Коробка

Последующие две недели прошли так же, как и предыдущие.

Ранчо полностью было окружено напряженной тишиной, а два его жителя избегали контакта друг с другом так, насколько это представлялось возможным. Эдвард не разговаривал со мной, не предупреждал, когда уезжает на работу и когда вернется. Каждое утро я просыпалась от хлопка входной двери и лежала в кровати, слушая, как заводится автомобиль. Я вставала, умывалась и ела, а затем размышляла, чем бы заняться.

В доме нужно было убрать, земля вокруг тоже требовала ухода, но, тем не менее, я ни к чему не притрагивалась. Я ненавидела уборку, ненавидела абсолютно любую физическую работу. Всю свою жизнь я была испорченной особой, не старающейся и пальцем пошевелить ради того, чтобы кому-нибудь помочь. Я не гордилась этим, но факт состоял в том, что даже если бы я и захотела навести порядок, то все равно не знала бы, с чего начать.

Да и если бы я сделала что-нибудь полезное, что-нибудь конструктивное, это означало бы, что делаю я это ради Эдварда.

Единственная разница заключалась в том, что за эти две недели на кухне всегда была еда. Два раза в неделю он отвозил меня в город и ждал в машине, пока я покупала то, что мне нужно.

Весь день я готовила для себя, без промедления моя всю посуду, которой пользовалась, чтобы все всегда стояло на своем законном месте. Спустя несколько дней я решила делать в обед еще одну порцию, которую ставила в холодильник. К тому времени, когда Эдвард приходил домой, я старалась быть уже в постели или, по крайней мере, не попадаться ему на глаза.

Эдвард никогда не благодарил меня, не хвалил еду, даже знака никакого не подавал, но на следующее утро тарелка неизменно была пуста.

Между нами как будто было странное взаимопонимание, какая-то небольшая тайна, смысл которой был неизвестен даже нам самим.

Спустя почти две недели после похорон Карлайла, во вторник утром, Эдвард постучал ко мне, чтобы разбудить. Я спустилась на кухню, где за столом стоял он и потягивал из чашки кофе, край его белого халата торчал из-под длинного плаща. Я задалась вопросом, насколько холодно на улице. Эдвард спокойно сказал мне, что скоро привезут все наше имущество из Нью-Йорка. Я подавилась кофе и посмотрела на него с широко раскрытыми глазами, но он ничего больше не добавил.

Это действительно так. Я на самом деле оставалась здесь. И это мой выбор.

На следующий день, пока Эдвард был на работе, к дому начали подъезжать грузовики. Грузчики сложили коробки в стопку. Теперь в центральном холле стояла шаткая груда картона, содержащая внутри себя всю мою жизнь. Несмотря на то, что мы оставили позади, несмотря на то, от чего мы убегали, я сидела в холле и в течение всего дня не прикасалась к ним.

Когда вечером Эдвард приехал домой, он, осмотрев беспорядок, из-за которого по первому этажу практически невозможно стало ходить, и даже не взглянув на меня, произнес:

- Ты должна что-то сделать с ними.

Я вышла из кухни, ничего не ответив.

В четверг я проснулась от знакомого звука закрывающейся двери, а затем - шума двигателя. Я встала, не торопясь приняла душ, пока вода не стала холодной. Когда, наконец, я спустилась вниз, то нервно сглотнула.

Постояв некоторое время в холле без малейшего движения, я схватила коробку сверху одной из груд и с расстройством и страхом открыла ее.

Внутри были книги, блокноты - все из кабинета Эдварда. Я долго смотрела на них, не уверенная в том, что с ними делать.

Наконец я решила, что проведу день, распаковывая коробки и рассортировывая их, помечая на каждой, кому они принадлежат: мне или Эдварду.

Задача оказалась не из легких, особенно, когда днем приехал еще один переполненный грузовик.

По большей части все наши вещи лежали раздельно. Наш особняк позволил нам сосуществовать порознь, что, казалось, стало для нас необходимым. Тем не менее, время от времени я видела коробку, в которой лежали вещи Эдварда вперемешку с моими. Я стискивала зубы и вынимала его вещи, складывая их в дальнем углу холла и не рассматривая.

Эдвард ничего не сказал о разделенных грудах коробок, когда увидел их тем же вечером. И, когда я проснулась в пятницу утром, все его коробки исчезли. Я предположила, что он, вероятно, отнес их в свою комнату, пока я спала.

Чувствуя легкое раздражение от того, что он о своих вещах позаботился раньше меня, я начала носить свои коробки вверх по лестнице, спотыкаясь и издавая стоны от их тяжести. Закончив с ними, я осмотрела свою комнату, пот капал с моего лба, дыхание было чуть затруднено, пока я решала, с чего начать.

По необъяснимым причинам я не хотела распаковывать их.

Возможно, в этом действии было какое-то постоянство, но я уже знала, что и мое пребывание здесь тоже постоянно. Часть меня осознавала, что я была слишком большой трусихой, чтобы уехать куда-нибудь.

Больше своего страха быть загнанной в ловушку я боялась избавляться от коробок. Они стояли, сложенные в моей комнате, как друзья, молчаливо присутствующие рядом. Пока они, словно мираж, находились здесь, у меня было чувство, что я не одинока.

Вместо того, чтобы снять их одну за другой и разобрать, я пошла вниз на кухню за стаканом воды. Я увидела несколько коробок меньшего размера, которые поставила на стол рядом с тарелками и столовым серебром.

Вздохнув, я подошла к столу и открыла одну из коробок, пытаясь найти стаканы. Взяв один из них, я подошла к раковине и бросила взгляд на часы. Почти полдень. Я заполнила стакан водой из-под крана и сделала большой глоток, удивившись тому, как быстро проходит день.

Посмотрев на коробки на столе, - четыре из них были выстроены в одну линию - я прислонилась к стойке и поставила стакан. Необходимо разобрать их до того, как Эдвард вернется домой. Я не знала, где он ест, но он не сможет воспользоваться столом, пока я не закончу.

Со вздохом открыв коробку, я взяла стакан и вытащила остальные, направляясь к ящикам и шкафам, чтобы разместить их все. Поверх тарелок Карлайла и Эсме я поставила наши, которыми мы с Эдвардом практически не пользовались. Я подошла к сковородкам и кастрюлям, лежащим вперемешку с ножами и тарелками.

Открыв третью коробку, я непонимающе наклонила голову.

Сбоку лежала большая тарелка, из-за которой я принесла эту коробку на кухню. Но сейчас, когда она была открыта полностью, я увидела, что эта тарелка слишком декоративная и большая, чтобы ею пользоваться.

Рядом с ней лежала красиво вырезанная из темного дерева лампа, абажуром которой служило прозрачное витражное стекло с переплетенными цветами и узорами вокруг них. Мое тело напряглось, когда я узнала в ней лампу из кабинета Эдварда. Его хладнокровное бледное лицо было повернуто ко мне, руки скрещены на груди, а эта лампа стояла рядом с ним, цветной свет отражался на его лице тонкими изящными образами, в то время как он объявлял мне, что мы уезжаем.

Я собиралась взять коробку и отнести ее в холл, где ее увидел бы Эдвард, когда заметила, что лампа стояла на папках и бумагах, а в углу виднелось что-то небольшое и темное.

Любопытство обожгло меня, пока я доставала лампу из коробки и наклонилась ближе.

Я поставила ее на кухонный стол так, чтобы можно было достать маленькую кожаную книгу. Обложка была темно-коричневой, и нигде не оказалось ее названия. Я провела пальцами по ней, чуть останавливаясь на уголках.

Я быстро просмотрела книгу и на каждой странице увидела безупречный, изящный почерк Эдварда. На одной из них я остановилась, задаваясь вопросом, может ли это быть дневником. Прочитав вступление, я вытаращила глаза от удивления.

Это были стихи.

Стихи о любви, переписанные на бумагу слово в слово, с невообразимой точностью. Лучшие работы великих поэтов, скопированные в этот небольшой блокнот его собственной рукой. Он был ученым, полностью социально неприспособленным. Я была уверена, что он ненавидел поэзию. Я не стала читать ни один из стихов, что он включил в эту любопытную коллекцию. Вместо этого закрыла книгу и положила ее рядом с лампой.

Я чуть приподняла бровь, отдаленно припоминая.

Где мне доводилось ранее видеть эту книгу?

Спустя секунду я вновь открыла ее.

И снова увидела почерк Эдварда. Изящная строфа из чужого стихотворения была выведена его рукой.

О мысль предерзкая - суметь
Хотя б на час (безмерно краткий)
Вот так тобою овладеть,
Как этот приступ лихорадки!*

И ниже - короткая простая заметка:

Для тебя и только для тебя.

Я узнала строфу Донна: любопытный выбор стихотворения о смерти женщины от лихорадки. Интересный предмет для посвящения. Я не понимала высокопарной сентиментальности, но внизу стояли его имя и дата, которую я узнала.

Двенадцатое октября 2004 года.

Я задохнулась.

Я помнила лицо Эдварда. Помнила его стоящим в дверном проеме и смотрящим на меня с удивлением. Было похоже, что он пытается избавиться от печали, боли, которой я не была способна понять.

Я посмотрела на Джейкоба, который ободряюще мне улыбался, и усмехнулась в ответ.

Эдвард все еще выглядел таким же грустным и держал в руке небольшую книгу из темной кожи.

- Что это? - спросила его я, отходя от Джейкоба и приближаясь к нему.

Эдвард молчал. Такой печальный.

Почему ему было грустно? Я не могла понять этого. Каждый раз, когда я чувствовала, что начинаю его понимать, он смотрел на меня, говорил что-либо или делал то, чего я не могла осмыслить.

Я посмотрела на него: сейчас он выглядел намного более солидным, будучи одетым в костюм, с причесанными волосами. Всю ночь он улыбался, его лицо светилось каждый раз, когда он смотрел на меня. Он улыбался и был счастлив, а теперь ему грустно, и я не знаю почему.

Я бросила взгляд на свое белое платье, искрящееся в искусственном освещении.

День его свадьбы ведь должен быть самым счастливым днем в его жизни.

Почему же он так печален?

Когда я снова посмотрела в сторону двери, он уже ушел.

- Белла? - услышала я, как кто-то зовет меня по имени, вырывая из раздумий.

Я резко встала, от удивления мгновенно отдернув руки от небольшой кожаной книги так, будто меня ударило током. Рукой я ударилась о стекло темной лампы, уронив ее на кухонный пол с громким звуком.

- Белла? - я услышала голос Эдварда, теперь громкий и взволнованный, когда его шаги стали ближе. Что он делает дома?

Я, чуть запаниковав, упала на колени и попыталась собрать разбитые осколки его лампы. Я схватила столько, сколько смогла, и встала, чтобы выбросить их в мусор.

Я обернулась, услышав, как его шаги замерли рядом с дверью на кухню.

Встретившись со взглядом Эдварда, непонимающим выражением на его лице, я застыла, пока он стоял в дверном проеме и смотрел на меня. Я оглядела осколки от лампы, все еще валяющиеся на полу, и по-прежнему открытую книгу.

- Что ты делаешь дома? - задохнулась я, надеясь, что он не увидит беспорядок с противоположной стороны стола.

- О, я приехал кое-что забрать… - начал он объяснять, подходя ближе. А затем его голос замер, как будто он не мог найти подходящих слов.

Я видела, что выражение его лица с непонимающего сменилось на возмущенное.

- Что ты делаешь?

- Мне так жаль, - закричала я, запаниковав от разъяренного выражения его лица. - Я вовсе не пыталась…

- Что ты, черт побери, делаешь, Изабелла? - практически кричал он меня. Я видела, как напряглась его челюсть и сжались кулаки.

Я чувствовала, как начинают течь слезы по моему лицу, когда он начал идти ко мне, смотря так, будто собирается убить.

Я упала на колени, в отчаянии пытаясь собрать оставшуюся часть витражного стекла.

Когда он прошел мимо кухонного стола, встав рядом со мной, я услышала, как он резко остановился и коротко выдохнул. Все еще плача, я проигнорировала его, умоляя, чтобы он не выгонял меня.

Кровь капала на стакан и пол, пока я собирала разбитые кусочки стекла. Стакан, который я держала, упал, и я немного качнулась назад, а глаза замерли на красной струйке, стекающей с нижней стороны предплечья. Она лилась из пульсирующей глубокой раны на моей ладони.

Должно быть, я порезалась, пока выбрасывала осколки, но слишком волновалась из-за реакции Эдварда, чтобы заметить.

Перед глазами все потемнело, голова внезапно стала невесомой, когда я посмотрела на красную струю на руке, льющуюся по белой коже. Я чувствовала запах ржавчины, соли, меди в воздухе, тепло на своей плоти.

Я пошатнулась, не способная устоять, и Эдвард крепко ухватил меня за плечи. Нас разделяла всего пара сантиметров. Он опустил голову вниз, чтобы заглянуть мне в глаза. Больше сердитым он не казался.

- Ты разбила мою лампу? - спросил он. Его голос был тихим. Или, может, я просто не могла отчетливо расслышать его, звучащего то громко, то тихо, как плохо настроенное радио.

- Прости, - пробормотала я, пытаясь оставаться в горизонтальном положении.

Эдвард ничего не ответил.

Я ощущала, как он медленно повел меня к стулу, на который я с благодарностью села, положив голову на прохладную древесину кухонного стола. Щекой я соприкоснулась с уголком кожаной книги, но не отодвинула ее.

Пытаясь оставаться в сознании, я не поднимала голову, но слышала, как Эдвард выходит из кухни в холл. Я слышала успокаивающий звук его шагов, когда он вернулся, положив что-то мне на ноги.

Он начал рыться в том, что принес. Я лежала и просто слушала, уткнувшись головой в изгиб локтя, а все мои чувства, казалось, были обострены.

От удивления я чуть подскочила, когда Эдвард взял меня за руку.

Он прижал что-то влажное к ней, стирая кровь с моей кожи. Затем он очистил рану, стирая и вокруг нее. Когда я зашипела, почувствовав жжение, он чуть замедлился, но продолжил аккуратно прикасаться ко мне. Я была удивлена от того, насколько нежными были его руки.

Он аккуратно провел пальцами вокруг раны, тихо сказав, что осколков в ней нет, а накладывать швы вовсе необязательно.

Затем я ощутила, как он сжал мою руку, накладывая марлевую повязку вокруг нее. Его пальцы кружились и танцевали вдоль моей ладони снова и снова. Закончив, он провел большим пальцем несколько раз по моей забинтованной коже.

Я подняла голову, чувствуя головокружение и надеясь, что смотреть теперь можно. Эдвард сидел передо мной, наши лица вновь разделяло всего несколько сантиметров, моя рука покоилась в его. Его дыхание, теплое и тяжелое, опаляло мое лицо.

- Спасибо, - произнесла я чуть охрипшим голосом.

Эдвард кивнул и встал, отпустив мою руку. Он мельком взглянул на разбитую лампу, стакан, кровь и вздохнул.

Я снова захотела извиниться, когда он сказал:
- Я все уберу, когда вернусь с работы.

Слова застряли у меня в горле, и я просто кивнула.

- С тобой все будет в порядке, - сказал он.

Его голос дрогнул, а сам он не смотрел на меня.

---

*Здесь идет речь о стихотворении "Лихорадка" Джона Донна, английского поэта XVI-XVII веков. Ниже, под спойлером, можете прочитать его полностью.

Все мысли, идеи, задумки, что и почему происходит с нашими героями, пожалуйста пишите на ФОРУМЕ, чтобы я смогла уведомить вас о следующей главе