саднящее плечо, невесело усмехаясь.

Я тяжело хрипел, каждый вдох давался с огромным трудом. И хотя я мог вообще не дышать, эта простая человеческая привычка вынуждала меня, превозмогая боль, поднимать и опускать разорванную грудную клетку – когда она надолго замирала, я слишком живо представлял себя мертвым.

- Я очень волновался за вас, милорд, и как видно, не зря. Еще когда вы только уехали, меня глодало необъяснимое предчувствие – слишком уж у вас легко и быстро все закрутилось. А уж когда на порог заявился тот страшный человек, - Пьер сглотнул, настороженно вглядываясь в мое лицо, и хоть мой дар читать чужие мысли сейчас работал крайне плохо, я расслышал, что он собирается поведать, - с алым блеском в черных, как у самого дьявола, глазах, и потребовал рассказать ему, куда вы уехали… тогда я понял, что не миновать вам беды. Я спешил, как мог, чтобы предупредить вас об опасности – насколько позволяли мои старые слабые кости, - с сожалением покачал головой слуга. – Но увы, опоздал. Дьявол добрался до вас быстрее.

Стоящий рядом Смельчак раздраженно топнул ногой и всхрапнул, напомнив о себе, и Пьер, опомнившись, запоздало улыбнулся:
- Ваш преданный конь встретил меня еще у поворота в лес, и всю дорогу вел себя как одержимый – сучил ногами, требовательно ржал и выказывал крайнее возбуждение. Едва я покинул седло, этот черт схватил меня за шкирку и потащил в лесную чащу, не дав даже осмотреться. Я думал, он прикончит меня по дороге, забьет копытами или насадит на какой-нибудь сук! Синяки еще долго будут болеть, - несмотря на ворчание, в тоне Пьера слышалось глубокое уважение. – От так хотел спасти вас, милорд, что дал себя запрячь! Не думал, что такая честь когда-то выпадет кому-то, кроме вас. Другие ваши лошади разбежались, но не этот. Словом, благодарите коня – он стер до крови губы, оттаскивая тяжеленные стволы, которыми вы были закиданы. И теперь – посмотрите-ка, как он гордится собой! Красавец, да и только!

Словно услышав о себе все лестные слова, которых ожидал и заслуживал, Смельчак расслабил уши и наклонил стройную голову, чтобы пощипать свежую траву. На его шее я увидел блестящие красные отметины, и если б мог, то расплакался бы от восхищения, что животное способно на такие разумные по человеческим меркам поступки.

Пьер причитал, делясь подробностями моего спасения и собственными страхами, а мой обновленный дар помогал достроить картину в голове: в мысленных образах я мог разглядеть себя, лежащего на камне с торчащим из груди мечом, с черной ужасающей кляксой, испачкавшей рубашку и лезвие, с пустыми глазами, неподвижно глядящими на небосвод. Пьер собирался предать мое тело земле, приняв за мертвеца, и только когда вытащил меч, и я задышал, он осознал, что я каким-то чудом выжил. И теперь он гадал, что должно помочь мне быстрее поправиться.

Размышления, которым старик, впервые за все время нашего общения, дал ход, не оставляли сомнений: он давно уже догадывается, кто я, последние события этот факт всего лишь подтвердили. В его воспоминаниях я видел собственный образ – мрачного темного лорда, отказывающегося от человеческой еды и уходящего по ночам без коня в сторону леса, возвращающегося под утро с пятнышками крови на рубашке, двигающегося иной раз столь быстро, что его жесты невозможно отследить. Несмотря на все мои старания по сокрытию сущности, Пьер не раз оказывался свидетелем опасности, которую я невольно источал.

Много разных идей посещало светлую голову старика, но то, что я один из ночных демонов, о которых ходят слухи и слагаются страшные легенды, он понял уже довольно давно. Праведный образ жизни сбивал его с толку, но постепенно Пьер догадался, что я сознательно борюсь за право оставаться человеком. Он уважал меня за силу воли, за то, что я при нем ни разу не показал себя чудовищем, заставляя несчастного слугу регулярно сомневаться в своем предположении.

Но сейчас, глядя в мои угольные глаза и сравнивая их выражение с диким взором Джаспера, он утвердился в своем мнении, и теперь раздумывал, уж не кровь ли нужна для восстановления моего изувеченного тела.

- Давайте-ка посмотрим, - принеся в старом ржавом ведре из ручья, Пьер опустился на колени и разорвал рубашку на моей груди, чтобы добраться до раны. Он ахнул.

С трудом опустив взор, я узрел уродливую черную дыру, от которой во все стороны, словно трещины в сухой земле, расползались ядовитые синеватые щупальца под набухшей кожей. Я чувствовал, как они отравляют меня изнутри. И хотя действие магии приостановилось, рана и не думала затягиваться, лишая меня последних сил, мешая думать, дышать и двигаться. Если бы не Пьер – лежать мне на том камне до тех пор, пока я не превратился бы в груду черный сухих костей…

- Я хочу умереть, - пробормотал я, взглядом моля Пьера оставить меня и не возиться с моим обреченным телом.

Старик нахмурил брови:
- А как же мадемуазель Изабель?.. – Он понял все по моему затравленному взору, или уже видел в камине останки женского тела, или догадался по окружающей нас мертвой тишине, что ее больше нет. Опустил глаза, печально шепча: - Мне жаль…

Я зажмурился, борясь с приступом разрывающей на кусочки душевной боли, ломающей изнутри, сжигающей хуже отравленного клинка. Пьер, намочив тряпицу, пытался промыть мою рану, но это было все равно что лечить разбитый камень – бездушный и мертвый, осколки которого никогда не приставить назад.

Я вырвался из болезненного кошмара, когда расслышал, к своему глубочайшему ужасу и стыду, что предлагает Пьер:
- Милорд, если вам нужна кровь, чтобы излечиться, вы можете выпить мою.

Мои глаза в потрясении распахнулись, шок позволил выдохнуть целую длинную фразу:
- По-твоему, Пьер, я убиваю людей?!

И тут же воспоминание о моем давнем проступке хлестнуло, как плетью: в замке, не осознавая себя, я убил… Мать умерла по моей вине, не вынеся горя. Брат лишился жены и продал душу дьяволу, только ради того чтобы исправить наделанные мной ошибки. Не ради мести – как он сказал. А чтобы остановить проклятие, запущенное из-за моей глупости и доверчивости.

- Но… как вы тогда?..

Пугающее в своей чудовищности предложение Пьера вернуло мне часть сил: я не мог позволить доброму человеку думать обо мне столь плохо. В конце концов, сознательно я действительно никогда не убивал людей – в этом я ни капли не лукавил.

Неужели мой слуга, зная все это время или, по крайней мере, догадываясь, что я вампир, думал, что я ухожу из дома в поиске человеческих жертв, а затем, вернувшись, изображаю раскаяние, часами простаивая на коленях в молитвенной комнате? Стал бы я просить Господа простить и исцелить меня, если б моя вина была настолько велика?

- Животные… - прохрипел я, надеясь, что Пьер поймет. – Охота…

Пьер смущенно оглянулся вокруг, понимая, что у него нет ни ружья, ни сноровки, чтобы добыть мне какого-либо дикого зверя. А я, обессиленный, вновь прикрыл глаза, чувствуя, что даже кончики пальцев начинают неметь, отравленные ведьмовским оружием.

Следующим моим воспоминанием стал стакан, поднесенный ко рту: в горло, наполовину проливаясь мимо, попала знакомая соленая жидкость, выдернувшая меня из коматозного состояния и заставившая, поперхнувшись, оттолкнуть питье руками. Задыхаясь, я в ужасе смотрел на слугу, держащего передо мной наполненный красным стакан.

- Мне стоило большого труда собрать его, ну же, не упрямьтесь, - укорял меня Пьер, вгоняя в краску – да, я не мог по-человечески покраснеть, но стыд был именно таким, всепоглощающим и горячим.

Насколько мог быстро, я оценил обстановку: чуть поодаль мычал привязанный бык, от него исходил насыщенный аромат свежей крови – такой же шел от стакана в руках у Пьера.

Он очень рисковал: захваченный врасплох, я мог наброситься, не справившись с вспышкой жажды, - человека спасла моя душевная боль, частично заглушившая инстинкты, да телесная слабость, не позволившая мышцам инстинктивно среагировать.

Близость крови дурманила голову, и я ощутил, что даже небольшой глоток прибавил немного сил. Но нуждался ли я в этом воскрешении? Физически – возможно, а разум не желал цепляться за опостылевшую жизнь. Настойчивость Пьера разозлила меня, породив сопротивление.

- Оставь меня, старик. Дай умереть, - болезненно простонал я, пытаясь отползти, но истощение не позволило избавиться от заботливого человека. Он двинулся следом, хватая меня за грудки, когда я чуть не упал. Его лицо было строгим и рассерженным.
- Где ваша вера, сударь? – убеждал он, заглядывая в мои усталые глаза – вся мудрость мира сосредоточилась в его сочувственном взоре. – Не опускайте руки и боритесь, как это делали всегда. Бог не оставит вас, пока вы в него веруете!
- Я проклят, Пьер. И уже давно. Богу нет дела до таких, как я…
- Я этого не слышу, - прервал меня старик, сурово покачивая головой. – Не далее как на днях Господь явил вам чудо в лице Изабель, и вы хотите сдаться при первой трудности?! Господь не посылает испытаний сверх того, что мы можем вытерпеть. Утрите сопли и вспомните, что вы мужчина!

Я распахнул глаза, смущенный страстной речью старика. Боль тут же скрутила меня вновь, не позволяя выбраться из бездны отчаяния, в которую я падал. Лицо Изабель, ее улыбка, ласковые руки и горячие обещания – мои надежды перечеркивала оторванная мертвая голова в руке брата, и обжигающий груз боли и вины придавливал к земле неподъемной плитой.

Разве я смогу жить после всего, что увидел и услышал? Во мне больше не было сил на борьбу с судьбой…

- Нет в этом смысла, - возражал я, вялой рукой снова отмахиваясь от поднесенного стакана. – И Изабель больше нет… без нее я не смогу и не хочу дальше существовать…
- Так ли и не сможете? А девушка, по-вашему, это заслужила? – возмутился Пьер, нахмурившись вконец. Я с трепетом и ужасом внимал его словам. – Я стал случайным свидетелем вашей встречи и слышал весь ваш разговор, милорд – там, еще в доме. И вот что я вам скажу: мне много лет, я повидал немало, хоть и ограничен одной короткой человеческой жизнью. До знакомства с вами я мог бы утверждать, что демоны и ангелы, и прочие сказочные существа – обычные выдумки людей. Но не сейчас, не после того как прожил с вами под одной крышей столько лет, изо дня в день наблюдая за странным, нелюдимым существом с добрым, сколько бы вы ни спорили, сердцем. Вы существуете. И та история, которую поведала вам Изабель, так же правдоподобна, как и ваша жизнь. Как думаете, родившись заново и не встретив вас на своем пути больше никогда, но сохранив о вас воспоминания каким-то мистическим провидением, будет ли она счастливой?

Старик пытливо всматривался в мои глаза, а я, раскрыв рот для дальнейших возражений, закрыл его, почувствовав, как пропасть под моими ногами словно стала еще шире, глубже, еще страшнее.

- Вам сколько лет? – задал слуга внезапный, кажущийся незначительным вопрос.
- Почти пятьсот… - ответил я, не скрывая истины.

Лишь на секунду глаза Пьера вспыхнули от удивления.

- Вы мужественно боролись со своей природой целых пять веков, и вам была дана награда. Неужто не потерпите еще чуток, уж точно зная, что Изабель наверняка родится вновь, раз уж рождалась много раз подряд? И будет ждать вас – мечтая и надеясь, что не напрасно?.. Я не священник, чтобы убеждать вас в возможности переселения душ, и не змий, который искушает – я просто человек, которому судьба позволила своими глазами видеть проявления и Бога, и Дьявола. И то, что я узнал, говорит мне – вы обязаны жить. Не поддавайтесь слабости, милорд. Боль преходяща, из-за нее не стоит лишать себя возможного счастья в будущем. Господь явил вам чудо – Дьявол отнял, извечное противостояние добра и зла. Но если вы уверуете – Господь опять поможет. Не сдавайтесь.

Я судорожно вздохнул, признавая правоту мудрых слов старика, и больше не сопротивлялся, почувствовав у губ наполненный стакан.

- Вот так хорошо, - приговаривал Пьер, поддерживая мою голову, качающуюся как у обычного больного человека. – Как же вас угораздило-то, мой господин? Есть у вас предположение, за что хотели убить вас тот светловолосый демон и его милая спутница?
- Это мой родной брат, - прошептал я, в отчаянии делая последний глоток и откидывая голову назад. – Я виноват в том, что мы оба стали такими. – Сказав, закрыл глаза, осознавая тяжесть вины и задумываясь, о какой спутнице упоминает Пьер.

Когда я ворвался в дом, снедаемый страхом и непонятно откуда берущейся ненавистью, жаждой драться, я был слишком поглощен смертью Изабель и обликом брата-чудовища, чтобы обратить внимание на чужое присутствие.

Но теперь в совершенной вампирской памяти возникла картина: и там, на полу лежал кто-то еще. Человеческий аромат – но не моей Изабель – и сейчас примешивался ко всему остальному, но кто была эта мертвая девушка и кем она приходилась Джасперу, я не знал.

Была ли она его жертвой, которую он привел с собой и убил, чтобы набраться сил перед схваткой со мной? Или, судя по воспоминанию Пьера, она была для брата кем-то большим, чем жертвой или обычной спутницей? Другом? Помощницей? Воплощением бывшей жены?

Увы, разгадать эту тайну не представлялось возможным. И был ли смысл? Моя Изабель умерла, мой брат – монстр, желающий убить меня то ли из мести, то ли из убежденности, что это может прервать проклятие. Я должен буду жить с этим знанием и с новой болью – ничто другое не казалось более важным и страшным, чем это.



Понадобилось много дней и несколько быков, приведенных Пьером из ближайших деревень, для полного моего выздоровления, но старый заживший шрам, как позорное клеймо, не позволявшее забыть гнев брата, так и остался на моей груди, напоминая о случившемся.

Не знаю, как Пьер выдерживал приступы моего самобичевания и дурного настроения, как у него хватило терпения убедить меня, что я должен продолжать жить ради Изабель. Только это имя придавало мне сил, да слова Джаспера о ведьминой пыли, подтверждающие, что реинкарнация девушки не была случайной – за ней стояла злая магия мстительной женщины, мечтающей не просто извести род Хейлов, но заставить их вечно страдать.

Я не мог допустить, чтобы Изабель рождалась и умирала без надежды встретить единственного, кто мог, хотя б на короткое время, сделать ее счастливой. Моей главной задачей отныне стал поиск ее воплощений на просторах необъятной планеты.

Через несколько недель, когда моя рана исцелилась, я покинул долину Сены, клятвенно себе пообещав никогда больше сюда не возвращаться и уйти настолько далеко, насколько возможно. Я был уверен: Джаспер будет искать меня. Не знаю, было это шестое чувство или обычная логика: просто сам я поступил бы точно так же – вернулся проверить, жив враг или мертв. Убедился бы, что все сделал правильно.

Я посоветовал Пьеру также уехать как можно дальше, чтобы не стать мишенью для обозлившегося и отчаявшегося существа. Надеялся, что старый слуга послушает моего совета, воспользуется имеющимися деньгами и спрячется от безжалостного монстра. Я все ему рассказал, и он знал, с какой опасностью столкнется.

Потом я оседлал Смельчака, и мы отправились в очень далекий путь, не выбирая дороги. Просто ехали в сторону восходящего солнца, день и ночь, день и ночь. Со мной был только небольшой скарб да тяжелые, мучительные воспоминания, не позволявшие дышать полной грудью.

В каждой встреченной женщине я искал Изабель – хотя и понимал, что прежде, чем смогу узнать ее, должно пройти не меньше десятка лет, чтобы она успела родиться и вырасти. В каждом встреченном мужчине я испуганно высматривал Джаспера, преследующего меня точно демон из преисподней, посланный лишить последней надежды.

Меня не обманули его слова прощения: пусть брат и считал, что не желал мне зла, но он был намерен убить меня, это я услышал отчетливо. Новая встреча завершится еще одним смертельным поединком, и хотя волшебный меч я теперь всегда носил с собой, но знал, что никогда не смогу поднять его против брата.

Не только потому, что он был моим родственником, и не из-за того, что я клялся Богу не отнимать ничью жизнь, но прежде всего потому, что я был виновен во всем, что произошло с ним и со всей нашей семьей. Если Джаспер найдет меня, все, что мне останется – это принять смерть.

И тогда Изабель никогда не обретет счастья. И тогда мы, родившись вновь, даже если судьба сведет нас, обязательно друг друга потеряем, вряд ли прожив вместе даже одну человеческую жизнь… - именно таким было действие проклятия, если я правильно его расслышал и истолковал.

Я хотел быть сильным и бессмертным, чтобы иметь шанс побороться со злой судьбой, если наша встреча с Изабель все-таки состоится. Человеком я был бы слишком слаб для противостояния жестокой мести рыжеволосой ведьмы.

Мой путь представлял собой страдания и ошибки, которым нет числа. Но я старался хотя бы не повторять то, что однажды причинило кому-либо боль. Проявив малодушие однажды, теперь я твердо верил в единственную цель, и не сворачивал с выбранного пути поиска Изабель.