Мой палец уже почти касается кнопки дверного звонка, когда я вспоминаю, что вот уже как целую неделю у меня вообще-то есть ключ, и достаю связку из кармана. По возвращении с работы такие вещи иногда всё ещё вылетают из моей головы, но это никак не связано с тем, что я переехал к Белле, на самом деле того не желая, ведь всё совсем наоборот. Я хотел жить вместе с ней, просто в какой-то степени ещё не привык к тому, что мне больше не нужно ждать, когда она впустит меня в свою квартиру. Но этот дом теперь и мой, и пусть и с промедлением, но я всё же отпираю дверь и, закрывая её на все замки, уже собираюсь позвать Беллу, когда слышу голоса. Один из них явно принадлежит ей, а другой её матери, но я бы знал, если бы Рене планировала приехать, и таким образом всё происходящее наталкивает меня на мысль, что я становлюсь невольным свидетелем чужого разговора по скайпу. Знаю, подслушивать нехорошо, и мне следует оповестить Беллу о своём присутствии, что изначально и входило в мои планы, но вместо этого, предполагая, что она надеялась связаться с родителями, пока меня нет, я тихо разуваюсь и преодолеваю расстояние до гостиной. Правда, достигнув комнаты, я не вхожу, а фактически прячусь за стеной и начинаю вслушиваться в то, о чем идёт речь.

- Так что думаешь? - спрашивает Белла, и, исходя из ответа Рене, я понимаю, что они обсуждают то, как теперь выглядят комнаты в нашей квартире. Должно быть, Белла наконец-то сделала фотографии и отправила их родителям по электронной почте, а сейчас ей стало важным узнать их мнение, и мне это нравится, то, что, хотя и не им здесь жить, их одобрение для неё всё равно крайне необходимо. И Рене не разочаровывает, но стоит Белле попросить её позвать к компьютеру и Чарли, как атмосфера тут же меняется.

- У него ночное дежурство, - следует не слишком охотный ответ, и я, даже не прикасаясь к Белле и не видя, где конкретно и в каком положении она находится, каждой клеточкой своего тела чувствую её непонимание ситуации и уже подступающее расстройство. Определённо ей известно то, чего я не знаю, но со следующими же её словами все встаёт на свои места.

- Но ему ещё рано собираться и тем более уходить...

- И, тем не менее, он уже ушёл.

- Что-то случилось? У вас двоих? - нервно спрашивает Белла, но гораздо больше в её голосе грусти, чем тревоги, и мне хочется быть рядом, чтобы обнять и утешить, но меня, вернувшегося с работы чуть раньше обычного, в принципе не должно здесь ещё быть, и вряд ли моё внезапное появление из-за угла будет воспринято положительно. Скорее уж расстроит ещё больше, а это последнее, чего я хочу, потому и остаюсь стоять на месте.

- Нет, у нас всё в полном порядке, и это лишь моё мнение, ведь ты знаешь своего не особо и разговорчивого отца, но я думаю, что дело в тебе.

- Во мне? Но что я такого сделала, что он не хочет со мной общаться?

- Я уверена, что насчёт этого ты преувеличиваешь, но, как мне кажется, ему просто нужно время, чтобы переварить последние новости. Знаешь, то, что вы с Эдвардом теперь окончательно вместе.

- Ладно...

- Прости, Белла...

- Ты ни в чём не виновата, и тебе совершенно не за что извиняться. Я... я просто думала, что, как бы он за меня не переживал, гораздо сильнее страха будет радость, что у меня всё хорошо. В конце концов, я люблю Эдварда, и всё, чего я хотела и к чему стремилась, это быть с ним, и я надеялась, что папа поймёт. Но, веря в это, я ошибалась. Он не понимает...

- Милая...

- У меня нет никаких доказательств, которые я могла бы предъявить, и есть лишь слова, но Эдвард пытался сделать всё, чтобы я остановилась. Убеждал, требовал, просил и даже умолял, но я была невосприимчива, так что в том, что я чуть не умерла, есть и моя вина. И даже большая её часть.

- Даже если и так, мы же не можем относиться к себе соответствующим образом...

- И поэтому, не разбираясь, переложили всю вину на Эдварда?

- Мы просто не хотим, чтобы с тобой снова что-нибудь случилось.

- Я обещала и уже не раз, что вам больше не нужно за меня опасаться, и что со мной всё будет в порядке.

- Возможно, в данной ситуации просто слов недостаточно.

- Это больше, чем просто слова, но это ваше дело, верить мне или нет. Иногда выбор так труден, что похож на прыжок, на прыжок в пропасть, но я его сделала, а дальше всё зависит от вас. Мне же нужно идти. Скоро придёт Эдвард, а ужин ещё не готов.

- Я не хочу, чтобы мы так прощались, Белла.

- Но что я могу?

- Просто дать своему отцу время. Что бы там ни было, мы тебя любим.

- Мне, и правда, пора.

На этой ноте разговор заканчивается, и, по-прежнему находясь в укрытии, я слышу, как Белла выключает ноутбук, но потом воцаряется тишина, и я почти с ужасом жду того, что за ней последует. Но она не сменяется ни слезами, ни движением в сторону кухни, и я осознаю, что больше не могу не знать, что происходит. Мне всё равно, если Белла будет злиться, когда поймёт, что я находился в квартире уже какое-то время и слышал то, что не должен был, я не соблюдаю осторожность и не стараюсь двигаться бесшумно. Я просто появляюсь в дверном проёме, прекрасно слыша, что ещё за несколько мгновений до этого меня выдаёт скрип половиц. Обнимая свои ноги, Белла сидит на диване, глядя прямо перед собой, но я знаю, она в курсе моего присутствия, и её вопрос лишь как нельзя лучше подтверждает это:

- И давно ты там стоял?

- Довольно-таки.

- С самого начала?

- Скорее всего.

- И всё слышал?

- Да.

- Тогда ты знаешь, что с ужином придётся подождать.

- Да плевать мне на это, - в конце концов, не выдерживаю я её напускного спокойствия и преодолеваю разделяющее нас расстояние. Садясь рядом с Беллой, я почти силой привлекаю её к себе и на свои колени, удерживая её лицо в своих ладонях и тем самым не давая ей спрятать его у меня на груди. - Тебе плохо, и я здесь, если ты хочешь поговорить.

- Ты вообще не должен был всё это слушать. Тебе следовало дать мне понять, что ты уже пришёл.

- Это, конечно же, так... Но тогда я бы вряд ли узнал, что меня, возможно, уже никогда снова не одобрят.

- Я бы, и правда, тебе этого не сказала, потому что мне всё равно.

- Но мне нет, и в любом случае я тебе не верю. Это же твои родители.

- Которые тебя, вероятно, ненавидят, - прямо говорит она, и вопреки тому, какое впечатление она пыталась на меня произвести, ей явно больно, но мне нет, ведь я знал, что так всё и будет. После всего мною сделанного это и неудивительно, то, что, по крайней мере, один из её родителей не хочет верить в то, что я изменился, и в связи с этим даже уходит из дома, лишь бы не контактировать с дочерью, которую жизнь будто бы ничему и не научила. Это я знаю, что всё совсем иначе, и что Белла, находясь со мной, больше ничем не рискует, но Чарли далеко и видит не всё, а только то, что ему показывают. Этого же, вероятно, мало для того, чтобы увидеть картину целиком и облегченно выдохнуть, и из-за всего этого мне определённо не по себе.

- Но это более чем заслуженно, хотя я и люблю то, как ты защищала и отстаивала мою честь. Если честно, я вообще не думал, что ты скажешь им о нас. По крайней мере, не так скоро.

- Но я сказала. Ещё на прошлой неделе.

- И не жалеешь?

- Нет, не жалею. И никогда не начну. Я хотела, чтобы ты был здесь, и я люблю тебя, и моё сердце говорит мне, что, выбирая нас, я права. Ты, конечно, тоже произнёс правильные вещи, они моя семья, и они спасли мне жизнь, но не им решать, с кем она будет связана. А в ней я вижу тебя и только тебя.

- Это хорошо, потому что я больше никуда тебя не отпущу, - будучи твёрдо убеждённым в своих словах, совершенно искренне говорю я, и едва я заканчиваю свою мысль, как Белла, склонившись ко мне, прикасается своими губами к моим. За последние две недели мы разделили множество поцелуев, и грандиозно страстных, и упоительно нежных, но тот, что связывает нас сейчас, пожалуй, самый медленный и неторопливый, но одновременно наполненный чувствами, из всех тех, что ему предшествовали. Но, несмотря на всё это и то, что Белла стянула с меня куртку, которую я не снял, когда пришёл, мы не заходим далеко. Мы даже не говорим об этом, а просто в какой-то момент чуть отстраняемся друг от друга, и это совершенно правильно. Не то чтобы я видел слёзы на дорогом сердцу лице, ведь ничего такого на них и близко нет, но я просто знаю, что сейчас не время. Да и моё единственное желание состоит в том, чтобы просто побыть с Беллой. Узнать, как прошёл её день, и рисовала ли она сегодня или посвятила день отдыху, возможно, помочь ей с приготовлением ужина, хотя в этом я и не силён, и разделить его с ней. А после помыть и убрать посуду, и оставшееся время до того момента, когда надо будет ложиться в кровать, провести так, как Белла только захочет, и в конечном итоге, обнимая её, просто заснуть.

Я ничего не желаю так сильно, как делать то, что ей необходимо, и когда она предлагает посмотреть фильм, в то время как мы уже пьём чай, я только киваю и, даже не претендуя на то, чтобы перелистывать телевизионные каналы в поисках какого-нибудь кино, лишь наблюдаю за Беллой. Нажимая на кнопки на пульте, она полулежит в моих объятиях, её голова располагается у моей груди, и я вдыхаю запах шелковистых волос как раз в тот момент, когда Белла натыкается на только-только начинающийся с фразы о том, что время уничтожает всё, фильм. Согласно программе, он называется «Необратимость», но я никогда о нём слышал и даже и понятия не имею, о чём он, и когда Белла спрашивает об этом, коротко переговорив, мы выясняем, что и она с ним незнакома. Так мы и решаем его посмотреть, но первые же минуты заставляют меня содрогаться и чувствовать времени подкатывающую к горлу тошноту, и, хотя это, наверное, и не по-мужски, признаваться в таких вещах, но факт остаётся фактом. Изображение мигающих сигналов машин экстренных служб, прыгающая картинка и работа оператора, когда камера вместо того, чтобы плавно перемещаться, будто скачет по улице и помещению, и фоновая музыка вызывают у меня чуть ли не головокружение по мере того, как атмосфера фильма становится всё более угнетающей. А жестокость, кровь, чудовищная смерть и изображение раскроенного черепа, по которому продолжают наносить удары огнетушителем, когда человек, пока непонятно чем конкретно заслуживший такое, уже, очевидно, мёртв, показанные почти в первых же кадрах, и вовсе вызывают ужас, пока я осознаю, что в центре повествования, вероятно, находится месть. Не проходит много времени прежде, чем я понимаю, что действие фильма повёрнуто вспять, и история рассказывается от конца к началу, а значит, подробности, подтолкнувшие двух героев к этому шагу, нам с Беллой только предстоит узнать.

Но, учитывая обратный порядок, ещё до жуткой сцены, что мне довелось увидеть, одного из них минутами ранее уже погрузили в карету скорой помощи, а второй явно попадёт в тюрьму и надолго, а в худшем случае и на всю оставшуюся жизнь, и всё это становится слишком тяжёлым, чтобы продолжать смотреть. Но я всё равно сижу смирно, ожидая хотя бы какого-то намёка на то, что всё наладится, пока не наступает момент осознания того, как это невероятно наивно и глупо. Всё хорошее, что было, осталось в прошлом, и других вариантов развитий событий больше нет, да и не может быть, не тогда, когда в первое же своё появление на экране главная героиня уже вся избита, окровавлена, и, возможно, уже даже мертва и холодна, но и это ещё не самое страшное. По крайней мере, не для меня, ведь то, что делают с ней, такой красивой и молодой, невольно пробуждает к жизни мою память и то, что я хотел бы забыть. Я не бил Беллу, ни по лицу, ни по животу, ни по ногам, в этом смысле я и пальцем к ней не прикоснулся, но я тоже был насильником. Я принудил её к тому, чего она не хотела и чему всячески сопротивлялась, в то время как я остался глух к её мольбам, и, думая обо всём этом и вспоминая то, что до сих пор не забыто, я понимаю, что вполне могу выкинуть телевизор в окно, лишь бы прекратить просмотр. Но даже в своём состоянии я, к счастью, ещё осознаю, что это чересчур, и что техника ни в чём не виновата, и, в надежде смягчить то, как могут прозвучать мои слова, нежно проводя костяшками пальцев по тонкой правой руке, покоящейся на моей ноге, просто обращаюсь к Белле:

- Быть может, поищем что-нибудь другое?

- Разве тебе не кажется, что актёры потрясающе играют? – возражает она, по ощущениям, совершенно не напряжённая и абсолютно расслабленная, и это невероятно сильно отличается от того, как чувствую себя я. Даже больше не глядя в сторону голубого экрана, я в курсе всего происходящего и всей той боли, с которой столкнулась Алекс. Она просто спустилась в подземный переход, чтобы оказаться на другой стороне дороги, даже не зная, что уже никогда из него самостоятельно не выйдет и вообще погибнет, и я понимаю, что этот фильм не только о силе ненависти, толкающей на преследование и непоправимую вещь, какой и является убийство. Он ещё и о неправильных и даже роковых решениях, о безопасности и о том, что себя надо беречь. Девушки не должны быть одни наедине с улицей и в поздний час, когда может произойти всё, что угодно, Алекс же оказалась без защиты, но у меня нет желания выяснять, почему, ведь, даже если бы мы поссорились, я бы ни за что не отпустил Беллу без сопровождения.

- Давай всё же выключим…

- Но почему?

- Просто, пожалуйста. Немедленно.

Она всё-таки повинуется, и комната, освещаемая лишь оттенками телевизионной картинки, погружается в темноту, как только Белла, нащупав пульт дистанционного управления, выключает телевизор. Но я знаю, это не всё, ведь я явно задолжал ей объяснения, в которые мне, если честно, не особенно и хочется вдаваться, и, несмотря на уверенность, что Белла вряд ли откажется от намерения достучаться до меня, где бы я ни был, я всё равно пользуюсь тем, что она чуть отстранилась. Я выбегаю прочь из комнаты, хотя и сам не знаю, куда собираюсь, но даже просто думать об этом совершенно бессмысленно, ведь мне некуда идти, но самое главное это даже не это, а то, что я и не хочу уходить. И всё же, когда шедшая за мной по пятам Белла, наконец, настигает меня в дверях нашей спальни и без всяких слов просто дотрагивается до моей спины, я не смею обернуться и лишь говорю то единственное, о чём сейчас думаю:

- Какую же я боль тебе причинил… Господи, Боже мой.

- Ну, что ты, Эдвард. Перестань, малыш. Это было очень и очень давно, и мы оба были не в том состоянии. На самом деле я плохо помню всё произошедшее.

- Зато я помню. Ты плакала. Ты просила остановиться. Тебе было очень больно? Ты долго восстанавливалась?

- Ну, всё, хватит. Зачем ты спрашиваешь об этом? Всё это уже не имеет никакого значения. Всё же хорошо, любимый, - отвечает Белла, и меня поражает то, с какой лёгкостью ей удаётся развернуть моё тело на сто восемьдесят градусов. Я и все мои мысли, и соответствующие им тревоги оказываются у неё перед глазами, как на ладони, как только наши взгляды встречаются во мраке вокруг нас, но даже в темноте я вижу свет, что излучает Белла. Я его погасил, и хотя эта искра и разгорелась с новой силой, это произошло совсем не благодаря мне, и, возможно, теперь мне и всей жизни, какой бы долгой она не оказалась, не хватит, чтобы действительно заслужить прощение.

- Прости меня, Зефирка. Пожалуйста, прости меня.

- Пойдём лучше спать, - будто не слыша сказанных мною слов, говорит Белла, и я знаю, она пытается успокоить моё волнующееся сердце, но мне совершенно не нравится то снисхождение, которое я уловил в её голосе, словно то, о чём мы говорим, и правда, уже неважно. Но это не так. Пусть в целом дверь в прошлое и закрыта, но и один его фрагмент даже спустя время может всё ещё причинять боль и бередить старые раны, заставляя их вновь кровоточить, и я не думаю, что Белла действительно отпустила тот момент. В конце концов, я же этого не сделал при том, что не был жертвой. Ею была она и только она. С самого начала и до конца. С первой дозы, принятой исключительно в угоду мне, и до почти смерти, и попадания на больничную койку опять же из-за меня и моих решений.

- Я поступил, как подлец.

- Я тоже была виновата.

- Но ты мне не изменяла. Это сделал я почти сразу же после нашего разрыва. Во всём виноват лишь я один.

- Если ты сейчас же не успокоишься, то я тебя ударю.

- Мне лучше уйти. Я пойму, если ты больше не захочешь меня видеть, - говорю я, хотя и понятия не имею, куда пойду, но дело даже не в этом. Мои же собственные слова кажутся мне бредом, потому что я уже несколько минут как пришёл к пониманию того, что совсем не хочу выходить за дверь и оставлять Беллу снова, и пока я думаю, что она на это скажет, верная тому, что звучало, как обещание, она просто действительно даёт мне пощёчину. Наверное, она призвана заставить меня, наконец, прийти в себя, но неминуемая боль вполне реальна и обжигает то место на моём лице, в которое пришёлся удар, но это ерунда по сравнению с тем, как ощущаются следующие Беллины слова:

- Я уже давно отпустила всё плохое, и, пожалуй, нет ничего, что я не смогла бы тебе простить, но не бросай меня снова. Если ты ещё раз уйдёшь, то это будет концом, и, скорее всего, мы больше никогда не встретимся. Я просто не впущу тебя. Но если хочешь, то уходи.

Сказав это, Белла почти поворачивается ко мне спиной, явно не желая дожидаться моих действий, но едва она начинает двигаться, моё сердце проваливается куда-то вниз, будто пытаясь донести пугающую информацию о том, что я могу окончательно лишиться любимого человека, если позволю ему сделать ещё хотя бы один шаг. Но это не то, с чем я смогу жить, и, фактически хватая Беллу за руку, я привлекаю её обратно к себе и крепко прижимаю к своему телу, и произношу вещи, которые вообще-то не собирался говорить сейчас. Но как только они оказываются в воздухе, я понимаю, что чувства важнее всего остального, и что любой момент одинаково подходящий, ведь мы это всегда мы. В единственный до этого мира раз, когда я просил Беллу остаться со мной навсегда, она была беременна, внутри неё билось ещё одно сердце, и, хотя тогда я и отрицал, что делаю предложение из-за не родившегося ребёнка, всё же в тот момент именно он подтолкнул меня к решительному шагу. Неважно, что до него, впрочем, дело так и не дошло, мои чувства совсем не изменились, а эмоции остались прежними. Отличие же лишь в том, что теперь они и только они главная причина, по которой я делаю то, что делаю, и, хотя у меня снова и нет кольца, тогда Беллу это не волновало, и, твёрдо убеждённый, что и сейчас ничего не изменилось, я повторяю свою почти мольбу снова:

- Будь моей женой, Зефирка. Пожалуйста.

- И вместе навсегда?

- Я только этого и хочу.

- И я тоже, и я… Я согласна, - отвечает Белла, и на этот раз она не переспрашивает и не задаёт ни одного уточняющего вопроса, и я люблю это, полное отсутствие колебаний и каких бы то ни было сомнений в моих мотивах и в нас. Это однозначно в прошлом, оглядываться в направлении которого, несомненно, было больно, но теперь я уверен, что всё, что мы сами у самих же себя и отняли, к нам обязательно вернётся. Мы справимся с этим, ведь то, что казалось более несбыточным и окончательно потерянным, осуществилось, наши мечты сбылись, и мы вполне можем обрести и ребёнка, которого лишились, и я знаю, Белла тоже в это верит, иначе бы просто не сказала мне «да». В эту самую минуту ничём не омрачённой радости на свете нет никого счастливее меня, и, ощущая это каждой клеточкой своего тела и всем сердцем, я привлекаю Беллу ещё ближе к себе, хотя мне уже и неизвестно, где заканчиваюсь я, и начинается она.

Мы одно целое, и моя рука нежно скользит по её шее прямо перед тем, как наши губы сливаются в проникновенном, ласковом и скрепляющем нашу помолвку поцелуе. Он первый в новом статусе жениха и невесты, но явно не последний, и я понимаю это так же отчётливо, как и то, что у нас вся жизнь впереди, а вместе с ней и много вечеров, когда мы будем желать друг другу спокойной ночи. Мы делаем это и сейчас, переодеваясь ко сну и забираясь в кровать и под одеяло, просто для того, чтобы лечь спать, и не более, но Белла засыпает первой, в то время как я продолжаю лежать с открытыми глазами и обдумывать, насколько сильно теперь всё изменится. Так продолжается до тех пор, пока я не понимаю, что в основном всё останется по-прежнему, ведь я люблю её совсем не из-за того, что она согласилась стать моей женой. Я любил ещё задолго до этого момента и в этот раз сделал предложение не потому, что она в положении, и что, наверное, в связи с этим так и надо поступить, а просто потому, что хотел этого и хочу завести с ней ребёнка или даже нескольких детей, а не только собаку. Когда я пришёл, и всё время, что мы ужинали и смотрели фильм, Пит спал на кухне, но сейчас, обнимая умиротворённо спящую Беллу, я слышу движение в коридоре и, чуть приподняв голову, вижу, как благодаря открытой двери малыш входит к нам. Пусть и тихо, но вскоре он уже начинает скулить, и из опасений, что это всё же разбудит Беллу, мне не остаётся ничего иного, кроме как, аккуратно высвободив руки, до того держащие её в объятиях, поднять Пита вверх. Она не сильно поощряет это, его нахождение в кровати, но, даже рискуя её рассердить, я всё равно размещаю щенка у себя под боком и между нами, и, быть может, это и глупо, но я заговариваю с ним и рассказываю ему о произошедших сегодня переменах. Наверняка кто-нибудь да сказал бы, что животные ничего не понимают, но я с этим не согласен и определённо так не считаю. Я думаю, он всё осознаёт, и когда, всё-таки укладываясь, он утыкается своим влажным носиком в мою гладящую бежевую шерсть ладонь, я вижу в этом одобрение. Пит не ребёнок и не моя дочь, но его нахождение в постели напоминает мне о временах, когда его ещё даже не было на свете, но нас так же было трое. Тогда мы жили не в этой квартире и даже не в этом районе, а в центре, а третьим человечком был малыш, которого носила под сердцем Белла, и, возможно, мысли об этом так никогда окончательно и не уйдут, но мне более чем нравится быть там, где я сейчас. Я люблю то, как всё складывается, и чувствую счастье, когда вновь обнимаю её и одновременно и Пита. Нас снова трое, и даже когда мы станем родителями, я всё равно буду относиться к нему, как к, несомненно, члену семьи, которой мы теперь определённо уже являемся.

«Необрати́мость» (фр. Irréversible) — реально существующий фильм, французский драматический триллер режиссёра Гаспара Ноэ. История рассказывается в обратном хронологическом порядке. Премьера ленты состоялась 23 мая 2002 года в основном конкурсе 55-го Каннского кинофестиваля. Она настолько шокировала зрителей, что 250 человек вышли из зала, причём некоторым из них потребовалась медицинская помощь. Начальные эпизоды фильма оформлены почти неслышимым низкочастотным звуком, похожим на шум землетрясения. У многих людей данный шум вызывает беспокойство, лёгкую тошноту и головокружение. Считается, что звуковое оформление «Необратимости» — основная причина, по которой зрители уходили с просмотра в течение первых тридцати минут ленты. Именно на такую реакцию и рассчитывал режиссёр Гаспар Ноэ.

Предыдущая глава || Следующая глава