Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2734]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

Ветер
Ради кого жить, если самый близкий человек ушел, забрав твое сердце с собой? Стоит ли дальше продолжать свое существование, если солнце больше никогда не взойдет на востоке? Белла умерла, но окажется ли ее любовь к Эдварду достаточно сильной, чтобы не позволить ему покончить с собой? Может ли их любовь оказаться сильнее смерти?

Aliens 5: Поражение
Редилиевый рудник на планете Хлоя-67, на котором работают тысячи человек, перестает получать с Земли припасы. Попытка выйти на связь наталкивается на сигнал предупреждения – код красный. Несколько смельчаков решают отправиться на Землю, чтобы разобраться, что происходит.

Dracolis
Драко — один из солистов популярной рок-группы. После того как уходит из жизни дорогой ему человек, Малфой в течение нескольких месяцев не может прийти в себя. Остальные участники Dracolis, заботясь о товарище и будущем группы, пытаются что-то изменить. Гермиона Грейнджер появляется на горизонте неожиданно... никто из ребят не знает, насколько непростое прошлое связывает Драко и Гермиону.

Ледяное сердце
В далеком королевстве, сотканном из сверкающего льда, жила семья, никогда не знавшая любви. Раз в году, когда дыхание зимы достигало человеческих королевств, ледяной король мог ненадолго покинуть страну, чтобы взглянуть, как живут люди. Но у каждого желания есть цена…
Рождественская сказка.

Как я была домовиком
Когда весьма раздражительный колдун превращает Гермиону в домашнего эльфа, к кому, как вы думаете, она попадет? Конечно же к Малфоям!..

Роман с прошлым. Обратная сторона
Эдвард пока ещё человек, и его обычная жизнь меняется, когда в неё мистическим образом врывается странно одетая незнакомка.

Вечная свобода
В начале 1950-х, когда, кажется, жизнь пяти Калленов только устроилась, неожиданное появление таинственной пары предвещает великие перемены.
История прихода Джаспера и Элис глазами Карлайла.

Дальше от мира, ближе к себе
Для Элис это была всего лишь работа и попытка решить очередную проблему. Она и подумать не могла, что окажется на необитаемом острове и найдет для себя нечто более значимое, чем прибыль.



А вы знаете?

...что видеоролик к Вашему фанфику может появиться на главной странице сайта?
Достаточно оставить заявку в этой теме.




...что можете помочь авторам рекламировать их истории, став рекламным агентом в ЭТОЙ теме.





Рекомендуем прочитать


Наш опрос
На каком дизайне вы сидите?
1. Gotic Style
2. Breaking Dawn-2 Style
3. Summer Style
4. Breaking Dawn Style
5. Twilight Style
6. New Moon Style
7. Eclipse Style
8. Winter Style
Всего ответов: 1921
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 99
Гостей: 99
Пользователей: 0
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Отдельные персонажи

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия. Глава 10.4. Падшая

2024-3-29
15
0
0
– Око за око, пташка, – улыбнулась она, подтверждая мою догадку. Чужие безразличные руки держали меня; я рвалась отчаянно и безрезультатно. Роберт тоже понял – лицо его стало мёртвенно-бледным, но он лишь взглянул на меня и одними губами произнёс «Не смотри». – Мужчину за мужчину.

Я всё звала и звала брата.
Нас разделяло с Робертом не более двух шагов, поэтому мне предоставили возможность видеть. Видеть, как акшар подошла к нему, пока я пыталась вырваться с успешностью мыши, которую переломило мышеловкой. Видеть, как женщина наклонилась, почти любовно коснувшись рукой его щеки – её совсем не волновало, что кончики пальцев у неё почернели. Видеть, как зубы – белые и смертельно острые – легко, предельно аккуратно взрезали кожу на горле. На побелевшем лике брата застыло изумлённое выражение, а потом он, сделав два вздоха, закричал. Закричал страшно, выгнувшись в неестественной позе; закричал протяжно, захлёбываясь кровью; закричал так пронзительно, что заложило уши. Смерть с каждым ударом сердца растекалась по его венам – от яда пьющего кровь для нефилима не существовало лекарства. Он действовал быстро и эффективно.

Виолетт отпустила моего брата почти сразу. Губы у неё были алыми.

Я молитвой шептала его имя, извиваясь, кусаясь и царапаясь, но меня держали крепко. Они уже поняли, что я больше не представляла опасности. Я обезумела от протяжных воплей брата, слабеющих с каждой минутой – он умирал, умирал, умирал… Его тело сжирал, поглощал яд пьющего кровь, заставляя хрипеть и изгибаться, отравляя последние мгновения жизни. У него посерела кожа, выцвели губы, исчез румянец с лица. Я и не пыталась отвернуться.

Он не может умереть. Ведь правда, не может?

– Тебе нравится зрелище, крылатая? – голос и жемчужный смех Виолетт прозвучали будто издалека. Я не воспринимала окружающего – мир сузился до брата, горящего в предсмертной агонии. – Он умирает из-за тебя и из-за мужчины, на которого ты не должна была даже смотреть. Хорошенько запомни это. Его кровь сладкая… знаешь, каких усилий мне стоило сдержаться? Вы действительно самое изысканное лакомство в мире, крылатая. – Не существовало ни её, ни бессмертных вокруг. Я охрипла и оглохла от крика – и своего, и брата. Снег расцвёл багряными соцветиями, вспыхнул всполохами пурпура. Красное на белом.

Я всё звала и звала Роберта.

Он не может умереть.

Судороги стали реже сотрясать его, но они сделались страшнее – он, уже упав на землю, то вытягивался, то изламывался в самых странных позах, словно марионетка, которую ребёнок то пытался разорвать, то скручивал узлом. Розовая пена на губах. Хрипы – тяжёлые, из самой глубины груди. Полное бессилие что-то изменить. Чудовищная беспомощность. Я была способна только смотреть да жалобно звать его.

Это не может быть правдой. Сон. Кошмар. Я проснусь, и он будет жив.

Спазм прошёлся по его телу. Я слышала, как слабо, с усилием забилось его сердце, будто кровь вмиг стала клейкой и вязкой; она, эта живительная субстанция, тёмными тяжёлыми каплями вытекала из разорванного горла. Рана-то небольшая, почти царапина, но отчего-то не затягивалась…

– Отпустите её.

Я обязательно помогу ему. Я ведь самое сильное существо из всех бессмертных, правда? Изгнать из него отраву чуточку сложнее, чем затянуть ожог на вампирской коже. Я смогу. Правда-правда. Иначе не может быть.

Он смотрел в небо широко распахнутыми глазами, в которых застыло выражение немой муки. Брат уже не кричал и не хрипел, но дышал – уже не грудью, а животом; это простое движение требовало от него колоссальных усилий. Я касалась его бережно, моля небо и Создателя дать мне сил, которые по собственной глупости отринула. Впервые я ощущала его кожу под пальцами, впервые чувствовала тепло, впервые целовала, осыпая лаской его лицо. У него такие длинные, пушистые ресницы и еле заметные морщинки в уголках глаз – Роберт был улыбчив… У него красивые скулы – не такие острые как у меня, и волевой подбородок – он всегда нравился женщинам. Жёсткие, как щётка, волосы – он их даже не пробовал отпускать… Я замерла, ощущая, как его рука в моей ладони конвульсивно подрагивает, царапая кожу. Дыхание не слабое – глубокое, рваное. Розовая пена на губах. Ничего страшнее этих тяжёлых хрипов мне не доводилось слышать. Я обезумела от ужаса и бессилия.

– Сейчас… я смогу…

Был. Нравился. Пробовал.

Раны не затягивались. Дар молчал во мне, сияя обжигающей пустотой – я его никогда не хотела, отрицала, и теперь он любезно выполнял моё желание. Роберт не видел меня – он смыкал и размыкал веки, но взгляд его уже затягивался пеленой смерти. Такие же рыбьи глаза были у каждой неприкаянной души. Он уже не хрипел – воздух с протяжным свистом вырывался из его лёгких. Брат успокаивался, затихал…

– Потерпи немножко… пожалуйста, Роберт…

Сердце его замерло раньше, чем он последний раз протяжно выдохнул.
У него был тонкий шрам на запястье, который я раньше не замечала.
Он больше не дышал.
Бледные были губы приоткрыты, в уголке их – тонкая струйка неестественно тёмной, словно свернувшейся, крови.
Его сердце не билось.
Восковая, хрупкая бледность. Синеватые жилы под кожей.
Он… мёртв?
– Пожалуйста… очнись…

Глаза пустые, стеклянные, потускневшие. Я обнимала его, пыталась согреть – его тело одинаково жадно впитывало и окружающий нас холод, и моё тепло. Брат – непривычно тяжёлый, застывший. Мёртвый.

Роберта нет – рядом со мной был только труп. Его глаза не смотрели на меня, сколько бы я ни пыталась поймать их взгляд; сколько бы ни звала его – он не отвечал; сколько бы ни вслушивалась в безмолвие – оно не нарушалось ни дыханием, ни биением сердца. Отчаянье. Агония. Скорбь.

Почему он?..

Из пустоты, тупого осознания свершившегося факта, ядовитым потоком хлынула боль; сознание захлебнулось в ней, потонуло. Горе, огромное, как небо, вспороло вены, переломало кости. Я, наверное, плакала, повторяя как молитву его имя. Он мёртв, мёртв, мёртв!

Он отзовётся, ведь правда отзовётся? Он должен!

Смерть сковывала его, он цепенел; длинные пальцы так и остались сжаты, а на лице застыла тень страдания, хотя общее выражение и было достаточно успокоенным. Даже безмятежным. На моих руках его кровь. Я, кажется, взвывала от ужаса и сильнее вцепилась в брата – в его тело! – когда ко мне кто-то подошёл. Они не заберут его у меня. Дар вспыхнул на мгновение, рассыпался искрами, и этот всплеск, ощутимый для любого перворождённого, заставил замереть бессмертных. Но кто-то не прекращая смеялся, говорил мне что-то, чего я не понимала и не хотела понимать. «Твоя вина, пташка». Я зажмурилась и замотала головой.

Я не верила. Это не могло быть правдой. Его не могли убить из-за меня!

«Не плачь, сестрёнка», – почти неразличимый шёпот внутри головы, внутри меня. Так говорили мёртвые, неприкаянные. «Я не заслужил твоих слёз».

Посиневшие губы брата были безмолвны – с них не срывалось ни дыхания, ни слов, ведь он мёртвый, мёртвый, мёртвый… Рука замерла над его глазами, устремлёнными в небо, сквозь меня, но я так и не решилась их закрыть. Его больше нет. Он больше не заговорит со мной, не улыбнётся, не посмотрит.

Неправда. Я хочу его слышать!

«Моя маленькая сестрёнка», – голос был его, но звучал бесконечно тихо, будто издалека. Я задрожала, ощутив на щеке ледяное прикосновение, чувствуя, как вокруг, словно свечи, вспыхнули души других мёртвых. Я жмурилась, не желая видеть. Они приходили сюда, слетаясь, словно мотыльки к огню костра, чего-то ждали. Обессиленная ангельская частица меня вспыхнула, отзываясь на этот зов – тот, другой, подобный мне, ликовал, почувствовав мой свет; он приветствовал меня, как приветствуют равного, но давно потерянного – с ликованием и радостью. Должна пробудиться – моя и не моя мысль. Укол ярости – как он (они?) смеют торжествовать, когда мой брат мёртв? Краски сползали, блекли, превращаясь в переплетение оттенков серого. Я вздохнула, замотала головой – тело Роберта действительно было пустым, лишённым прекрасного сияния души. Оболочка. Он и правда мёртв. Я обнимала и целовала труп, который уже не являлся моим братом. Он ушёл. Он оставил меня. Моя вина.

Но… Он не может быть мёртв! Это всё неправда. Игра воображения. Дурной сон. Мне только кажется. Я же не могла так его подвести…

«Посмотри на меня, Линнет».

Я не сразу повернула голову в сторону холодного шёпота, ощущая, как сила струится по венам, как она разрывает меня, соперничая за первенство главенства с агонией горя, и как проигрывает. Что толку в бесполезных умениях? Какой в них был смысл, если у меня на руках остывало тело брата? Легенды приписывали жнецам фантастические способности, делая нас париями в обществе себе подобных, но я не могла вызывать и их крохи волшебных умений, чтобы поддержать жизнь Роберта. Сказки как всегда лгали.

Оттиск, призрачная копия, лишь слабо напоминающая человеческую фигуру, полупрозрачный силуэт тянул ко мне раскрытую ладонь, но не решался коснуться. Сдавленный всхлип. Это всё неправда. Душа его переливалась ровным жемчужно-белым сиянием и была ярче и сильнее всех прочих, собравшихся здесь, выжидательно замерших рядом с живыми и превосходящих их числом; на его мёртвом лике не читалось выражения муки, брат улыбался мне. Глаза – пустые и льдистые. Ни единого естественного движения, они все по памяти, по привычке.

Его душа ещё была живой. Я могла бы попробовать её удержать, если бы не боялась выжечь дотла. Но неужели, не навредив Деметрию, я буду способна причинить боль брату?..

Я его уже убила.

– Не надо… тебе будет больно… не надо…

Кровь отца вскипела в жилах, ища высвобождения, поднимая из самых глубин меня волну первородного света – первую из многих и самую слабую. Живые замерли, ощутив инстинктивный страх, а мёртвые, напротив, заискрились нетерпением. Новая вспышка окутала тело, лизнула огнём позвоночник. В моих жилах пела гимн вечность.

Они все правы – нас не должно существовать. Я, оставаясь самой собой, превращалась в совершенно иное существо. Оно было ранено, жестоко и напугано; эмоции, острые, как льдинки, разрывали сознание, раскалывали его.

Свет, заполнивший вены и расползающийся по душе огненным узором из переплетений боли, меня уничтожал, пожирая. Ему всего было мало, и он неизбежно пробуждал тот особый голод, что внушал мне ужас, страх и отвращение. Я запуталась, застыв на тонкой грани, отделявшей страшный оскал реальности от блаженного покоя небытия. Я против воли соединялась со своей сущностью, искала в ней утешения, больше ни капельки не боясь.

«Позволь сейчас… пока ещё не поздно… пока я помню тебя… пока могу… Там не будет тебя, а я не буду помнить, по кому так тоскую. Я, кажется, здорово успел к тебе привязаться», – тон брата был ровным, но во мне вспыхивали отголоски его эмоций. Сожаление, непонимание, нежность и… покой – тот ледяной покой, который сейчас сковывал его тело. Они разные, но похожи – они оба мёртвые, для них уже ничего не будет. Сила всколыхнулась во мне, ломая последние барьеры, взвилась ввысь, словно пламя костра. Ангельская слава впервые не принесла мне боли, затирая человеческие ощущения и чувства. Я по-настоящему перерождалась.

Брат стоял передо мной, разговаривал, а значит, не мог быть мёртв. Души не умирали. Смерти просто не существовало. Тело – лишь оболочка… Разве нельзя связать его душу с другой?

Я тянулась к нему, оплетая нитями света, стараясь удержать рядом. Он не уйдёт. Я не дам ему оставить меня.

«Ты красивая, сестрёнка. Я замечал, но не говорил».

Его образ таял, размывался. Легенды твердили – мы способны даровать жизнь и поднимать мёртвых, но всё, на что меня хватало, было лишь отчаянной попыткой не позволить ему ускользнуть. Свет лился из меня, рвался из самых глубин, и я отдавала всю себя без остатка, желая лишь одного – брата не должно постигнуть забвение. Никто не смел мне помешать – я горела как никогда в жизни; знала – на меня было больно смотреть. Они слабы, твердила мне кровь, а голод подсказывал другое – смерть в качестве пищи будет вполне приемлемым наказанием за их презрение и боль.

«Не стоит. Ты только навредишь себе».

Я потянулась к его душе, желая обнять, ведь он для меня – осязаемый, плотный, почти реальный; Роберт не сопротивлялся и не пытался ускользнуть – мой свет сейчас не жёг его, но и не был способен изгнать из него холода смерти. Такая связь была болезненной, но приносила успокоение – позволяла думать и считать, что он живой; я балансировала на грани, тонула в его чувствах и не пыталась воспринимать их по отдельности. Я была ему дорога. Очень.

Я перед ним виновата. Из-за меня его убили.

«Ты простила меня. Почему?» – в его эмоциях звучало неподдельное непонимание. Лгать сейчас невозможно, ведь лживы бывают только слова и мысли. Души не лгут.

– Мне было не за что тебя прощать. Это была не твоя воля. – Я убаюкивала его душу, уже не пытаясь удержать – брата призывали, и невозможно было противостоять этому зову. Он должен был уйти. Мне следовало смириться. – Не уходи… пожалуйста, не уходи…

Он замерцал, растворяясь – мой свет проходил сквозь него, уже не способный привязать; Роберт – не Падший, но в нём была его кровь, поэтому я цеплялась за призрачный шанс открыть ему врата Рая ценой собственной души. Это немного. Небеса оставались равнодушны – расплата за незнание и неверие. Холод вечности встал перед нами, отделяя меня от Роберта и жестоко разрывая созданную связь, переплетение самих наших основ. Жизнь по капле вытекала из меня.

Я пролила родную кровь.
Мне стало невыносимо смотреть на собственный свет.
«Ты слышишь – я должен уйти. Я не могу сопротивляться, а ты не можешь мешать».
– Нет.
«Не доверяй Энки».
– Энки?..
«Мне по правде очень страшно. Я не знаю, что дальше».

Я знала, но не смогла заставить себя выговорить. Передо мной стоял новый неприкаянный – мы, полукровки и выродки, не нужны ни небу, ни преисподней. Ненависть ударила раскалённым бичом. Мёртвые рядом не были привлечены моим светом – они пришли за новеньким. Моя ярость – интересно, а наседка так же отчаянно защищает своего птенца? – заставила их исчезнуть. Конечно, на время.

Роберт встрепенулся, заозирался по сторонам, словно видел нечто недоступное мне; тревога пропитала сковавший его покой, расползаясь точно трещины по ледяной глади. Потом он вновь обратил свой холодный взор на меня и серьёзно кивнул. Я слышала… отголосок не музыки – непрерывно вибрирующего низкого звука, от которого волосы вставали дыбом и в котором звучал некий неясный призыв. Предопределение. Прошлое, будущее и настоящее сошлись в одной точке – время рассыпалось прахом. Ужас – Роберта забирали у меня, забирали окончательно и бесповоротно! – завладел всем моим существом, подавлял волю и разум. Объятия Смерти холодны и ласковы, у неё склизкие руки и пустые глаза – я ощущала её присутствие, чувствовала дыхание. Нечто бродило рядом, вспугивая неприкаянных и тревожа живых; нечто, с чем нельзя было бороться; нечто, являющееся лишь слабой тенью чего-то большего, запертого в ином мире и связанного страшными узами. И эта слабая тень отнимала у меня брата!

«Мне жаль, что я не успел узнать тебя. Выживи, сестрёнка».

Чужая сила и чужая воля сдавила виски, требуя отпустить, и мой свет, словно щенок, отступал, поджимая хвост, перед большой скалящейся собакой. Я пыталась сопротивляться, но тщетно – брат не принадлежал мне. Его забирали! Мой свет разъел, словно кислота металл, кого-то неосторожного, посмевшего приблизиться ко мне, но совсем не вредил созданию из мрака.

«Не оплакивай меня, Линнет, и не забывай».

– Стой! Не уходи, пожалуйста!

Я так и сжимала уже порядком остывшую и окоченевшую руку брата – иней успел собраться на его ресницах; холод не трогал и не имел значения, как и не имели значения окружающие, благоразумно отошедшие от меня. Слава гасла, истончалась. Роберт ушёл. Его нет и не будет. Всё чудовищно просто.

Он умер из-за меня.

Разум работал вяло, заторможенно. Мне полагалось закрыть его глаза, и я, испытывая странное умиротворение, провела пальцами по его векам. Получилось не с первого раза. Лицо у него было почти спокойным, разве что уголок губ чуть искривлён; я не решилась стереть застывшую струйку крови. Он холодный.

Он мёртвый.
Противоречие – я с ним разговаривала.
Он здесь, он рядом.
Боли слишком много, чтобы я её ощущала. Пусто. Холодно.
– Ты не плачешь, Линнет. Тебе не жаль брата?
Он не мог умереть.

Взгляд блуждал по лицам бессмертных и живых вокруг, которые не приближались и большей частью не смотрели в мою сторону – ангельская слава оставалась ещё сильной, неприятной; однако один нашёлся – Виолетт глядела прямо на меня, упиваясь чувством превосходства и лоснясь от удовольствия. Я не различала цветов, но знала – её губы до сих пор были алыми. Кровь моего брата.

Яд убивает перворождённого, а у тебя никогда не было даже толики умений, чтобы этому помешать. Я не горела. Совсем нет. Меня просто заживо вморозили в ледяную стену. Я дышала часто, рвано, открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыбина. Мне всегда представлялись мёртвые тела… симпатичными, ведь иначе почему о мёртвых в гробах говорят «Он будто спит?». Брат не был похож на себя. Он застыл совершенно неестественно. И кожа у него… бледная, будто натёртая мелом.

Это не правда. Мне только кажется.

Тот, другой, выжидательно замер, источая в эмоциях скорбь и сожаления. Он пытался утешить, но я оставалась глуха, отзываясь только на отголосок ненависти. Право на месть. Одно крыло дёрнулось, по нему прошла судорога. Право сильного.

Виоллет укусила моего брата. Яд смертелен для нефилима.
Она его убила.

Горе заполняло меня, выедало внутренности подобно тому, как раковая опухоль пожирает здоровую ткань, и убивало во мне человеческое, сметая любые нравственные барьеры; опустошённая, я изнывала от боли и ярости. Виолетт отняла у меня брата и смеет теперь улыбаться мне в лицо? Ненависть была чистой – та я, которой мне суждено со временем стать, не знала полутонов и была способна испытывать только чистые эмоции подобно своему родителю. Око за око, сказала пьющая кровь. Жизнь за жизнь.

Кажется, я улыбнулась и, нежно проведя по застывшему лицу брата, медленно поднялась. Он не умер. Он только без сил. Теперь я должна защищать его, ведь нам никто не позволит уйти отсюда просто так. Его грудь медленно поднималась и опускалась – я видела это. Или только верила? Зажмурилась – я не должна сомневаться. Он со мной разговаривал, разве нет?

Мысль о его смерти внушала страх. Я не хотела бояться.

– Хочешь меня убить, Виолетт? Оторвать крылья? – Я шла неспешно, ощущая, как в жилах рокочет ангельская кровь, как сила сжигает и уничтожает меня. Сегодня всё закончится. Ко мне метнулась тень, на которую я не обратила внимания; бездыханное тело рухнуло к ногам – уже пустое, выжженное, без души. Я отстранённо наступила на раскрытую ладонь, рассыпавшуюся прахом под каблуком. Чёрный пепел пачкал снег и крылья; последнее будило недовольство. Остановилась. Всё очень просто. Хриплый смешок.

Они все должны умереть.

Было совершенно не важно, кто именно высказал эту мысль – я или это странное создание извне, ведь суть была правильной. Я убью их, и мне не будет так больно. Их смерти изгонят из меня пугающее ощущение ноющей пустоты, а потом брат меня обнимет и утешит совсем как при последней нашей встрече. И я больше никогда-никогда не буду для него обузой. Я научусь быть сильной.

У Роберта совсем не такие холёные руки, как у всех прочих бессмертных, но они куда мягче и ласковее. Я зажала ладонями уши, пытаясь отогнать от себя воспоминание – конечно, ложное! – о том страшном хрипе, который издавал брат. Он вырезал чудесные фигурки из камня – они были совсем-совсем как живые! Мне нравилось наблюдать за ним, а ему, кажется, был приятен мой интерес.

Тяжёлые крылья волочились по земле – я не понимала, как заставить их сложиться, а мышцы, которые чувствовала, были совершенно неуправляемы; уверенность в прошлых ощущениях – этот атрибут нашей природы жутко неудобный и непрактичный. Забавно – я вселяла в перворождённых суеверный ужас, страх перед неизведанным; в определённый момент мне стала понятна привычка Деметрия загонять жертву в угол – в этом было нечто пьянящее. Ощущение вседозволенности. Не надо было протягивать руку, не нужно направлять силы – души я чувствовала с закрытыми глазами и могла подчинить любую из них без усилий; моё «умри» заставило упасть того, кто держал меня, пока Роберт страдал. Мне не очень нравились крики, однако отрицать другое было сложно – некая часть меня упивалась чужой болью.

Они ведь и правда не должны с нами так обращаться?

Пустота внутри разрасталась, превращаясь в сочащуюся кровью рану.

Они не могли сбежать – им не позволяли, разрешая мне вершить своё правосудие; я не понимала и не пыталась понять, почему Аарон равнодушен к убийству своих. Это не имело ни малейшего значения.

– Почему ты медлишь, Виолетт? – мягко спросила я, впрочем, даже не смотря на неё. Раненый волк ещё дышал, хотя глаза его уже были закрыты – в нём теплилась жизнь, маленький, слабый огонёк; раздуть его – несложно, надо только захотеть. Изгнать из его тела яд, залечить раны… конечно, всё не так изящно и не столь правильно, как должно было быть, но оборотень глубоко вздохнул, поскуливая. Этого хватит, а потом я прикажу ему умереть – неправильно его мучить дольше. Я купалась в чувстве источаемой им привязанности – меня так не любило ни одно живое существо. Потрепала его по ушам, словно собаку; шерсть мягкая, густая, шелковистая. Виолетт не видела этого – она сбежала раньше; данный факт мало трогал меня. – Пусть ей будет больно, – жалобно протянула я. – Я хочу, чтобы ей было больно! – Зверь заворчал, лизнул шершавым розовым языком мне руки и исчез. Я чихнула; поднятый мощными лапами снег заклубился в воздухе.

Я отстранённо раздумывала, кого прикончить следующим – тот, смотревший на меня, словно на исчадие Ада, назвал меня «шлюхой», эти двое, медленно отступающие, ранили Роберта… Они были виновны все. А потом лицом к лицу со мной оказался Генри – его вытолкнули, желая откупиться и выиграть время; я неуклюже отступила, путаясь в крыльях, и едва не упала. Лис не без страха и дрожи удержал меня; у него были тёплые руки. От обиды защипало глаза.

– Ты меня боишься…
– Совсем немного.
– Врёшь. Не немного.
– Будем считать, что я впечатлён… Этти? – Он очень пристально вглядывался в меня, а затем неуверенно и робко улыбнулся.

Генри никогда не был образцом аккуратности. Я, повинуясь давно забытой привычке, застёгивала негнущимися пальцами пуговичку на его рубашке под самым горлом и оправляла манжеты, ощущая его полное непонимание (или же неверие?); когда же вокруг уже не осталось никого, кроме нас и Роберта, а где-то далеко стих металлический звон и животные крики, прерываемые громовым рычанием, во мне возросла растерянность. Я совершенно не понимала, что и зачем происходит, где и для чего я нахожусь, а также не помнила, как я здесь оказалась – всё смешалось в мыслях, словно песок, подхваченный ветром. И я сама рассыпалась, ломалась, переставала существовать.

Обидчики погибли, но мне не стало легче. Они не были способны восполнить пустоты, зияющей червоточины.
– Мне больно и холодно.
Потребность.

Роберт продолжал лежать на спине, безмолвный и безмятежный. Нежность разъедала грудь, горе – почему мне так плохо? – разрывало душу. Брат был рядом, и большего я не желала, перебирая его волосы и вслушиваясь в дыхание. Я не видела раны на шее – остатков силы мне вполне хватило, чтобы заставить её исчезнуть; отсутствие отклика напугало меня, но ведь Роберт тоже устал… У него совсем заледеневшие пальцы! Слава, к сожалению, создавала только иллюзию тепла.

Моих сил хватило, чтобы спасти его.

Мне очень не нравилась заиндевевшая пена на губах брата; я было попробовала стереть её рукавом, но поняла, что только больше пачкаю ему лицо. Я определённо не захватила с собой платка, крылья уже исчезли, и не представлялось возможным выдернуть из них хотя бы пёрышко, поэтому я не придумала ничего лучше, как стянуть с себя порядком потрёпанную кофточку и вытереть кровь с лица брата чистым участком ткани. Я ощущала тепло его дыхания – это вселяло в меня уверенность.

– Линнет? – осторожно, тихо позвал Генри, почти касаясь моего плеча. В одной тонкой майке было жутко холодно; у меня стучали зубы. – Нам надо уйти, Линнет.

Я оттолкнула его руку и недоумённо взглянула на него. Аарон не причинит мне вреда и обязательно – это обещание звучало в его ангельском свете – поможет; я не понимала, чего он ждёт и почему не подходит ближе. По правде, я не хотела понимать. Я зря его боялась. Он такой же.

Генри, совершенно не обращая внимания на мой недовольный вдох, набросил на мои плечи свой блейзер – наверное, специально сшитый под перворождённого; от тепла я задрожала ещё сильнее.

– Ты ему уже не поможешь, – голос у него стал очень мягким, чем тот, несколько писклявый, который мне помнился; я сразу подумала о большом мурлычущем коте, разместившемся на коленях. Фыркнула. Он говорил глупости.

– Ты разбудишь Роберта. – Я продолжала касаться брата – он совсем не холодный, только странно-застывший. Страх растекался по венам. Роберт дышал, разве могла я в этом сомневаться? Я не понимала значения сдавленного вздоха Генри. – Он никогда не слышал, как я пою.

– Ему бы обязательно понравилось, – убедительно произнёс он и попытался разжать мои пальцы. Я лишь сильнее прижала к себе голову брата. – У тебя и сейчас, я уверен, волшебный голос. Мне нравилось тебя слушать.
Я прикоснулась губами ко лбу брата; он, кажется, горел в лихорадке. Нам действительно необходимо было уходить, но куда?.. Чужая сила тянулась ко мне, не позволяя окончательно угаснуть моему свету; в некотором смысле ласка, но очень нежная и робкая, больше походящая на утешение.

– Деметрий был, кажется, разочарован, но он никогда не бывал мной доволен, – я нахмурилась, а потом вновь прижалась щекой к щеке брата. Я холодная. Не он.
– Линнет, тебе надо понять…

Я замерла на несколько мгновений, прислушиваясь к себе и раздумывая; мне отчаянно требовалось показать, выразить переполнявшие меня чувства. Слова появились сами собой – детская колыбельная, которую я смутно помнила из человеческой жизни; мне пела её тётя. Я помнила мягкое тепло её рук и низкий грудной голос. Мотив был самым простым и лёгким, словно кружево. Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein…[2] Но Роберт никак не реагировал, не отзывался и не приходил в себя; его веки так и оставались плотно сомкнуты. Серебристые веточки инея разрастались на волосах и бровях, мороз выхолащивал мёртвенную бледность его лица. Тёмная сетка синеватых жил под кожей отчего-то приводила меня в ужас; кожа, будто бархат, натянутый на камень.

Но я пела, старательно выводя каждую ноту охрипшим голосом. Пела, вкладывая в строки всю свою любовь и привязанность, которую испытывала к брату. Пела, зная и веря, что ему обязательно понравится. Роберт оставался неподвижным и безучастным. Колыбельная надломилась, рассыпалась; реальность расползлась, точно обветшалая тряпка.

Не правда. Брат дышит – я это вижу. Или только хочу?
Я зажмурилась, заткнула уши и замотала головой.
– Твой брат вряд ли хотел бы, чтобы ты разделила его участь.
– Он жив, слышишь. Ему просто… плохо… он… спит.
– Прости меня, Линнет.
– Отпусти меня, Хайнц! Я не хочу! Пусти!

Я дико вырывалась, царапалась и прокусила Генри ладонь, однако это не возымело действия – ему удалось разжать мне руки и оттащить от брата. В конце концов, я просто заскулила, глотая слёзы, и принялась жалобно уговаривать его. А ещё у Лиса оказалось расцарапано лицо.
– Он мёртв, herzchen . Мне правда очень жаль.

– Ты мне врёшь! Почему ты мне врёшь? – Я билась и извивалась, звала брата и проклинала Генри за его ложь, отчаянно желая, чтобы здесь был Деметрий – он не стал бы так поступать! Слова утешения совсем не действовали на меня, свет Аарона подавлял и раздражал; я ощущала его приближение, как ощущают приближение чего-то неизбежного. Но только он мне тоже солгал! – Пусти…

Генри вытянул длинную шею и побледнел; мне почти удалось вырваться. Чёрные крылья закрыли от меня сияющую первородным светом – сколько же у него сил? – фигуру у края леса, не спешащую приблизиться. Я сопротивлялась и его влиянию.
Мне нужен только мой брат.
– Ещё раз прости меня, Линнет.
Тьма, поглотившая нас, отняла у меня Роберта; он так и лежал, застывший и замёрзший, на снегу, раскрашенном алыми цветками крови.
_____________________________
[1] Сердечко, голубка (нем.)
[2] «Спи, мой маленький принц, засыпай», колыбельная, более известная у нас в переводе Софии Свидеренко «Спи, моя радость, усни».
_____________________________
И саундтрек, который создала волшебница Оля и который обязательно стоит послушать:
1) Прощание Линнет и Роберта.
2) Колыбельная Линнет.


Источник: http://twilightrussia.ru/forum/38-16836-1
Категория: Отдельные персонажи | Добавил: Розовый_динозаврик (31.12.2015) | Автор: Розовый_динозаврик
Просмотров: 926


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 0


Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]