Capitolo 27. Часть 1.
Содержание главы (повторилась ситуация с предыдущей главой)
---------
ОБЛОЖКА К ГЛАВЕ от несравненной Eva_Summer
ВИДЕО К ГЛАВЕ, из которого читатель может узнать много нового... если ему интересно B)
----------
Я подарю тебе любовь,
Я научу тебя смеяться.
Ты позабудешь про печаль и боль,
Ты будешь в облаках купаться.
Я научу тебя смеяться.
Ты позабудешь про печаль и боль,
Ты будешь в облаках купаться.
Пожалуйста!..
Капельками дождя по стеклу. Легким и ритмичным постукиванием о подоконник. Шепотом утреннего ветерка в кронах пихт. Светло-серыми тучками по горизонту, спрятав пытающееся пробиться наружу солнце. Его лучи рассеиваются, расходятся, но все же не пропадают. Они видны. И они создают особенную атмосферу начинающегося дня.
Пожалуйста!..
Переплетаясь с теплым воздухом комнаты, ветерок оставляет в ней лишь лучшие ароматы: свежих простыней, клубничного геля, и мимолетное дуновение чего-то сладкого. Ни мяты, ни затхлости, ни дорогих духов здесь нет. Слава богу, нет. Даже намека.
Пожалуйста!..
Одеяло теплое и тихонько шуршит, когда устраиваюсь в нем поглубже. Свет из окна заглушается шторами, а дождик расслабляет. Некуда торопиться.
Я с удовольствием, проникшись всем добрым, что наполняет спальню, открываю глаза.
…Как скоро понимаю, что лежу не на подушке?
Как скоро, оглядев комнату с нового ракурса, чувствую под собой дыхание?
Ответ прост и ясен: с неизмеримой быстротой.
Возможно, причиной тому мое давнее желание проснуться именно в такой позе. И именно таким утром. А может, мне просто повезло, в последнее время на это тоже стоит делать ставки.
Мы с Эдвардом больше не на его стороне постели, как просил вчерашней ночью, но и не на моей. Мы посередине. Он спит на спине, вытянувшись во весь рост и предоставив мне возможность выбора, а я сплю на животе. На животе, но на его груди. Виском касаюсь ключицы.
Пожалуйста!..
Он дышит, и я чувствую каждый его вдох, хотя до конца еще не проснулась. Теплое дыхание на макушке сегодня ощущается особенно полно, а то, что время от времени моих волос касаются его пальцы, и вовсе окрыляет. Я чувствую себя настолько уютно и удовлетворенно, что сложно поверить. Лучшего воскресного утра нельзя было и пожелать.
Я помню все, что было вчера. Я помню поцелуй, помню свое обещание, помню слезы Эдварда и то, как вытирала их. Я помню, что теплилось в душе от одного взгляда на мистера Каллена. И пусть день рождения Эммета не удался, пусть случилось много нехороших вещей, которые заставили расстроиться и Каролину, и ее папу, новый день все же пришел. И он будет лучше, куда лучше предыдущего. Потому что в нем мы сильнее.
Пожалуйста!..
Длинные пальцы мужа играют с моим локоном. Сначала легонько накручивая его на себя, бережно разглаживают после, и возвращают на законное место. Все прикосновения Эдварда пропитаны нежностью – с самого нашего знакомства. И я прекрасно помню следующее после свадьбы утро, когда без труда помог мне освободить волосы от резной спинки кровати.
Мне хочется мурлыкать. Но сдерживаюсь. Пока себя не выдаю – напитываюсь моментом.
Эдвард оставляет локон в покое, возвращаясь к остальным волосам. Размеренно и достаточно глубоко вдыхая, он словно бы в раздумьях. Движения медленнее, ласковее, со стремлением почувствовать все сполна, а не ускорить процесс. И, может быть, потому, что проникаюсь тягучестью таких касаний, а может, потому, что просто не ожидаю дальнейших действий мужа, его пальцы на шраме на моем затылке встречаю дрожью.
- Пожалуйста!.. – то слово, что негласно витало в комнате с самого моего пробуждения, теперь срывается с губ. Как само собой разумеющееся.
Эдвард поспешно убирает руку.
- Больно?
Я молчу, хотя знаю, что уже выдала себя. Он не поверит больше, что сплю. Даже дыхание, кажется, теперь громче.
- Извини, Белла, - так и не дождавшись моего ответа, раскаянно произносит мужчина. В баритоне слишком много хмурости.
Это похоже на самое сокровенное желание. В спальне с «Афинской школой», под теплым одеялом, в любимых объятьях и устроившись на груди, в непосредственной близости к сердцу Эдварда, я наслаждаюсь прикосновениями мужа. И его голосом, который звучит здесь особенно красиво.
Он не заслуживает и нотки грусти.
- Все в порядке, - тихонько признаюсь, поудобнее устроившись на своем месте. Боюсь лишний раз двинуться, чтобы не потерять то, что имею, боюсь касаться Эдварда сама, чтобы он не передумал и не отстранился, но не могу проигнорировать это пылающее в груди желание. И потому зарываюсь лицом в темно-фиолетовую пижаму.
- Это из Лас-Вегаса, верно? Февраль.
Моя приметливость его немного смущает.
- Да.
Эдвард вздыхает. Моя голова приподнимается вместе с его грудью, а волосы трепещут от новой порции воздуха.
- Этого не повторится. Я не дам тебе упасть.
Я благодарно хмыкаю, носом проведя по его рубашке.
- А я обещаю больше не падать.
На минуту, а может быть, две, спальня погружается в тишину. Вслушиваясь в только что данные обещания, мы оба молчим.
Но на сей раз я не выдерживаю первой.
Эдвард заслуживает знать, как рада я тому, что между нами происходит и как ценю то, что просыпаемся вот так. Почему-то не покидает тревожное чувство, будто он сомневается.
Я подаюсь назад и Каллен тут же убирает руки. Они теперь по обе стороны от меня, на кровати. Ждут дальнейших действий.
Приподнявшись на локте и ощутив приятное покалывание щеки, на которой, похоже, спала всю ночь, улыбаюсь. Просто улыбаюсь, пока без слов. И этого Аметистовому хватает.
Он выглядит отдохнувшим, хоть и немного сонным, исчезли круги под глазами и пропала краснота век, кожа больше не выбеленная, скорее цвета топленого молока, как моя, а от морщин остались только сходящие отпечатки.
Но самое главное то, что глаза живые. В них нет перекати-поля, нет ужаса, нет боли. Они не вспыхивают ярким светом и не горят синим пламенем, но фиолетовый огонек – размеренно и не собираясь гаснуть – светится в глубине. Как источник жизни.
Моя улыбка не остается незамеченной. Эдвард улыбается в ответ – краешком губ, заметно. Но аметисты, все-таки, улыбаются ярче.
- Доброе утро, - ласково приветствую я. Не совершаю пока лишних телодвижений, просто смотрю на мужа. И мое любование явно поднимает ему настроение.
- Доброе утро, Белла, - чуть тише, но так же ласково отвечает он. В голосе больше нет ничего, кроме положительных эмоций. Моя цель достигнута.
Я нерешительно прикасаюсь к его плечу. Сегодня, под стать Эдварду, я тоже выбрала полностью закрытую пижаму изумрудного цвета, даже кофта – и та с длинными рукавами. Ему так спокойнее и ведет он себя более раскрепощенно, если нет между нами участков обнаженной кожи. На данном этапе я готова с этим смириться.
- Ты выспался?
Уголок его губ приподнимается выше.
- Очень даже.
Я шире улыбаюсь в ответ.
- А как ты себя чувствуешь?
Он с благодарностью моему беспокойству качает головой.
- Я в полном порядке. Не о чем волноваться.
Я даю себе секунду на то, чтобы усомниться в этих словах. Оглядываю Каллена, подмечая малейшие детали на его лице, на ладонях, но ничего не нахожу. Он больше не дрожит, пальцы расслабленны, а кожа просто теплая.
Наверное, озноб – это последствие стресса.
- Чудесно, - мягко отзываюсь я, завершив свой быстрый осмотр.
Эдвард улыбается чуточку явнее.
Он все так же лежит, глядя на меня, и сегодня не так стеснителен и не так зажат, как прежде. То ли и ему по душе такое утро, то ли вчерашние события были показательны, то ли поцелуй… творит чудеса. Я приму любой вариант. Важно то, что нам хорошо вместе. Сегодня – да.
И я знаю, что может сделать это утро еще лучше. Сегодня, похоже, подходящий момент.
Эдвард даже не напрягается, когда я внимательнее смотрю в аметисты. Это добрый знак.
- Можно маленькую просьбу? – с воодушевлением поглядев на его губы, спрашиваю я.
- Конечно.
Я наполняю взгляд всеми теми чувствами, что таятся внутри, прежде чем сказать. Я пытаюсь доказать, что это не из праздного интереса. И что я не просто хочу, а готова. Уже давно.
- Покажи мне свою улыбку, - шепотом прошу у Эдварда.
Полыхающий в моих любимых глазах огонек присыпает солью грусти. Какая-то часть расслабленности уходит.
- Что?..
- Покажи мне свою улыбку, - терпеливо повторяю я. Желание сильнее, чем смущение.
Алексайо поворачивает голову вправо, словно она затекла. Сбивает наш зрительный контакт.
- Зачем?
Эдварду неуютно. Я чувствую, что неуютно, и я должна остановиться, вот что нашептывает сознание. Но я до ужаса боюсь, что если сейчас пойду на попятную, он может решить, будто я передумала. И закрыться.
- Потому что я хочу ее увидеть, - нахожу аргументы, стараясь вернуть мужу уверенность, - потому что Каролина рассказывала, какая она красивая. Потому что… мне нравится, когда ты улыбаешься.
И если два предыдущих доказательства еще могли быть Эдвардом оспорены, он порывался, то на последнем запал проходит. Тяжелая артиллерия.
Между нами витают маленькие искорки, постепенно преобразующиеся в нити. Эти нити проникают под кожу, обосновываются там и связывают крепче канатов. Я вижу, что это работает, потому как становится светлее взгляд Эдварда и потому, как быстрее бьется мое сердце. Этим утром не может быть недоверия и скрытности. Этим утром мы проснулись уже не теми, что вчера. Ночь принесла много событий. Самых разных.
Уже даже у убежденного в себе и будущем Каллена не хватает сил сопротивляться. Время ли раннее, желания ли нет, но бреши в ледяной стене он не закладывает новыми порциями камней. Открыт.
- Нравится, когда я улыбаюсь? – негромко переспрашивает мужчина. С сомнением.
Его левая рука, оставив покрывала, поглаживает мою спину. Разумеется, через кофту и одеяло – так теплее.
- Разве это может не нравиться?
Он хмурится.
- Хочешь убедиться, что это так?
Я отрицательно качаю головой. И мои пальцы, получив свободу, прикасаются к Эдварду. У ворота рубашки.
- Ты читал «Человек, который смеется» Виктора Гюго?
- Это было полезной книгой, - Эдвард мрачно усмехается, закатив глаза.
Я не обращаю внимание на это пренебрежение к самому себе. Как раз его можно проигнорировать.
- Тогда ты должен помнить, что Дея не испытывала отвращения к лицу Гуинплена…
- Она была слепой, Белла.
- Нет, - я робко, но все же дозволяя себе, глажу выпирающую косточку его ключицы, - не поэтому. Просто ей было все равно.
Аметисты останавливаются на мне и вместе с тем останавливается, замерев, их огонек. Они ждут, пока я отведу взгляд или в нем проскочит нечто отрезвляющее, нечто опровергающее только что сказанное.
Но желаемого они не находят. Попытка Эдварда обнаружить брешь оказывается безрезультатной.
Да, Уникальный. Да, я правда так думаю.
Он убеждается. Я улыбаюсь, глажу его и он, не отстраняясь, убеждается. В конце концов да.
- Ладно, - задумчиво кивает, - но я предупреждал.
- Ага…
Серые Перчатки больше не расслаблен. На его лице больше нет того понравившегося мне выражения комфорта, а морщины занимают свое прежнее место на лбу и расчерчивают его, подстраиваясь под переживания хозяина.
Эдвард смотрит только на меня, практически не моргая. Пока в глазах пустота.
Я опасаюсь, что сделала это зря, заметив такие перемены, но не отступаю. Очень надеюсь, что все будет в порядке.
Знакомый мне уголок губ мужа приподнимается – очерчивается носогубная складка.
Первая стадия улыбки переходит в ухмылку, изгибая губы сильнее – штрихи морщинок устраиваются слева, пока справа неподвижность и справа лицо белее.
Грустная ухмылка расширяет свои границы. Уголок губ достигает максимальной высоты, делая лицо Эдварда полностью ассиметричным и собирая остатки морщинок на левой части и чуть-чуть демонстрируя зубы. И о чудо – на щеке видна ямочка…
И вот теперь, когда вижу то, о чем просила, мужчина вздыхает. От необходимости удержать нежеланное выражение на лице его губы подрагивают. Если бы эта улыбка не была односторонней, он бы ей одной уже мог сражать наповал кого угодно. Не удивлюсь, если так было.
Она необычная, я соглашусь. Она особенная, как и Эдвард, как и все, что с ним связано. Уникальная.
Ее не причислить к общепринятым канонам красоты, и людей посторонних, незнакомых, она, наверное, может немного испугать…
Однако это вовсе не значит, что улыбка некрасивая и ей не найдутся почитатели. И совершенно точно это не означает, что мне она противна. Что меня пугает.
Эдвард всматривается в мое лицо, в глаза и с каждой секундой теряется все больше. Потому что не находит там ни страха, ни недовольства. Мои губы даже не вздрагивают. Я все так же ласково улыбаюсь.
- Каролина преуменьшала, Алексайо… - признаю я, невесомо коснувшись пальцами его левой стороны лица. Как раз возле губ. – Твоя улыбка очаровательна.
- Ты точно смотришь в мою сторону? – шепчет он.
Меня пробирает на смех. Тихонький, но заметный. И от него, похоже, мужу чуточку легче.
- Если это твое лицо, - осторожно прочерчиваю тоненькую линию вдоль его скулы, - то да. В твою сторону. И эта сторона, она…
Почувствовав непреодолимое влечение к губам, которые только что уничтожили между нами с Эдвардом еще одну маленькую преграду, не тружусь даже договорить. Наклоняюсь медленно, но все же быстрее, чем вчера. Собственные губы покалывают, горят. И унять их может только поцелуй. Еще один, даже быстрый. Что-то мне подсказывает, что теперь без этих поцелуев я не смогу жить.
Однако за секунду до того, как воплощаю свою мечту в реальность, Каллен поворачивает голову влево. И я касаюсь его обледеневшей щеки.
Растерянная, поднимаю на мужа глаза. На лице, семимильными шагами пробираясь по коже, алеет румянец.
- Не сейчас, - одними губами просит Эдвард. Обе его руки гладят мою спину, а глаза так близко, что нет возможности увернуться. Они горят и горят очень сильно. Они боятся сгореть, я вижу. От этого поцелуя?
- Конечно… - пристыженно опустив голову, я намереваюсь отстраниться. Но Серые Перчатки успевает обогнать меня. Удержав на месте, он с нежностью целует… мою щеку. В двух сантиметрах отдаления от губ.
- Ты чудесная, Белла.
А потом, пока думаю над тем, как переводится эта фраза, возвращает меня к себе на грудь. Крепко обнимает, накрыв макушку подбородком, и говорит. Очень тихо.
- «Не будь Дея слепа, разве избрала бы она Гуинплена? Какая удача для Гуинплена, что Дея была слепа…».
Я без труда узнаю цитату Гюго. Эдвард выворачивает ее так, обрывая другой кусок, чтобы доказать свою правоту. Сделать акцент на уродстве. И голос его ровный, спокойный. В нем реки убежденности.
- Глаза у всех слепы, - я со вздохом обвиваю рукой шею Каллена, - зорко лишь сердце, Эдвард.
Его смешок слышится на моих волосах, а пальцы чертят линии на спине. Эдвард впервые настолько откровенно держит меня рядом. И в этот раз, в отличие от иных, такое положение дел его успокаивает.
Это особенное утро.
- Ты очень начитанная девушка, Изабелла. И очень умная, - он вздыхает, - и все-таки ты не упрекнула меня в том, что я даже не поинтересовался, как спалось тебе.
Такая фраза меня веселит. На то, наверное, и был расчет мужчины. Хотя никто не станет отрицать, что напитана она искренним беспокойством.
- Прекрасно, - немедля отвечаю, прикрыв глаза, - с тобой я всегда спокойно сплю.
- Приятно это слышать, - он приглаживает мои волосы, как делала Роз. Жест заботы. – Значит, от меня тоже есть польза.
- Еще бы ты в этом сомневался…
На этот раз его черед усмехнуться. И даже такое подобие смеха, даже нечто похожее на него уже меня вдохновляет.
- Тебя ничего не тревожит? – чуть позже зовет Каллен. С беспокойством.
- А что-то должно?
Я снова лежу на его груди, зарывшись носом в его пижаму и, кажется, открываю для себя тайну клубничного аромата Алексайо – гель для душа. После вчерашних банных процедур его собственный запах стал острее. Подсмотреть бы марку…
- Ты всю ночь просила меня о чем-то, - Эдвард вслушивается в мое дыхание, ожидая реакции, - о чем именно?
Я прикусываю губу, вместе с его словами отыскав в уголке памяти этот сон. Даже не сон, скорее пограничное состояние между сном и явью, когда тягучими нитями цеплял душу страх. Не было причин бояться, не было паниковать, но мне было не по себе. И вот тогда я действительно просила.
Вот и раскрылась еще одна тайна – тайна этого «пожалуйста», витавшего в моей голове после пробуждения.
Сказать? Или не сказать? Это не будет для него слишком?..
Пытаясь принять правильное решение, я кидаюсь от одной мысли к другой. И только вспыхнувшая картинка не спрятанной от меня, продемонстрированной Эдвардом полной улыбки… призывает согласиться. Рассказать.
Он был честен со мной и был искренен. Я отплачу тем же.
- Не исчезай… - едва слышно прошу я. С содроганием.
Муж озадаченно переспрашивает. В его голосе недоумение.
Я поднимаю голову, чуть высвободившись из объятий мужа, и смотрю на его лицо. Открыто.
- Не исчезай из моей жизни, Эдвард. Вот что я хотела попросить. Мне снилось…
- Тебе снилось?.. – он ободряюще потирает мое плечо, призывая продолжить.
- Что я проснулась, - горько усмехнувшись получившейся глупости, поджимаю губы. Но решаюсь объяснить. – Я думаю иногда, что я… сплю. Что вот сейчас моргну, проснусь… и буду в Лас-Вегасе, в резиденции. И ни Каролины, ни Эммета, ни тебя… что я… одна.
Тяжелое признание. Тяжелое, горькое, а главное – не совсем своевременное. Я не хочу, чтобы утро было испорчено по моей вине. Я не собиралась заполонять его грустью.
Но и не сказать я не могла. Это выше моих сил – после вчерашнего поцелуя, после сегодняшнего пробуждения, после всех этих дней, когда просыпалась с улыбкой, потому что знала, что проснусь не одна… у меня появилась семья и это сделало меня самым счастливым человеком на свете. Но если эта семья растворится за горизонтом, если откажется от меня… вряд ли можно будет пережить.
Глупые мысли и страшные. Ненужные мысли, не сейчас. Надо жить сегодняшним днем, им наслаждаться… а я постоянно заглядываю вперед. Идиотка.
- Белла, - Эдвард неожиданно садится, увлекая меня за собой. Мы сминаем простыни и одеяло, но это не волнует сейчас. Волнует то, что смотрим друг другу глаза в глаза. На одном уровне. Единым взглядом. – Я никогда не исчезал ни из чьей жизни. И я никому никогда не отказывал в общении, ты же знаешь. Это твой выбор и только твое решение – исчезать ли. Потому что только ты можешь, при своем желании, конечно же, исчезнуть из моей жизни.
Он говорит это, и я ему верю. По мерцанию аметистов, по теплым касаниям спины, шеи и талии, по немного исказившемуся лицу. Я верю, и я наглядно вижу, что делаю это не напрасно. Они его бросили. Эммет говорил мне, что они забыли. «Голубки», «пэристери», «платиновые птички» - забыли того, оставили за кормой, кто подарил им крылья. И открытка на Новый Год… и звонок на день рождения… неужели это – благодарность?
- Я не исчезну, - с жаром обещаю, ощутив, как саднит в груди, - неужели ты не видишь? Неужели до сих пор думаешь, будто?.. Эдвард!
Руки сами собой оказываются на его лице. Снова на щеках, на губах, возле драгоценных глаз. Пытаются убедить касаниями. Доказать.
- Хорошо. Хорошо, Белла. Я верю тебе, - он успокаивающе притягивает меня к себе, унимая дрожь рук. Хочет устроить на плече, но я противлюсь. И тогда говорит мягче. Бархатно. – Белла, я понял тебя. И я надеюсь, что ты поняла меня. Без исчезновений, верно? Договорились.
Не верит. Мне хочется рыдать от того, что он не верит. Поцелуй ведь… поцелуй не подтвердил? Или Эдвард просто настолько упрямый? Гуинплен, часом, не был слеп?..
- Пожалуйста!.. – я нежнее держу его лицо, с вожделением глядя на розоватые губы.
На лбу Серых Перчаток морщинки, руки гладят меня ощутимее, а в глазах горечь.
- Не надо…
- Пожалуйста!.. – не унимаюсь, сморгнув навернувшиеся на глаза слезы. Плаксивость, видимо, в последнее время стала моим главным качеством, - ты убедишься…
- В чем? – он держится из последних сил. Он борется с собой. И эта борьба делает меня упрямее.
- Если не поймешь, я скажу, - шепотом обещаю, приблизившись к нему насколько это возможно, - поверь…
И все. Как курок. Как удар ниже пояса. Как ушат холодной воды.
Шарик с терпением лопается. Сдерживание отходит на второй план.
Красный – цвет надежды – заполоняет собой все пространство. И воевать с его силой Аметист не собирается.
Эдвард сам меня целует. Создается впечатление, будто я просто подаюсь еще на миллиметр вперед, но на самом деле это он поднимает голову. И это он касается моих губ своими.
Я закрываю глаза.
Алексайо не двигается. Он продлевает поцелуй, не отстраняясь, но не пытается ни углубить его, ни сделать ярче, ни раскрасить. Он невероятно нежен. И он по-настоящему робок. Он боится сделать мне больно и разочаровать меня.
Знал бы он, что уже одним прикосновением возвращает к жизни…
Я не хочу, чтобы этот момент кончался. Клубника на губах, его дыхание, руки на талии, темные ресницы и теплота. Постоянная теплота, благодаря которой я не замерзла здесь, на краю земли, на севере! Эдвард мне не позволил.
Мы не двигаемся несколько секунд. Бесконечно долгих и бесконечно прекрасных. Я наслаждаюсь ими. Я вспоминаю все оттенки цветов, пытаясь понять, какого из них счастье. И как его обрисовать.
И лишь за мгновенье до того, как Эдвард все же отстраняется, совладав с собой, я нахожу ответ. Открываю глаза синхронно с мужем и нахожу.
Цвет счастья – фиолетовый. С потрясающим серебряным отблеском от переполняющих эмоций.
Это не удержать. Это сильнее нас. И это то, что я обещала сказать после поцелуя:
- Алексайо, - горько-сладким шепотом произношу его имя, накрыв ладонью правую сторону лица, - Эдвард, я тебя…
Но досказать мне не дают.
Именно в эту секунду, ни раньше, ни позже, вырвав одно лишь слово из моей фразы, звонит телефон. В клочья разрывает атмосферу. Уничтожает все вокруг, подгребая под себя.
И от отчаянья, от обиды на такое я все же чувствую одну слезинку на скуле.
Эдвард смаргивает наваждение, поняв, что я не смогу досказать. На его лице было ожидание? Ожидание или опасение? Я не разглядела. Я не успела.
- Сейчас, Белла, - извиняется он, быстро чмокнув мой лоб, - сейчас…
Ему не хочется вставать, но встает. Ему не хочется уходить от меня, но уходит. Резким движением. И так же резко отвечает потревожившим нас. Со злостью:
- Алло!
Я сижу на постели, растерянно глядя на подушки, простыни, одеяло… и скорбя по грохнувшему единению. Лед тронулся, лед готов был растаять… лед почти растаял! Но холодный ветер вернул все на свои места.
Это утро должно было стать лучшим. Самым лучшим. И поцелуй сделал его таким – оно было таким минуту назад!
ЧЕРТ!
Я выдыхаю и вдыхаю, прогоняя свою злость и слезы. Хватит и того, и другого. Возможно, это нечто важное. И, возможно, звонок оправдан. Я хочу в это верить.
Поэтому, более-менее успокоив себя, оборачиваюсь к мужу.
Но почти сразу же готовлюсь забрать свои слова обратно, наблюдая за тем, как стремительно белеет его лицо. В нем, кажется, уже ни кровинки.
- Что ты сделала?.. – негромко спрашивает он. Взгляд замирает в одной точке.
Испуганно сглотнув, я всем телом оборачиваюсь к Эдварду. Выжидающе смотрю на него, вслушиваюсь, пытаюсь понять. Услышать. Хоть что-нибудь.
Что еще может сегодня случиться?..
- Константа, скажи мне, что ты шутишь, - его голос трескается, но в то же время наполняется плохо сдерживаемой ненавистью. Свободная от мобильного рука сжимается в кулак до того, что в белый окрашиваются костяшки пальцев. – Скажи мне, и я поверю. Говори!
Конти? Это она? Что она опять сделала? При чем здесь шутки?..
- Нет…
Я с готовностью вскакиваю с постели, когда Эдвард слышит ответ. Его чудом не уводит в сторону – упирается рукой в стену. На лице такое выражение, будто бы кто-то умер. Как в мультфильме, что смотрели мы с Карли – «Красавица и Чудовище» - когда Гастон всадил Принцу нож в спину. По самую рукоять.
- Это она плачет?.. Конти, я тебя спрашиваю, это она плачет? – он стискивает зубы, на лбу разом сходятся все морщины, - не смей доводить ее до слез! Дай мне трубку! Дай мне с ней поговорить!
Эдвард резко выдыхает, разом постарев на десяток лет, когда слышит в мобильном еще один голос. И потому, что он громкий, слышу его и я. И узнаю – за секунду.
Моя девочка…
- Карли, малыш, - Каллен пробует дозваться девочку через ее слезы и бормотания «не буду», «не надо», - Каролина, ничего не бойся. Все в порядке, слышишь меня? Я сейчас за тобой приеду. Я сейчас заберу тебя домой. Ничего страшного не происходит. Я обещаю.
Рыдания не смолкают. Они оглушают Эдварда, практически расчленяя его на части своими звуками, и треплют мое сердце. Кто посмел заставить эту девочку плакать?
- КОНСТАНТА! – рыдания смолкают и потому, что больше не слышит племянницу, Каллен сатанеет, - СЕЙЧАС ЖЕ СКАЖИ МНЕ, ГДЕ ВЫ?! НЕ СМЕЙ МОЛЧАТЬ! ЭТО ЗА ЧЕРТОЙ, КОНТИ! ЭТО ЗА ГРАНЬЮ ДОПУСТИМОГО!
Он зол и он кричит. Меня бросает в дрожь от его крика, нет здесь больше сдержанного Эдварда. Но Константа на том конце явно не страдает тем же.
Она мило что-то сообщает, а потом… отключается.
Глаза Эдварда распахиваются, и он набрасывается на девушку с повелениями, но уже поздно. Экран погас.
- Что случилось? – взбудораженным голосом вопрошаю я. Дрожу как от холода, наблюдая за сбитым дыханием и общим видом Эдварда.
Ошарашенные и наполненные ужасом аметисты останавливаются на моем лице. В них океан боли.
- Каролина у Константы…
* * *
МАМОЧКА!..
Эммет понял, что дела плохи, когда только услышал этот крик. Такой отчаянный и по-детски безнадежный, наполненный, залитый ужасом. Каролина бежала по снегу босиком, не чувствуя ни холода, ни боли. Она уцепилась за шубу Мадлен и попросила лишь об одном – вернуться. На секунду, на минуту – вернуться. Побыть с ней. Не оставлять ее.
Каким бы человек не был скотом и чтобы ни мнил о себе, вряд ли даже самому отвратительному под силу выдержать такую мольбу и не ответить на нее. Тем более, если этот человек – женщина. Тем более, если она – мать. И тем более, если ребенок, молящий о возвращении, ее ребенок.
Эммет тогда разочаровался в бывшей жене окончательно. Если она смогла отказать дочери в этот момент и в таком состоянии, значит, она действительно безжалостна и никогда не исправит впечатление о себе. Девочка для нее – вещь. И с ее сердцем она играет так же, как в свое время пыталась играть с его.
И вот теперь Каллен-младший решил окончательно: места в жизни дочери Мадлен больше нет. Она исчезнет и никогда не вернется, возможно, лишь в будущем, далеком будущем, когда взрослая Карли захочет ее разыскать… тогда, наверное, можно будет что-то сделать. Но не пока она ребенок. Не пока она слишком слаба, дабы дать ей отпор и верит каждому слову, каждому действию. Больше издеваться над дочкой Эммет ей не позволит – привлечет полицию, органы опеки, кого угодно. Пусть засудят ее, если так надо.
Он помнит, как говорил Иззе, что потерю матери малышка не переживет – даже привел метафору с розой. Но все это теперь кажется пустым лепетом. Переживет. Потому что, если Мадлен останется рядом и будет звонить, приезжать и продолжать сеять зерна сомнения в них с Эдвардом в душе его сокровища, переживать Каролине будет уже нечего. Мадли ее сломает.
Сейчас, поднимаясь по лестнице в комнату дочери, Эммет думает, что может ей сказать. Начинать всегда очень сложно, а особенно сложно, когда девочка плачет. Ее слезы, чем бы ни были вызваны, выгрызают из отца душу. Ему кажется, что за каждую слезинку малышки он может убить. И неважно, кого.
Возможно, стоит начать со слов «я люблю тебя»? Карли ведь в этом сомневается так часто…
Или, может быть, стоит упомянуть, что ему очень жаль, что все так случилось и он разделяет ее боль?
Эммет останавливается на лестнице, прислонившись к стене, и пытается дышать ровно. Внутри все сжимает и перекручивает, едва он представляет реакцию дочери на исчезновение мамы. Тем более исчезновение, подкрепленное его словом, а значит – окончательным.
Как же ей нужна женщина… как же им обоим нужна любящая, нежная женщина, способная искоренить боль, помочь Каролине пережить потери и сделать ее счастливой. Их счастливыми. Обоих.
Если бы за ее появление надо было заплатить или сделать что-то конкретное, Эммет немедля бы сделал. Он бы пошел на край света и привел ее, при условии, что Карли будет хорошо. Он бы не пожалел ничего за такое чудо.
Однако стоит признать, что мечты мечтами, а реальность и реальностью. И Эммет не был мечтателем. Никогда. Он прагматик. Эдвард с детства называл его прагматиком. Так и повелось.
Поэтому, сделав еще один контрольный глубокий вдох, Каллен продолжает свое восхождение.
Останавливается у двери в детскую. Прислоняется к ней лбом. И тихонько стучит.
Молчание…
Там, на улице, когда уезжала Мадлен, Эммет понял, что дела плохи. Еще тогда понял. Уже успел понять. Но вслушиваясь в эту тишину, проникаясь каждой секундой молчания дочери, убеждается, что не просто «плохи», а ужасны. И вряд ли может быть хуже.
- Карли… - он приникает лицом к проему, скребясь к малышке так же, как когда-то скребся к собственным родителям. Для возможности быть понятым как можно скорее, даже не переходит на русский, - девочка моя, можно я войду? Мы с тобой чуть-чуть поговорим, а? Я обещаю, что помогу тебе. И что тебе станет легче, мой котенок.
Дверь издевается. И Карли, и дверь, потому что никак не реагируют на такие слова. А у Эммета уже дрожит голос.
- Каролина, я вхожу, - приняв, что такой план действий лучше, чем простое стояние на пороге, сообщает он, - не бойся. Все будет хорошо. У нас с тобой все будет хорошо.
Обещание должно вдохновить, расслабить. Обещание призвано исправить ситуацию. Но обида Каролины велика. И потому не все получается так, как прежде.
Выдохнув, Эммет поворачивает дверную ручку. Толкает дверь вперед.
А она не толкается. Упирается во что-то.
Изумленный, Каллен повторяет попытку, надавив сильнее. Слышится хлопок о нечто тяжелое.
Приперто.
Едва слышным шепотом ругнувшись, мужчина увереннее, громче стучит в дверь.
- Каролина, ты здесь? Малышка, отопри дверь. Я не стану наказывать тебя и кричать, я обещаю. Я хочу поговорить. Я соскучился. Каролина, пожалуйста!
Крик души, даже самый явный, остается без внимания. И, возможно, будь все дело в обиде дочки, Эммет бы смог это снести и дождаться, пока она будет готова с ним увидеться. Попытается.
Но в голову закрадываются совсем не радужные мысли, а молчание девочки не добавляет оптимизма. Каллен ощущает, как сердце бьется где-то в горле, а руки холодеют.
- Каролина, я очень волнуюсь. Просто скажи мне, что ты здесь, и я уйду. Я подожду сколько нужно, - припадая к двери, молит Медвежонок.
И ни слова. Как прежде.
Нет ее там. Нет и точка. А дверь приперта.
Гребаная дверь!..
- Отойти от двери. Отойди, если ты все-таки внутри, Карли. На кровать. Быстро на кровать! Иначе я могу задеть тебя и будет больно!
Эммет выжидает полминуты.
Топота ног не слышно. И малейшего движения – тоже. Теперь все окончательно ясно.
На сей раз не сдерживая своей силы, снимая с нее все оковы, Людоед отходит назад на пару шагов, к стене, и разбегается к своей цели.
Ему удается вышибить дверь плечом с первого раза – чудом удержавшись на одной петле, она распахивается, накренившись, и вгрызается тяжелым деревом в нутро кресла от Мадлен. Как резиновый детский мячик, оно подпрыгивает, глухо падая на пол. Ломаясь – голова панды висит на волоске.
Разъяренный и испуганный, Эммет ураганом влетает в детскую. Приметливый серый взгляд выискивает любую мелочь, которая намекнет, что делать дальше.
В комнате светло. Кровать пуста, но покрывала смяты, а значит, Каролина сидела на ней и наверняка плакала, сиреневый Эдди откинут на пол, ровно как и подаренный им розовый плюшевый слон, а рамки с фотографиями на комоде перевернуты - стекло разбито.
Но пугает больше всего не такой разгром и отказ от прежних ценностей, а раскрытое окно. Распахнутое. Шторы развеваются от ветра, а капельки начавшегося дождя падают на ковролин.
В груди с грохотом камнепада обрывается сердце.
- КАРОЛИНА! – ревет он, подбежав к проклятому окну. Выглядывает наружу, тщетно высматривая дочь на снежных просторах. Ни шапки, ни куртки, ничего. Ничего не видно.
Эммет пытается взять себя в руки. Дрожащими руками вытащив из кармана мобильник, набирает главный в своей жизни номер. Набирает, вслушивается в гудки и одновременно оббегает весь дом.
Балкон Каролины выходит к гостевой спальне – он несется туда. Но нетронутая комната, ровно как и покрытый ровным слоем снега балкон подсказывает, что никого здесь не было как минимум два дня.
Вторая гостевая, на всякий случай – пустота.
Ванные, туалеты, его комната, игровая, весь нижний этаж – по лбу Каллена течет холодный пот, он то и дело перенабирает номер дочери, но результат один – нет ее. И мобильный недоступен.
- Карли… Карли, девочка… Карли!.. – едва ли не воет мужчина, сжимая и разжимая от своей беспомощности кулаки.
Сбежала. Из-за него сбежала. Из-за Мадлен. Опять!
Поставив мобильный на автонабор, Эммет собирается в лес. Не тратя время на поиски пальто, в свитере, сразу же обращается к ботинкам. И как раз застегивает замки, когда в дверь звонят.
Мужчина распахивает кусок дерева, обитого металлом, так резко, что по ту сторону отшатываются.
- Каролина?!
На пороге Эдвард и Изза. Встревоженные, оба бледные, и так же с ужасом глядящие на него.
По телу Эммета проносится волна облегчения. Прямо-таки цунами. Он резко выдыхает, подавшись вперед, и мысленно возносит господу благодарственную молитву.
Ну конечно же, куда она могла бежать? Только к дяде Эду. К Иззе, которая сказала, что любит ее. В свой второй дом – более спокойный. Добрый дом.
- Вы ее привезли? - Каллен хватает брата за руку, забывая вчерашние недомолвки, и крепко ее жмет, - Или мне ехать к вам?
Лицо Эдварда мрачнеет, а Белла кусает губу.
- Что? Что не так? – Медвежонок с надеждой глядит за их спины. Не дает никому и слова сказать, стараясь убедиться, что все так, как он предполагает. Что его сокровище здесь. – Эдвард, все обсудим, я обещаю. Только покажи мне Каролину. Она в машине?
- Эммет, Карли не сбегала, - Белла делает шаг вперед, погладив его по руке. Ее нижняя губа дрожит.
- Как это не сбегала? Ее нет дома! Вы что, не привезли ее? Она не у вас?
У Эммета темнеет перед глазами.
- Константа, - Эдвард решительно ступает на порог, придерживая брата, и заводит его обратно в дом. Изза тенью следует за ними, с болью наблюдая за Медвежонком.
- Что Константа?..
- Константа увела Каролину. Она с ней.
…Каллен-младший удерживается на ногах только потому, что рухнуть на подогнувшихся коленях ему не дает крепкая рука Эдварда.
Шкаф в прихожей с многочисленными глубокими и широкими выемками сейчас служит добрую службу. Сорвав пару пальто, Эммет садится на дерево, ошарашенными глазами перескакивая с лица Эдварда на Беллино и обратно.
Чувство, именуемое опустошением, занимает свои позиции внутри мужчины на добрых полторы минуты. Вращаясь волчком и ослепляя своим светом, оно работает как обезболивающее от страшной правды. Но с коротким сроком действия.
Потому что, когда приходит следующее чувство, именуемое осознанием, и перед глазами все вспыхивает рваным алым цветом, полоснув по горлу тупым ножом отчаянья и сломав парочку костей, боль слишком сильна для того, чтобы ее пережить. Быстродействующей кислотой разъедая сознание, она расчленяет. И уничтожает все. Все подчистую.
- ТЫ! – Эммет вскакивает со своего места, оттолкнув было наклонившуюся к нему, чтобы что-то сказать, Иззу, и впечатывает брата в стену. Со всей дури. – ТЫ, МАТЬ ТВОЮ, СО СВОИМИ ПТИЦАМИ! ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?!
Белла вскрикивает.
Эдвард ничуть не осуждает Медвежонка. Его взгляд решителен, но мягок. Наполнен пониманием и готовностью объяснить.
- Мы вернем ее, - обещает он.
- КАКИМ ГРЕБАНЫМ ЧЕРТОМ ОНА ОКАЗАЛАСЬ С НЕЙ? Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ, ЧТО ЭТА ТВАРЬ ОПАСНА! Я ПРЕДУПРЕЖДАЛ ТЕБЯ! – Эммет трясет его, схватив за грудки, и даже не думает остановиться. Его медвежьи порывы, яростные и дикие, неудержимые, Эдвард сносит как нечто само собой разумеющееся.
- Я разберусь с ней. С головы Карли ни один волосок ни упадет…
- ОНА МОЖЕТ ЕЕ УБИТЬ! ТВОЯ КОНТИ! – огромные ладони Эммета дрожат, сжав пальто брата у горла. Не давая ему, даже если вдруг и захочет, и шанса вырваться. Душат.
- Не убьет. Она не посмеет, - продолжает увещевать Каллен.
- ЭММЕТ, СТОЙ! – Белла, подвернувшись под руку Медвежонку, цепляется за его ладони, стараясь их разжать, - ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ! СТОЙ! ТЫ ЖЕ ЗАДУШИШЬ ЕГО!
- СО СВОИМИ ДОЛБАННЫМИ ДОБРЫМИ ДЕЛАМИ ЧЕГО ОН ЖДАЛ?! – опьяняющей ярости внутри себя Эммет позволяет занять все возможное пространство, - ДОИГРАЛСЯ?!
- Эммет, Эммет!.. – Белла отчаянно старается освободить Серые Перчатки, не удерживаясь и от слез, - пожалуйста, Эммет, я умоляю тебя! Дай ему сказать! Он не виноват! Он ни в чем не виноват, Эммет! Мы ее найдем! Мы очень быстро ее найдем! Пожалуйста!
Отчаянье так и сквозит в тоне, слезы текут ручьем, цепкие пальцы не боятся того, что Каллен-младший при желании может стереть их в порошок. Белла царапается, кричит, толкает и вырывает, освобождая своего Кэйафаса из плена. За Эдварда, на чьей шее уже вздулись все вены, она дерется как львица, хоть размером и не больше кошки.
- Я клянусь тебе, что она жива. И я клянусь, что мы все исправим, - сдавленно и хрипло произносит Аметистовый, удерживаясь от того, чтобы поморщиться, - дай мне минуту… потом придушишь…
Красный от ярости, с налитыми кровью глазами, Эммет выжидает еще пару секунд. Слушает выкрики Беллы, осознает, что делает, но, что важнее всего, смотрит на брата. И видит в аметистах правду. Подтверждение. Честность. Как раз под стать парочке лопнувших капилляров.
Отпускает его. Откидывает.
Эдвард закашливается, прикрыв глаза. Однако опять ни слова упрека в сторону Эммета.
Он потирает руками шею, стараясь сглотнуть, и Каллен-младший понимает, чего он едва не совершил...
Тут же материализующаяся рядом Изабелла заслоняет Серые Перчатки, занимая защитную позицию. Касается руками его рук и пытается оценить степень бедствия. Она вся дрожит, кусая губы от прорезавшихся всхлипов и Эммету жаль ее. Но еще больше ему жаль Каролину. И он готов с разбегу удариться головой о стенку, зная, с кем сейчас его девочка.
- У тебя вся шея синяя, - девушка с ужасом глядит на мужа, - Эммет, что же ты?.. Что ты наделал?
Каллен-младший часто дышит, оглянувшись на брата, и кислоты в сердце будто бы становится больше. Просто невыносимо.
- Белла, тихо, - усмиряет «пэристери» Аметистовый. Говорит негромко и глухо, но не собирается молчать, - все в порядке.
- Какое же в порядке? Ты что!..
Эдвард жестом велит девушке замолчать. Сейчас точно.
Он подходит к брату, сжавшемуся от одного его шага навстречу и быстро мотающего головой из стороны в сторону.
Как в кино. Этом малобюджетном, стремительном, без сюжета и спецэфектов, с одними лишь непродуманными сценами. Шекспир был прав, все – женщины и мужчины – актеры…
В серо-голубом море Эммета, где только что бушевал шторм и где догорают его отголоски, идет снег. И снег этот хрусталиками слез перекочевывает на кожу.
- Прости меня…
Мужчина с ужасом встречает то, что на шее Эдварда действительно отпечатки его рук и кожа синяя, а глаза потемнели.
Алексайо всегда говорил, что он бесконтрольный в ярости. Что поэтому однажды он перегнул палку и теперь до сих пор за это расплачивается. Что по этой причине никогда не ударит – не остановится. И никогда не ответит.
А Эммет ударил… это Эммет бесконтрольный.
- Все хорошо, все, - без страха и без сомнений, точно зная, что нужно Медвежонку, Эдвард крепко обнимает его, притянув к себе. – Братство золотых цепей. Единение. Эммет, ничего не случилось. Мы сейчас же найдем Каролину. Я лично разберусь с каждым, кто причастен к ее пропаже…
Бывший Людоед сглатывает.
- Тогда разберись со мной…
- Нет, - Эдвард приникает лбом ко лбу брата, образуя треугольник доверия. Как и Эммет однажды в ставшем далеким феврале, - ты нужен Карли и нам с Иззой. Все. Давай не будем напрасно терять время.
Он собранный, сосредоточенный, уверенный и всепрощающий. Каллен-младший смотрит на него и не может выразить свою благодарность ни словами, ни жестами. Он решает сделать это позже. А пока лишь кивает. Со всем, что таится в глазах.
- Хорошо, - обрадованный таким согласием, Эдвард похлопывает его по плечу. Делает шаг назад. И, судя по всему, собирается с мыслями. – Ты звонил Каролине? Может быть, ее телефон у нее?
- Отключен…
- Значит, мне нужно позвонить Константе, - переходя на громкий шепот от того, что так голос звучит по-человечески, без лишней хриплости, сообщает Эдвард. – Дай мне три минуты. Я попытаюсь убедить ее вернуть ребенка. Она меня послушает.
Он оборачивается к двери, возле которой на полу лежит его мобильный, и, как и Эммет, видит сжавшуюся Беллу. Закрыв рот ладошкой, она тихонько плачет, глядя на них и ничего не может с собой поделать. Перед глазами мелькают картинки только-только закончившейся драки. К гадалке не ходи.
Эдвард поднимает мобильный, со вздохом подойдя к девушке.
Слез на ее лице становится больше, когда он оказывается рядом, а уж когда обнимает, поцеловав в лоб, и вовсе соленая влага течет водопадами… но потом Эдвард нагибается и что-то говорит ей на ухо, ласково погладив волосы. И Изза берет себя в руки, храбро кивнув. Вытирает свои слезы, помотав головой, и наполняется решимостью что-то делать.
Но от Эммета пока держится в стороне.
Эдвард становится между ними, у стены кухни, словно бы выбрав это место как самое близкое. Набирает номер и призывает всех к тишине. Его тон как никогда собранный.
…Трубку берут через двадцать секунд.
- Константа, это Эдвард, - официально и уверенно, будто готовив эти слова всю предыдущую ночь, как речь, произносит он. Нормальным голосом и на нормальной громкости. Хрипотца отдает совсем чуть-чуть. – Константа, сейчас тебе лучше послушать молча. У меня есть, что сказать. – он прочищает горло, едва заметно поморщившись, и Белла стискивает зубы.
Она невероятная преданна. Всем преданна. А его теперь боится. Эммет опускает голову, признав неопровержимый факт.
Что я наделал?..
- Константа, - тем временем начинает разговор Каллен-старший. Уверенно, спокойно и с расстановкой акцентов, - запомни главное, ведь мы обсуждали это не раз, что решать любые вопросы со мной или кем-то еще через Каролину – недопустимо и запрещено. Притрагиваться к моей семье и тем более вредить ей чревато наказаниями. Если в самое ближайшее время ты не скажешь мне, где девочка, и не дождешься, пока я приеду, чтобы забрать ее, последствия будут очень серьезны. Я могу дать тебе слово, что если в течение сорока минут Каролина окажется дома, я не стану применять особые меры и мы не разорвем наши отношения окончательно. – Он сглатывает, а аметисты наливаются жесткостью и верой в то, что говорит, - в противном же случае ты больше никогда не сможешь обратиться ко мне за помощью или попросить совета, а так же вынуждена будешь покинуть Россию. Я ликвидирую открытый для тебя счет и никаких новых поступлений на твои карточки не предвидится. Поверь мне, я поступлю именно так. Потому что эта девочка – самое дорогое в моей жизни. И за нее я не пожалею голов, Конти. Они полетят с плеч со свистом.
Эдвард заканчивает, облизнув губы, и снова прочищает горло. Его рука непроизвольно дергается к шее, но он вовремя останавливает ее. Пару раз моргает.
Эммет чувствует, что пахнет жареным. Но в то же время чувствует, что Константа послушает. Такого тона грешно ослушаться, а уж таких слов… ей ли не знать, как и всем вокруг, что Эдвард держит обещания. Любой ценой.
Придавленный грузом боли от того, что набросился на брата, Эммет не предпринимает попыток встрять в разговор. Но сила потихоньку возвращается. И если уж придется придушить Константу, он это сделает без труда и зазрений совести.
- Ты не одна? – Эдвард хмурится, выгнув бровь, и его голос на секунду теряет ту маску, какой пестреет. И Белла, и Эммет сразу же обращаются во внимание, почти синхронно вздрогнув.
Не одна?..
Каллен-старший слушает то, что ему говорят. И с каждым словом его лицо, было спокойное и невозмутимое, мрачнеет. Злость бежит по венам, а затем оказывается на коже. Вынуждает ее покраснеть. Вынуждает показаться на лбу пульсирующую венку.
- Деметрий Рамс? - не глядя на внешние превращения Аметистового, голос он еще держит в узде. Еще справляется с ним, делая даже сосредоточеннее. Произносит имя.
Ошарашенная, Белла отступает назад, вжавшись в стенку, и ее дыхание сбивается. Эммет же чувствует, что кулаки становятся стальными. Давно пора размозжить этому американцу голову. Он ждет подобного еще с клуба с Иззой… а тут он коснулся его дочери.
- ДЕМЕТРИЙ?.. – рычит мужчина.
Эдвард предупреждающе поднимает палец вверх.
- Деметрий Рамс, суду штата Невада будет крайне интересно узнать о твоем заработке. В обход полиции и подкупных адвокатов мы найдем, как и гласит буква закона, возможность доказать американцам, что продавать наркотики – подсудное дело. Или же мы поступим следующим образом, - Эдвард касается ладонью стены и его пальцы стискивают выступающую из нее нишу, грозясь стереть бетон в порошок, - ты останешься при своих делах, а мы при своих. Если через сорок минут девочка будет дома, я не трону твою контрабанду. Даю слово.
Каллен снова слушает то, что сообщают похитители. Черты его лица заостряются, а гнев электрическим током пронзает комнату.
- Украсть ребенка это подсудное дело, Деметрий. Тебе грозит депортация и заключение в тюрьму. Константе то же самое. Оно того стоит? – пауза. – Хорошо. Условия. И какие условия? Выкуп?
Тучи сгущаются. С каждой секундой, с каждым словом. Эммет стискивает зубы, подступив к брату и пытаясь услышать то, что говорят, и даже Белла наполняется злобой. Она любит Карли. Она правда ее любит. Вчера она не солгала.
- Глупые условия, - оскалившись, с нажимом говорит Эдвард. – И ради такого – под суд?
Договаривают. Тише прежнего.
- Никаких условий. Я ставлю условия, - перестраивается он, - сорок минут пошли. О том, что сделаю за неповиновение, вы знаете. Говори мне, где девочка. Деметрий… ДЕМЕТРИЙ! НЕ СМЕЙ! ДЕМ!..
Но угрозы Эдварда, ровно как и его призыв, не имеют воздействия. Эммет понимает, что бросают трубку. Это написано на лице брата.
- Твари, - не сдержавшись, шипит Алексайо, - я им покажу…
- Чего они хотят? – Эммет сдавливает голову руками, стараясь унять виски. Все внутри пульсирует, грозясь выброситься наружу. Ему больно. И ему очень хочется убивать – раскрасневшееся лицо подтверждает.
- Дурдома! Кольцо для Конти и авиабилет для Иззы! Развода они хотят, Эммет! Моего развода! – выпустив наружу то, что так долго сдерживал, Серые Перчатки со всего размаха ударяет рукой стену. Костяшки сбиваются, но кровь никого не занимает. Не до нее сейчас.
- И что, если разведешься, они ее отпустят? – Эммет вздрагивает, скалясь.
- Таковы условия, - Алексайо сглатывает, с ненавистью поглядев на мобильный, - с их слов.
- Ты выяснил, где они? Надо звонить в полицию…
- Надо пробить телефон по базе и только. Без полиции мы справимся быстрее, а то они уйдут, - Эдвард потирает пальцами переносицу, - а когда Карли будет у нас найдем способ… ох, Константа… эти условия…
Его скулы сводит, а брови угрожающе выгибаются. Аметисты сияют огнем. Пылают им. Сгорают.
Эммет видит это, а Изабелла нет. И потому для нее следующее затем небольшое молчание братьев в размышлениях, что делать, становится решающим.
Эммет ожидает ответа полиции, а Эдвард пытается дозвонится обратно до Константы, когда сзади, от двери, раздается тихий, но решительный голос Беллы. Почти без слез.
- Где мне подписать?..
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
