За свою жизнь длиною более чем в полтора века Виконт многое повидал. Прошёл почти сотню восстановлений, был калекой и силачом, предателем и спасителем; побывал на самых разных планетах, узнал самых разных людей и чужих. Неудивительно, что в какой-то момент способность поражаться новому притупилась, да и возможность испытать нечто сверхординарное выпадала не так уж часто. Вик никогда не отказывался от экспериментов, но накопленный за долгие годы опыт смазывал впечатления; в итоге новизна заключалась лишь в деталях и оттенках, основа же оставалась знакомой. Бездушный считал это одним из главных минусов служения Безымянной. Он любил всё непривычное, верил, что такие встряски освежают, не дают увязнуть в монотонности работы — а за исключением нескольких выдающихся заданий, выпадавших в итоге каждому бездушному, через какое-то время их деятельность становилась такой же рутиной, как и любое другое занятие. Даже на станции ликкоев эмоции Вика не пересекали определённую черту, приглушались похожестью на уже испытанное мужчиной ранее.

Но ничто не могло подготовить его к аварийному режиму с Алисой Шофт.

Он тонул в ней. То, что составляло Виконта, в первые мгновения слияния оказалось сметено, разорвано, развеяно по золотисто-смеющемуся ветру, заполнившему весь мир — без остатка. Кем был Вик, чем он жил, во что верил — всё это стало мелочами, бессмысленной шелухой, и пусть её, подхватив, бережно уносит всё тот же вихрь, пусть только он живёт, и плещется, и звучит, и…

Вик, — тихо позвал его мир; голос вился ниточкой Ариадны, возвращая его к тому, что раньше казалось таким важным, но не теперь, нет, только не теперь, — бездушный Виконт, как слышно, приём.

Ветер заискрился, зашелестел, щекоча своим чуть смущённым смехом, и Вик не мог не рассмеяться в ответ. Его басовитый смешок выплеснулся откуда-то снаружи ушатом ледяной воды, но даже это помогло лишь отчасти — Виконт приходил в себя медленно, словно после долгого беспамятства, и дружелюбный вихрь помогал, как мог, охапками возвращая всё, без борьбы подаренное ему бездушным, добавляя что-то от себя.

Хотелось сказать — о, сколь многое ему хотелось сказать! — но мир зашуршал, ветер, свившись в плотную ленту, затанцевал около, вокруг, внутри, и пришло осознание: слова здесь излишни. И ещё: для них придёт время после. После, когда ураган, подхвативший его, успокоится, и уйдёт пьянящая безграничность, и сводящее с ума ощущение всемогущества поутихнет, превратившись в привычную уверенность — тогда настанет время слов.

А пока Виконт осваивался, постигая законы полного слияния с Алисой Шофт. Он уже видел — то, что казалось ему неудержимой стихией, на самом деле было лишь осторожными прикосновениями, ласковыми, неуверенными. Он до сих пор стоял на пороге, и нейротехник терпеливо дожидалась, когда он всё же соберётся сделать шаг. Она бурлила где-то там, на самой грани видимости, иногда Вику казалось, он вот-вот разглядит что-то помимо притягательной и одновременно грозной тени, но в последний момент Алиса ускользала — не играя с ним, не прячась, но оберегая.

И вдруг порог остался позади. Где-то в глубине подсознания мелькнуло восхищение: Алиса объяла его в то же мгновение, когда он оказался к этому готов. Сам ещё не осознал этого — но Шофт его осознание было ни к чему, ведь она была Виконтом, как он теперь был ею.

Ею — ласковой. Нежной. Тёплой. Робкой, словно брошенный котёнок. Мерцающей мириадами огоньков, искрящейся мягким, словно пух, счастьем, и при этом безгранично печальной. Виконт был Алисой и видел её, словно в зеркале — совсем не похожую на настоящую; такие живут лишь в сказках, купаются в сияющих реках, спят на узорчатых подушках, гуляют в тени ароматных садов и обязательно встречают своих принцев. Лёгкие, звонкие, неземные, они обязаны быть наполнены радостью до самых краёв — иначе нельзя, иначе они чернеют, словно плод корри, долго пролежавший в темноте. Но Алиса жила далеко не в сказке, она делила с Виком и кораблём одно дыхание на троих, и бездушный только теперь понял, как ему повезло.

В слиянии не было ничего схожего с тем, что он рисовал себе, сидя в кресле пилота. Он боялся огласки — но увиденное им создание не способно было предать. Опасался недоверия — но не существовало в мире ничего более доверительного, чем слияние нейротехника с капитаном. Думал, что окажется заложником языкастой недотроги — но вместо этого обрёл даже не друга; нечто большее, то, что не описать, потому что происходящее между ними было за пределами слов.

Он не мог, как Алиса, невесомо скользить по её мыслям, чувствам, воспоминаниям; не мог отвечать на ещё не до конца пришедшие вопросы; не мог оправдывать не озвучиваемые, глубинные ожидания. И казался бы себе слоном в посудной лавке, если бы она не вела Виконта под руки, словно слепца, открывая ему чужой, но совсем не опасный мир. Давно ему не приходилось ничему учиться, и теперь бездушный впитывал её навыки, словно губка, чтобы вскоре не сравняться с нейротехником, но хотя бы на дюйм подобраться к её мастерству.

Впрочем, и мастерством называть это было неправильно. Алиса жила только там, в мире без мышц и костей, без вещественного и материального, и это было главным знанием, которое она хотела ему передать. Потому что его было достаточно, чтобы превратить в ненужный прах все вопросы, занимавшие Виконта.



Он не знал, сколько прошло времени (сорок пять минут и тридцать шесть с четвертью секунд), прежде чем Алиса начала тускнеть. Она отступала постепенно, шаг за шагом, пока Виконт не выдохнул, потревожив своим призрачным дыханием целый рой поблескивающих серебряных снежинок. Без Алисы, пропитывавшей его насквозь, он чувствовал себя необработанным куском гранита, и это ощущение нельзя было назвать приятным. Теплота Шофт оказалась слишком притягательной, проникла в него слишком незаметно, понравилась слишком сильно. Только теперь он увидел, какая опасность на самом деле таилась в аварийном режиме; понял, насколько Крон ошибался, говоря о минусах работы с Алисой Шофт. Дело было отнюдь не в излишней осведомлённости. Все боялись другого — того, насколько легко потерять себя в её сиянии.

Здесь, где они парили так близко и настолько далеко друг от друга, слова уже не казались лишними, не были нужны лишь в качестве маячков, намекающих на путь возвращения к себе, однако Вик не спешил подавать голос. Вокруг не было тихо; стоило прислушаться — и шёпот мыслей Алисы затапливал сознание. Стоило потянуться — и она тут же протягивала себя в ответ. О чём тут можно было спрашивать? Каких объяснений требовать? Виконт старался найти хоть что-то, что здесь и сейчас было бы важнее пережитого ими — и не мог.

Всё его существо дёрнулось, когда в самой сердцевине их с Алисой дуэта вдруг возник крутящийся коричневато-серый комок. Виконту потребовалось целое мгновение, чтобы осознать подсказку Шофт и понять, кто перед ним.

Пушистый.

Его первое слово в мире слияния с Алисой Шофт вызвало у маффи неоднозначную реакцию. Комок уплотнился, и вот Виконт уже смог различить знакомые уши и недовольные огромные глаза. Казалось, тот должен выглядеть неуместно на фоне воздушной Алисы, но вместо этого бездушный почувствовал себя незваным гостем; он знал наверняка: только мягкая поддержка нейротехника не даёт ему вывалиться из слияния.

Шофт и маффи слова были не нужны. Это там, за пределами сущности корабля Алиса могла ворчать на него или ворковать, гладя длинные уши. Здесь же ей достаточно было едва заметно дрогнуть, раскрываясь, и вот взгляд пушистого уже стал не таким враждебным, а Виконт перестал чувствовать силу, неумолимо выталкивающую его из тёплых объятий корабля. Презрительно фыркнув, маффи потускнел, подполз ближе к Шофт, и в какой-то момент Вик понял, что не может сфокусировать на нём взгляд. Он до сих пор чувствовал присутствие пушистого, но видеть его больше не мог.

Он хотел, чтобы я ни на кого не отвлекалась, — пояснила Алиса уже знакомыми прикосновениями золотистого ветра, — а тут ты. Но это неважно. Спрашивай?..

Вихрь осторожно касался его мыслей, скользил по поверхности сомнений, не проникая глубоко. Деликатно.

Почему?

Он никогда не задал бы этот вопрос за пределами аварийки, той Алисе — язвительной, нелепой, прекрасной. Только здесь, где Виконт мог видеть, как перетекают, плавясь, её чувства, как вспыхивают в самой глубине знания, готовые открыться ему — стоит лишь протянуть руку. Здесь она была так счастлива, и бездушный, хоть убей, не мог понять, как ей удаётся продолжать жить за пределами единственного родного для неё мира.

Джин, — шепнула, подсказывая, Шофт. Одно слово и миллион эмоций; одно имя — и две жизни, скрытых за ним. Образы вились около Виконта, он слышал шёпот и крики, видел вспышки огня и ложь, но над всем этим преобладала любовь. Она сквозила в каждом воспоминании, чтобы взрывом сойтись во всего лишь четырёх буквах. — Мы познакомились случайно. Он спас меня, и нам пришлось бежать. — Вик сматывал слова в клубок, следовал за подсказками хрупкой Ариадны и жадно всматривался в окружавший его лабиринт. Там был тёмный подвал и запрещённая игра, везение и ярость проигравших, лицо Джина и страх, тяжёлое дыхание, бег по едва освещённым трущобам, разбитая лоханка, которую и кораблём-то назвать язык не поворачивается. А ещё там была благодарность и хрупкая, осторожная нежность. — Чтобы не становиться обузой, я пыталась найти работу на корабле. Пробовала всё, в итоге готова была даже коридоры драить, отбивая электрический хлеб у уборщиков. Но однажды мне ради смеха разрешили попробовать слиться с кораблём. Это было… — Алиса замолчала, придвинулась чуть ближе, и Виконт вновь оказался ослеплён вспышками её воспоминаний. Он видел, как её мир потускнел, смытый потоком импульсов. Всё, что было важным, растаяло, смылось, затерялось где-то за горизонтом. Семья, друзья, люди и инопланетяне — какое значение они имели на фоне подаренной девушке мощи? Кто мог сравниться с тёплым, живым кораблём, с которым теперь они были неразлучны? Зачем ей было возвращаться?

Но Джин не желал так просто сдаваться.

Ему было сложно. Сложнее, чем мне. Он видел, что я ухожу, и никак не мог на это повлиять.

Молчание. Кляксы серых брызг. Россыпь разноцветных искр. Виконт и сам выбрал бы второе.

Джину слияние недоступно.

Три слова, а за ними — пустое безжизненное лицо, в котором бездушный с трудом узнал техника. Трубки и провода, спутанной паутиной окутавшие исхудавшее тело. Отчаяние Алисы, которая слишком слаба, слишком несчастна, слишком беспомощна в мире, где ей приходится быть всего лишь собой.

Он долго не приходил в себя, и в итоге я разозлилась. Так, как не злилась ещё никогда, сразу на всё и на всех, в том числе и на Джина.

Это сработало. Виконт вместе с той хрупкой рыжеволосой девчонкой, которой когда-то была Шофт, цеплялся за мир, в котором ей теперь приходилось всё делать с избытком. Она силком вытягивала из себя эмоции, и когда поняла, что негативные сильнее привязывают её к реальности — перестала избегать их. Ломала себя, раскрашивала всеми цветами, перепробовала все привычки, вредные и полезные, кидалась в крайности и в итоге, посмотрев в зеркало, не узнала девушку в отражении.

Оно того стоило, — уверенно подвела итог Алиса, и Виконт не осмелился спорить. — Теперь всё наладилось. Но Джин иногда скучает, — она запнулась на последнем слове и вздохнула, а бездушный вместе с ней увидел ярость на лице её мужа; нежность, с которой тот гладил когда-то рыжие волосы, ныне окрашенные всеми цветами радуги; ужас, с которым Джин всматривался в глаза Алисы, боясь, что её там уже не будет.

Они молчали, пока Вик пытался понять, что хуже — избавиться от чувств или заставлять себя испытывать хоть что-то день за днём, день за днём. Раздирать себя на клочки, чтобы хотя бы казаться живым. И — он вздрогнул, прикоснувшись к Алисе — отчаянно тосковать по недостижимому.

Ответ был очевиден.

Не жалей, — шепнула она, — у кого-то и одной жизни нет, только существование. А у меня их сразу две.

Её слова кольнули болью, от которой Вик отказался чуть ранее. Жил ли он?

Живёшь, — тут же порхнул к нему ответ, — меня не обманешь…

Здесь, окутанный её золотистым сиянием, бездушный мог оставаться бесконечно. Он думал, подобная встряска выкинет его из привычного образа, заставит вновь с трудом натягивать неудобную маску, но — пожалуй, впервые в жизни — понял, что маски вовсе нет. Был только он, который мог гореть, равнодушно стоя рядом с лесным озером; он, способный на что угодно — и именно это, а не пустые матовые глаза или кожаная куртка, делало его бездушным. По сути, он уже давно не был человеком; лишь погружение в безграничную человечность Алисы Шофт помогло ему это понять.

Приходи на взлёт, мистер бездушный. Я покажу тебе, что такое счастье, — вдруг насмешливо кинула нейротехник и исчезла.

У неё тоже не было масок. Всегда — она, только она. И дурак был Виконт, когда на мгновение поверил в обратное.

Чуть помедлив, Вик потянулся к кораблю, что всё это время терпеливо ждал своего хозяина. Разочарованно загудев, М-5 расстался с ним, и на мир опустилась темнота, окрашенная едва слышным недовольным фырчанием.



Вик открыл глаза. Веки царапнули роговицу, поднимаясь. Встать оказалась не так-то просто; мозг явно забыл, какие команды нужно подавать мышцам, и те в ответ на его жалкие потуги лишь презрительно хмыкали. Наконец с грацией пьяного боцмана Виконту удалось добраться до двери. Он остановился, чтобы передохнуть, но та вдруг распахнулась — и бездушный оказался лицом к лицу с Джином.

Стыдно признаться, но если бы снаружи оказался некто, представляющий опасность, Виконт мало что смог бы сделать — если только рухнуть тому под ноги, поражая своим поведением до обморока. Техник же явно знал, через что проходит его капитан. Едва слышно вздохнув, он протянул руку, предлагая помощь. Взгляд его оставался абсолютно непроницаемым, словно это у него, а не у Вика, вся юность прошла на Безымянной.

— Справлюсь, — прокряхтел бездушный. Он потихоньку вспоминал, каково это — быть человеком, а не сущностью, растворённой в Алисе Шофт. — Сбор в кают-компании через пять минут, обсудим маршрут. — Немного помедлив, он всё же добавил: — Твоя жена тоже должна присутствовать. Проверишь?..

Вика прервал характерный стук, донёсшийся из коридора. Тяжёлые шаги хрупкой Алисы сопровождались смешками и демонстративными жалобами.

— Ты весишь целую тонну, пушистый. Не думал привести себя в форму, побегать хотя бы по коридорам? Нет? Ну конечно, всегда можно состроить умильную рожицу и забраться на руки покорной Шофт. Чего ты ушами машешь? Тьфу. Тьфу! Да не пихай же мне их в рот, засранец ты умилительный!

Шорох двери кают компании отсёк её голос. Кинув взгляд на невозмутимого Джина, Виконт наконец-то смог выпрямиться и повёл плечами, с удовольствием разминая затёкшие мышцы. Улыбнувшись, техник показал бездушному большой палец, словно наставник по плаванию, довольный своим маленьким учеником.

— Знаю, я молодец, — буркнул бездушный, и техник хохотнул, кивая.

Бок о бок идя с Джином по переходам корабля, Вик не думал о чете Шофт; всё, рассказанное и показанное Алисой, он вполне мог — и должен был — оставить на потом. Пусть его отношения со всей троицей двигались отнюдь не в привычном направлении, Виконта они вполне устраивали; если по правде, ещё никогда у него не было экипажа лучше, чем сейчас. Даже десяток профессионалов не смог бы заменить Ро, Джина и Алису, а уж вкупе с маффи они и вовсе представляли собой идеальную — для Виконта — команду. Теперь, уверившись в этом, можно было приступать к заданию.

Поэтому входя в кают-компанию бездушный думал только о Китиане.

— Мы вылетаем на рассвете, — сразу приступил он к делу, не обращая внимания на вопросительный взгляд Ро. — Конечный пункт назначения — пилотная академия.

— Какая именно? — уточнила боец, видимо, смирившись с тем, что никто не будет посвящать её в подробности беседы капитана с нейротехником.

— Основная, — небрежно ответил Виконт. — Она родилась, выросла и официально живёт именно там. Конечно, не думаю, что мы застанем её дома, но всё же наведаться туда стоит. — Уточнять, о ком идёт речь, было не нужно.

— Это всё, конечно, хорошо, но нас туда не пропустят, — заговорила Алиса. Когда Вик посмотрел на неё, она улыбалась язвительно, как и раньше, но в белых глазах он теперь видел едва заметное сияние. — Скорее пошлют пинком куда подальше. Мы же в их глазах бесполезный сброд. Отбросы.

— Смотрю, ты близко знакома с менталитетом Снобов Пи, — одобрительно отозвалась Ро, и они с Шофт обменялись понимающими взглядами. — Боюсь, эти хогловы аристократы даже бездушных не особо уважают, капитан. Так что ты уточни, прежде чем туда лететь.

Виконт оборвал её холодным взглядом.

— Вы экипаж бездушного на задании, — сухо проговорил он, — и любые снобы в случае необходимости будут ваш путь усыпать лепестками алых роз, параллельно кланяясь до земли. И это не фигура речи. — Закрыв тему, Виконт продолжил: — Алиса, Джин, к утру проверьте корабль. И подумайте, всего ли хватает, потому что по пути мы нигде останавливаться не будем, только в самом крайнем случае, которых нам, надеюсь, удастся избежать — тебя это тоже касается, Ро.

— Есть, капитан, — хором проговорили женщины, Джин же ограничился кивком.

— А теперь доставайте пресловутую початую бутылку отличнейшего бурбона, — сказал Виконт и улыбнулся Алисе, которая ответила ему закатыванием глаз. — Говорят, оставлять её недопитой — плохая примета.



Два часа спустя бездушный лежал у себя в каюте и смотрел в потолок. Его фигура чёрной полосой ложилась на серебристую поверхность, отказываясь отражаться в ней как положено. Раньше Вика нервировала эта особенность, теперь же казалась уместной. Подходящей.

Дверь каюты вдруг с шорохом открылась, и в тусклом свете, льющемся из коридора, Виконт увидел пухлый низкий силуэт.

— Что такое? — почему-то шёпотом спросил он, заранее зная, что не получит ответа.

Так и вышло: одарив его долгим пристальным взглядом, маффи фыркнул и скрылся в темноте, оставляя бездушного наедине с его сомнениями.

— К хогли всё это, — пробормотал Вик и, отвернувшись от двери, закрыл глаза.

Вскоре ему уже снилась синеволосая девушка, которая могла бы быть сестрой Китианы и Алисы одновременно. Она горела разноцветным огнём и смеялась, не говоря ни слова; была близко, на расстоянии вытянутой руки, но он не мог до неё дотронуться. На руках у девушки сидел маффи и сурово смотрел на Виконта, шевеля длинными ушами.

Всю ночь на губах бездушного играла едва заметная улыбка.