Бонус-глава. Часть 1
(Карлайл)

Наивысшей ценностью для любого человека должна являться семья. Ни деньги, ни карьера, ни что-то иное. Любым благом можно пренебречь, но не своими близкими.

Вот чему я учил своих детей – быть сплоченными, стараться, невзирая на разницу характеров и прочие различия, всегда стараться понять друг друга, выслушать и поддержать, если это необходимо. Ради достижения общих целей и благополучия учил быть единым целым друг с другом, всегда принимать в учет мнение семьи. Только это имело значение, служило надежным залогом мирного сосуществования в такой большой группе разносторонних личностей и делало нас достаточно сильными для поддержания весьма непростого образа жизни в кругу людей.
Именно это стало смыслом моей жизни. И к моей великой радости, в большинстве своем и сутью для всей моей семьи. Все мы прекрасно дополняли друг друга, и лишь единственного кусочка в этом невообразимом калейдоскопе жизни, казалось, не хватало, и ничто, как ни крути, не могло перекрыть или заменить этот пробел. До недавнего времени.

Я искал достойную спутницу для Эдварда с того самого дня, как осознал, насколько неполноценным был сам до встречи с Эсми. Лишь союз с ней окончательно заполнил пустоту, царившую в моей душе многие сотни лет. Да, Эдвард, мой первый сын, стал для меня отдушиной, соратником, по большей части разделившим мои убеждения. Воспитывая его с самого момента пробуждения, обучая его всему, что знал сам, я уже не был в одиночестве, но все еще оставался одинок. И лишь благодаря Эсми это изменилось. Я нашел то, чего мне не хватало: преданную любящую женщину, искреннюю в своих чувствах, заботливую и трепетную в отношении меня и моего сына. Сам же я стал для нее опорой, помог преодолеть тяжесть потери и оттого чувствовал себя кем-то действительно значимым.

А еще любимым…

Это было самым восхитительным чувством из всех, что мне доводилось испытывать когда-либо прежде. Это оправдывало все те бесконечные прежде прожитые годы и всю ту вечность, что теперь нам предстояла.

И сейчас, спустя почти сотню лет, я с радостью наблюдал за тем, как и мой сын, первый и, безусловно, самый любимый, испытывал это счастье. Он нашел верную спутницу, которая встряхнула его мир, вызволив из бесконечного забвения.

Встряхнула всех нас, если быть точным.

Нет сомнений, Белла была удивительной – во всех значениях этого слова, но, безусловно, самым важным было именно то, кем она стала для Эдварда: его жизнью, его целью, его сутью. Десятилетиями я надеялся найти для него кого-то, кто заполнит брешь в его душе, даже не догадываясь, что нужная женщина еще попросту не родилась на свет.

Хотя, признаться, поначалу я даже и не предполагал, что именно ищу, каким должен быть этот недостающий элемент, способный внести гармонию в нашу жизнь. Просто видел, что чего-то не хватает.

С самых первых дней, едва прошли непонимание, обида и сын сумел взять под контроль свои эмоции, я невольно сравнивал то, каким я его видел при жизни и кем он стал теперь. И пусть я видел его человеком лишь во время тяжелой болезни, но и того было более чем достаточно, чтобы за эти печальные дни составить мнение о юноше Эдварде Мейсоне. Он никогда не просил помощи больше, чем действительно нуждался, он был правдив, добросердечен и очень сострадателен. Можно даже сказать излишне. Особенно в отношении своей матери. Ежеминутно он беспокоился о её состоянии до тех пор, пока сам оставался в сознании, равно как и она заботилась о нем.

Даже сейчас, спустя почти столетие, картины былых дней отчетливо стояли перед моими глазами: я помнил каждый шаг и жест, которые привели нас в сегодняшний день.

Элизабет, мать Эдварда, поступила в больницу двумя днями ранее сына с тяжелой лихорадкой. Их семья уже потеряла кормильца в первые дни эпидемии*, еще несколько недель назад, когда случаи болезни были единичными и никто даже не подозревал, какие масштабы примет вирус в скором времени. Он погиб девятого сентября, в тот же вечер, когда поступил в госпиталь, и именно мне выпало сообщить Элизабет дурные вести. Мы были бессильны чем-либо помочь Эдварду Мейсону-старшему, будучи сбитыми с толку. Симптомы, которые присутствовали у него, не позволяли однозначно идентифицировать заболевание – они могли появиться при многих известных медицине болезнях: пневмонии, оспе, бронхите, астме и еще десятке всевозможных заболеваний. Вскоре, правда, весь медперсонал привык к ужасающему разнообразию симптомов: от лихорадки и кровавого кашля до цианоза. Привыкли и к тому, что зачастую болезнь протекала и вовсе бессимптомно, одномоментно губя человека, который совсем недавно выглядел здоровым и полным сил. Так было и в случае с Эдвардом-старшим. Со слов родных, еще утром он уходил на работу в контору, не испытывая и малейших признаков болезни, а днем вернулся лишь чуть более уставшим, чем обычно. Попивая горячий чай в своем удобном кресле, он рассказывал семье про ведущееся в его конторе дело о погибших военнослужащих, листал утренние газеты и вел себя, как обычно, пока вдруг не начал задыхаться от кашля. Взволнованная Элизабет отправила сына за доктором, когда кашель не прекратился спустя некоторое время. Вскоре подоспевший семейный врач счел, что именно из-за нехватки кислорода лицо больного приняло такой неестественно-синий цвет. К тому моменту, когда Эдварда-старшего решили госпитализировать, при кашле из его легких уже отделялось небольшое количество крови. Ей же он и захлебнулся, едва носилки оказались в стенах больницы.

Никогда не забуду, как побледнело лицо Элизабет, узнавшей о скоропостижной кончине мужа, после чего она испуганно взглянула через плечо на сына и встревоженно приложила руку к сердцу. Я видел тот же страх и во взгляде Эдварда, который, стараясь оказать матери должную поддержку, заботливо приобнял её за плечи прежде, чем она успела заплакать. Даже поглощенные горем, они больше беспокоились друг за друга. Словно подозревая, что участь отца не минует и их.

Так и случилось. Прошел всего месяц с тех пор. За это время эпидемия гриппа развернулась до колоссальных масштабов, и едва оправившуюся от похорон любимого мужа и отца семью Мейсон ждал новый удар. У Элизабет поднялся сильный жар. Не на шутку встревоженный Эдвард, воспользовавшись автомобилем отца, лично доставил мать в больницу, стоило лишь хриплому кашлю вырваться из её груди. Он не мог и на миг оставить её в одиночестве, чтобы добраться до телефона и вызвать медиков на дом.

Элизабет также не могла расстаться с сыном, позволить себе бросить его на произвол судьбы, и оттого боролась изо всех сил, хватаясь за жизнь и мужественно отгоняя от себя болезнь. Великая сила материнской любви поддерживала её истощенное тело еще долгие дни.

Та же сила, как выяснилась, вела Эдварда на путь неминуемой гибели.

Я возвращался в больницу поздним вечером в тот день, когда Элизабет госпитализировали. По необходимости я был вынужден работать лишь в ночные смены, днями притворяясь спящим, словно и любой другой человек. Минус притворства человеком – всем смертным требуется отдых, и я был обязан делать вид, что тоже время от времени отдыхаю. И вот, когда в городе свирепствовала эпидемия, в больницах ежедневно гибли десятки людей, я, обладая гораздо большими возможностями, знаниями и навыками, чем любой другой доктор, был вынужден играть этот спектакль, отсиживаясь в богом забытом полуразрушенном доме на окраине города, скрываясь от людских глаз и все еще яркого осеннего солнца. Всем сердцем я ненавидел это!

Я бы с радостью переехал куда-нибудь на северо-запад страны, где можно было найти себе подходящее дело и днем, но в эти отчаянные часы чувствовал, что мои способности более всего требуются именно здесь – в эпицентре инфекции. Не время было переезжать. Даже если часть дня мне приходилось бездействовать, я все еще был полезен – этими словами я всякий раз поднимал свой дух, заканчивая смену и возвращаясь домой.

Но очередной день подходил к концу, и теперь я шел по вечернему городу как можно медленнее, стараясь поскорее оказаться в том месте, где был более всего нужен. Правда, могу поклясться, со стороны наверняка выглядело так, будто я бегу. Я не мог иначе. Стоило только солнцу опуститься к горизонту – и я стремился очутиться в больнице.

Но едва ли кто-нибудь обращал внимание на мчащегося сломя голову врача – в последние дни непривычная для Чикаго тишина царила всюду. Власти города, боявшиеся паники среди населения, до последнего сдерживали прессу от заявлений о надвигающейся катастрофе, убеждая всех, что случаи болезни, а тем более смерти – единичны. Но со временем отрицать очевидное стало попросту невозможно. Почти в каждой семье числились потери.

Тогда были обнародованы последние данные.

Улицы города тотчас опустели, закрыты были все театры и музеи, рестораны и кафе. Дети перестали посещать школы, ведь с теми темпами роста заболевания в скором времени некому бы было в них ходить – по данным «Чикаго Трибьюн» в городе ежедневно фиксировалось по две тысячи случаев болезни. Также без особого утешения в газетах сообщалось, что едва ли найдется хоть один уголок мира, где не свирепствовал бы губительный вирус.

Испуганные жители города молили о вакцинации, но даже применение новейшей противогриппозной вакцины не давало никаких гарантий. Ослабленные, а порой и уже зараженные организмы людей были не способны бороться с искусственно внедренным вирусом, их иммунная система не справлялась, и они погибали так же часто, как и те, кто не получал прививки.

Охваченные паникой люди старались избегать контактов друг с другом, запираясь в своих домах, но тем самым не делали себе лучше – болезнь пробиралась даже в самые потаенные уголки, но, отгороженным от остальных, им неоткуда было ждать помощи в час, когда беспощадный вирус врывался в их покои, уничтожая и взрослых, и детей. Уже в те дни казалось, что за всю войну жертв будет меньше, чем в эту эпидемию.

Кареты скорой помощи работали круглосуточно. Привозя в больницу новую партию охваченных лихорадкой людей, экипаж тут же забирал из больницы четверых – пятерых погибших и вез их к ближайшему кладбищу, где трупы складывали в братские могилы. Морг был переполнен телами, а больничные коридоры и палаты – зараженными. Из-за отсутствия свободных коек нередко случалось, что санитары в спешке уносили в морг еще живых людей. Их дыхание было поверхностным и практически неразличимым, температура тела – крайне низкой, пульс не прощупывался, но я слышал, как их сердца все еще слабо бились в недвижных телах. Я видел десятки подобных случаев, но не было смысла останавливать санитаров: переставшие сопротивляться, эти люди теряли последние шансы на выздоровление. Будучи живыми, по сути они были уже мертвы. В те времена мы не имели возможности их спасти, однако все еще был шанс на поправку кого-то из вновь прибывших. Никчемные шансы, но все же.

Запах крови привычно обдал горло жаром, стоило лишь войти в стены больницы, но мне было не до жажды в столь отчаянный час. Едва скинув верхнюю одежду, я сразу приступил к обходу, изучая каждый новый случай, делая назначения, когда вдруг увидел среди длинного списка имен её: Элизабет Мейсон, лихорадка, 104 градуса по Фаренгейту (40ºС).

Женщина лежала в душной, полной людей палате, тяжело дыша. Она беспокойно спала, то и дело ворочаясь, но не сдавалась. Я лично сменил её компресс в надежде, что прохлада немного облегчит её страдания и поможет снять жар, и ушел – все предписанные лекарства она приняла двумя часами ранее.

Ночь прошла за одно мгновенье, а под утро, освободившись от дел и уже надев свое серое пальто и шляпу, чтобы покинуть здание госпиталя, пока не стало слишком светло, я решил напоследок еще раз проведать Элизабет и узнать, нет ли улучшения с тех пор, как ей давали лекарства. За ночь температура немного снизилась, но все еще была крайне высока – 102 градуса (около 39ºС). Я беспокоился за нее.

И не зря.

Еще только приближаясь к дверям палаты, я услышал чье-то ровное уверенное сердцебиение и глубокое дыхание.
- Спасибо, молодой человек, - произнес слабый женский голос.
- Надеюсь, вам станет лучше, - услышал я ответ и не поверил собственным ушам. В два счета преодолев расстояние по коридору до двери, я распахнул её настежь.

Эдвард Мейсон, подложив подушку под спину одной из леди, подавал ей стакан воды. Он сконфуженно посмотрел на меня, но не подал голоса. Будто бы это нормально, что здоровый юноша находится в больнице в разгар эпидемии, когда посещения запрещены.
- Что вы здесь делаете? – строго поинтересовался я.

Эдвард лишь развел руками, отвечая, как ни в чем не бывало.
- Здравствуйте. Я зашел проведать мать, но она пока еще спит. Кажется, ей стало немного лучше с тех пор, как я здесь.

Сведя брови, я перевел взгляд на Элизабет: да, на лбу женщины все еще проступала испарина, но спала она куда спокойнее, чем прежде, дыхание выровнялось, хоть и оставалось хриплым. Словно присутствие сына и вправду дарило ей спокойствие.
- И тем не менее находиться здесь весьма опасно. Вам стоит как можно скорее покинуть пределы больницы.

Эдвард упрямо замотал головой.
- Я только пришел. Дождусь сперва пробуждения матери.

Эдвард подошел к койке Элизабет, которая все еще тревожно спала. Склонившись над матерью, юноша смахнул платком с её лба капли пота и рассеянно запустил пальцы в свои взъерошенные рыжевато-коричневые волосы.
И пусть его переживания о матери трогали до глубины души, но так не должно быть. Он не должен здесь быть.
- Нет, это исключено. Как вы вообще сумели сюда проникнуть?! – прошипел я тихо.

Эдвард выглядел весьма сконфуженно, когда я устремил на него свой раздраженный взгляд.
- За входом сейчас никто не следит, - нехотя признался он.

- Это безрассудно. Вы подвергаете себя большой опасности, находясь здесь.
- Но я здесь нужен. Могу помочь!
- А можете погибнуть. Поверьте, ваша мама точно не обрадуется, если вы и сами сляжете с гриппом в соседней палате, – взволнованный взгляд Эдварда метнулся к Элизабет, и я, воспользовавшись замешательством юноши, подхватил его под руку и повел к выходу из палаты. - Пойдемте.

Еле волоча ноги, Эдвард поддался и, по пути стащив со стула висевший на спинке пиджак и коричневую шляпу трилби**, обернулся.
- Передайте ей, что я заходил, и прошу, простите за эту сцену, - попросил он леди, ставшую невольной свидетельницей нашей перепалки. И та заверила, что если только будет в состоянии, то обязательно скажет Элизабет о визите сына.

Мы молча проходили по коридорам больницы, пока не вышли на свежий воздух. Солнце уже окрасило горизонт, но все еще не было слишком ярким. Я привычным жестом надел перчатки и свою широкополую шляпу – это помогало мне скрыть большую часть кожи. И если не поднимать лицо к небу, а упрямо смотреть себе под ноги, то даже в погожий день я мог без опаски пройтись по улице.

- Вы сумеете добраться до дома в этот час? - хмуро сунув руки в карманы, Эдвард кивнул в сторону стоявшего неподалеку авто. Наследство от отца, как я понял. - Что ж, хорошо. Тогда прощайте, - чувствуя повисшую неловкость, я поспешил уйти прочь, но был остановлен возгласом негодования: - Как вы можете уходить отсюда, когда в больнице гибнут люди? - Эдвард сверлил меня взглядом и попал прямо в цель – самое больное место.

- Как бы я мог работать здесь круглосуточно? – я не дал прямого ответа, стараясь сохранять спокойствие. - Для того в госпитале и предусмотрено посменное дежурство врачей: людям нужен отдых, изнуренные тела больше подвержены инфекциям. Вечером я снова заступлю на дежурство и сменю тех, кто следит за благополучием вашей матери днем. Поверьте, о ней там заботятся так хорошо, как это возможно в столь трудное для всех нас время.

Несмело, надеясь выразить свою поддержку, я положил руку на плечо Эдварда и испытал огромное облегчение, когда он не отпрянул от этого жеста.
- Мы сделаем все возможное для вашей матери, но и вы, пожалуйста, позаботьтесь о себе.

Эдвард удрученно вздохнул и растрепал рукой свою бронзовую шевелюру, прежде чем надеть на голову шляпу.
- Вас не подвезти? – предложил он примирительно. И как бы ни был приятен этот жест, я вынужден был отказать. Мое жилище едва ли выглядело обитаемым, да и ни к месту было, чтобы кто-то посторонний знал, где найти меня днем.
- Спасибо, но я хотел бы немного прогуляться пешком.

- Тогда до встречи, доктор... - щеки юноши обдал жар, когда он осознал, что не помнит, как меня зовут. Наша прошлая встреча была не слишком радостной и весьма краткосрочной – в этом не было ничего удивительного.
- Каллен, - напомнил я, - доктор Карлайл Каллен. До встречи, Эдвард. Надеюсь, что она произойдет в день, когда вашу матушку выпишут из больницы. Она отличный борец.

***
Знай я, насколько упрям Эдвард, то сразу бы заподозрил неладное. Но я не обратил внимания на то, что он предложил подвезти меня до дома вместо того, чтобы дать мне обещание держаться подальше от больницы. Эдвард не отрекся от своего стремления быть полезным для матери, но об этом я узнал слишком поздно.

Прошло два дня с тех пор, как мы встречались с ним в прошлый раз. Лихорадка Элизабет все еще продолжалась, но по ночам она хорошо спала, что было отличным знаком. Я заходил проверить её температуру, несколько раз за ночь менял компрессы и следил, чтобы в ее стакане всегда была чистая вода.

В то утро я уже собирался уходить, но задержался буквально на несколько минут с бумагами. Этих нескольких минут вполне хватило, чтобы ненароком услышать разговор между сестрами из первой смены.
- Интересно, он сегодня снова придет? Ах, он такой милый и заботливый!

- Очаровательный!
Закончив записи, я невольно прислушался: неужели в госпитале появился новый врач или санитар? У нас действительно не хватало рук, и пополнение в рядах медперсонала стало бы чудесной новостью. В мечтах я уже посмел надеяться, что этот юноша был не только красив (о чем уже упомянули медсестры), но и талантлив, как врач, или хотя бы имел голову на плечах.
- И не говори! Одни эти зеленые глаза чего стоят, а как он ухаживает за своей матерью! Это так трогательно! Он для нее даже готовит завтраки и обеды! И всегда так обходителен, так вежлив! Ах, ты представь только, как он будет ухаживать за своей возлюбленной!

- Ох, представила! И у меня от этого голова пошла кругом!

- Ага! А теперь спустись с небес на землю! Он для тебя слишком молод!
- Да ну тебя! Он такой высокий и статный, ему, должно быть, лет девятнадцать! Подумаешь! Я всего на пару лет старше…

- На семь!
- А? Как ты узнала? Пожалуйста, никому не говори!

Я буквально остолбенел, продолжая вслушиваться в болтовню сестер о заботливом юноше. Они говорили об этом так беспечно, словно и не догадывались, каким образом эта забота может сказаться на здоровье молодого человека. Мне же не раз доводилось наблюдать за тем, как пытающиеся выходить своих детей матери подхватывали в больнице тот же штамм гриппа, что и их дети. Эта эпидемия была куда опаснее многих, что мне довелось повидать на своем веку.
А медсестры умилялись заботливому юноше. И я без лишних расспросов уже знал, кто он и где его искать.

Отчитав сестер за их поведение и разъяснив им предельно доходчиво, почему посторонним в больнице нет места, я впервые за долгую практику пошел на риск – остался на работе днем, стараясь держаться северной стороны здания.

Я негодовал, как просто он меня одурачил. Я был возмущен, чувствовал себя глупцом и злился на мальчишку! Как он мог меня так провести?!

И я был зол. Зол до тех пор, пока около полудня не услышал его голос в палате Элизабет.
- Прости, что сегодня я так поздно, мама, - устало произнес юношеский голос этажом выше.
Поскорее собрав вещи, я направился по лестнице к палате Элизабет.

- Ты не должен сюда ходить, Эдвард, мальчик мой. Здесь все болеют, прошу, уходи, чтобы и ты не заразился… - Элизабет зашлась хриплым кашлем, и я услышал, как Эдвард торопливо взял графин, подав ей теплой медовой воды.

- Спасибо, родной, спасибо… но тебе надо идти... у тебя круги под глазами. Ты не спал ночью?

- Спал, но... не очень хорошо, если честно. Но поверь, мама, я в порядке. Только как можно мне отсюда уйти? Скажи только, что мне без тебя делать? Дом пуст и на душе пусто… Я остался совсем один… Люди вокруг гибнут, умирают вот так просто, ни с того ни с сего, и им ничем нельзя помочь. Здесь я хотя бы могу быть хоть чем-то полезен...

- Ты спрашиваешь, что должен делать? Жить с верой в будущее! Скоро все наладится, станет на круги своя. Ты найдешь свое счастье, я знаю это. И ты никогда не останешься один, Эдвард. Я всегда буду с тобой, в твоем сердце. Всегда. Слушай его и никогда не ошибешься. Оно у тебя доброе, всегда правильно подскажет.

- И сейчас оно подсказывает мне, что мое место здесь, – упрямо настаивал Эдвард.

- Милый мой ребенок! - хрипло засмеялась Элизабет. - Иногда не мешает слушать и голос разума, - с улыбкой в слабеющем голосе проговорила она. Уговоры сына ей давались тяжело. - Ты переживаешь за меня, я знаю. Но обещаю, когда мне не нужно будет беспокоиться о том, что мой мальчик во вред собственному благополучию находится в больнице, среди сотен тяжелобольных, мое выздоровление пойдет куда быстрее! Клянусь, я буду бороться до последнего ради тебя, но, пожалуйста, Эдвард, уходи отсюда, пока еще не поздно. Прошу…

Но делая последние шаги к палате, я уже знал, что просить о чем-либо поздно. Я слышал это. Сбылись худшие страхи Элизабет, мои самые большие опасения: сердце Эдварда работало с надрывом, каждый его вздох отдавал тяжестью – в легких начала скапливаться жидкость.

Тихо приоткрыв дверь в покои, я тут же был ослеплен ярким солнечным светом, струящимся из окон. Маленький лучик блеснул на моем запястье искрами бриллиантов, и, толкнув дверь вперед, отворяя ее пошире, я поспешно убрал руку с дверной ручки и отступил на шаг, чтобы оставаться в ее тени.

- Эдвард, - позвал я, - могу я с вами поговорить?
Элизабет мягко провела по руке сына, отпуская его. Она была истощена.

- Иди, сынок, все хорошо. Иди, – её изнуренные зеленые очи тяжело сомкнулись, и Эдвард, поцеловав мать в лоб, понуро прошагал через комнату ко мне.

Я отошел подальше, вглубь коридора, чтобы поток дневного света меня не зацепил, встал в тени, и лишь когда юноша тихонько прикрыл за собой дверь и начал озираться в поисках меня, вышел из тени к нему навстречу. Тут же я ощутил нарастающий жар от его тела, отметил бледность кожи, очевидно, не связанную с банальным переутомлением, темные круги под глазами, покраснение сосудов, воспаление конъюнктивы.

- Как вы себя чувствуете? – поинтересовался я, хотя спрашивать не имело смысла. Юноша выглядел истощенным и усталым, за несколько дней, пока я его не видел, он изрядно похудел.

Юноша, все еще несколько дезориентированный в темном коридоре после ярко освещенной палаты, резко дернулся и прищурился, фокусируя на мне зрение.
– Простите, что напугал вас.

- Нет, все в порядке, - прочистив горло, хрипло произнес он, протягивая руку для приветствия. – Маме вроде бы становится лучше. Она молодец. Я верю, что она поправится.

- Не без веры в лучшее мы будем продолжать делать всё необходимое для ее пользы. А как чувствуете себя вы? – повторил я свой вопрос.

- Не слишком хорошо, если честно. Быть может, таблетка аспирина мне помогла бы? Я плохо спал в последние дни.

И как бы мне ни было тяжело его разочаровать, я вынужден был это сделать. Пока были шансы, следовало незамедлительно начать бороться за его жизнь.

Как и у Элизабет, лихорадка Эдварда не была скоротечной. В первые сутки он и вовсе не осознавал, насколько тяжело болен. Несколько раз за дежурство я заставал его возле кровати матери и отправлял в свою палату. Слышал недовольный скрежет его зубов, когда он все же соглашался уйти прочь: Эдвард не чувствовал себя больным настолько, насколько он являлся, и оттого не воспринимал необходимость постельного режима всерьез.

Уже следующим вечером ситуация изменилась кардинально. Организм юноши оказался весьма восприимчив к болезни, Эдварда охватил сильный жар, в то время как его матери чуть полегчало. Я обходил палаты в то время как она, очнувшись, ухватила меня за рукав. Голос её был еле различим для кого-либо, кроме меня, когда она спросила о сыне, приходил ли он.
- …Обычно он всегда рядом, когда я просыпаюсь после дневной дремоты. Неужели вы все-таки сумели вразумить его держаться подальше от этого гиблого места?

- Эдвард вам не сказал? – пораженно молвил я, и увидел в ответ непонимание на лице женщины. - У меня дурные вести. Эдвард болен, и сейчас у него сильный жар, соболезную, - присаживаясь на корточки возле её койки, произнес я.

С уголка зеленых глаз женщины скатилась слезинка.

***
Проведя в больнице три смены, я чувствовал себя почти таким же уставшим, как если бы являлся человеком, и вместо того, чтобы по возвращении домой сидеть весь день взаперти, будто летучая мышь на чердаке, отправился на охоту. Я был истощен и морально, и физически. Обычно я старался держаться подальше от города, иногда и вовсе уходил на день – два, но сейчас охота не приносила радости. Пробежавшись по окрестностям города в поисках мелкой добычи, я поймал в лесу несколько белок и выследил пару лис, и остался тем доволен. Более чем всегда мне хотелось поскорее вернуться в больницу. Хотелось узнать о состоянии Элизабет и Эдварда.

На душе было неспокойно.

Я прибыл обратно к госпиталю часом раньше обычного. Хмурое пасмурное небо, словно предупреждающее о грядущей беде, давало мне хорошее прикрытие. Чувствуя нарастающее беспокойство, я пробирался по заполненным коридорам к палате, где лежала миссис Мейсон, и на какой-то миг в душе словно что-то оборвалось, когда я увидел пустую койку. Лишь мгновенье я чувствовал тяжесть утраты, а потом заскрежетал зубами, быстро продолжая свой путь теперь уже к Эдварду.

Это было немыслимо, учитывая то состояние, в котором прибывала Элизабет, и я был не на шутку зол, ведь как можно пытаться спасти хоть чью-то жизнь, если к ней относятся столь беспечно? Но весь мой гнев расселся, стоило лишь приоткрыть дверь: лежа на краю кровати сына, Элизабет обтирала лицо Эдварда прохладной тряпочкой и изломанным голосом, как могла, напевала ему песню, которую, должно быть, пела многие годы назад, сидя у колыбели.

Их любовь и преданность, их забота друг о друге поражали, хоть и были верхом беспечности. Но то, с какой самоотдачей они стремились помочь друг другу, даря себя без остатка, обескураживало. Я знал, что Элизабет наверняка провела здесь весь день, и не видел смысла ругать и прогонять её теперь – она наверняка вернется снова, тратя на путь последние силы.

Мимо палаты проходил санитар. Не задумываясь, я остановил его.
- Помогите перевести пациента из этой палаты в соседнюю – там есть свободная койка.
Он бегло оглядел помещение, тут же заметив ту же картину, что и я, и решительно кивнув, направился в сторону Элизабет. Снова я был вынужден остановить его.
- Нет смысла разлучать мать и сына в их последние часы, - произнес я, качая головой.

***
Уже к утру стало ясно, что Эдвард не в состоянии сопротивляться болезни так же отважно, как его мать. Я едва сумел найти в себе силы, чтобы оставить их утром, но знал, что должен уйти. Помимо смертоносной эпидемии гриппа, в городе случались и другие происшествия. Ночью сгорела котельная многоэтажного дома, что повлекло за собой десятки жертв, и после нелегкой смены я чувствовал необходимость пополнить силы. Пусть моя восприимчивость к крови и была куда ниже, чем у всех известных мне вампиров, однако я не мог сказать, что она совсем не оказывает на меня влияния. Нет, горло мое полыхало, и я с тяжелым сердцем покинул больницу, удостоверившись, что на тумбочках возле коек Эдварда и Элизабет есть все необходимое: вода, еда, лекарства.

Было большой ошибкой так привязываться к смертным, но до глубины души я проникся к Эдварду и Элизабет Мейсон.

Первым делом по возвращению в стены больницы я отравился к ним, Мейсонам.

На ходу просматривая отчеты врачей первой смены, я с горечью осознавал, что лихорадка Эдварда набирала обороты, жар не спадал, и еще днем Эдвард впал в беспамятство. Состояние его матери одновременно с тем тоже ухудшилось многократно: наблюдая весь ужас болезни сына, в своем отчаянии от невозможности ему помочь, видя, что и врачам едва удается хоть как-то контролировать состояние Эдварда, она таяла, словно свеча.

Заходя в палату, мне уже было ясно – им обоим остались считаные часы, силы покидали их обоих. Наблюдая такие картины не единожды, я практически был уверен: первым из жизни уйдет Эдвард – не было ни капли готовности к борьбе в чертах его юного лица. Элизабет же, истощенная за дни болезни, безучастно смотрела на сына. Больно было видеть эту картину.

Однако стоило мне подойти ближе, сердце её вдруг встрепенулось.

Резко вытянув руку, Элизабет ухватила меня за предплечье, притягивая к себе. Зеленые глаза, широко распахнувшись, лихорадочно замерцали в тусклом свете.
- Спаси его!

И пусть голос женщины был хриплым, однако в нем чувствовалась невиданная сила. Она не просила, не молила меня. Она требовала и не терпела возражений.

Сраженный властью, звучащей в ее голосе, пригвожденный к месту глубиной взгляда, я присел возле ее кровати.
- Я сделаю всё, что в моих силах, - мягко сжимая горячую ладонь, пообещал я, и проницательные, глядящие прямо в душу изумрудные глаза сверкнули, словно мои слова были именно тем, что ей нужно.

- Ты должен, - подтвердила она, так крепко и отчаянно сжав мою руку, что я всерьез забеспокоился о том, не вытянет ли это усилие её последние крупицы жизни, - обязан спасти моего Эдварда. Сделать для него все то, что не могут другие. Ты спасешь его!

Без капли сомнения она смотрела на меня, словно зная наперед, что я выполню её волю, и это не на шутку пугало. Могла ли Элизабет Мейсон знать наверняка, что я действительно обладаю силой спасти жизнь Эдварда? Догадывается ли о моей тайне?

Всего на мгновенье я попросту растерялся, пытаясь осмыслить эти её последние слова, но едва собрался с мыслями, как хватка Элизабет ослабла и та потеряла сознание.

Я не прекращал надеяться на то, что Элизабет еще придет в себя и я смогу хоть раз с ней поговорить, но последние её слова беспрестанно звучали в моей голове, пробуждая давнее потаенное желание. Долгие годы я лелеял мысль о соратнике, и вот теперь выдался подходящий шанс сделать это. Я без труда видел в Эдварде будущего сына: доброта его сердца, его искренность и желание помочь окружающим подкупали.

Но понимала ли Элизабет, о чем просила?

Огонь перерождения даже спустя столетия вселял ужас. Я помнил каждый миг той мучительной пытки и никому бы не пожелал испытать этого на своей шкуре. С другой стороны, платой за все было бессмертие, открывающее новые возможности. И тем не менее, если предположить, что Элизабет и вправду догадывалась или даже знала, неужели она действительно посчитала такую участь лучше смерти? Желала этого для своего сына?

Вспоминая последние дни, в душе я твердо знал ответ. Да. Она сделала бы все ради продолжения существования Эдварда. Лишь это было важно.

И осознав это, в какой-то момент я прекратил свои душевные метания, перестал нервно расхаживать взад-вперед по палате и, глядя на красивое лицо умирающего Эдварда, почувствовал невозможность сопротивляться нахлынувшей фантазии. Сомнений нет, он не хотел умирать, и он хотел бы стать полезным для мира и человечества. Я мог предоставить ему эту возможность. И если только он захочет ей воспользоваться, он сумеет найти себя, свое призванье.

Я решил, что обращу его.

Именно в этот миг Элизабет испустила свой последний вздох. Удивительное умиротворение отразилось в чертах её лица, словно она достигла некой цели, выполнила свое предназначение.

Уже спасла Эдварда.

Так и было.

Быстро разработав план действий, я не намерен был более терять ни минуты. Перевезя оба тела в морг, я тайно вынес Эдварда через черный ход.

***
Я вырвался из собственных воспоминаний, смахивая вдруг обрушившееся на меня наваждение.
Обращение далось мне куда сложнее, чем я предполагал. Видеть три дня мучений Эдварда, осознавая, что именно я сделал это с ним, было болезненнее любых испытаний, через которые мне приходилось пройти ранее. Страшнее собственной агонии.

Однако я никогда не жалел, что спас в тот вечер столь любящего, преданного и заботливого юношу. Именно таким я навсегда запомнил Эдварда-человека.

Но под покровом бессмертия он выглядел действительно отчужденным. И дело было даже не в мертвенно-белой коже, остывшем и застывшем сердце, бездыханности и прочих показателях, с медицинской точки зрения подтверждающих биологическую смерть. Нет, дело было в его внутреннем мире. Он толком не помнил матери, ее любви и заботы, и оттого казалось, что его чувства также остыли.

Ведая наперед всякую мою мысль, он быстро приспособился к новым условиям и нормам существования, словно за часы переняв весь мой многовековой опыт. Но, будучи знакомым с Эдвардом еще при жизни, после его обращения я просто не мог поверить в то, каким высокомерным и претенциозным он казался теперь. Куда-то вдруг пропали все его устремления и амбиции. После чтения игра за роялем стала его основным занятием: так он тренировал не только свое мастерство, но и изначально оттачивал умение бережно обращаться с вещами, ставшими теперь для его бессмертных рук слишком хрупкими.

Я знал, что все это лишь маска, скрывающая доброе мягкое сердце и светлую душу Эдварда, но продолжал из года в год видеть одну и ту же личину – скучающего, уставшего от жизни человека, и ужасно боялся за судьбу сына. Я терзал себя тем, что обратил его в слишком юном возрасте, когда его личность еще не полностью сформировалась, а сердце не познало вкуса жизни. Но вспоминая глубину зеленых глаз юноши Эдварда Мейсона, таких же проницательных и полных жизни и желания жить, как и у его матери, я отбрасывал сомнения в сторону и продолжал надеяться и верить.

Появление Эсми стало для Эдварда последней каплей, и я чувствовал вину за то, что обеспечил свое счастье прежде, чем позаботился о сыне. Это была моя ошибка, но тогда я не мог о ней знать. Не задумывался о том, как почувствует себя в сложившейся ситуации Эдвард. Эсми не была для него родной матерью, и оттого сын, посчитавший себя лишним, ушел.

Странное чувство – я терзался и был безмерно счастлив одновременно в каждый из дней странствия сына в поисках себя. Одно я знал наверняка – он никогда не найдет себя в крови и убийствах. Об этом мне говорило все то же воспоминание о зелени юношеских глаз и аристократических чертах. Эдвард был слишком хорошо воспитан, чтобы так низко пасть. И он был слишком похож на свою мать, которую любил так же сильно, как и она любила его, чтобы предать её ожидания.

Его любили и мы с Эсми. Для меня он был лучшим сыном, о котором я только мог мечтать, для Эсми же стал еще и отдушиной.

Своего ребенка Эсми потеряла, когда тому было всего несколько дней отроду – это и стало для нее чертой, после которой она решила проститься с жизнью. Я долго думал: спас бы я ее, будь рядом со мной в тот час Эдвард, знай я о её душевных терзаниях. Но в тот миг, увидев хрупкое искалеченное тело девушки, лежавшей в морге, узнав некогда полюбившиеся черты лица, слыша слабый, но все еще различимый стук истекающего кровью сердца, я не мог сопротивляться порыву, не мог не попытаться спасти её.

***
Мы встречались с Эсми и прежде, почти за десять лет до её перерождения и за несколько лет до знакомства с Эдвардом. Работая врачом в несколько смен и по возможности одновременно в нескольких больницах, я знал большую часть населения даже самых густонаселенных городов, где жил, в этом не было ничего удивительного. И Колумбус, штат Огайо, не был исключением.

Шел 1911 год. Я работал там, в местной больнице, уже несколько лет. Кто-то из пациентов приходил ко мне регулярно, другие, исцелившись, исчезали. Ничего особенного. Эсми я видел всего единожды. Но еще тогда что-то во мне встрепенулось. Раз и навсегда.

Даже в самых отчаянных ситуациях мне ничего не стоило всегда и везде сохранять профессионализм в работе. Пациент для меня всегда оставался пациентом и никем больше. Юная леди с большими, полными страха глазами, заставила меня волноваться. Нет, она боялась не меня, и, обследуя ее сломанную ногу, мне хотелось задать ей тысячи вопросов о том, как она получила травму.

Эсми Энн Платт, шестнадцать лет. Падение с дерева. Перелом левой ноги. Это все, что было сообщено мне сестрами после госпитализации. Но глядя на тонкую шелковистую кожу, я видел то, чего не могли разглядеть другие врачи, даже вооружившись самыми новыми и современными оптическими приборами. Помимо ссадин и гематом, полученных при падении на землю, микроскопические разрывы сосудов в точности соответствовали следам от чьих-то крепких рук. Это были синяки, оставленные грубой хваткой, кто-то намеренно причинил зло этому хрупкому созданию.

Картина нарисовалась мгновенно: девушка явно сидела на дереве в миг, когда ее потянули за ногу, отчего она и упала. Оставалось неясным лишь то, получила ли она царапины в попытке удержаться от падения или взбиралась на ветвь так поспешно, что в процессе поранила сама себя?

От последней мысли, возможности ухода от некого преследователя, по телу прошла судорога. Для меня в принципе было непостижимо, как можно причинить боль девушке. Это было неприемлемо, и я снова и снова напоминал себе о профессионализме и врачебной этике, пока неизвестно откуда взявшееся беспокойство не взяло верх над разумом.
- Вы обращались в полицию? – я застыл в ожидании ответа, и девушка словно обмерла, ее лицо потеряло цвет, став совсем бледным и болезненным. Её огромные карие глаза расширились в ужасе, сердце неистово забилось в груди, но она тут же совладала с собой.

- Зачем бы мне это делать? – изображая удивление, поинтересовалась она. Голос её звучал так буднично, что ни будь я наделен вампирским слухом, не различил бы фальши, но сердце девушки все еще часто колотилось. – Не могу же я подать в суд на дерево, верно? Оно не виновато в том, что на него решил забраться кто-то столь неуклюжий, как я, – засмеялась она.

Такой ответ меня ничуть не устроил, но чувство такта не позволяло задать вопрос напрямую.
- Вы не кажетесь неуклюжей, - возразил я, про себя отмечая безупречную осанку девушки. – И с чего бы юной леди было туда забираться?

- Ветер сорвал с меня шаль и поднял ввысь, – просто ответила она.
- И ни одного джентльмена в округе, полагаю, не нашлось?
- Увы, - пренебрежительно фыркнула она, что было не свойственно уважаемой молодой даме. Я даже смог бы найти этот жест милым, не будь в нем скрытого смысла.

Лишь спустя долгие годы я смог удостовериться в том, что Чарльз Эвенсон, будущий супруг Эсми, и был причиной того падения. Еще тогда он ухлестывал за ней, и в тот день был твердо намерен получить её первый поцелуй. Эсми же никогда не любила Чарльза, невзирая на то, что её родители считали его отличной партией, и отдавать свой поцелуй ему не собиралась.

Однако несколько лет спустя сопротивляться воле родителей она не смогла: её все же выдали замуж, и это стало началом конца. Чарльз, будучи человеком легкомысленным и безнравственным в юности, остался таким же и спустя годы. К тому же, вконец отчаявшись получить расположение Эсми, он начал пить и бить жену. В двадцать шесть, узнав о своей беременности, она сбежала от Чарльза на север, понимая, что с этим мужчиной ей и её ребенку не будет жизни.

Но новорожденному сынишке Эсми так и не удалось познать мир – он не прожил и нескольких дней, и его смерть стала погибелью Эсми. Не выдержав горя, она бросилась с обрыва, где её и нашли. Не было ничего удивительного в том, что её сочли мертвой и сразу привезли в морг. Было чудом, что с такими ранами и травмами она все же уцелела. И именно это стало для меня предзнаменованием – её время еще не пришло. Я не знал, что самые глубокие раны не смог бы опознать ни один медик. Раны в её душе.

***

Вопрос доверия был первой сложностью, с которой нам пришлось столкнуться. В жизни Эсми было много боли, лжи и предательства, суметь довериться и тем более открыться постороннему мужчине было непросто, но я не торопил. Свою историю она поведала мне почти год спустя после её перерождения. Разумеется, Эдвард знал и раньше, но чувство такта никогда не позволяло ему выдавать чужие тайны. Я был ему благодарен за это. Пока не пришел срок, Эсми даже не догадывалась об особом таланте юноши, которого вскоре нарекла сыном.

В тот вечер, когда она все же решила открыться мне, я слушал о её боли и ненавидел то, через что ей пришлось пройти. Её раны затягивались с трудом, но она сумела найти в себе силы, чтобы отпустить прошлое. Наши чувства крепли, и вскоре мы стали полноценной парой, прекрасно понимающей и дополняющей друг друга.

Когда же Эдвард ушел, невольно ко мне закрадывалась мысль, что, возможно, не стоило вообще обращать его, а дождаться Эсми. Но без сына наша жизнь не казалась полной. Долгие годы мы не съезжали с места в надежде, что вскоре он вернется. Мы рисковали, задерживаясь на одном месте так долго, но казалось, что без Эдварда не было никакого смысла двигаться дальше. Несколько лет спустя я был вынужден оставить практику. Люди вокруг прибавили годы, обзавелись морщинками, шрамами, веснушками, моя же внешность была неподвластна времени.
Полностью исключив контакты с людьми, мы жили, как отшельники.

И пусть прошло немало времени, но мои убеждения все же подтвердились. Сбившийся с пути, но нашедший верную дорогу, Эдвард вернулся в свой дом, где его ждали и любили. Он вынес для себя важный урок, ценой которого стали ушедшие людские жизни. Можно произнести множество слов о том, насколько велика была та жертва, но если учесть, что убитые были далеко не безгрешны, все это будет верхом лицемерия. Любая жизнь важна. Но я не имел права лишать его этого опыта своими попытками остановить сына: в глубине души он всегда знал эту истину, поэтому никакие мои слова и уговоры не смогли бы его убедить не уходить. Чтобы осознать, ему следовало познать это на собственном опыте, пройти этот путь самостоятельно. Как бы ни было тяжело.

Время шло вперед, и жизнь снова начала налаживаться. Чтобы оставить былые невзгоды позади, мы переехали из уютного пригорода Чикаго в шумный и суетливый Рочестер, штат Нью-Йорк. Я снова вернулся к медицинской практике. И именно здесь наш путь пересекся с Розали Хейл.

Впервые мы встретились с ней в банке, где работал ее отец. Она ходатайствовала о займе для своего жениха, когда мы пришли заключать сделку о приобретении дома и земли. Встреча была недолгой, но запоминающейся. Розали грозно топнула ногой и, резко развернувшись на каблуках, вышла из кабинета своего отца, когда тот был вынужден ей отказать – предприятие, которое затевал Ройс, не казалось банкиру выгодным и успешным. Он предлагал продавать расфасованные по пакетикам конфеты с вложенными внутрь вкладышами-картинками. Банкиру эта затея показалась детской забавой. Кто знал, что Wrigley более чем успешно использует эту идею с жевательной резинкой всего через пару лет.

Я привел в дом Розали, надеясь, что её бессмертная красота растопит скованную льдом душу сына. Но ни Розали, ни Таня, с которой мы познакомились позже, не покорили сердца Эдварда – ему была нужна совершенно особенная девушка. Единственная и неповторимая.

Такая, какой была Белла.

Мчась по вечернему лесу домой, меня распирало от гордости при одной лишь мысли о том, что я только сейчас принял обеты сына и его избранницы. Было в этом нечто невероятное, и я был счастлив, что именно мне выпала эта честь, хоть изначально и был немало удивлен просьбой сына, когда тот пришел ко мне несколько дней назад. Сперва мне были неясны мотивы: зачем устраивать тайную церемонию, если они все равно хотели обвенчаться прилюдно, чтобы весь мир, а, главное, родители Беллы знали об их любви.
Но в силу того, что Белла была девушкой невероятной, это становилось вполне объяснимо. В отличие от самого феномена Беллы Свон.

История, рассказанная девушкой, казалась немыслимой, однако то, как хорошо Белла знала наш мир, насколько уверенно вела и чувствовала себя в присутствии нашей семьи, не оставляло сомнений в правдивости её слов. Я верил, что Белла действительно через все это прошла и пережила, хоть и продолжал гадать, по каким причинам это все-таки произошло. Сотни теорий, от небесных до фантастических, вмиг сформировались в моей голове, но найти подтверждение хоть одной из них было невозможно. Ежедневно я просматривал десятки книг, выискивал информацию в просторах интернета, но ничего, кроме легенд, преданий и мифов, неподтвержденных свидетельств людей, утверждавших, что им и самим довелось пережить такого рода перерождение, описаний различных артефактов, якобы наделенных магическими силами, я найти не сумел. Отделить правду от вымысла в этом случае не представлялось мне возможным.

Я сетовал на то, что не имел доступа к библиотеке Вольтерры: представленные в ней редкие экземпляры книг были поистине бесценны и, в отличие от будничных изданий человечества, в большинстве своем были действительно полны тайн и разгадок множества мистических явлений. И, безусловно, мне бы хотелось взглянуть на то ожерелье, о котором упоминала Белла. Но в силу обстоятельств это также оставалась за гранью моих возможностей.

Элис встречала меня на пороге дома. Она воодушевленно подпрыгивала на месте, словно обряд, произошедший на поляне, был для нее так же важен, как и для Эдварда с Беллой. Глядя в ее сияющие глаза, я знал, что это действительно так.

- Как все прошло? – подскакивая ко мне, начала расспрашивать дочь. - Ты принял их клятвы? На поляне было достаточно света? Еда не остыла?

Я засмеялся, ласково потрепав Элис по голове.
- Да, все прошло замечательно! Они счастливы и сейчас проводят время вместе. Не знаю ничего насчет еды – они еще не сели за стол, когда я ушел, но пахло… - я попытался подобрать подходящие слова, но понял, что явно ошибся с определением. Для вампира человеческая еда никогда не пахла хорошо. Должно быть, стоило отметить внешний вид пищи, но я не обратил на нее особого внимания. - Пахнет вполне сносно.

Дочка же радостно захлопала в ладоши.
- А что еще? Что именно они сейчас делают?
- Не я ведь в семье ясновидящий, - усмехнулся я, - не знаю. Ушел, как только завершил свою миссию на поляне.

Элис тут же сникла.
- У них ничего больше не запланировано, и я ничего не вижу…

Я приобнял любимую дочь за плечи и повел в дом.
- Не переживай. Они наслаждаются временем и этим особенным моментом. Это торжество для них действительно много значит, и все было прекрасно. Ты постаралась на славу.

- Спасибо! – с облегчением вздохнула Элис, будто с её хрупких плеч спала гора.

Мы прошли в дом, где сразу три пары золотисто-карих глаз устремились в мою сторону. Один из взглядов отличался от остальных по настроению. Эммет выглядел обиженным.
- Почему нам нельзя было там быть? – скрестив на груди руки, проворчал он, - я бы так хотел...
Но Элис тут же оборвала его.
- Вот именно из-за этого тебя туда и не позвали, эта твоя выходка все бы испортила, а пристальные взгляды семьи без сомненья смутили Беллу.

- Им обоим было важно через это пройти, а для нашей радости еще будет свадьба, - поддержала дочь Эсми, - все прошло хорошо, верно? – обратилась она уже ко мне.

- Замечательно, - подтвердил я.
А Элис грозно уставилась в сторону своего неразумного брата.
- Если ты сделаешь это на свадьбе, я тебе руки оторву.

- Я лично прослежу за тем, чтобы он ничего не выкинул в тот день, - улыбнулась Розали.

Непривычно было видеть её расположение к Белле теперь, ведь, впервые узнав о связи Эдварда со смертной, Розали была настроена, мягко говоря, скептически и полностью поддерживала Джаспера, стремившегося в первую очередь защитить семью. Теперь же все мы безоговорочно не мыслили дальнейшей жизни без странной девушки.

Она совершенно ненавязчиво, но неотступно нашла путь к сердцу каждого из нас. И даже первичное недоверие и настороженность не стали тому преградой. Её смелость и храбрость духа, спокойствие и доверие к нам покоряли.

Конечно, были напряженные моменты, особенно когда каждый из нас ощущал недомолвки и недосказанность в историях Беллы, но в то же время чувствовалось, что ей через многое пришлось пройти. Я горд своими детьми за то, что они терпеливо ждали, а не стали давить на девушку с расспросами.

Другое дело было поверить в рассказанную Беллой историю, когда она решилась ее раскрыть. Но к тому моменту, когда семья ее услышала, трое из нас уже все знали и поддерживали Беллу.

Я очень переживал в тот вечер, когда понял, что Белла собралась открыть свою тайну всем, включая Джейкоба Блэка. Особенно меня волновали некоторые моменты относительно запечатления дочери Беллы и Эдварда с юным вожаком стаи. Не все были бы довольны подобной связью с волками, которая еще, возможно, может случиться. Но ребята подошли к этому моменту весьма деликатно, и если нечто подобное произойдет снова, мы сумеем с этим справиться. В свое время.

Было интересно наблюдать за лицами родных, которые впервые слышали рассказ Беллы. Эмоции на их каменных лицах сменялись одна другой, и, несмотря на то, что каждый из нас умел хорошо их контролировать, в тот час это каждому давалось с трудом. Тем более что Джаспер отражал все переживания, многократно усиливая, смешивая со своими.

Но в конечном счете Элис удалось убедить всех, даже самых склонных к скептицизму членов семьи. Она рассказала то, что сумело шокировать всех, включая меня.

Она рассказала о своих страшных видениях будущего, которыми дочь и сын жили долгие годы. Мне было больно и грустно оттого, что они до сих пор не поделились ни с кем своими волнениями, удерживая все страхи и переживания только внутри себя. С другой стороны, я прекрасно понимал это решение. Если в видениях не было никакой информации, указывающей на место, время или лица, от рук которых должен был погибнуть Джаспер, то, кроме поддержки, мы ничего не смогли бы им дать, между тем годами живя переживаниями о распаде семьи и грядущем горе. Джаспер и Элис поступили очень самоотверженно, подарив нам эти годы безмятежного спокойствия. И если задуматься, знай мы все о печальном исходе для Джаспера, многие ли из нас поддержали бы Эдварда в его опасном увлечении Беллой? И без того большинство склонялось к тому, что это слишком рискованно и Эдварду следовало не развивать эту связь, а усилием воли побороть увлечение.

Сейчас, оглядываясь назад, я верю, что все, происходившее в наших жизнях, каждое решение и действие всегда были своевременны и вели нас к лучшему варианту будущего, которое, по словам Элис, становилось все четче и ярче день ото дня. Конечно, были нечеткости, например, Элис не могла разглядеть, где и как мы будем справлять Рождество, хоть и пыталась уже сейчас спланировать это событие. Но, к примеру, свадьбу, которая официально будет сыграна только через год, видела как на ладони.

Я мельком взглянул на дочь, притягивая жену в нежные объятья, и улыбнулся: Элис и сейчас снова смотрела в будущее, что-то планируя. В этом была вся она. Я не представлял, как бы она или Эдвард справлялись с жизнью без своего дара! Даже если постоянно ворчали о том, как это неудобно и насколько им надоело предвидеть и слышать соответственно.

Я мягко поцеловал Эсми в висок, когда услышал судорожный вздох Элис:
- Ах!

Тут же вся семья собралась вокруг нее. Лица все взволнованные, на устах единственный вопрос:
- Что ты видела?
В голове сразу же сформировались предположения начиная с какого-нибудь инцидента на поляне (я знал, что в такой вечер любая мелочь, вышедшая из-под контроля, например, неожиданное возвращение Чарли с рыбалки или еще что-то, не столь несерьезное) и заканчивая обострением болезни Беллы, могло расстроить Элис. На данный момент состояние её здоровья оставалось стабильным, даже визит Вольтури со всеми вытекающими последствиями не сказался слишком плохо, но угроза все же существовала.

Я с опаской заглядывал в будущее. Конечно, весть о возможной беременности очень воодушевила всех, но как перенесет беременность искалеченное человеческое сердце и хрупкое тело? Много вопросов относительно развития плода было у меня к Белле. И многое меня тревожило. В частности, упоминание Беллы о том, что весь срок вынашивания длился не более… месяца? Как её организм сможет приспособиться к такому? Как она выдержит это сейчас? С тяжелым сердцем я предполагал, что именно беременность завершит человеческую жизнь Беллы.

Я старался не думать о подобных вещах в присутствии Эдварда и тем более не обсуждал это ни с кем из семьи, но сам был взволнован не на шутку и чувствовал необходимость как можно скорее поговорить обо всем с Беллой наедине.

Но сейчас, как выяснилось, все эти переживания были неоправданны. Нас ожидала куда большая беда.
- Как я могла пропустить приказ? Как?! – сетовала Элис, не скрывая отчаянья. - Если только он не действовал через кого-то еще... Но кто? Виктория? Или… ах, у меня голова пойдет кругом, если я начну следить за всеми вампирами мира!
- В чем дело, Элис? – оторопело спросил я.

- Лоран идет к Джеймсу, а Джеймс к нам, - начала сбивчиво рассказывать дочка, хватаясь за голову, - Вольтури хотят проверить, но… Где телефон? – Джаспер тут же передал Элис её мобильный, но она не спешила никому звонить, в отчаянии взмахнув руками. – Ах, это не поможет! Они не узнают о звонке, пока не станет слишком поздно! Что же делать? – судорожно соображала Элис. Джаспер попытался успокоить её и выяснить в чем дело, но та только отмахнулась от его объятий.
- Подожди минутку, дай подумать… У нас ведь есть минутка? Или нет? Мне нужно срочно выцепить Эдварда из леса, и тогда мы можем попытаться перехватить Денали по пути и...

- Денали? Джеймс, Лоран, Вольтури? Элис, родная, прошу, объясни, что происходит? – отчаянно взмолилась Эсми.

- Эйнар отправляется вместе с Таней, Лораном и Ириной на свою родину, в Исландию. По намеченному маршруту они пересекут Гренландию, где им, вероятно, встретится Джеймс. Есть несколько вариантов. В первом они встречаются с Джеймсом всей группой, и кто-то из Денали косвенно упоминает о Белле. Джеймс сотрудничает с Аро, который все еще жаждет скорее заполучить Беллу в свою свиту, и ему интересна её судьба... И если станет известно, что Белла человек… - страх заплескался в золотисто-коричневых глазах Элис, и все мы похолодели, прекрасно понимая, к каким последствиям это приведет. - Второй вариант по результату аналогичен первому, но с разницей лишь в том, что если встреча не состоится, то Джеймс выдвинется сам или кого-то отправит в Форкс, чтобы выяснить ситуацию. Есть еще третий вариант, когда Джеймс обращается с просьбой к Лорану лично. По старой памяти Лоран согласится разузнать о неизвестной ему девушке, тогда, если мы сумеем его перехватить, то...

- То хорошенько намнем бока!
- Вполне достаточно все обговорить с ним, думаю, Лоран не в курсе всей ситуации, - предложил я.
- Да, это оптимально, - согласилась Элис. Если, конечно, мы не успеем их перехватить, прежде чем они достигнут вод Атлантики…

Элис тут же набрала номер Эдварда и стала ждать ответа.

- Нам с Эдвардом нужно выдвигаться немедленно, кто-то должен увезти Беллу с поляны.
- Без меня ты никуда не отправишься, - прервал её Джаспер, и Элис безоговорочно согласилась.
- И я с вами! – Эммет потирал в предвкушении руки, и Элис скрежетнула зубами, в то время как в динамике отозвался первый долгий гудок ожидания.
- Хорошо. Уф, тогда… Эсми, заберешь Беллу с поляны? Розали, жди ее здесь, ей потребуется поддержка. Карлайл, я могу рассчитывать на тебя? Нам не нужно лезть в драку без необходимости, поэтому...
- Конечно, Элис. Я отправляюсь с вами.

Мгновенно Элис указала нужное направление для Эсми, и мы отправились в дорогу уже в тот момент, как Эдвард снял трубку. По плану Элис, двигаясь быстрее всех, он должен был нагнать нас на границе с Канадой.

Мчась по мрачному лесу, я молился о том, чтобы все обошлось.

---

Спасибо всем за терпение! Надеюсь, что не подвела ваших ожиданий..
Особая признательность Татьяне, которая как всегда быстро и качественно вычитала текст для вашего удовольствия. Она просто волшебница!

Примечания:
* - Сведенья об Испанском гриппе для главы взяты здесь и здесь.
** трибли - разновидность шляпы с узкими, слегка опущенными полями. Подробнее здесь.