Тот, кто любит, должен помнить, что не силой и страстью измеряют Любовь, а нежностью и трепетным отношением. Лучше десять раз сдержаться, чем один раз сломать.
Сомерсет Моэм. “Луна и грош».

Однажды, идя ночью по горной тропе, Познавший Кровь, встретил воина, закованного в доспехи с крестом на груди, увидав Познавшего, воин выхватил меч и приготовился драться. "Кто ты?" спросил Познавший Кровь, и холод его слов заставил человека съежиться. "Я из тех, кто убивает твоих детей, о проклятое создание!- воскликнул воин и замахнулся мечом. Но сталь лишь скользнула мимо Познавшего. "Чем тебе не угодили мои создания?"- спросил Познавший, они никому не принесли зла. "Не принесли Зла!!" воскликнул воин "давай спустимся в деревню, что лежит у подножья этих гор, и ты увидишь, что творят те, кому ты дал власть над кровью." И спустились они в деревню и прошли по ее улицам. Кровь покрывала землю и стены домов, обглоданные кости валялись под ногами, вспухшие искалеченные трупы с вырванными кишками, лица, застывшие в немом ужасе, высосанные до последней капли крови младенцы. "Вот, что творят твои дети!" вскричал рыцарь" и только такие как я хоть как то можем остановить этот кошмар". "Но я не вижу ничего предосудительного", - пожал плечами Познавший Кровь, они всего лишь идут по пути Познания. "Но это ужасно, то, что они сотворили!" - сказал воин, - они порождения Ада! "Ад и Рай в твоей душе," -покачал головой Познавший Кровь, - ты можешь смотреть на мир сквозь призму Рая или сквозь призму Ада. Смотри же сквозь призму Рая" И Познавший Кровь распял его на стене дома и вспорол живот и вытащил оттуда кишки рыцаря и бросил их на землю и переломал он ему хребет и руки и ноги, а рыцарь, смотрящий на все это сквозь райские кущи лишь улыбался блаженству, что испытывал впервые в жизни. "Видишь", - сказал Познавший, ты смотрел сквозь Рай, а теперь смотри сквозь Ад! И сотворил Познавший волшбу, и зажили раны рыцаря, и сросся хребет, и затянулась рана в брюхе, и зажили все прочие раны, и ушел Познавший. Но не было конца кошмарным мукам рыцаря, ибо видел он все через Ад, и хоть был здоров, катался он в муках по земле, не находя успокоения боли, которой нет названия. И долго искал он Познавшего Кровь и нашел его, и попросил сделать его последним рабом, только бы не испытывать мук. "Ты говорил об Аде", - молвил Познавший, - "не зная его. Ад и Рай в твоей душе". И снова Познавший заставил рыцаря видеть через Рай, и возрадовался тот, и спустился из гор в ближайшую деревушку, проповедовать людям, приобретенное знание, и лилась кровь и вспарывались животы и ломались кости, ибо такова была проповедь рыцаря, некогда давшего клятву бороться с порождениями Ада.
Ламия ( гл 5 ст 3:3)

Глава 1. Все по старому

В любви есть милосердие, желание защитить любимое существо, стремление сделать добро, обрадовать, - если это и не самоотречение, то, во всяком случае, удивительно хорошо замаскированный эгоизм, - но есть в ней и некоторая робость.
(Сомерсет Моем)

Тьма не наступала даже с заходом солнца – лето было в самом разгаре, потому ночи оставались такими светлыми.
Летняя полночь не приносила ощущения, что уже середина ночи, я могла прекрасно разглядеть узкое белое лицо любимого под рассеянным светом луны – Солнца Бессонных, как говорил Калеб. Мы словно подносились в этой теплой, серой мгле, ближе к небу, но я знала, что с наступлением утра, это впечатление не рассеется. Даже не смотря на приход холода.
Калеб спал. Спали наши друзья в своих спальниках, и это умиротворение должно было заставить и меня задремать, но нет, я мучилась от бессонницы. Мучительное чувство чего-то незавершенного или забытого, заставляло тревожно биться сердце, и я не могла расслабиться.
Я перевернулась на спину, но Калеб даже не почувствовала этого, он был слишком измучен, потому что сдерживал жажду в дни пока охотились оборотни, а сегодня, насытившись, заснул, почти полностью отключившись. Так же поступили и Бет с Теренсом, и хотя я не отставала от них в эти дни, сна не было.
Что же оставалось делать? Я встала и решила пройтись, звуки водопада маняще доносились до меня из чащи леса. И не смотря на то, что здравый ум просил не ходить одной, я не боялась, ведь дорожка была достаточно протоптанной, и луна светит светлее обычного.
Я застыла у самого обрыва, и, затаив дыхание, посмотрела вниз.
Теснимый берегами водопад, углублялся в темноту, теряя воду в пустоте, где она с шумом разбивалась о невидимые камни. Эта вода, несущая в себе опасность, меня не пугала, пока я стояла на берегу и смотрела на нее со стороны. Но мне было интересно, как это чувствовать на себе такую тяжесть и не умереть.
Холод от воды, сначала не ощутимый, быстро пробрал сквозь одежду до костей. А с ним пришел и туман. Сырой, давящий, который путался в волосах, заставляя их виться. Откинув надоедливые локоны с лица, я вновь обернулась к водопаду, и его очарование оставалось столь же сильным, как и при первом впечатлении.
Мне не хватало только мокрых капель воды, которые не долетали до лица – я стояла слишком далеко, чтобы они могли достать меня.
Откуда это неясное чувство? Тревога? Да, именно она. Но почему ей вдруг задумалось появиться теперь? Все было хорошо, все было просто прекрасно, и я понимала, что должна быть на седьмом небе от счастья, но этого не было. И все из-за проклятой тревоги.
Наша жизнь пошла по налаженной тропе, я прекрасно окончила школу, даже не смотря на свои проблемы осенью и зимой, и подала документы в университет Глазго, только в один единственный университет, и была рада этому. Калеб тоже не протестовал, его документы уже давно ждали отправки, но он пока еще медлил. Я догадывалась почему. Возможно, он не станет продолжать пока что учебу, желая посвятить время живописи. Я часами могла слушать, как он рассказывал о старых улочках Глазго и о том, как провел там год. Его глаза светились, когда он рассказывал об этом, и мое желание учится, только возрастало. На днях я ожидала, когда же Калеб предложит мне поехать туда и посмотреть дом, или точнее говоря не понятно какую недвижимость, перешедшую ко мне от Сторков именно в Глазго. Как странно было думать о благодарности к ним и о том, что они купили недвижимость именно в том городе, в котором я так жаждала учиться. Хотя таких вот недоразумений было много.
Я снова вернулась мыслями к тому, что мне досталось в наследство. Все те машины, явно молодежных моделей, дома и деньги, вес говорило о том, что они прям таки знали, чего хочу я. Первым на это указал мне Калеб. А что если они следили за мной? Нет, это была глупая мысль, и я сомневалась, что такое возможно. Даже если у Сторков на старость лет проснулась совесть, и они вспомнили обо мне, им просто могли посоветовать купить именно что-то молодежное, а дом в Глазго… так это заветная мечта Фионы. Это было, чуть ли не единственной мечтой Фионы, о которой я помнила, потому что она почти никогда не мечтала. Мы выживали, и на мечты у нее не было сил или желания.
Но откуда эта тревога, снова спросила я себя. Все было так хорошо, но мое сердце оставалось неспокойным. Возможно все началось с того момента, когда Ричард и Мизери уехали. Я была расстроена от этого известия, и теперь я заметила, как Прат задумался о том же. Не то чтобы он не раздражал меня и всех в нашей многочисленной семье, нет, но я понимала, что возле нас он удерживался от проблем. А Ингред, глава Бесстрастных, тонко намекнула ему держатся подальше от проблем. Так почему бы Прату пока не пожить с нами? Я терялась пока в этих планах. К тому же, станет намного легче, когда мы с Калебом уедем. Прату некого будет доставать, и он вряд ли продолжит злить Терцо, могла ли я надеяться, что тогда он немного успокоиться? Хотя о чем это я – это же Прат! Все это было слишком сложно, чтобы раздумывать об этом ночью. Все казалось слишком тяжелым для размышлений и пугающим. Протерла глаза от туманной пыли. Или от усталости?
Но и не думать я не могла. Время близилось к рассвету, и стоило вернуться к Калебу, может мне удастся заснуть? Ведь с утра мы едем домой – луна пусть все еще полная, но теперь волки могут обращаться и рядом с домом, не тревожа тем самым соседей. Бет по-прежнему было сложно, но ее вел Теренс, и участие моего таланта стало им не так необходимо. На нем настаивали родители. В любом случае, Бет и Теренс все еще были слишком юными оборотнями, чтобы разгуливать без наблюдения, даже не смотря на то, как их это раздражало. Так же оставался не выясненным тот факт, куда поступит Бет. И с этим тоже были сложности. По сути дела они двое были в некоторой опасности – мы не знали, спаслись ли еще какие-нибудь оборотни Лутонской своры, и, если так, им захотят отомстить. Или же, они слишком молодые чтобы уезжать далеко от моей семьи и оставаться без присмотра. Одно я знала точно, что не хочу провести следующий учебный год, бегая по лесам за Бет, и выслушивать ее мысленные причитания на меня. Точнее говоря, я определенно точно не желала учиться с Бет. Лутон вполне подходящее место для нее.
Тревожным так же оставалось то, как начала меняться Ева. Голод, он пришел быстрее, чем ожидал Грем, а значит, они вскоре так же уедут. По этому поводу я не сожалела, потому что знала, как Ева мечтает побыть с Гремом. И отрывки мечтаний Евы просачивались ко мне, вот откуда я узнала об ее желании, о свадьбе. Калеб же подозревал это намного раньше меня.
Но вот видишь, глупая, а ты думаешь, откуда эта тревога. А от чего бы ей не взяться – Ричард и Мизери уехали, Прат, Грем и Ева думают об этом, да и к тому же с сентября ты вряд ли увидишь своих друзей до каникул, а также детей и родителей. Один Калеб будет с тобой. И, конечно же, я была этому рада, я так этого хотела, чтобы только мы двое, но все остальные составляли весомую часть моей жизни.
Да еще к тому же эти сны. Нет не кошмары, по крайней мере, не теперь. После того, как прошли «волчьих полгода», как называл их Прат, все улеглось, и остались сны. Сначала кошмары, о крови, о волках, обращающихся телах. Но потом пришли сны. И они терзали и разъедали мою душу и совесть посильнее кошмаров. Это были сны о том, как я убиваю волков. Что не Аерас, а я сама вонзаю нож в спину Волчицы, и что вместо Прата я отрываю головы, и что это я, а не Калеб, освобождаю от боли Изегрима. И что хуже всего, все время меня при этом наполняло несравнимое удовольствие происходящим. Я упивалась тем, какой сильной была. Но не рассказывала о снах никому, и если бы Калеб увидел их в моих воспоминаниях, я думаю, что уже высказался бы по этому поводу. Но он молчал, и все остальные тоже видимо оставались в неведении. А я ликовала. И хоть не признавалась себе, но, наверное, хотела бы почувствовать то чувство триумфа вновь. Это было плохо, и я понимала, но не могла себе отказать в удовольствии вспоминать все, что произошло в те дни, когда мы боролись со сворой. Я была сильной. Я стала сильной. И оставалось слабое утешение для совести – во всем виноваты волки.
И оставалось только прятать эти ощущения подальше от таланта Калеба. Мне не хотелось увидеть, как его лицо станет разочарованным, или отчужденным, когда он поймет, о чем я думаю.
Я побрела назад к Калебу и нашему маленькому кэмпингу. Все еще была ночь, но по слабости я поняла, что организм уже чувствовал приближение рассвета. Как и лес. Трава становилась влажной от росы, утренние птицы начали просыпаться, распугивая ночных зверьков редкими вскриками и трелями. Их голоса меня не пугали, в отличие от холода. Руки стали ужасно холодными, как и нос, и я знала, что раз Калеб сыт, возле него мне не согреться.
Когда я нашла место нашей стоянки, с радостью увидела, что угли еще не совсем потухли. Разворошив их, я подкинула несколько поленьев, и только потом пошла к Калебу. Почти следом за моей спиной раздался шорох потрескивающего дерева, охваченного голодным пламенем, и вспыхнул свет, так стало намного легче ориентироваться.
Калеб слишком крепко спал, чтобы уловить мой приход. Я присела рядом и посмотрела на его лицо, освещенное неясным туманным светом уходящей луны, и загорающихся лучей рассвета, а также бликов костра – весь этот свет падал на лицо, делая его абсолютно фантастическим и не реальным. Теперь, когда я часто видела Калеба спящим, то начала ненавидеть это состояние коматоза. Его лицо напоминало посмертную маску, бледную, застывшую, восковую, а на ощупь ледяную и твердую, словно замерший камень. Когда я просыпалась, а Калеб еще спал, на несколько часов мною овладевал страх, что он мертв. Калеб в это время не дышал, не двигался и, конечно же, не думал, оставив доступными только сны, которые я могла смотреть при желании. Но я старалась не пользоваться своим преимуществом, используя талант лишь, чтобы убедиться в том, что он все еще нежив, как и раньше. Что он существует, не смотря на законы природы и смерти.
Нагнувшись, я поцеловала Калеба, прекрасно зная, что он сейчас не ответит на поцелуй. Не двинется, не задышит и не поднимет голову, чтобы поцеловать меня в ответ. Это тоже мне не нравилось – мне казалось я целую холодный мрамор или гранит, который даже с рассветом не оживет.
Оборотни беспокойно заворочались, раскрываясь, и мне пришлось подойти к ним, чтобы поправить одеяло, зная, какой холодной была сегодняшняя ночь, особенно теперь, ближе к рассвету. Они тоже не проснулись, слишком вымученные за эти ночи. Как и я.
Я уже начинала ненавидеть лунные ночи, потому что их приближение всегда грозило изменением в настроение друзей, а так же вот такими вылазками. Не то, чтобы я была против побыть с Калебом и оборотнями на природе, но ночи были слишком длинными и насыщенными. Слишком для меня – как самой слабой из них.
Полежав недолго возле Калеба, я решила пойти к костру, там явно было теплее. Завернувшись в свой спальник, я устроилась на достаточно безопасном расстоянии, чтобы искры не долетали до меня в отличие от тепла. Здесь было хорошо и уютно, может не так, как возле Калеба, но его бездвижимая и бездыханная фигура нагоняла тревогу. Опять эту чертову тревогу.
Я проснулась уже в машине от звука мотора и плавного ощущения, что она едет. Яркое солнце било в лицо сквозь открытое окно с моей стороны, а пояс безопасности неудобно пережал живот. Стоило открыть глаза, как я поняла, что это был не пояс безопасности – тяжелая голова Бет покоилась на мне, а вся остальная часть тела наполовину свесилась с сиденья. Смотря на нее, я даже не могла представить, как она еще не свалилась на пол. Калеб и Теренс сидели впереди, обсуждая прошедшую охоту, так, как обсуждают фанаты прошедший матч.
- Нет, ты представляешь, я уже думал, что загнал лису, а она, хитрюга, юркнула в нору.
- Ты еще не такой хороший охотник, как думаешь, - подразнил его Калеб, словно не знал, какие оборотни самовлюбленные, и мельком глянув в зеркало заднего вида, уловил мой взгляд. Он ничего не сказал, по поводу того, что я проснулась, а просто улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.
Почти следом проснулась Бет. Но она не спешила подниматься с меня. Подняв заспанное лицо ко мне, ей еще хватило наглости ухмыльнуться:
- А ты мягкая, – а потом, подумав, добавила. – И теплая.
- Я ведь живая, помнишь?!
После непродолжительного сна и бессонной ночи нечего было ожидать от меня хорошего настроения, даже не смотря на улыбку Калеба. Ведь он был там, спереди, а я здесь. С оборотнем, у которого еще не прошли дни лунного обращения (в ее случае раздражения).
- И саркастическая, - скривилась Бет, и все-таки убрала с меня свою лохматую голову. Ее волосы скомкались, превращая всегда блестящие локоны в подобие птичьего гнеда. В них, как я заметила, даже застряли сучки и листья. Видимо ее, как и меня, перенесли в машину еще спящей, иначе бы она заметила присутствие потусторонних предметов в волосах. Это напомнило мне о моих волосах. Их длина мне нравилась, как и цвет, но в последнее время, я все чаще останавливала взгляд на ножницах, а иногда, раскрыв их, приставляла к волосам. И так смотрела на себя в зеркало думая, смогу обстричь или нет. Так и не решившись сделать подобный шаг, я оставила идею о походе к парикмахеру на ближайшее будущее. Честно говоря, я просто не знала, понравиться ли Калебу идея о стрижке. Он любил гладить мои волосы, пропускать их сквозь пальцы и смотреть, как они переливаются рыжим в лучах солнца, если нам удавалось побыть на природе, подальше от людей.
Бет дулась, тоже имея плохое настроение (я даже не обращала внимания, зная, что это просто уходящая на спад луна), потому мы не говорили, а парни продолжали свой разговор. Это не мешало мне время от времени встречаться глазами с Калебом. Что-то такое интимное и таинственное недоступное другим, подогревало мою кровь. И теперь я думала о том, как бы спланировать время, чтобы побыть несколько дней или часов только с ним. В лесу этого не удавалось.
Когда я в очередной раз перехватила взгляд Калеба, слова Теренса заставили меня прислушаться, а потом и вовсе остолбенеть.
- В этом году мы тоже не празднуем твой день рождения?
Теренс откинулся назад и заложил руки за голову, мечтательно всматриваясь вперед на дорогу.
- Помню, когда ты только переехал, Оливье закатила по этому поводу очумелое празднество! Не хочешь устроить что-либо подобное?
- День рождение Калеба? – переспросила я, перегнувшись к их сиденьям. Это было несколько неудобно, я даже бесцеремонно подвинула ноги Бет, на что она недовольно засопела, но я этого не замечала.
Теренс ошарашено вытаращил глаза на меня, очевидно не ожидая подобной реакции. А потом его ухмылка стала ироничной.
- Ну да. Если память мне не изменяет – это 4 июня. Через полторы недели. Ты что забыла, какой сегодня день?
- Да нет, - с трудом выдохнула я, и, обернувшись к Калебу, увидела только его застывший профиль, очень сосредоточенный на дороге. – Я вообще не знала, когда у него день рождения.
Запала на миг тишина, и Теренс и Бет почти одновременно заговорили:
- Как так? – Бет явно преуспела в том, чтобы уметь перекричать Теренса. Его вопроса я даже не расслышала, – Вы встречаетесь 2 года, и ты даже не поинтересовалась, когда у Калеба день его рождения? Это как-то неестественно.
Я ничего не ответила и просто вернулась на свое место. Конечно же неестественно. А о чем вообще думает Бет, мы ведь говорим не о человеке – а о вампире.
Время возле Калеба текло не так, как с другими. Оно будто бы ускользало от меня, и месяцы теряли свое значения, и размывались. А если бы я разделяла их, то, наверное, подумала бы о чем-то таком довольно важном для людей, как день рождения. А ведь это действительно было важно! По крайней мере, для меня. Сколько ему исполниться вскоре? Восемьдесят четыре. Разве это не повод, чтобы отметить его взросление, особенно если на его облике возраст никак не отражался? Я так думала, но может не Калеб – иначе, почему он мне не говорил?
Я больше не смотрела в зеркало, хотя чувствовала, как глаза Калеба следят за мной. Чтобы успокоиться и уговорить себя не злиться на него, я смотрела в окно. Точнее говоря, я совершенно ничего не видела из того, что было за ним. И это немного успокаивало. Вся картинка сливалась и смазывалась, как испорченная фотография перед моими глазами, и я могла думать о чем-то другом, чем Калеб. Не стоит обманывать себя – ты только и делаешь, что думаешь о нем. Замечаешь его запах, то, как поворачивается голова в сторону зеркала, а потом чувствуешь взгляд его серебристых глаз на себе, и по телу разливается тепло. Но злость от этого не уменьшается.