«Уходи, Белла! Твои слова — не более чем гнусная ложь. Ты всегда врала мне, но зачем? Хотя, нет, мне не нужны ответы. Просто уйди. Уходи! Уходи! Уходи…»

— Останься.

Эдвард лишь слегка пошевелил губами, но этого было достаточно, чтобы девушка, что сидела рядом, услышала его слова. Она резко повернула голову в его сторону, ожидая объяснений, но вампир сделал вид, что ему жизненно необходимо смотреть на дорогу. Спутница же решила, что слова сегодня не так важны. Девушка отвела взгляд от водителя, вновь начиная рассматривать пейзаж в окне их автомобиля.

Каллен долгое время не решался взглянуть в сторону той, из-за которой ему все еще приходится пытаться жить. Возможно, где-то на глубине подсознания, он все еще думал, что Жанин Каллен — это его самое большое проклятие, которое, словно бетонные сапоги, не дает ему всплыть наверх, глотнуть воздуха забвения, но все же, это проклятие он всегда любил. Но эта любовь была совсем иной, нежели когда-то он испытывал подобное к Белле.

— Ты сегодня тихая, — Каллен не особо хотел говорить, но эта давящая тишина не давала ему вновь уйти в царство самобичевания, где он оплакивал свою прежнюю жизнь, где было все, но рухнуло, оставив лишь след звездной пыли. — Разве ты не рада празднику?

— Рада. Просто волнуюсь. Там будет Он. Мне даже придется танцевать с ним, — Жанин вновь повернулась в сторону водителя, и Эдвард смог заметить этот невыносимо-прелестный румянец на ее лице. Да, его дочь была смущена, и это было новым в их общении.

Иногда Эдвард представлял, что Жанин всегда была рядом, словно хранитель, и если бы он тогда не решил, что слова Беллы о беременности — это полный бред, то Жанин родилось бы от Беллы. Да, матерью этого ребенка никак не могла быть Фрэнни — проститутка из дешевого борделя, которая пыталась привести в чувство безутешного вампира, и которая, в конце концов, почила. Она сама нашла Эдварда, когда тот пропал из города, где они предавались любовным утехам, за которые молодой вампир почти не успевал платить. Каллен все еще не мог отойти от шока, когда он увидел ту Фрэнни — опухшую, покрытую синяками и готовую испустить дух в любой момент. Однако она смогла прожить еще целую неделю, именно до того момента, пока Жанин не высосала из нее все последние соки. Они даже не успели опробовать возникшую теорию, что монстра в утробе матери можно было откармливать кровью из пакетов. Спустя минуту после гибели Френни, Карлайл уже вытаскивал на свет килограммовую малышку, которую спасти тоже никто тогда не надеялся. А теперь ей уже двадцать лет, хотя внешне не дашь и четырнадцати. Эдвард иногда в шутку про себя называл дочь плодом прелюбодеяния, но он никогда бы не смог рассказать правду о той, коей на самом деле была ее мать.

— Ты можешь никуда не ходить. Это ведь не так важно, — Эдвард уже подъезжал к огромным кованым воротам частной средней школы, уже зная, что вся его семья давно дожидается его там. Он слышал, как мысленно ругает его Элис, слышал и причитания Роуз о том, что крайне опасно заставлять Жанин вступать в столь близкий контакт с тем, в кого она давно влюбилась, и кого хочет обратить только для себя. Эдвард быстро попытался абстрагироваться от мыслей сестер, чтобы произнести последние перед карнавалом слова, последние слова своей дочке, а не ряженой незнакомке. — Не твои ли слова о том, что мы не должны казаться людьми? Поэтому, разве нам нужно идти на дурацкий маскарад?

— Я все равно пойду! — Девушка выскочила из машины, когда та еще не успела остановиться окончательно. Да, несомненно, Жанин Каллен была своенравна, избалованна, ибо она росла в такой обстановке, где разрешено практически все, если ты придерживаешься обычно трех правил: не убивать, не пробовать человеческую кровь и делать все возможное, чтобы тебя не замечали граждане тех провинциальных городов, где временно проживала их семья. Взамен на эти непростые для вампиров ограничения, она получала все остальное: дорогие игрушки и вещи, всеобщее одобрение любого ее поступка, любовь этой необычной семьи, где никто не был друг другу кровным родственником. Только вот Эдвард знал, что его дочери так не хватает совсем иной любви и поддержки — материнской.

Эдвард, будто устало, облокотился о стену концертного зала, где вскоре должен был начаться выпускной бал. Перед его глазами то и дело мелькали девушки в разноцветных бальных платьях, в мыслях которых не было ничего кроме детских идей о том, как хорошо бы быть какой-нибудь родственницей дворянских сословий, дабы постоянно носить эти вычурные платья. Да эти дурочки и дня бы не смогли прожить во времени, где борьба за власть была настолько беспощадна, что не щадились ни красивые милые девы, которых насильно отдавали под венец, ни их будущие дети, коих убивали в собственных колыбелях, ни уж тем более отважные принцы, жизнь которых, как правило, обрывалась еще до наступления им двадцати пяти лет. Сейчас же было жалкое подобие знаменитого французского бала, после которого все эти милые дети в причудливых нарядах разойдутся по домам, и родители их не будут переживать, что какого-то безмозглого юнца с идиотской манерой задирать всех присутствующих убьют сегодня на дуэли.

Каллен и сам не понял, зачем он перенес свое сознание на несколько веков назад, однако это помогло ему на несколько минут отвлечься от мыслей о первой его чистой любви, которую он потерял четверть века тому назад, и которую не мог больше найти. Белла растворилась в воздухе, пропала в Рио, и следы ее давно смыл тихий влажный ветер. Свон не вернулась домой, а все попытки Чарли найти ее оказались тщетны. Эдвард видел огромное количество листовок, где было написано что-то вроде: «Белла, мы ищем тебя», «Пожалуйста, помогите найти мою дочь», а затем и эти отвратительные новостные сводки: «Жена известного бейсболиста — Фила Дуайера покончила жизнь самоубийством, когда суд вынес постановление о признании ее дочери — Изабеллы Свон умершей». Если бы Белла была жива, то она никогда бы не допустила ничего подобного. Но Эдвард все еще грел под сердцем надежду, что она еще жива. Она могла сделать аборт вовремя, и никто ничего бы не заподозрил. Конечно, ей сейчас больше сорока лет, но вампир все еще хотел ее обратить для себя, хотел снова сыграть ту свадьбу, хотел, чтобы вместо их общего ребенка Белла бы полюбила Жанин как собственную дочь, ведь они были так с ней похожи.

Мягкое звучание вальса вывело вампира из беспамятного бреда, он понял, что пора занимать свое место, чтобы не подвести навязанную ему учителем партнершу, которая, к счастью для Эдварда Каллена, надела длинные атласные перчатки, ибо за месяц репетиций смогла таки уяснить, что температура рук Каллена никогда не поднимается выше температуры охлажденного металла. Девушка, с которой Эдварду придется провести еще несколько часов своей и без того скучной жизни, сидела на одном из сотни таких же великолепном резном стуле, и прямо напротив Жанин, чему несказанно был рад вампир. Ему пришлось по душе то, что он сможет не упускать взгляда от первого бального танца своей дочери, который пройдет без его участия.

Воспоминания вновь нахлынули на угрюмого парня, но теперь они помогли ему сосредоточиться. Он вспомнил, как впервые учил вальсу свою личную принцессу — это было перед ее шестым днем рождения. С того момента и вплоть до сегодняшнего дня, она всегда танцевала лишь со своим отцом. А уже через пару секунд к ней подойдет молодой парень с выправкой военного, с нежным розовым румянцем и темно-коричневыми волосами. Он неуклюже поправит одной рукой свой синий парадный солдатский мундир, поклонится, а потом предложит Жанин свою трясущуюся от незажившего перелома руку. Эти двое откроют сегодняшний бал, так как они были самыми младшими из собравшихся учеников, и преподаватели посчитали их дуэт самым талантливым в танце. И к этому Эдвард придраться не мог — парень тот был великолепным танцором, бесспорно, он не даст его дочери опозориться у всех на глазах.

Уже через минуту все ученики старших классов кружились, словно причудливая карусель, получая морю удовольствия. Один лишь Эдвард был неспокоен, ибо он не мог видеть грацию танца своей дочери, в мыслях которой тоже не было ничего, кроме эйфории от прикосновений нежных теплых рук, как ей казалось. Она не могла это чувствовать, ибо мальчик, что, несомненно, прекрасно вел их танец, был в перчатках, как и все юноши. И хотя Эсме снимала их на хорошую камеру, и тоже, без сомнений, делала это хорошо, все же Эдвард жутко завидовал всем, кто просто наблюдал за своими детьми. Но больше всего он завидовал тому мальчику, в которого Жанин влюбилась еще месяц назад.

Эдвард понимал, что назвать это любовью крайне трудно, ведь его дочь ничего не знала об этом парне. В ее голове витали только три факта об этом недоразумении, свалившегося на голову молодого отца: он обаятелен, у него уже как две недели сломана рука из-за обрушившегося на него оборудования, но самое главное, за ним всегда таскалась его девушка, которая вообще не училась в этом городе, а просто приезжала сюда на выходные. Жанин даже имени его не знала, только прозвище, которое ему дали его одноклассники из государственной школы — Безмолвный, ибо говорил тот крайне редко.

Весь танец Эдвард пытался и глаз не сводить с той ведущей парочки, но ни разу вампир не заметил ошибки в танце, хотя его партия наделала много непоправимых «помарок», за которые в восемнадцатом веке его могли расстрелять прямо на балу, однако его партнерша этого не заметила. Музыка пробила последние ноты, после чего все юноши поклонились дамам, некоторые даже решились поцеловать партнерш в руку, в щеку, а кое-кто наглый и в губы, а затем медленно повели дам к их родителям. Эдвард уже не смог увидеть, как тот шатен передает руку его дочери Карлайлу, но зато просмотрел это «мысленно», представляя себя на месте своего отца. Он почему-то захотел сорвать с парня его черную маску — еще один идиотский атрибут сегодняшней вечери, хотел взглянуть в его глаза на оголенном лице, хотел увидеть в них себя, когда он также забирал Беллу от Чарли. Теперь он, как никто другой, понимал эту враждебность, исходящую от шефа полиции Форкса, когда тот провожал единственного своего ребенка на танец с самим Дьяволом.

***
— Хватит киснуть, брат! — Эммет, приложив всего десятую часть свое силы, толкнул Эдварда в плечо, да так, что тот покачнулся от неожиданности, но все же не упал.

Девушки в этот день особенно долго собирали вещи, которые они привезли сюда. В частности, из-за женской половины Калленов, их братья уже какой раз провожали взглядом разъезжающихся счастливых учеников, которые уже были в предвкушении летних каникул, которые должны начаться через две недели, сразу после сдачи выпускных экзаменов. Конечно, многие студенты останутся на летние занятия, кто-то и вовсе не будет переведен в следующий класс, но сейчас это не было так важно.

Эммет уже перестал обращать на младшего брата внимание, он переключился теперь на сидящего у школьного фонтанчика Джаспера, который будто призывал громилу опрокинуть его в воду. Вот и настала минута, когда все ученики разъехались, а на школьной парковке осталась лишь пара стареньких машин, которые принадлежали непосредственно преподавателям. Эдвард уже и забыл про того мальчика, в которого так безрассудно влюбилась Жанин, все его мысли были где-то далеко за пределами этого мира, пока поток холодного ветра не принес за собою сильный аромат человеческой крови.

Это был прелестный духовитый аромат, пропитанный чем-то столь знакомым сладким вкусом, который будто подчеркивался запахом хвои. Эдвард моментально повернулся назад, к источнику давно забытого аромата, и в голове его вырисовывалось уже силуэт прелестной дочери шефа Форкса — карие глаза, длинные волнистые волоса цвета шоколада, белый болезненный цвет кожи и ямочка на щеке. Он все еще видел ее той, семнадцатилетней девочкой, которая по выпускному экзамену по математики набрала лишь пятьдесят пять баллов, и которая отказалась фальсифицировать результаты. Однако тень той девушки пропала еще до того, как Эдвард успел рассмотреть ее полностью, а вместо нее на лестницу вышла совсем иная тень — тень Безмолвного.

Каллен не понимал ранее, как Жанин смогла полюбить его лишь за то, что когда-то их взгляды просто встретились, как она говорила. Но теперь, взглянув на него не сквозь темноту концертного зала, а на свету, он понял, что было с ним не так. Он был таким же призраком, как и его возлюбленная: та же белоснежная прозрачная кожа, те же шоколадные волнистые волосы, такой же разрез глаз, только вот цвет был другой — изумрудный. Черт возьми, он даже носил шину на руке такого же цвета и формы, как когда-то Карлайл нацепил на руку Белле, этот мальчишка был ее близнецом, если можно так сказать. Возможно, Белла могла переродиться после своей гибели в этого парня, который сейчас стоял в десятке метров, кутаясь в воротник легкого для такой мерзкой погоды пальто. Он тоже уже переоделся из военного синего фрака в типичную для школьника одежду, затолкав неудобный костюм в черный походный рюкзак, а маску прицепил карабином к поясу. Безмолвный собирался уже уходить домой, но неожиданно пред ним возникла Жанин, которая делала вид, что тяжело дышала, пробежав длительное расстояние от своего класса до крыльца.

— Подожди, ты выронил это, — Эдвард со злостью смотрел, как его дочь отдает этому парню кожаный браслет со странной застежкой в виде какого-то тотема на запястье.

Тот улыбнулся, прежде чем принял безделушку, и, произнеся короткое «Спасибо», развернулся в сторону выхода. Уже, стоя на тротуаре, он отцепил от сумки роликовую доску, кинул ее на асфальт, и, с разбегу вскочив на нее, покатился вон от этого места. Жанин очень расстроилась оттого, что редко теперь будет его видеть, что не будет больше проводить вечера субботы с ним в студии, а Эдвард был этому нескончаемо рад.

Вампир подошел к своей темноволосой малышке, обнимая ту за плечи, а потом повел ее в сторону их машины. Он планировал вновь уйти в свой бренный мир, где наказывает себя за то, что бросил жену, в мир, где его любовь погибает. Он все еще планировал найти подсказки о тех местах, куда могла сбежать его супруга, и где еще ее можно было бы найти. Эдвард пропадал в том мире постоянно, зная, что, если утопнет там надолго, его дочь обязательно поможет ему найти выход.

— Пап, о чем ты опять думаешь? — Жанин все еще глядела в окно, смотря, как сливаются деревья в единую темную тень. Она сегодня мало говорила, поэтому-то и начала разговор с этих дурацких слов, которые Эдвард воспринимал как спасательный круг.

— О маме, любовь моя. О твоей маме.

Эдвард все еще надеялся найти тень Изабеллы Свон, не подозревая, что тень та прячется очень близко. Жаль лишь то, что тень та пыталась прятаться, а ей пришлось выйти в свет.