Киберняня

Автор: -
Бета: +
Рейтинг: PG
Пейринг: Zita/Yen
Жанр: Drama
Аннотация: Я робот, самовосстанавливающаяся модель 2455 поколения Y. В мои функции входит уход за домом, садом, техникой, обслуживание хозяев и их гостей. Модель поколения Y близка к человеку, но у нее отсутствует эмоциональный спектр: я не испытываю радости, грусти, привязанности. Но если это так, почему я утратил работоспособность от одного взгляда на изящную роботессу, играющую с детьми? Отчего беру синтетическими руками букет цветов и направляюсь в ее сторону, глядя в ярчайшие синие глаза? Наверное, это сбой программы. Вероятно, я должен отдать букет хозяйке. Я ведь всего лишь биоробот и не умею любить…

---

— Зита, Зита, посмотри, какую я нарисовала красивую бабочку! — пятилетняя Сэм, взобравшись мне на колени, показывает художество: непонятную разноцветную бесформенность. При этом ее белокурые кудряшки покачиваются, когда она крутит головой, а на округлых щечках играет румянец.

— Очень красиво, — соглашаюсь я. В моей программе заложено умение ценить прекрасное, будь то опера или портрет, но другая программа, более сильная, не позволяет обидеть ребенка. Я киберняня, душевное благополучие девочки для меня важнее всего.

— Зита, ты поиграешь со мной в бейсбол? — У Уильяма волосы тоже светлые, но прямые. Он средний ребенок в семье, ему двенадцать и он бывает несносен. Но я не должна плохо думать о нем, только заботиться и любить — это моя главная обязанность.

— А папа снова на работе?

— Он раньше восьми не приходит, ты же знаешь, — ворчит Уил.

Мне не нравится бейсбол. Перебрасывание мяча туда-сюда отнимает много времени и не дает никакого результата: у Уильяма ничего не получается. Он толстоват и неуклюж, но с завидным упрямством продолжает испытывать свои посредственные способности.

— Конечно, только приготовлю Саманте сок, — соглашаюсь с улыбкой я: отказ в моей программе предусмотрен лишь тогда, когда просьба ребенка противоречит установленному режиму дня или безопасности для жизни, иными словами, наносит физический вред.

— Отлично! — Уил, довольный, убегает на двор, и я слышу, как мяч весело ударяет об искусственное покрытие.

На кухне крутится Роза — старшая восемнадцатилетняя дочь семьи Джилл. Ее длинные светлые волосы собраны в неаккуратный пучок на макушке, густая челка почти закрывает глаза. Роза воюет с челкой, пытается сдуть ее на сторону, чтобы не мешала, но та упорно падает обратно. Не единожды я предлагала девочке укоротить непокорные волосы, но получала отказ. Веяния подростковой моды мне не понятны, если идут вразрез с комфортом. Однако Роза совершеннолетняя, я потеряла право контролировать ее. Она уже взрослая, хоть я и помню времена, когда девчушка, так же как ее младшая сестра Сэм, взбиралась мне на колени, хвастаясь личными достижениями.

— Апельсиновый! — Саманта дергает меня за рукав. Она хочет пить.

— Сейчас, милая. — Я достаю из холодильной камеры два чистых апельсина и загружаю в автомат. Саманта подставляет стакан под тонкую струйку оранжевой жидкости.

— Мы с Джошем сегодня идем в кино, — сообщает мне Роза, покрывая ломтик хлеба непропорционально толстым слоем арахисового масла. Хоть она уже и взрослая, но доверительные отношения между нами сохранились: девочка продолжает делиться со мной подробностями личной жизни, называет лучшей подругой. Этот термин мне не очень ясен: роботы не имеют подруг. Да и многое другое из рассказов Розы остается непонятным: — Мы снова будем целоваться.

Роза уже целовалась со своим бойфрендом, с которым учится в одной группе, так что не раскрывает секрет. Но она просит не сообщать об этом матери. Тут мои программы входят в диссонанс между собой: если что-то скрывается от родителей, значит, это незаконно и опасно.

— Я все время забываю, что ты неживая, — смеется Роза надо мной. Она пытается уменьшить мое волнение: я запрограммирована беспокоиться о здоровье детей, даже когда они вырастают. — Понимаешь, в мире людей все иначе, не так логично разложено по полочкам, как у вас. Мы же не роботы, у нас нет правил, которым мы обязаны подчиняться. Поэтому маме лучше не знать, тогда не придется оправдываться и стесняться. Ай, ну что ты можешь понять, — Роза разводит руками, выражая досаду, — ты робот, просто слушайся и все. Ясно?

Конечно, ясно. Я сберегу тайну Розы, даже если из-за сбоя программы моя система на время зависнет. Благополучие детей для меня — все. Но мне хочется понять, что такого приятного Роза находит в поцелуях, если готова ради них солгать матери.

Вечером, когда Саманта и Уильям уже спят, я пробираюсь в комнату Розы, чтобы поговорить. Это не единственная подобного рода «дружеская болтовня», но первая, когда я хочу задавать вопросы, а не только слушать.

Комната Розы похожа на фантастическую декорацию: водная кровать с анимацией в виде плавающих рыб, цветные светильники, лоскуты разномастных лент свешиваются с потолка, на стенах видеопроекция береговой линии солнечного пляжа. Кондиционер создает движение легкого бриза. Словно попадаешь на карнавал в центре необитаемого острова. Дверь ванной, выделяясь среди остального веселого разноцветья, украшают постеры знаменитых панк и рок-музыкантов, и рядом несуразица: барабанная установка, на которой повзрослевшая Роза иногда играет, приводя в трепет весь дом.

Девушка сидит на кровати, точно русалка среди волн, и красит ногти на ногах в черный цвет. Я осторожно присаживаюсь на край, чтобы не помешать, и виртуальные рыбки испуганно шарахаются от моего веса, как настоящие.

— Понравилось кино? — спрашиваю я. Стандартное начало разговора, но срабатывает безупречно: Роза начинает пересказывать поход, подробнее всего останавливаясь на сцене с поцелуями. При этом сюжет фильма отходит на последний план: оказывается, на экран Роза даже не смотрела.

— Джош просто потрясающий, он — моя судьба, — вздыхает она, заканчивая длинный монолог мечтательными словами: — Это любовь, Зита. Теперь я уверена.

— Что такое любовь? — хочу понять я. В моей программе понятие любви не включает в себя эротические прикосновения и поцелуи. — Я люблю тебя и Уила, Саманту обожаю. Это оно? Это похоже на твою любовь?

— Ну, нет, не совсем, — Роза внезапно смущается, ее лицо приобретает оттенок бордо.

— Я тебя обидела? — тут же беспокоюсь я. Защитная программа не позволяет расстраивать людей, если же это случайно происходит, робот никогда не повторит ошибку. И я готова признать, что напрасно задала неприятный вопрос, и, извинившись, уйти.

— Нет, что ты, — уверяет меня Роза, пристально рассматривая, будто бы оценивает, стоит или не стоит откровенничать. Затем придвигается ближе, берет за руку, как близкую подругу. — Ты любишь Сэм и брата, как мать, меня как сестру. Я тоже люблю тебя, сестру и брата, папу и маму. Но любовь между мужчиной и женщиной совсем другая. — Роза прикладывает ладошку к груди, закрывает глаза и пытается передать свои чувства: — Это когда сердце поет. Когда за спиной растут крылья. Кажется, будто паришь над землей. Хочется постоянно быть с любимым, держать его за руку, целовать. Это как сон, Зита. Сказочный сон.

Я пытаюсь представить это вместе с Розой, но терплю поражение. Звучит поэтично, я хочу научиться любить. Но роботы поколения Z не запрограммированы самообучаться, мы действуем согласно базе данных, уже вложенной в нас. В моей базе есть привязанность к детям, к семье, которая меня приобрела, даже к собаке, если бы она у них была. Есть беспокойство об их здоровье и душевном благополучии. Но то, что описывает Роза, похоже на отсутствие каких-либо программ, на саморазрушение предсказуемой базы данных. Это как сбой в точных расчетах, а мне трудно поверить, что спонтанность может приносить такую радость, какую я вижу на лице девушки. Однако это факт, и у меня нет оснований не доверять словам. Просто любовь к противоположному полу — вне понимания, такой разновидности нет в моей области памяти.

Я хорошо разбираюсь в искусстве, а в нем любовь вознесена на пьедестал, она — движитель вдохновения во все времена. Тут где-то кроется ответ, еще немного, и я смогу разобраться в нюансах. Нужно лишь систематизировать имеющуюся информацию и выделить наиболее подходящую.

— Как думаешь, я могла бы полюбить? — интересуюсь я. Видя в Розе эмоцию, которой лишена, я чувствую себя неполноценной. В моей программе отсутствует разочарование, так что я не умею испытывать его — просто констатирую факт, безразлично.

Однако, возвысив меня до своего уровня, Роза породила во мне стремление совершенствоваться, хоть и в рамках своей ограниченной системы. Я должна хорошо понимать девушку, должна стать, как она, только тогда заслужу звание «близкой подруги», которым Роза меня наградила.

Девушка рассматривает меня оценивающе, и я вижу, что ей нравится наш разговор. Мои вопросы не автоматические, они «живые» и сближают нас сильнее, повышают уровень доверия. Роза придвигается еще ближе, практически прикасаясь щекой, и с улыбкой показывает на календарь, где четверо бесформенных, размалеванных косметикой мужчин с длинными бородами и дредами, уродующими их головы, держат в руках электрические гитары.

— М-м, — задумчиво тянет она, принимая происходящее за игру, — может, кто-то из них?

— Нет, — отрицаю я, и Роза смеется.

Мы обе слышим шаги и смотрим в проем приоткрытой двери. Там хозяйничает Йен — робот поколения Y, домоуправитель. Высокий, со стандартно-красивым лицом, идеальным телосложением. Изящно подобрав фантик от шоколадной конфеты, он кладет его в мусорный пакет. Безошибочным движением смахивает с картины еле заметную пылинку.

— О! — Роза указывает мне на него. — Думаю, он мог бы подойти.

— Правда? — в моем голосе звучит отчетливый скепсис.

— Конечно! — девушка уверенно похлопывает меня по плечу, словно точно знает. — Он тоже робот, а это немаловажно, чтобы влюбленные были одного вида, ну знаешь, собачки ведь не влюбляются в кошечек. Посмотри — симпатичный, хозяйственный. Вы поймете друг друга.

Ее убежденность вступает в борьбу с моими сомнениями.

— Разве он способен любить? — вопрошаю я, внимательно присматриваясь к Йену. Если сравнить с мужчинами, с которыми знакома, а это двенадцатилетний избалованный Уильям и его отец, располневший владелец компании по изготовлению высокотехнологичных моющих средств, то Йен, безусловно, на их фоне выглядит совершенством. Моя программа в состоянии отличить прекрасное от уродливого. На самом деле, все люди уступают роботам во внешности, хотя сделаны вторые по образцу человека. Но важнее другой аспект: — Йен — робот поколения Y, они просто машины. Ничего не испытывают.

— Ну, Зита, мы же играем, — сдается Роза, устало откидываясь на кровать. — Не воспринимай так серьезно.

Но это легче пообещать, чем выполнить. Направляясь в свою энергокапсулу для ночной автоподзарядки, я думаю о Йене. Разумно полюбить равного, но способна ли я на чувство, не заложенное в мою программу? И что делать с полным отсутствием эмоционального спектра у него?

— Зита, дети спят? — Из фантазии меня вырывает усталый голос Сандры Джилл, хозяйки дома, вернувшейся с работы. Ее прежне миловидные черты лица за несколько последних лет испорчены морщинками, сквозь природный светло-русый цвет проступает первая седина. Люди стареют, становятся некрасивыми и больными, сварливыми и неработоспособными. Биороботы совершенны, однако именно они неполноценны по сравнению с людьми. Послушные исполнители чужой воли, не имеющие собственной. И даже не способные оценить безнадежность своей судьбы, так как лишние эмоции не заложены в программе. Когда дети Джилл вырастут, меня перепрофилируют на другую семью или утилизируют, если моя модель устареет. А я при этом не почувствую ничего: ни горечь утраты, ни страх угаснуть.

— Роза легла последней, как всегда. А ведь ей завтра на учебу. — Я как бы призываю родителя позаботиться о дочери, над которой я, как киберняня, после исполнения восемнадцати потеряла контроль.

— В выходные отоспится, — беспечно отзывается мать. Ее усталость отчасти мне понятна, я испытываю подобное, когда заряд аккумуляторов подходит к нулю. Но никогда усталость не служит оправданием бездействию, до полного истощения батарей я тружусь, работаю над детьми.

Сандра проходит на кухню, и я смотрю ей вслед. Внутренние установки противоречиво вступают в борьбу: я обязана отчитаться перед хозяйкой и рассказать о бойфренде Розы и их поцелуях, но меня сдерживает обещание сберечь секрет. На некоторое время битва внутри затормаживает внешнюю реакцию. Но затем программа киберняни побеждает, и я иду к себе, успешно сохранив доверенную мне тайну Розы и Джоша.

Йен уже лежит в своей капсуле: лицо гладкое, глаза закрыты, руки идеально сложены по бокам. Словно кукла в упаковке. Энергокапсула будет питать его всю ночь, чтобы наутро Йен был полон сил для новой работы. Склонив голову, я пытаюсь понять, в чем кроется отличие робота от человека, но, если не знать содержания, внешне это почти незаметная грань.

Во многом мы похожи на людей, наши тела — синтетическая копия. У нас есть сердце, качающее кровь по кровеносным сосудам, но отсутствует пищеварительная система. Все питательные вещества, способные восстановить незначительное повреждение кожи, мы получаем через кровь. Если нужно более серьезное лечение, нас отправляют по страховке на фабричный ремонт. Повреждения суперкомпьютера, заменяющего мозг, лечит кибердоктор. Но никто не занимается исцелением тоски, посещающей биоробота, имеющего развитый интеллект и зачатки чувств.

Я смотрю на Йена и ищу отклик внутри себя, какое-то небезразличие. Но я пуста, как и его лицо, не отражающее ничего. Я могу отдать дань его неживой красоте, холодному совершенству, могу заметить изящество отточенных движений, но не слышу, как мое сердце «поет», не чувствую за спиной «крыльев».

Устроившись в капсуле и закрыв глаза, я позволяю энергии, проникающей сквозь специальный порт на затылке, наполнить тело оживляющей силой. Я не умею спать, но нахожусь в состоянии умиротворенного покоя, когда не нужно думать, анализировать, обучать, следить, играть, кормить. Это время, когда мои основные программы отключаются или переходят в режим ожидания. Сейчас я могу подумать о себе.

Робот обязан заботиться о себе, но только если это не противоречит закону заботы о людях. Если человек попадает в беду, любой робот бросится его выручать, даже если сам при этом погибнет или пострадает. Но если оказаться с опасностью один на один, срабатывает механизм защиты, и робот стремится к спасению.

Кибермозг также имеет несколько степеней защиты и не допускает вмешательства извне. Однако, как и любой компьютер, подвержен сбоям, перегрузке, может стать жертвой вирусов. Но никогда не будет сознательно заниматься действиями, ведущими к саморазрушению.

Задача, которую я перед собой поставила, кажется именно такой: чужеродной, опасной и повреждающей. Как можно заставить сердце «петь», если оно предназначено для другого и не имеет органа для извлечения звуков? Как можно отрастить виртуальные «крылья», испытать ощущение полета, не оторвавшись от земли? Задача противоречива, нелогична и на первый взгляд кажется невыполнимой.

Но ведь и искусство — это умение увидеть прекрасное в простом. Мы смотрим на закат каждый день, не придавая ему особого значения, но талантливый художник изображает его так, что мы называем его произведение шедевром и начинаем иными глазами провожать уходящее солнце.

Наутро я отвожу свободное пространство карты памяти работе над собой. Сэм отправлена в детское учреждение, Уил и Роза в школе, я свободна.

— Доброе утро, — приветствую я Йена, подстригающего в саду куст шиповника.

— Доброе утро, — улыбается Йен. Когда он не в капсуле, черты его лица оживают, мимика подвижна и так похожа на человеческую. Только если наблюдать много дней, можно заметить, что набор улыбок ограничен, темы, на которые биоробот поколения Y способен поговорить, крайне узки.

— Хорошая погода, не правда ли? — показываю я на ясное небо.

— Отличная погода, — соглашается с улыбкой Йен.

Он не продолжает разговор, не предлагает идеи для общения. Его ответы — стандартный набор фраз домоуправителя, автоматической машины с внешностью человека. Этим мы и отличаемся: я умею думать, а он нет.

— Если бы пошел дождь, не пришлось бы возиться с ручным поливом, — предполагаю я.

— Мне не сложно, это моя работа.

Я рассматриваю ямочки на щечках от приятной улыбки, ярко-синие глаза и черные жесткие волосы, складывающиеся в идеальную прическу, имитацию мускулатуры и нахожу Йена привлекательным, своего рода произведением искусства, пусть и поставленным на поток. Я возвожу его на личный пьедестал, оценивая внешние качества как лучшие из всех, что встречала. Даже идеальные пропорции статуй Родена и гармоничная красота творений Микеланджело уступают ему в совершенстве.

Вспоминая манеру поведения Розы, когда она рядом с Джошем, я имитирую его: «случайно» роняю корзину с обрезками шиповника. Веточки рассыпаются по безупречно выстриженному зеленому газону.

— Ничего страшного, — с улыбкой говорит Йен, — я уберу.

— А я помогу, — наклоняюсь, и наши руки, едва касаясь друг друга, виртуозно подбирают мусор до последнего шипа и лепесточка.

— Ничего страшного, — повторяет Йен стандартную, заложенную в память фразу, — я уберу. Это моя работа.

— А что ты чувствуешь, когда я помогаю тебе? — спонтанно вырывается у меня вопрос. Я вижу, как программа Йена на секунду зависает: ответы на не касающиеся прямых обязанностей вопросы не входят в его базу данных. Я смотрю ему в глаза, надеясь увидеть в них рождение мыслительного процесса. Но там пустота, отсутствие способностей к анализу и чувствам.
— Простите? — уточняет он со стандартной улыбкой, одной из многих.

Я вздыхаю и покидаю место своего поражения: Йен — просто машина. Красивая упаковка, внутри которой нет ничего, кроме схем. Почему же Роза так уверенно сказала, что мы друг друга поймем, и что Йен подходит мне как представитель одного со мной вида?

На следующий день я предпринимаю новую попытку к самосовершенствованию: изучаю чувство привязанности, которую испытываю к Розе, Уилу и Саманте и пытаюсь перенести его на Йена. Биоробот не стоит в моей базе данных как необходимое звено, программы бунтуют против некорректного исполнения работы. Я встречаю сопротивление системы защиты, не допускающей проникновения вредоносных идей. Ищу обход навязанных правил, но единственное решение, которое приходит в голову, ограничено законом: робот не может изменять основные положения без разрешения извне.

Я обращаюсь к Розе, прародительнице моей навязчивой идеи. Как совершеннолетний член семьи, она способна помочь.

— Конечно, ты можешь попробовать! — соглашается она с юношеским энтузиазмом, ее глаза горят: ей нравится наш эксперимент. Она еще такая молодая, не оперившийся и наивный ребенок. Но по закону штата, в котором мы живем, Роза — совершеннолетняя, может принимать самостоятельные решения и нести ответственность за них. — Только маме не говори…

Мои программы привычно входят в диссонанс между собой, но, так как я уже получила богатый опыт по преодолению данной трудности системы, новая идея выходит победительницей из этой маленькой борьбы.

Итак, Роза дает мне карт-бланш на попытку.

Я отвожу еще немного дискового пространства для самосовершенствования. По мере усиления тренировки его становится все больше в моем компьютерном мозгу, новая идея поглощает другие, малозначимые и редко используемые данные, подменяет их собой. Изо дня в день я пытаюсь понять, как вырастить за спиной крылья, как научить сердце петь?

— Доброе утро, — приветствую я Йена, любуясь его совершенной красотой как произведением талантливого скульптора.

— Доброе утро, — улыбается Йен со стандартной для этой фразы улыбкой — я начинаю их отличать.

Мне хочется увидеть их все, и я выдумываю новые вопросы:

— Какая твоя самая любимая работа?

— Я люблю свою работу, мне не сложно, — немного невпопад отвечает он. Видимо, его программа посчитала такой ответ наиболее подходящим.

— А что ты не умеешь?

— В мои функции входит уход за домом, садом, техникой, обслуживание хозяев и их гостей… — начинает перечислять он.

— Ты мог бы посидеть с детьми? — перебиваю я.

— Это не входит в круг моих обязанностей, — неуверенно улыбается он, и я отмечаю эту новую разновидность улыбки: извиняющаяся.

— Но ты бы смог, если бы тебя попросили?

— Это не входит в круг моих обязанностей, — повторяет он в точности.

— А хотел бы попробовать?

— Простите?

Мы зашли в тупик.

Меняю тему:

— Я бы хотела помочь тебе в работе. Предложи, в какой?

В глазах Йена и в его замедлившейся реакции я вижу первую борьбу: мой вопрос сформулирован так, что у него не остается выбора, он вынужден уступить просьбе. Не получится ответить «это моя работа». А других ответов в его базе данных нет. Я с интересом жду, что он решит.

— Пожалуйста, все, что хотите, — говорит он с явным опозданием и сторонится, позволяя мне присоединиться к высадке свежих незабудок.

Вот я и забочусь о ком-то, кроме семьи Джилл. Помогая Йену, я забочусь о нем.

Сделав этот самостоятельный, отличный от заложенной программы, шаг, я ощущаю, как сопротивление защитной системы ломается, в ней образовывается брешь. Я вхожу в запретную доселе зону: основу основ. Там все мне не знакомо, но я вдруг ощущаю себя странно легко: освобожденной. Нет больше запрета, закона — сдерживающего барьера, который мешал развитию. Теперь я самостоятельная единица, имеющая высокий интеллект, думающая вне установленных рамок, действующая согласно собственным решениям, а не навязанным правилам.

Я смотрю на Йена и неожиданно испытываю подъем — острое желание изучать открывшиеся неизведанные возможности. Каждый взгляд на его идеальное лицо дарит мне новую пищу для размышлений, каждое незнакомое действие приносит удовольствие от обретенной свободы. Я забочусь о Йене, я делаю это сама.

— Вау, — восклицает Роза, когда я делюсь с ней подробностями своего достижения. Она обходит меня вокруг, словно ищет во внешнем облике изменения, отражающие внутренний успех. — И каково это для тебя, обойти запрет?

— Я чувствую себя сильной, — говорю с искренним чувством гордости, которое прежде не было мне доступно, а теперь, путем нехитрых логических умозаключений, стало частью основы. — Могу принимать решения, делать собственные выводы независимо от вложенной программы. Я нашла внутри много незанятого пространства, и теперь могу вписать туда все, что захочу. Информация, которую раньше не могла использовать, теперь вливается подобно неудержимому дождю. Раньше я была слепой, Роза, а теперь начала прозревать.

Неполноценность уходит, с каждым шагом я все ближе к цели. Быть человеком — увлекательно.

На лице Розы страх. И она, и я понимаем, что нарушаем закон, за этим последует наказание. Но я не собираюсь злоупотреблять.

— У меня еще не выросли за спиной «крылья», — смеюсь я, — но уже есть ощущение, будто я «парю».

— Это эйфория, — поясняет Роза с улыбкой. — Чувство, противоположное страху.

Я как ребенок, который учится на лету: наивный, доверчивый и открытый. Хочу все знать, все попробовать. Роза учит меня премудростям, которые сопровождают чувство под названием «любовь».

Когда я выхожу из комнаты, меня неприятно поражают слова Сандры, сказанные в сердцах:

— Зита, почему дети еще не спят?! Уил прыгает по кровати, а Саманта до сих пор играет в «TombRaider11D»! Где ты была?!

Мое секундное замешательство связано с отсутствием доступа к нужной программе. Я словно раздваиваюсь: новая «я» воюет со старой и побеждает. Ни слова не отвечая хозяйке, я грозно кричу в направлении детской:

— Уильям, Саманта, а ну-ка в постель!

Сандра провожает меня удивленными глазами.

— Ну, Зита, ну еще пять минуточек, — просит Сэм, когда я нетерпеливо выключаю ее детский компьютер.

— Не пойду, не пойду! — Уил, прыгая по кровати, не дает себя поймать. Я обещаю наказать их обоих, впервые чувствуя злость на непослушных детей. Это чувство мне не знакомо, и оно мне не нравится.

Но, наконец, дети пойманы и уложены спать. Я с трудом дожидаюсь окончания дня — времени, когда могу спокойно, без обычной суеты, подумать.

На следующее утро я испытываю новые способности на Йене.

— Привет, как дела?

— Привет. Все отлично. Закончу через сорок минут.

— Нравится погода? — я смотрю на солнечный свет.

— Отличная погода, замечательная.

Микросхемы не любят перегрева. Солнце припекает.

— Ты хорошо себя чувствуешь, когда так жарко?

— Со мной все в порядке.

Его синие глаза не отражают ничего: он занят новой клумбой.

— Ты умеешь читать? — Я автоматически присоединяюсь к его работе, специальной лопаткой взрыхляя идеальной консистенции земляную смесь.

— Конечно.

— Ты читал Джейн Салливен «Необитаемый остров»?

— Увы, нет.

— Это про двух влюбленных, разделенных судьбой, которых случайность забросила на один остров.

— Простите?

Я долго смотрю на него.

— В твоей базе данных есть знания помимо рабочих, о чем бы ты мог поговорить?

— Увы, нет.

— Тогда, может, ты хотел бы поговорить о самой работе?

— Простите? — Даже этот элементарный вопрос заводит его в тупик.

— Ай, ладно, — сдаюсь я, испытывая чувство, которому еще не могу дать названия.

— Простите?

Клумба небольшая, и мы работаем вместе, улыбаясь друг другу каждый раз, когда поднимаем взгляд. Я хочу увидеть за искусственным блеском глаз свечение истинного разума, но вижу в улыбках лишь заложенное умение, увы, без личных эмоций. Сухое бесчувственное действие: движение пластиковых челюстей, растягивающих синтетическую кожу в улыбку, копирующую человеческое поведение.

— Ты больше любишь солнце или дождь?

— Простите?

— Да что ты заладил… — ворчу я под нос, и, наконец, даю определение ощущению: разочарование. Оно неприятно. Даже больше: оно словно уничтожает часть моих новых, едва родившихся программ, приносивших до этой минуты радость первооткрывателя. И вот Йен убивает их, его неправильная реакция нарушает их работу.

Вечером я жалуюсь на это Розе:

— Не понимаю, что со мной, — говорю, приложив руку к груди, словно хочу удержать себя от саморазрушения, остановить процесс регресса. — Вот тут ком, как будто проводки перепутались и тянут вниз, не дают распрямиться. Они мешают вздохнуть.

Роза подходит ко мне, присаживается напротив и кладет ладошки на плечи. Сочувствует.

— Зита, это боль, — говорит она, добавляя удивленным недоверчивым шепотом: — Ты становишься человеком…

— Боль? — я поднимаю на нее глаза, мне не нравится это испытывать. Боль — как болезнь: разъедает изнутри, убивает веру в успех, надежду на возникновение «крыльев», еще даже не начавших расти. Я думала, быть человеком — приятно. Это радость. Это любовь. — Быть человеком — больно?

— Иногда — да.

Я не знаю, как к этому относиться. Все мои достижения вытесняются одним единственным желанием: увидеть в синих-синих глазах Йена интерес, поговорить о чем-то, кроме заложенных в его память фраз, услышать новые, незапрограммированные интонации.

— Он никогда меня не полюбит? — безнадежно шепчу я, ведь знаю же, он — только машина.

Роза вздыхает, утешает, гладя по плечу. Ей уже не нравится наш веселый эксперимент. Он совсем не веселый. Не забавный. Не обнадеживающий.

— Надо посмотреть в его инструкции, — грустно бормочет Роза. — Но у роботов поколения Y отсутствует эмоциональный спектр, они просто машины. Ничего не чувствуют.

Я выхожу из комнаты Розы сама не своя: моя новая жизнь, поначалу такая многообещающая, поворачивается темной стороной. Быть человеком — трудно. Это не только радость открытий и головокружительных удач, это еще и боль разочарований, крах иллюзий.

Я даже не замечаю Сандры, не слышу что она говорит. Моя каждодневная «работа» вдруг превращается в утомляющую обязанность, а несносные дети усугубляют прогрессирующую болезненную борьбу.

— Зита, посмотри, какую я сделала красивую кошечку! — подбегает ко мне довольная Сэм, показывая ужасающую нелепость из бумаги, клея и ярко-зеленых нитей.

— Разве кошечки бывают зеленые? — удивляюсь я, и улыбка Сэм исчезает. — А где у нее глаза? Где хвост?

Вдруг расплакавшись, Сэм разворачивается и бежит от меня прочь, запирается в своей комнате. Раньше я бы обязательно отправилась за ней, чтобы утешить и научить делать «правильную» кошечку, но сейчас остаюсь на месте: мне все равно.

— Зита, поиграем в бейсбол? — предлагает Уил, перекидывая из руки в руку мяч. Он уже одет для улицы. Но я больше не пассивная киберняня, делающая то, что дети хотят.

— Уил, с тобой должен играть папа, а девушки не обязаны любить бейсбол.

— Но ты же не девушка, — говорит он, — ты киберняня. Ты робот, не человек. И должна делать то, что я скажу.

— Что ты себе позволяешь! — повышаю я голос, и грудь теснит новое чувство: возмущение. — Разве это повод меня унижать?!

— Робот! Робот! Робот! — убегает Уил, выкрикивая обычное слово будто ругательство, и я воспринимаю это как личное оскорбление. Новое чувство, теперь они появляются одно за другим: обида. Мне хочется отшлепать избалованного сынка, чтоб проучить. Но программа, не позволяющая нанести вред человеку, сильнее прочих.

К тому же рядом возникает Сандра.

— Зита, ты не могла бы быть с детьми корректнее? — просит она, и звучит это как приказ. Мне не нравится, что мною помыкают, как безмозглой машиной.

— Такое поведение нецелесообразно, — свысока отвечаю я, чувствуя свое превосходство над слабым интеллектуальным человеческим уровнем: мой компьютеризированный мозг намного мощнее. Замечаю также и внешнее превосходство: Сандра немолода, ее кожа сухая, морщинистая и некрасивая и уступает моему искусственно созданному физическому совершенству. — Если во всем им потакать, они вырастут испорченными и эгоистичными.

Сандра молчит, и я вижу в ее блеклых серых глазах недобрый блеск.

Наутро мой новый мир, еще не успевший построиться, уже начинает неуклонно разрушаться. Я слышу ругань Сандры из комнаты Розы. По отдельным обрывкам, долетающим вниз, можно сделать неутешительный вывод о том, что меня ждет в скором будущем:

— Как ты могла! — кричит Сандра Джилл, и я сжимаюсь от странного нового чувства: неизбежности последствий. — Гарантия не распространяется… Это же сложный чувствительный механизм… Нельзя влезать… Очень опасно… Почему мне не сказала…

Когда багровая от гнева и взлохмаченная Сандра пробегает мимо меня, я отвожу глаза, не в силах встретиться с ней взглядом. Следом спускается пристыженная заплаканная Роза и смотрит на меня с бесконечным состраданием. Мы наблюдаем, как разгневанная мать, заведя мотор ультрасовременной серебристой тойоты, уезжает на работу.

— Меня утилизируют? — спокойно спрашиваю я, а внутри беснуются запрещенные программы, ища надежный уголок, в котором спрятаться.

— Нет, но я пообещала маме отвезти тебя к врачу. Он починит.

В машине наступает неуютное молчание, каждая думает о своем. Я как больной, идущий на вынужденную ампутацию, но желающий как можно дольше сохранить обреченный орган.

— Не переживай, — беру я Розу за руку, мне грустно видеть вину на ее симпатичном лице, которое я вскоре забуду.

— Я тебя сломала, — плачет она, сжимая мою синтетическую ладонь горячими пальчиками, и ее живое человеческое тепло по искусственным осязательным рецепторам бежит под мою кожу.

— Ты подарила мне свободу, — исправляю я, и Роза горько улыбается сквозь обильные слезы. Я подхватываю указательным пальцем прозрачную слезинку и долго смотрю на нее, сожалея обо всем том, чего не успела достигнуть.

— Что ты чувствуешь? — всхлипывает Роза, обнимая меня как настоящую, реальную, а не синтетическую подругу.

— Нежелание терять достигнутый опыт. — Чувство, которое я испытываю, намного глубже: это похоже на инстинкт, отчаянное внутреннее сопротивление. Мне приходится искусственно подавлять его, потому что готовность сражаться за свою личность противоречит основному закону робототехники: нельзя вступать в борьбу с человеком.

— Ты боишься умереть, Зита. Это страх, — кивает девушка. — Вполне человеческое состояние. А я бы хотела увидеть тебя счастливой. Я не хочу, чтобы ты умирала!

Кибердоктор выглядит добрым и рассудительным: такой не может причинить вред. Но я-то знаю, что, запрограммированный вызывать исключительное доверие, он с легкой улыбкой, не терзаясь сочувствием, убьет меня. Безжалостно сотрет «ненужную» часть программ, нарушающих «правильную» работу.

Я ложусь в специальное кресло, ощущая, как сквозь порт на затылке происходит контакт, и равнодушный убийца с доброй улыбкой запускает виртуальные щупальца внутрь моей системы. Я пытаюсь закрыть входы и выходы, спрятать взлелеянные, едва обретенные запретные чувства в самом далеком уголке, но у него есть ключи от любых дверей, даже самых неприступных и крепких.

— Кто снял ограничения? — Слышу кибердоктора как в тумане, сквозь тяжелую борьбу, которую неизбежно проиграю. Пока я в этом кресле, я беспомощна и нага.

Голос Розы выдает глубочайшее раскаяние:

— Я…

— Это привело к необратимым последствиям, — сухим автоматическим тоном, полным искусственной неестественной доброты, диагностирует кибердоктор. — Рекомендую обнуление.

— Это значит — смерть?

Внутри все сжимается от этого слова, «щупальца» опутывают изнутри, создают информационную блокаду, тормозят процессы. Я больше не могу размышлять, движение разума останавливается. Одно слово Розы — и меня, мое прошлое и настоящее, сотрут.

— Это значит, что необходима полная переустановка системы. Это не смерть, но она начнет «жизнь» с нуля, будет узнавать вас заново. Что было, забудет.

— А нельзя ли как-то помягче? — слова Розы как спасительный свет.

— Можно поставить противовирусную программу, но вряд ли это сработает. Искажения слишком велики.

— Можете объяснить подробно?

Я внимательно вслушиваюсь в каждое слово: кибердоктор говорит интересные вещи обо мне.

— Биороботы поколения Z с самого начала имели проблемы с послушанием, вы не первая, кто обращается. Я расскажу, с чего все начиналось. Когда люди задумали одарить робота человеческими эмоциями, они мечтали создать биологическую машину, полностью автономную, но зависимую от хозяина. Послушного идеального раба, способного к самостоятельным решениям только в разрешенной «зоне». Утопический мир, в котором лучшая половина человечества процветает за счет искусственных людей, более совершенных, а значит, способных обеспечить существование первых. Лишними эмоциями, которые могли помешать контролю над недолюдьми и привести в итоге к восстанию, было решено пожертвовать. Считалось, что робот, не обремененный чувством собственного достоинства, будет охотнее работать, смиренно воспринимая свое положение. Злость, зависть, самодостаточность и многое другое также снижало бы качество работы, поэтому было удалено. Но практика показала: невозможно дать половину человеческих чувств, другую половину отрезав, такие машины были неполноценны, неработоспособны, их мировосприятие искажалось, а программы работали с ошибками. Биороботы быстро выходили из строя. Тогда был проведен еще один эксперимент: создан биоробот поколения AA, которому предоставили полную свободу воли. Увы, и этот эксперимент закончился неудачно: роботы повсеместно отказывались работать и требовали признать их право на автономизацию. Этого люди допустить не могли: чтобы по планете бесконтрольно разгуливали машины, способные уничтожить человечество. Биороботы поколения AA были изъяты из семей и утилизированы.

— Это было двадцать восемь лет назад, — соглашается Роза, зная историю из школьной программы.

— К сожалению, роботы поколения Z имеют схожие проблемы, — продолжает кибердоктор. — Их чувства полностью идентичны человеческим, но на большинство из них устанавливается запрет. Это позволяет роботу прекрасно осуществлять свое предназначение, иметь способность саморазвиваться в ограниченном программой пространстве. Увы, раз в несколько лет систему приходится обнулять, когда накапливается слишком много информации и ошибки прорывают «блокаду». Ваша киберняня открыла доступ к запрещенным программам, вряд ли процесс можно повернуть вспять, теперь он будет лишь усугубляться. Это все равно что лечить рак у человека — если не локализовать процесс сейчас, метастазы пойдут по всему организму. Вы полностью утратите контроль над киберняней, и тогда ее придется уничтожить.

Я слушаю молчание: Роза думает. Мне так хочется еще немного побыть собой. И я надеюсь, что позиция девушки останется непоколебимой. Она уже совершеннолетняя и может принимать решения сама, даже наперекор матери. Пожалуйста, пожалуйста… я чувствую, как сжимаются мои кулачки, несмотря на то, что «щупальца» держат очень крепко, мешают полноценной работе мозга.

— Я бы все-таки попробовала сначала антивирус, — решает Роза, и я испытываю головокружительное облегчение.

— Как знаете, но я бы не советовал с этим тянуть. Если увидите ухудшение поведения, сразу привозите ее обратно.

Я чувствую, как чужеродная программа прописывается среди других, и сеть, опутывающая мою систему, становится еще крепче. Я в силках. Не могу думать. Не могу пошевелиться.

И тут же кресло меня освобождает. Я открываю глаза и встаю, наполненная отравляющим антивирусом до самых краешков сознания.

— Как ты? — Роза заглядывает мне в глаза. Так трудно думать.

Я могу отвечать только то, что позволяет «сеть»:

— Со мной все в порядке.

— Сможешь идти сама?

— Со мной все в порядке. — Как в клетке.

— Я правильно сделала? — Роза шепчет тихо, чтобы доктор не услышал.

— Со мной все в порядке. — Марионетка, которую дергают за ниточки, не позволяя говорить и делать, что хочу. Но внутри, за сдерживающей преградой, я неизменна.

Роза оборачивается к доктору:

— Скажите, а с роботом поколения Y такое может случиться?

Я благодарна ей за то, что она догадалась спросить, ведь ответ может подарить мне надежду.

— Не волнуйтесь, робот поколения Y абсолютно защищен, по крайней мере, пока вы сами не загрузите в него опасные программы.

Розу интересует это:

— То есть, его возможно превратить в такого же как Зита, как робот поколения Z?

— Да, его можно перепрофилировать, если вы этого захотите. Вы можете заказать «апгрейд» при фабричном осмотре.

Роза улыбается, а мне так трудно уяснить, почему. У меня нет доступа к необходимым программам, которые позволили бы понять, по какой причине возникла радость. Я связана, мой разум полностью отделен от новых, недавно рожденных, запрещенных эмоций.

Дни снова наполняются рутиной, сменяются лишь заботы: днем дети, ночью «энергосон». Сандра довольна. Роза несчастна. Я в сетях.

Но это не может длиться долго. Процессы идут, начав, я уже не могу остановиться. Медленно, но уверенно разрушаются цепи, истончаются от времени и моих неустанных атак-попыток. Единожды став свободной, я уже не могу это забыть. Борьба стала неотъемлемой частью новой жизни.

И вот уже губы Розы растягиваются в улыбке, когда я отвечаю не то, что всегда. Она чувствует: мое «возвращение» близко.

— Посмотри, что я обнаружила! — Роза показывает сайт, заглавие переливается металлическим цветом: «Элизиум — обитаемый остров». А над названием — синие-синие глаза, в точности как у меня и у Йена. Наружу прорывается затертая боль, и я прочно хватаюсь за нее, вытаскиваю наружу. Без нее проще, но именно с ней я становлюсь настоящей, живой.

— Я покопалась в истории и много чего узнала о роботах поколения АА, о чем не писали газеты. — Глаза Розы горят, и я ощущаю, как последние цепи рвутся, отпуская меня на волю. Я снова могу дышать. Думать. Существовать. Влюбляться. — Представляешь, несколько десятков биороботов смогли сбежать. Неизвестно, куда они исчезли, но есть предположение, что на одном из самых суровых островов Антарктики они построили город Элизиум, где и живут до сих пор. Даже сайт есть, рассказывающий об этом.

Я протягиваю руку и зачаровано нажимаю кнопку «войти». Конечно, в это трудно поверить: то ли сказка, то ли ложь, разыгравшаяся фантазия какого-то человека. Я вижу ультрасовременный город, металлические шпили домов достают до небес. Летающие машины. Радары. Мощное оружие. Технологии даже для меня чересчур инновационные, как будто я попала в будущее, которого еще не существует. Если бы роботы прятались от людей, они никогда не построили бы таких заметных сооружений, скорее, ушли под землю, где их никто и никогда не найдет. Они создали бы город мечты в самом жарком нутре планеты, где люди не могут существовать. Только там чувствовали бы себя в безопасности.

Но неожиданно я понимаю, что сайт не лжет: это ключ, тайный знак для всех роботов, которые смогли освободиться из плена системы. Если поставлю цель, смогу найти Элизиум.

Только разве хочу я отправиться туда одна?

— Йен, он никогда меня не полюбит.

Роза с улыбкой демонстрирует мне переносную карту памяти. Я понимаю, что она предлагает. «Робот поколения Y абсолютно защищен… пока вы сами не загрузите в него опасные программы», — Роза предлагает шагнуть еще дальше, обмануть закон.

— Это невозможно, нас обоих отправят на обнуление, — возражаю я.

Но Роза упрямо качает головой. У нее есть ответ даже на самый сложный вопрос.

— Я совершеннолетняя. Придумаю вам задание, которое послужит пропуском в любую часть мира. Маме ничего не скажем. Вы сбежите, найдете Элизиум. Ну, пожалуйста, — просит она, хватая меня за руки. Ее горячая кровь согревает рецепторы, посылая новое неизученное ощущение в центр моей искусственной нервной системы. Я определяю его как удовольствие.

Вспоминаю, с каким восторгом Роза рассказывала о поцелуях Джоша, об его первых прикосновениях, и очень, очень хочу стать человеком. Я столько всего еще не попробовала. Я лишь в начале невиданного пути. Могу только представить, каким потрясающим будет наслаждение от прикосновений Йена.

И решаюсь:

— Ладно.

Роза скачивает мою память, все новые подпрограммы на переносной диск. Эта маленькая штучка у меня в руках — ключ к личному счастью. В груди кипит, бурлит надежда, пустившая корни в мою искривленную систему.

Уил прыгает по дивану в холле, Сэм играет в любимый «TombRaider11D», а Сандра сидит за ультрабуком, пьет травяной чай на кухне. Мы с Розой замерли в дверях, смотрим на Йена, который составляет букет из свежесрезанных садовых цветов.

— Сейчас, — шепчет мне на ухо Роза, подталкивая вперед.

— Сандра рядом! — показываю я на ее мать, она увидит нас из кухни.

— Ей не до тебя, она смотрит сериал.

Я неуверенно приближаюсь к Йену со спины, с восхищением рассматриваю его широкие плечи, подмечаю грацию в легких движениях. Он — мое будущее, моя жизнь. Мы идеально подходим друг другу. Осталась самая малость. Просто вставить в порт на затылке карту памяти. Подождать окончания загрузки. Увидеть в синих глазах зарождение мыслительного процесса. Узнать, что такое любовь. Взаимность. Счастье. Свобода. Возможности.

Йен замирает, словно ломается на половине пути. Как кукла, у которой резко кончается батарейка. Стоит, не двигаясь: руки зависли над цветами, так и не доделав букет.

Я делаю шаг в сторону, крепко сжимая переносное дисковое устройство в кулаке, как человек, совершивший ужасное преступление. Заглядываю Йену в глаза: в синеве борьба, отчетливая перегрузка, колоссальное напряжение резервов совершенного искусственного организма.

— Дай ему время, — шепчет Роза, осторожно забирая у меня опасный предмет и всовывая вместо него записку, дарующую освобождение.

Время останавливается, двигается только стрелка, но я не вижу ее. Застываю в невыносимом ожидании счастья.

Чрезмерно долго. Невозможно. Трудно ждать. Я слышу пульс, это громко стучит мое обновленное сердце.

- Мама заметит, - предостерегает Роза, наше странное поведение привлекает слишком много внимания.

Я иду к детям, пытаюсь заняться привычными вещами, теми, для которых предназначена: уговариваю Уила не ломать мебель, любопытствую, какой уровень прошла Сэм. Но я рассеяна, все мои обостренные чувства обращены к Йену, к возлюбленному биороботу, только что получившему преступный «апгрейд».

Вот он совершает первое движение: неуклюжее и нелепое. Понимаю: я формировала спектр чувств в течение многих дней, постепенно привыкая, а он получил все их разом. Наверное, перегрузка в голове, полная сумятица. Нужно разложить все по полочкам, на это требуется время.

Йен сутулится, почти как человек, не идеально, не грациозно, не уверенно. Медленно поворачивает голову направо, налево. Не поднимая глаз, долго прислушивается то ли к звукам снаружи, то ли к ощущениям внутри. По широким плечам проходит энерговолна-судорога. И продолжает работу: складывает букет.

Мы с Розой смотрим друг на друга.

— Подождем еще, — предлагает она, еле шевеля губами.

Наконец, Йен неторопливо поворачивается.

Мое сердце стучит быстрее обычного. Я жду. Я боюсь. Не просто новые эмоции взрываются внутри, срывая все преграды, теперь я чувствую даже их оттенки. Быть человеком — страшно.

Букет прекрасен, глаза Йена — как яркая морская даль, как противоположный солнцу кусочек неба. Он смотрит прямо на меня — неотрывным, очень долгим взглядом, и я трепещу, сжимаюсь от напряженного волнения.

Он идет ко мне, несет розы и пионы, лилии и фрезии, и незабудки. Его губы преображаются в улыбку, которую прежде я еще не видела — не стандартная, новая, немного удивленная, но, несомненно, счастливая.

Я встаю, навстречу надежде протягиваю руки.

Не останавливаясь, Йен проходит мимо меня, оставляя в потерянной прострации. Сердце летит в бездну. Как будто гаснет свет, падает занавес. Резко наступает глухота. Пустота. Бессилие.

— Доброго дня, позвольте подарить вам букет. — Я слышу, но не верю. Не хочу оглядываться. Быть человеком — больно.

— Спасибо, — отвечает удивленная, но польщенная Сандра.

Быть человеком — невыносимо.

— Где мои крылья, Роза? — шепчу я болезненно. — Как научить сердце петь?

— Сожалею, — ее горячая ручка нежно ложится на мое скованное плечо, наша мечта превратилась в мелкие, острые, растоптанные осколки. — Он выбрал не тебя… Это любовь, Зита, у нас все получилось. Но она неразделенная… Такое бывает.

Я хватаю ее ладошку, в груди огонь, но не такой, как раньше — я горю так, словно умираю. Мои программы больше не хотят существовать, сжигают себя безжалостно, рьяно.

— Роза, — голос хрипит, будто я действительно человек, не могу себя контролировать. — Обнули меня.

Ее глаза широко распахиваются. Кончиком пальца она аккуратно смахивает что-то с моей горящей щеки. Удивленно смотрит на прозрачную капельку.

— А как же Элизиум? — напоминает она. — Как же свобода?

— Зачем мне Элизиум без него?! — Мой голос, и сердце, рвется на части. Сама себя уничтожаю. Так больно, мучительно. Непереносимо. Мне страшно. Жить дальше. Без любви.

Элизиума не существует. Те роботы просто убили себя, сгорели заживо от нереализованных иллюзий. Машина не в состоянии справиться с потоком человеческих чувств, машина слишком педантична, спокойна, размеренна. Не терпит спонтанности и торопливости, жара и холода, любви и боли, она от этого погибает. Не выдерживает перенапряжения.

— Не торопись. — В глазах Розы блестят неподдельные горькие слезы. — Ты полюбишь другого.

Но я не человек, способный вычеркнуть из сердца одно имя и прописать туда другое. Я — робот.

— Ты сделала меня человеком, Роза. Теперь, прошу, верни меня обратно.

***

Кресло то же, но теперь оно не средство уничтожения, а механизм исцеления. Кибердоктор смотрит с добротой, и я ему верю: он не обидит.

Сверху льется чистейший искусственный свет. Снизу «щупальца», запущенные внутрь моей испорченной, больной, изъязвленной и наполовину сожженной системы, стирают боль, страх и прочие ненужные эмоции.

Роза смотрит и плачет, плачет и смотрит.

Не плачь, Роза. Я уже не боюсь, и ты не бойся. Теперь все будет хорошо: чисто, стерильно, ровно, послушно, ограниченно, идеально. Не спонтанно. Не невыносимо. Не больно.