Эдвард POV

- Ты красивая, - шепчу я, неотрывно глядя в её глаза, пока наши тела движутся синхронно и в унисон друг с другом в предрассветной дымке только-только занимающегося за окном утра.

Рождаясь, каждый из нас априори свободен, и потому, чуть ли не с самого первого совместно проведённого мгновения в одной кровати начав испытывать некие собственнические чувства, я, как мог, пытался заглушить их в себе. Ведь, как совершенно верно и справедливо заметила Изабелла, не имел ни единого права проявлять данные эмоции и что-либо ей приказывать.

Откровенно говоря, моё поведение было оскорбительным и недостойным, но, конечно, осознавая где-то глубоко в душе, какие цели преследует Изабелла и чего старается всеми силами добиться, я не хотел новых вопросов, которые бы неизбежно продолжили возникать. Не хотел, чтобы она не оставляла попыток достучаться до меня и делала всё возможное, чтобы докопаться до моей сути. Не хотел привязанности и сближения, которые со временем неизбежно бы привели Беллу к разочарованию во мне.

Я хотел лишь оттолкнуть её, чтобы она раз и навсегда отказалась от идеи моего спасения не от физических лишений, а от эмоционального одиночества. Но одновременно с этим чуть ли не лишился рассудка, когда, проснувшись однажды утром, не увидел Изабеллу на другой половине кровати и вообще не обнаружил не единого следа её пребывания в квартире. Время словно растянулось в пространстве, пока в трубке звучали лишь бесконечные гудки, а когда они, наконец, сменились желанным голосом, я буквально рассвирепел от злости и понимания того, что далеко не всё в жизни можно подчинить правилам. Если человек не хочет что-то делать, то его не принудить и не заставить, и он останется верным задуманному и отправится не только в офис, но и в другой город, если это будет необходимо ради работы. Но я не собирался спускать откровенное неповиновение на тормозах и отклоняться от выбранного в отношении Изабеллы курса поведения.

Жизнь более предсказуема и преподносит меньше сюрпризов, когда ты расписываешь каждый свой шаг и контролируешь ситуацию. Но, стоило мне оказаться почти изгнанным и столкнуться с нежеланием Изабеллы мириться с зацикленным на безопасности и преимущественно не желающим вылезать из своеобразной раковины мной и дальше, внутри меня будто что-то перемкнуло или перезагрузилось, и случилось то, что случилось. Я перестал бороться с самим собой, признался себе в том, что пытался игнорировать на протяжении всех последних дней, и позволил дремавшему внутри желанию вырваться на поверхность. Стараясь избежать этого во что бы то ни стало, я всё-таки болезненно и прочно привязался, и лишь дополнительным подтверждением этой основательно засевшей в голове мысли, в котором я, впрочем, не особо и нуждался, служило то, насколько сильное и наполненное не иначе как паникой беспокойство охватило меня при одной только мысли об Изабелле, находящейся в опасности и, возможно, нуждающейся в незамедлительной экстренной помощи.

Я искренне испугался сразу дважды в течение одного дня, но во второй раз это ощущалось гораздо больнее, словно в моём сердце провернули самый острый в мире нож, и в результате он проник в самые глубокие ткани, разорвав их и заставив меня истекать кровью изнутри. К тому моменту совершенно невинно мы провели бок о бок несколько ночей, а в единственной в квартире спальне появились и некоторые мои вещи, но, когда на моих глазах они стали стремительно исчезать в первом попавшемся мешке, я неожиданно растерялся, запнулся и затих. А надвигающаяся потеря человека, который единственный за всю мою жизнь всей душой заботился и переживал обо мне, почти раздавила меня.

Я едва не лишился Изабеллы, хотя она и не является моей собственностью, но в самый решающий момент она не только не оттолкнула меня, но и дала мне всё время мира, чтобы измениться и выйти за пределы собственной зоны комфорта. Вообще-то мне будет очень и очень трудно сделать, ведь, однажды законсервировав её границы более четырёх лет тому назад, я никогда их не покидал. Это было и, наверное, остаётся вопросом выживания, но в то же время я знаю, это однозначно мой последний шанс, и, хотя при мысли о том, чтобы сказать, пожалуй, самое главное, то, что способно изменить всё и заставить её навсегда отвернуться, внутри меня всё переворачивается, я не намерен его упускать. Рано или поздно я скажу ей, и будь что будет. Но только не прямо сейчас.

- Спасибо, но это вряд ли, - откликается она в поцелуе, одновременно скользя ладонью по моей левой руке и уже традиционно касаясь моей тату, стремясь обнять меня сильнее и прижать покрепче, но я замираю внутри неё и немного отстраняюсь, только чтобы взглянуть в её пронзительно доверчивые глаза:

- Ты что такое говоришь? - я не уверен, что заслуживаю этой эмоции в них и особенно её саму, но никто не докажет мне, что я ошибаюсь. Здесь красноречиво даже имя, и точка. - Разве ты не чувствуешь, как желанна? Прямо в это мгновение? Ты красива, и не спорь.

- Но не сейчас. Не с синяками...

- И сейчас тоже, - качаю головой я, ведь знаю, о чём говорю. Уже не раз Изабелла представала передо мной с покрытым тональным средством, пудрой и румянами лицом, а сейчас ввиду выходного оно совершенно чисто и естественно, и пусть я действительно вижу то, о чём она говорит, как о вещах, омрачающих её внешний вид, она всё равно замечательна и прекрасна. Я вижу сильного человека, не испугавшегося возможной расправы, и это лишь многократно усиливает степень моей привязанности. - Совсем скоро они совсем сойдут, а ты... ты просто прими мои слова, и всё. Хорошо?

- Хорошо, - пусть и несколько неуверенно, но всё-таки отвечает она, и, теперь позволив ей слиться со мной гораздо плотнее и теснее, я разделяю с ней обоюдное удовольствие, одновременно захлёстывающее нас и пронзающее до самых кончиков пальцев на ногах. Это всего второй раз, ведь впервые всё произошло спонтанно и стихийно, и сегодняшнее утро тоже едва ли обдуманное и просчитанное, а за пределами многоквартирного жилого дома есть и другая жизнь с её работой и той деятельностью, в которую я сейчас вынужденно погружён. Но мне никогда и ни с кем не было так хорошо.

Я не менял девушек, как перчатки, и, быть может, двух отношений, ни одни из которых на самом деле не длились так уж долго, и недостаточно для того, чтобы делать выводы, я не чувствовал с ними даже десятой доли того, что испытываю с Изабеллой. Я был почти одинаково юн и в период первой влюблённости, случившейся в старших классах школы, впрочем, не успевшей вылиться во что-нибудь действительно стоящее и серьёзное, и в тот период, когда прежде, чем жизнь окончательно пошла под откос, стал мужчиной, по крайней мере, в физическом плане. Но и эти девушки были также молоды, и об истинных и долговечных чувствах не могло быть и речи, да и в любом случае всё это было так давно, что уже заросло пылью и паутиной.

Изабелла первая за долгое время, но по какой-то причине я не боюсь облажаться. Страшно всё испортить мне, пожалуй, исключительно в плане эмоциональном и морально-этическом, а в остальном... В остальном же я чувствую себя так, будто мы подходим друг другу. Как две детали одного механизма. Как люди, которым вопреки всем различиям в положении и общественном статусе предначертано быть вместе. Я не настолько наивен, чтобы всерьёз верить в это, особенно учитывая то, как ужасно мало мы знакомы, и сколько всего она обо мне даже не подозревает, и количество скелетов, которым только предстоит вылезть на поверхность, но, будь всё это неважно, я... я бы решил, что уже люблю её.

Но это немыслимо и невозможно, за такой короткий срок нереально ощутить что-то великое, прочное, основательное и всепоглощающее, и этому я даже рад. Все, кто, так или иначе, были моими близкими, уже давным-давно покоятся под землёй, и их останки уже наверняка прилично истлели, если не сказать больше, но Изабелла не должна оказаться там и пополнить этот скорбный список моих потерь. Я либо не допущу такого исхода событий, либо, проиграв, сознательно и добровольно отойду в вечность. Другого варианта нет. Если с этой невинной душой хоть что-то случится, после я просто не смогу жить.

- Ты где? Куда пропал? - вырывает меня из моих мыслей голос Беллы, и, придя в себя, я отодвигаюсь от неё и сажусь на край кровати спиной к ней, потому что мне отчего-то нехорошо, словно по пищеводу поднимется тошнота.

Но на самом деле это всё лишь глубинные переживания и страх навредить так, что последствия уже будет не исправить. Всего один мой прокол, хотя бы одна попытка соскочить, и за ней снова придут, чтобы я больше не смел даже рыпаться. За ней придут и не вернут, и не велика ли в таком случае цена за отношения, в которых никто и никому совершенно ничем не обязан? Велика и даже очень. А это значит, что, если запахнет жареным, ей лучше быть как можно дальше от меня, чтобы даже самый умный, сообразительный, настойчивый и терпеливый следователь не нашёл ни одного свидетельства нашей связи. Быть может, прямо сейчас я и не готов её разорвать, но, если будет нужно, и возникнет реальная на то необходимость, я незамедлительно порву с Изабеллой.

Но пока я оборачиваюсь к ней, в то время как, завернувшись в простыню, она приникает ко мне со спины, и говорю:

- Да здесь я, здесь. Только задумался.

- А о чём, не поделишься?

- Да ничего такого. Просто... просто мне хорошо с тобой, - её увлечение мной может быть опасным и в конечном итоге принести один лишь вред, но я хотел, чтобы она знала, и оказался не в силах промолчать.

- Мне этого ещё никогда прежде не говорили.

- Но ты же с кем-то наверняка встречалась.

- Это было ещё в университете, но, как бы то ни было, он, наверное, не считал действительно нужным шептать такие романтические глупости, а я не особо и хотела их слышать. Подозреваю, что в ту пору они бы меня лишь смутили, да и его, скорее всего, тоже. Некоторые люди просто не созданы для особенной нежности.

- Но ты создана. Думаю, он просто тебе не подходил и вообще был не тем, - отвечаю я, не понимая, как её только угораздило наткнуться на такого человека. На человека, который либо не замечал, как она очаровательна, мила и даже сексуальна со своими чарующими изгибами и округлостями во всех нужных местах, либо, вероятно, будучи не особо и умным, не видел смысла в комплиментах. И не просто наткнуться, да ещё и провести с ним как минимум несколько лет, отдав ему не только эти годы. Плевать, что она бы смутилась, и что ему тоже было бы неловко, он должен был ласкать её и посредством слов. Я бы точно делал это.

- Вероятно, насчёт последнего ты прав, - после некоторой заминки пожимает плечами Белла, как будто хотела произнести нечто совершенно другое, но я удерживаю себя от расспросов, ведь если ей захочется дополнить свой ответ, то она сможет сделать это в любой момент и без моего напора. Так даже будет гораздо лучше и продемонстрирует, что я вполне способен проявлять уважение и такт, которых ещё совсем недавно будто бы был лишён. - В любом случае теперь это неважно. Мы уже давно разошлись и с тех пор ни разу не виделись и даже не созванивались. Та глава моей жизни однозначно закрыта. У каждого свой путь.

- И никаких сожалений?

- Абсолютно никаких. А что насчёт тебя?

- Что насчёт меня?

- У тебя кто-то есть? Впрочем, ты не обязан отвечать, если не хочешь.

- Ты и так знаешь ответ.

- Откуда мне его знать?

- Оттуда, что у меня есть только ты, Изабелла, - в одно мгновение просто говорю я, ведь здесь совершенно не над чем думать. Это истинная правда, и ничего честнее её банально не может быть.

- А прежде?

- Никого вот уже больше четырёх лет.

- Но как?

- Сначала из-за тюрьмы, а потом и мысли об этом, если честно, не возникало.

- Это долго длилось? Ну, знаешь... Пребывание за решёткой?

- Два года.

- А до? Ты... любил?

- Я не знаю, что это за чувство, Изабелла. Я же говорил.

- Ну, а симпатию хотя бы испытывал?

- Да, дважды. В старшей школе и в университете, но зашло всё довольно далеко лишь во второй раз.

- И что произошло потом?

- А потом я сел.

- А что же она?

- Она не приходила ко мне и не ждала, если ты об этом. Всё было не настолько серьёзно, Изабелла.

- Извини...

- Да ничего. Просто можем мы, пожалуйста, закончить этот разговор?

- Только ещё один вопрос, хорошо?

- Да... - сердце сжимается, и его захватывает в свои тиски мука протеста, но то, что я слышу, кардинально уводит беседу в совершенно другое русло, и я тихо, но явно выдыхаю:

- Ты любишь утку? - спрашивает Изабелла, сжимая свои руки вокруг верхней части моего тела в районе грудной клетки. Я скорее догадываюсь, чем чувствую, что тянусь к её ладоням в ответ и прикасаюсь к ним в таком же нежном жесте, каким и она чуть ранее дотронулась до меня, но едва ли понимаю скрывающийся за всем этим подтекст.

- А что?

- Просто скажи, да или нет.

- Когда-то любил, а сейчас даже не знаю. Но с чего такой вопрос?

- Просто сегодня День благодарения, и я думала об ужине. Об ужине с моей семьёй на самом деле... - проясняет всё Изабелла, и, улавливая моментально возникшую в её голосе серьёзность, я скрываю и свою наготу второй простынёй, если честно, желая вообще исчезнуть или провалиться сквозь землю. Если речь действительно о том, о чём я думаю, что она зашла, я хочу оглохнуть.

- Так у тебя поэтому сегодня выходной?

- Именно.

- Ну, желаю тебе хорошо провести время, - без всякого энтузиазма откликаюсь я, выпрямляясь в полный рост и одновременно надёжно оборачивая простынь вокруг своих бёдер. Но Изабелла удерживает меня за пальцы, а по ощущениям и за сердце и не даёт мне скрыться где бы то ни было, не оставляя иного выбора, кроме как обернуться и приготовиться слушать.

- Я хочу, чтобы ты поехал со мной, - не моргая и не разрывая зрительного контакта, возникшего между нами, прямо и чётко выражает свои пожелания она, но для меня всё это слишком. Слишком запредельно. Слишком безумно. Слишком немыслимо. Слишком за пределами допустимого и однозначно вне зоны комфорта. В конце концов, кто я, кто она, и кто её отец? Я не умею притворяться, а он не позволит этому продолжаться, какой бы взрослой она ни была. Мне больно от одной лишь мысли её обидеть, но так нужно. Никто не должен знать, и её семья особенно. Да и вообще это далеко не единственная причина моего назревающего отказа.

- Но я… Я больше не отмечаю праздники, Изабелла.

- Но так этот ужин хотя бы будет более-менее сносным.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Я не была с тобой до конца честной. Я... я не особо и лажу со своим отцом. Так что не у тебя одного есть скелеты в шкафу.

- Что между вами случилось?

- Он хотел, чтобы я пошла по его стопам. В том смысле, чтобы нашла себя в той же сфере, в какой задействован и он. Чтобы желательно вершила правосудие.

- То есть?

- То есть, чтобы стала судьёй.

- И отправляла за решётку таких, как я.

- Но я выбрала свой путь, Эдвард, я работаю в издательстве и к тому миру не имею ни малейшего отношения.

- Прости, но имеешь. Твой отец полицейский. Ты же понимаешь, что я никак не могу поехать с тобой?

- Он ничего о тебе не узнает, клянусь. Мы можем придумать всё, что пожелаешь. Сочинить какую угодно легенду. Я просто... просто не хочу оставлять тебя одного. Точнее хочу провести этот вечер с тобой. Пожалуйста? - она смотрит на меня просящими глазами, и в них даже мольба, и, медленно тая, моя решимость подвергается испытанию, пока, в конце концов, не достигает нулевой отметки, когда в какой-то момент я почему-то отказываюсь от своих слов. Я покоряюсь этим чувствам и всей их гамме, лишь надеясь, что мне не придётся пожалеть.

Каким-то образом я успешно отвязываюсь на сегодня от Эммета и пытаюсь не рассматривать предстоящий вечер, как знакомство с родителями, и относиться к нему так же ровно, как и Изабелла, но все мои усилия оказываются тщетными. Чем ближе становится время отъезда, тем всё сильнее возрастает мой мандраж, а когда мы оказываемся в её машине, я так и вовсе начинаю ощущать основательно вспотевшие руки и подступающее дурное предчувствие. Я не понимаю, что здесь делаю и что творю, но решительно подавляю тошнотворные позывы и заставляю себя сосредоточиться на Изабелле, сидящей за рулём и управляющей кажущимся доисторическим транспортным средством. Это, наверное, самый старый пикап в мире, и, довольно прилично разбираясь в машинах, я то и дело слышу стуки, скрипы и дребезжания, когда Изабелла переключает передачи. Несомненно, заставляя меня нервничать по поводу безопасности, одновременно это помогает мне переключиться и сосредоточить своё внимание на поездке, а не на окончательной цели передвижения по городским улицам.

- Этому автомобилю место на свалке металлолома, и, причём, уже давно.

- Не спорю, он старый, да и вообще на нём ездил ещё мой отец, но я люблю его и пока не готова променять на что-либо другое.

- Любовь любовью, но риск не всегда дело благородное.

- Я бы так не сказала. В конце концов, рискнув, я не так давно, кажется, спасла чью-то жизнь.

- Сейчас речь о твоей.

- Послушай, я регулярно посещаю автосервис и при необходимости вкладываюсь в ремонт.

- Не проще ли уже купить новый автомобиль, чем бесконечно латать старый, особенно учитывая тот факт, что современные стандарты безопасности ему всё это всё равно не привьёт?

- Может быть, и проще, но порой что-то проверенное надёжнее незнакомых вещей.

За этой небольшой вроде как перепалкой я и не замечаю, как мы уже достигли пункта назначения, и относительно ориентации в пространстве прихожу в себя лишь в подземном паркинге, когда Изабелла паркуется недалеко от лифтов, курсирующих между стоянкой и жилыми этажами. Слишком скоро мы выходим на нужном этаже, и хотя я не страдаю клаустрофобией, а длинный коридор в любом случае не является замкнутым пространством, воротник рубашки меня будто душит. Это чувство лишь усиливается, когда Изабелла представляет меня, как друга, своей матери, а чуть после и гораздо раньше ожидаемого и вовсе достигает своего апогея. Я не знал сути своих дурных предчувствий, да и не мог ничего предугадать, и как всё может повернуться, но сейчас они обретают форму, цвет, яркость и полноценный облик, досконально совпадающий с изображением на снимке и абсолютно идентичный ему. Так я и понимаю, почему отец Изабеллы с первого взгляда на фотографию показался мне таким знакомым. Все встаёт на свои места, в том числе, очевидно, и для него, и то, что это не ошибка и не путаница, а губительная реальность, лишь подчёркивается искрой узнавания в привыкших всё подмечать и запоминать глазах и отчётливыми словами, не оставляющими мне ни единой лазейки:

- Что ты здесь делаешь?

Я собираюсь что-то сказать, но на ум не приходит ничего стоящего, да и в целом слова сейчас совершенно излишни, и ни одна даже самая правдоподобная легенда и звучащая честно и искренне история меня всё равно не спасут. А пока я всё-таки думаю над вариантами и путями отхода всех типов, в том числе и физического, о своём присутствии напоминает, возможно, единственный человек из всех четырёх людей, присутствующих в комнате, которому ничего непонятно:

- Вы что, знакомы? - задаётся вопросом Изабелла, скорее адресованным мне, чем кому-либо ещё. Поскольку я не собираюсь снимать с себя ответственности за прошлое и отрицать то, в чём роль Чарли Свона совершенно незначительна, ведь на его месте мог оказаться кто угодно, и это ничего бы не изменило, то, глубоко вдохнув, отвечаю:

- Да. Твой отец был тем, кто надел на меня наручники и зачитал мне все мои права прежде, чем посадил на заднее сидение полицейской машины и отвёз в участок для первого, но далеко не последнего допроса.

Предыдущая глава || Следующая глава