Beyond Time / За гранью времен
Глава 11. О Примирении и Встрече с Родителями

Не надо быть психиатром, чтобы разгадать смысл, кроющийся в моем страшном сне. Очевидно, мое подсознание имело некоторые проблемы с решением спасти Эдварда и сохранить его для себя. Являлась ли я эгоисткой? Окажут ли мои действия эффект на других Калленов или же, в первую очередь, предотвратят их превращение в Калленов?
Я бы солгала, что такие мысли не преследовали меня. Что, если спасение Эдварда означает смертный приговор для Эсме… или Эммета? Розали?

Что до Элис, то я знала: ее обращение не связано с Карлайлом. Но я так же знала, что после обращения она жила лишь ради надежды, что однажды найдет Джаспера и семью Калленов. Могли ли мои действия отнять у нее эту надежду? Стало ли это причиной того, что она являлась мне? Или же она была всего лишь отражением моего собственного чувства вины и сомнений?
Уничтожала ли я всю семью в попытках создать что–то для себя самой? Я не знала, но поклялась сделать все возможное, чтобы убедиться, что ничего этого не произойдет.
Все, кроме одного – отдать Эдварда.
Может, я была эгоисткой, но сейчас, когда нашла его, не могла потерять снова.

Конечно, я так же беспокоилась о Чарли и Рене… и Джейке… и Анжеле, и об остальных моих друзьях. Я задумывалась порой, что происходит со мной в том, другом времени. Находилась ли я где–нибудь в беспамятстве на больничной койке? Была ли мертва? Может, я просто исчезла? Тосковал ли кто–нибудь по мне, или это было так, словно меня никогда и не существовало на свете?

Но как бы много ни было вопросов о моем странном и безумном путешествии во времени, на них не существовало ни одного ответа. Я не знала, что происходило там. Еще существеннее оказалось то, что я ничего не могла с этим поделать. Так что, хотя порой, поздними ночами, я и роняла слезы в подушку по всему, что оставила позади себя, и по всем, кому я могла причинить горе, я чувствовала, что не могу позволить ничему этому поглотить себя, если собираюсь выжить.

Мой самый великий страх состоял в том, в чем я редко признавалась даже себе самой. Что, если я потерплю крах в своей миссии? Что, если даже я спасу Эдварда, то опять окажусь в будущем? В будущем без него. В будущем, где я никогда его не встречу и даже не буду помнить о нем… где для меня он навсегда останется только выцветшей фотографией человека, давно умершего, которого однажды я увижу в какой–нибудь книге по истории или на старой газетной вырезке?

Эти мысли наполняли меня парализующим страхом. Пусть даже он покинул меня, лежащую на земле в лесу, с ощущением пустоты в груди, где когда–то было мое сердце, пусть даже его потеря почти уничтожила меня... я не могла бы вынести мысли о том, что никогда не узнаю Эдварда. Я полагаю, что старая мудрость о том, что лучше иметь любовь и потерять ее, чем никогда не любить, оказалась правдивой. Я не могла представить, что судьба могла бы быть настолько жестокой.
Конечно, если бы такое случилось, то я никогда этого бы не узнала, правда? Блин. Вот почему в кинофильмах о путешествиях во времени всегда все было так запутано.

На самом деле, не существовало способов узнать, какие действия будут иметь последствия. Поэтому я решила, что все, что могу, это следовать своим инстинктам и делать то, что должна. И молить Бога, чтобы в конце всего этого я смогла остаться с Эдвардом.
Была надежда, что это не означает, будто я эгоистка.
Была надежда, что это означает, я – сильная личность.



Эдвард не позвонил в среду, и я боялась, что наша ссора и появление Карлайла подействовали на него сильнее, чем я предполагала. Он был невероятно зол, когда я оставила его стоящим на тротуаре, и хотя он согласился с планами на Пасху, сомневалась, не передумал ли он.

Таким вот образом ночью в среду я сидела в кабинете у Карлайла и работала с документами. Я была расстроена и напряжена. Я мало уделяла внимания Карлайлу, пока он читал газеты в поисках последней информации о вспышках гриппа.

– Последняя страница?! – внезапно воскликнул он, заставив меня подскочить от неожиданности на стуле. – Три строчки на последней странице… и это все?.. Неужели эти люди не понимают всю серьезность ситуации? – задал он в пространство риторический вопрос.
Все же я решила ему ответить.

– Это всего лишь первая волна, Карлайл. Я Вам говорила. Никто на самом деле не принимал это всерьез до второй волны, наступившей осенью.
– Но мы же говорим о сотнях случаев в одном только Канзасе, – возразил он. – Десятки уже умерли. И все больше и больше американских солдат отправляется в Европу каждую неделю. Ты знаешь, что это приведет только к еще большему распространению инфекции по миру.

Я поднялась и шагнула к стулу, стоящему напротив стола Карлайла, глядя, как он трет переносицу от досады.
– Представляете, я это знаю, – сказала я, садясь, – Но мы ничего не можем с этим сделать.
– Я понимаю, – ответил он, и его кулаки сжались. – Это так бесит! Я думал, что более глубокие знания о заболевании помогут, но …
– Но, – закончила я за него, – Это не помогает, не так ли?

Карлайл вздохнул.
– Все это идет против моей натуры. Я хочу помочь… спасти жизни… но знать, что ничего не могу сделать, так тяжело.
– Вы делаете то, что можете, – подбодрила я его, – Вы ищете лекарство. Вы готовитесь сражаться, когда все это придет сюда.
– Но этого не будет достаточно, – устало возразил он. – Люди все равно умрут.

Я повела бровью.
– Один мудрый человек однажды сказал мне: «Ты не можешь спасти весь мир».
Уголок его рта чуть дрогнул.
– Какой идиот это сказал?
Я засмеялась.
– О, это был один жутко раздражающий доктор. Он думает, что имеет ответы на все вопросы.
– Звучит ужасно, – заметил Карлайл, начиная улыбаться.
– Так и есть, – согласилась я. – Что может раздражать сильнее, чем то, что он всегда прав?
– Что ты имеешь в виду под «всегда»? – шутливо спросил он.

Я была рада, что напряжение в комнате медленно спадало. Карлайл немного оправился от своего расстройства, а я от своих тревог из–за Эдварда. Мгновение поразмыслив, Карлайл вдруг вспомнил что–то и внимательно посмотрел на меня.
– Так ты поговорила с Эдвардом? – поинтересовался он.
Я опустила взгляд.

– Нет.
Карлайл хмыкнул.
– Полагаю, ему бы следовало позвонить, чтобы извиниться.
– Карлайл… – начала я, тяжело вздыхая.
– Я знаю, что это не мое дело, – перебил он меня, – Я только… беспокоюсь о тебе.

Я смягчилась.
– Карлайл, это так мило, правда… но Вы не должны беспокоиться. Я в порядке.
– Только будь поосторожнее в выборе друзей, – заключил он. – Этот город полон опасных типов, только и ждущих, чтобы начать охоту за невинными молодыми женщинами.

Я улыбнулась и решила над ним немного подшутить.
– Вы говорите об Эдварде, как о каком–то хищнике, который только и ждет, чтобы сожрать меня.
Надо сказать, что Карлайл не улыбнулся.
– Откуда ты знаешь, что нет?
– Верьте мне, я знаю, как распознать хищника, – сказала я ему с ухмылкой.
Карлайл лишь усмехнулся и вернулся к своим газетам.



Наконец Эдвард все–таки позвонил в четверг после обеда, вскоре после того, как я проснулась. Он извинился за то, что накричал на меня, но признался, что не был счастлив от моего решения отправиться в Спрингфилд.

– Я все еще считаю, что это опасно, Белла, – произнес он. – Я хотел бы поехать с тобой, но у меня соревнования по легкой атлетике в Элгине в среду.
– Эдвард, ты слишком много беспокоишься, – ответила я. – Все будет хорошо. Это будет мирная демонстрация, и я не собираюсь делать что–то опасное, обещаю.

Я ждала, что он упомянет Карлайла, но неожиданно не стал этого делать. Это заставило меня почувствовать себя лучше, но его умалчивание этой темы только приводило меня к большему напряжению. Эдвард спросил, может ли он пригласить меня снова куда–нибудь до Пасхи, но вместо этого я предложила ему прийти на ужин в пансион следующим вечером.

Я не говорила о наших планах Карлайлу. Хоть я и полагала, что он будет счастлив услышать, что Эдвард извинился, сомневалась, что он поддержит то, что я буду проводить с ним больше времени. Я находила в этом иронию: в моем времени Эдвард и Карлайл были очень близки… настоящая семья... но в тысяча девятьсот восемнадцатом году они друг другу весьма активно не нравились. Конечно, если бы не я, они бы не встретились до болезни Эдварда. Следовательно, я снова осталась с моими раздумьями о том, не создала ли своим вмешательством в прошлое проблем больше, чем решила.

Таким образом, мои сомнения уводили меня в никуда. Я могла сидеть и корить себя весь день напролет, но в, конце–концов, твердо верила, что была причина, по которой оказалась в этом времени. И все во мне говорило, что этой причиной являлся Эдвард.

Я хотела приготовить ужин сама, но, учитывая чувство собственничества Мэгги, когда вторгались на ее кухню, я очень нервничала, подходя к ней с этим вопросом. К моему удивлению, она благосклонно восприняла идею о том, что кто–то еще будет готовить для разнообразия, и предложила помочь мне с закупкой продуктов.

Я решила приготовить спагетти и фрикадельки, но выбор на местном рынке был ограниченным, так что мы совершили прогулку в Маленькую Италию[1]. Я улыбалась, вспоминая наше с Эдвардом путешествие по этим улицам и поедание пиццы.

Мы нашли небольшой рынок, и я смогла купить свежую пасту и оливковое масло. Ниже по улице я обнаружила торговца, выложившего на своей деревянной повозке свежие помидоры, базилик, чеснок и грибы. Мэгги была неоценима и учила меня искусству базарного торга.

– Дай мне это уладить, – тихо сказала она мне, потянув прочь от повозки с овощами.
Я пожала плечами и остановилась позади нее, слушая. Я была готова заплатить двадцать два цента запросившему их торовцу, но Мэгги настояла, что можно заключить и более удачную сделку.
Лучше, чем двадцать два цента? Я должна это увидеть.

Мэгги и торговец препирались несколько минут, давая мне новое понимание фразы «вести сложные переговоры». Торговец настаивал, что назвал нам самую лучшую цену, и в какой–то момент я подумала, что Мэгги уступит.
Но она схватила мою руку и потащила прочь. Я запротестовала.
– Но мне же надо… – едва ли начала я, как Мэгги заставила меня умолкнуть.

Мы успели сделать несколько шагов, прежде чем торговец позвал нас назад, упрашивая подождать немного. С самодовольной улыбкой Мэгги повернула обратно к тележке, и я последовала за ней. Торговец зашел внутрь здания, которое находилось у него за спиной, и выскочил спустя пару минут с металлическим ящиком, завернутым в полотенце, и с небольшим пакетом.
– Джелато[2] и пиццелле[3], – пояснил он со своим сильным акцентом, разворачивая пакет, чтобы открыть на наше обозрение изящные звездочки, оказавшиеся печеньем. – Моя жена приготовила их этим утром. Возьмете их на двадцать пять центов?
Мороженое? О, да, конечно.

Мэгги согласилась, и я заплатила торговцу, довольная, что теперь имею десерт к ужину. Мы вернулись домой, сделав небольшую остановку у мясника, дабы выбрать пару фунтов[4] говяжьего фарша. Я беспокоилась, что джелато растает, поэтому, когда мы пришли в пансион, положила мороженое в контейнер со льдом.

Ужин обещал быть интересным. Том пригласил Саманту, так что, мы, четверо, вместе с Джаредом, Лизой и Мэгги разместились вокруг обеденного стола. Алистер ушел куда–то вечером по своим никому неведомым делам. Я очень сомневалась в том, что у этого парня есть какая–то общественная жизнь.

Может быть, у его натуры была темная сторона?
Я хихикнула, когда в моей голове возникла картинка с Алистером, сидящем в баре, чтобы подцепить девушку, или играющим в пинг–понг на пиво.
О! Или же он был трансвеститом?

По каким–то причинам, Алистер преобразился в Эдну Тернблад[5] из «Лака для Волос»[6].
«Мама, я уже большая девочка…»[7]

– Ты что–то сказала, Белла? – спросил Эдвард, возвращая меня из моих дурацких мыслей.
Блин. Я что, пропела это вслух?
– Ничего, – смутилась я, опуская глаза в тарелку. – Просто у меня в голове вертится одна песенка… ничего особенного.

Разговор был легким и дружелюбным. Всем понравились спагетти и фрикадельки, которые я подала с чесночным французским хлебом и зеленым салатом на домашнем уксусе. Джаред и Эдвард умяли по две порции… или три… не то, чтобы я считала.

Саманта вытерла губы и повернулась ко мне.
– Как дела в больнице, Белла? Тебе нравится работать с доктором… как его имя?
Я отметила, что Эдвард немного поморщился, но решила проигнорировать это.
– Доктор Каллен, – подсказала я.
– О, Карлайл, – пробормотал Эдвард.

Саманта округлила глаза из–за тона Эдварда и вопросительно взглянула на меня. Я лишь закатила глаза и ответила:
– Все идет отлично. Доктор Каллен… – я сердито стрельнула глазами в сторону Эдварда. – Он великолепный начальник.
– Да уж, несомненно, – буркнул Эдвард.
– И что это должно означать? – прорычала я.

Эдвард бросил на меня взгляд.
– Я имел в виду, что твой доктор Каллен имеет на уме гораздо больше, чем изучение микробов, или что он там, по его словам, делает.
Я собралась ответить, но Эдвард перебил меня.
– И вообще, с какой стати ты зовешь его Карлайлом? Это чрезвычайно непрофессионально, если хочешь знать мое мнение.

– Ну, а я не спрашиваю твоего мнения, – с жаром возразила я. – К твоему сведению, доктор Каллен великолепный начальник и замечательный человек. Он сам просил меня называть его Карлайлом, потому что мы стали не только коллегами, но и друзьями… хотя это все и не твое дело.

Эдвард побагровел.
– Не мое дело? Да я просто присматриваю за тобой.
–Знаешь, что?! – я встала, швырнув салфетку на стол и хватая свою тарелку. – Мне только и не хватало мужчин, которые считают, что должны за мной присматривать!

Я собрала пустые тарелки, ставя их стопкой поверх своей (П/П: а я, было, испугалась за голову Эдди), и изобразила на лице фальшивую улыбку.
– Кто хочет мороженое? – весело спросила я, поворачиваясь, чтобы уйти на кухню.

Я поставила тарелки на кухонный стол и склонилась над ним, тяжело дыша. Мэгги вскоре присоединилась ко мне, принеся новую стопку тарелок и столового серебра.
Я повернулась, чтобы очистить посуду от остатков пищи, зло соскребая обрывки спагетти вилкой. Я слышала приглушенный диалог в столовой, но не могла разобрать слов.

– Ты в порядке? – спросила меня Мэгги, ставя посуду на стол рядом со мной.
– Просто замечательно, – хмыкнула я, но, почувствовав себя ужасно из–за собственной стервозности, повернулась к ней с виноватой улыбкой. – Я в порядке. Просто немного… расстроена.

Мэгги задумчиво скребла тарелку.
– Ну, это я могу понять, – тихо призналась она.
– И вообще, что он о себе возомнил? – зашептала я сердито. – Указывать мне, что делать… с кем дружить…
– Каков наглец, не так ли? – согласилась Мэгги, но я была уверена, что она не договаривает.
– Что? – обиженно спросила я.
– Ничего.
– Мэгги, что ты хочешь сказать? – нетерпеливо повторила я.

Она поставила стопку тарелок в раковину.
– Мужчины, в некотором смысле, ведут себя, как собаки. Когда они видят другого кобеля на твоей территории, их первый порыв – кинуться в атаку.
– И ты думаешь, что Эдвард видит в Карлайле того, кто посягает на его территорию? – спросила я саркастическим тоном.
Великолепно. Теперь я – сука для Эдварда. (П\П: Я в истерическом припадке) (П\Б: Ржу, ни магу)
– Он нападает, потому что чувствует угрозу, Белла, – пояснила Мэгги, – Ты не похожа на других женщин, которых знает Эдвард. Ты независимая. У тебя есть собственное мнение. И ты не собираешься ему уступать ни в чем.

Я улыбнулась. Это было правдой.
Между тем, Мэгги продолжала:
– Мужчины кажутся сильными, но на самом деле они очень уязвимы, когда задета их гордость. Ему просто не хватает уверенности.
Она хотела сказать что–то еще, но осеклась, потому что в дверях появился Эдвард.
– Можно тебя на минуту? – тихо спросил он.
Мэгги взглянула на меня, и я пожала плечами.
– Я сервирую десерт и подам его через минуту, – сказала я ей, двинувшись к ящику со льдом, чтобы достать мороженое.

Мэгги вернулась в столовую, а Эдвард продолжал неловко стоять в дверях, переминаясь с ноги на ногу.
Я начала перекладывать сливочное джелато в вазочки, и Эдвард, наконец, откашлялся, чтобы заговорить.
– Белла… я… извиняюсь, – мрачно начал он. – Я не имел в виду, что ты вела себя… неприлично с доктором Калленом.

Он произнес имя Карлайла, пытаясь скрыть отвращение.
Однако это стоило ему усилий, и я не могла продолжать сердиться на него. Я вздохнула.
– Эдвард, ты должен мне доверять. Между мной и Карлайлом ничего нет. Он – мой друг и мой босс.
К его чести, Эдвард смог удержать себя в руках.
– Я видел, как он смотрит на тебя, – тихо произнес он. – И это гораздо больше, чем дружба.

Я хотела тут же оспорить его слова, но не смогла. Хотя мои отношения с Карлайлом были невинными, иногда я задумывалась, не был ли Эдвард прав. Я смотрела на Карлайла, как на отца… и на друга[8]. Я знала, что он беспокоится обо мне и хочет защитить, но иногда ощущала… что–то… еще… что–то большее в его отношении ко мне. Я просто списывала это на благодарность, не более… за перерыв в одиночестве, которое его окружало многие десятилетия. Он чувствовал, что может мне доверять и быть самим собой, когда мы находимся наедине, хотя бы до некоторой степени, и это было для него облегчением.

– Даже если бы подобное имело место, хотя я так не считаю, – сказала я Эдварду. – Я ничего не чувствую к Карлайлу в этом смысле. У меня нет к нему романтических чувств. Он – друг, и все. Ты должен мне доверять, Эдвард. Ты не можешь мне указывать, с кем дружить.
Эдвард опустил глаза и покраснел.
– Я знаю, – медленно произнес он, – Я думаю… Я просто…
– Ревнуешь? – закончила я за него, и его глаза вспыхнули, прежде чем смущенная улыбка озарила лицо.
Эдвард пожал плечами и снова опустил глаза. Мое сердце тут же растаяло. Я приблизилась к нему, подняла руку и погладила по щеке.
– Верь мне, – сказала я твердо. – У тебя нет причин ревновать.
Его улыбка стала шире, и мы стояли так некоторое время, глядя друг на друга и улыбаясь, как идиоты.
– Ну а теперь, – распорядилась я, вручая ему тарелку с печеньем, и поворачиваясь, чтобы закончить раскладывать мороженое по вазочкам. – Пришло время для десерта.



Я была на грани нервного срыва к тому моменту, когда наступило воскресение. Я долго не могла уснуть, в конечном счете забывшись на несколько часов, прежде чем мои глаза распахнулись на рассвете, отказавшись закрыться вновь.

Несмотря на заверения Эдварда, мой живот скручивало от мысли о встрече с его родителями. Я не помню, чтобы была так испугана, когда он в прошлый раз привел меня в дом, чтобы познакомить со своей семьей… и это был дом, полный вампиров.
Видимо, я оказалась гораздо больше озабочена из–за возможного неодобрения родителей, чем из–за возможности быть осушенной… Что? Я имею в виду, обескровленной.
Да, я слишком много смотрела CSI. Судите меня за это!

Лиза сжалилась надо мной в субботу, потащив по магазинам под предлогом, что мне нужна новая шляпка к Пасхе. Я знала, что все уже устали от моих тревожных метаний и грызения ногтей, поэтому сдалась, и мы провели все послеобеденное время на Маршалл Филдс.

Лиза купила красивое лавандовое платье с подходящей шляпкой. Я выбрала бледно–желтую шелковую шляпку с изящной кружевной отделкой и добавила к ней подходящую по цвету желтую ленту, чтобы подпоясать мое чайное платье.

Утром в воскресение я потратила невероятное количество времени на приготовления: по той причине, что желала выглядеть так хорошо, как это только возможно, и потому что, пока Эдвард не заехал за мной, мне пришлось провести несколько часов, не находя себе места от беспокойства.

Я приняла душ и помыла голову, высушив волосы у радиатора и тоскуя по еще не изобретенному фену. Весь дом уже проснулся к тому времени, когда я была готова. Думаю, все собирались в церковь на пасхальную службу, потому что, когда я спустилась вниз по лестнице, они все попивали кофе и заедали его сладкими булочками, уже одетые в свои воскресные наряды.

Я не могла ни есть, ни пить. Бабочки по–прежнему порхали в моем животе, и я боялась пролить кофе на свое платье. Это случалось всегда. Всегда, когда я одевалась в светлое, то что–то на себя опрокидывала. У меня было шесть белых рубашек дома, в которых я только рисовала или работала на заднем дворе, потому что на каждой красовалось пятно от виноградного желе или горчицы, или соевого соуса.

Усвоив этот урок, я обычно носила темные цвета, но в тех редких случаях, когда все же одевалась в светлое, во что бы то ни стало старалась избегать есть или пить. Я надеялась, что на пасхальный ужин у нас будет картофельное пюре… или рис… или тапиока.
Господи, ненавижу эту тапиоку[9].

Джаред, Лиза и Мэгги ушли первыми, направляясь к Церкви Божьей Матери в нескольких кварталах к югу. Том отправился несколькими минутами спустя в Пресвитерианскую церковь в центре города, чтобы встретиться там с семьей Саманты. Эдвард, как я слышала, был лютеранином.
Я присела на кушетку у входной двери, нервно ломая пальцы, и тут же вскочила, испугавшись, что помну платье.
Боже, я ходячая катастрофа.

Я заставила себя глубоко дышать и постаралась успокоиться. Наконец, я услышала стук в дверь и в последний раз одернула платье.

Все мое напряжение рассеялось, когда я открыла дверь, чтобы увидеть Эдварда, стоящего на крыльце и одетого в белую накрахмаленную рубашку, темный костюм с галстуком, и со шляпой в руке. Он был чисто выбрит, и я заметила маленькую царапину от бритвы у него на кадыке, когда он сглотнул. Эдвард постарался усмирить свои буйные волосы, но несколько прядей выбились на волю, свисая на лоб.

Он вспыхнул, и его взволнованная улыбка стала шире, когда наши глаза встретились. Все, что я могла, это ответить ему улыбкой, и все мои прежние волнения оказались забыты.

– Доброе утро, Белла, – сказал он низким голосом, – Ты такая… красивая.
– И ты тоже, – произнесла я с придыханием. Когда Эдвард заулыбался, я поняла, что ляпнула, и быстро исправилась. – Я имею в виду, ты выглядишь… тоже хорошо… вполне… симпатично.
Я покраснела и отвернулась, чтобы взять свою сумочку.
– Готова? – спросил он.
Я кивнула.
– Как никогда.



Все оказалось не так плохо, как я ожидала. Сама церковь была красива с ее силуэтом в стиле романской архитектуры, гранитной кладкой и витражами.
Я с трепетом разглядывала здание, пока Эдвард искал место для парковки на нашей стороне улицы.

– Впечатляюще, не так ли? – с гордостью спросил Эдвард, когда, наконец, втиснулся между двух машин почти в самом конце квартала. – Она спроектирована по образцу часовни Святой Троицы в Каннах, что во Франции.

Мне это совершенно ни о чем не говорило, но я пробормотала что–то одобрительное, пока мы выбирались из автомобиля и шагали по направлению к главному входу.

– Хочешь услышать кое–то скандальное? – игриво спросил он, кладя мою руку себе на сгиб локтя.
– Конечно, – так же игриво ответила я.

Эдвард наклонился ближе ко мне, его глаза мерцали, словно он действительно делился со мной секретом.

– Для постройки этой церкви они использовали гранит от… – он многозначительно откашлялся, – ... От дома терпимости.
– Нет! – воскликнула я, шокированная и готовая рассмеяться.
Он кивнул.
– Это правда. Публичный дом был снесен, и они использовали строительный материал для этого места.
– А не выглядит ли это… греховно, или что–то в этом роде? – спросила я.
Эдвард засмеялся.
– Уверен, что некоторые люди так и думают. Как правило, это не то, чем община обычно хвастается вслух.

Мы достигли главного входа. Я провела ладонью по поверхности гранитных плит.
– О, если б эти стены могли говорить… – сказала я Эдварду, поигрывая бровями.
К моему удивлению, он покраснел и промолчал, просто отворив дверь передо мной, чтобы впустить внутрь.

Внутри было так же впечатляюще, как и снаружи, и, пока мы двигались между рядами занятых скамеек, я разглядывала богатые темные молдинги и обшивку стен помещения, состоявшую из деревянных панелей. Высокие своды образовывали арку над алтарем, а переднюю стену занимало большое круглое витражное окно. Под ним располагалась изображенная масляными красками Тайная Вечеря в обрамлении причудливо вырезанной деревянной рамы. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь цветные стекла, создавал таинственную атмосферу святилища.

По каким–то причинам это напомнило мне то аббатство, где выходила замуж Мария из «Звуков Музыки»[10]. Горшки с пасхальными лилиями и другими весенними цветами украшали ступени алтаря, и тихо звучал орган, пока люди занимали свои места.

Примерно на полпути к алтарю я заметила мать Эдварда, сидящую рядом с представительным мужчиной, который был, как я решила, отцом Эдварда. К моему удивлению, мы не сели с ними. Эдвард провел меня на свободное место напротив алтаря. Элизабет Мэйсен со сдержанной улыбкой кивнула нам, когда мы сели.

Снова на меня обрушилась эта пытка… сидеть так близко к Эдварду, чувствуя тепло, струящееся от его тела, но не сметь прикоснуться к нему. Пожилая пара остановилась у дальнего края скамьи, и все сидящие подвинулись в нашу сторону, чтобы освободить для них место. Внезапно мускулистое бедро Эдварда легко коснулось моего, и я заметила, что он снова плотно вцепился в свои колени.

Мое сердце ускорилось, дыхание захватило от этого прикосновения. Я ужасно хотела дотянуться до него, что даже пальцы задергались. К счастью, мой мозг все еще достаточно соображал, чтобы скомандовать рукам уцепиться друг за друга, а не за упругое бедро Эдварда. Мои переплетенные пальцы были плотно зажаты между коленями, но все, о чем я могла думать, это о том, как бы схватить Эдварда за галстук и утянуть его вниз между рядов, чтобы тут же оседлать.
Чудненько. В церкви. Я буду гореть в аду.

Служба была спокойной, традиционной… и невероятно долгой. Священник, к сожалению, не был одарен ни талантом кратко излагать мысли, ни красноречием, и его проповедь затягивалась, а, между тем, температура в церкви все повышалась.

Эдвард наклонился вперед, опираясь локтями о свои колени, и я нервно глотала слюну, разглядывая его. Я заметила капельки пота, блестевшие на его шее сзади над крахмальным воротничком, кончики прядей его волос были пропитаны влагой.

Что там было такое с его потом, что это сводило меня с ума? У большинства мужчин это выглядело бы противно, но по каким–то причинам горячий и потный Эдвард действовал на меня, как самый мощный афродизиак. Я хотела пробежать своими пальцами по его шее, собирая влажные капельки… затем запустить их под его влажную рубашку на спине… вдоль ремня брюк, чтобы стянуть их вниз, дабы добраться до...

– … Грех! – взвревел проповедник безо всякого предупреждения, прервав мои вызванные капельками пота фантазии.
Мои глаза испуганно метнулись к кафедре, чтобя обнаружить, что взгляд проповедника был сфокусирован на мне.

Блин. Он что, мог читать мои мысли?
Скорее думай о щенках. Или о монахинях. Стойте, монахини – это у католиков. Думай о чем–нибудь лютеранском.
– Перестань ерзать, – тихо сказал Эдвард, чуть заметно шевеля губами.

– Когда ты ерзаешь, он думает, что ты чувствуешь себя виноватой, – прошептал он, не поворачивая головы и продолжая смотреть прямо перед собой.
Что ж, он был прав. Я и чувствовала себя виноватой.
– Он будет буравить тебя взглядом, пока думает, что обличает тебя, – тихо продолжил Эдвард.
Блин. Это же манипулирование какое–то.
Значит, я не должна выглядеть виноватой.

Я постаралась принять расслабленную позу, принуждая себя не дергаться. Что дальше? На тот случай, если проповедник все–таки может читать мои мысли, я заставила себя думать о невинных вещах.

«Я хорошая девочка», – повторила я про себя, легко улыбнувшись, и заправила прядь волос за ухо. Глаза проповедника полезли на лоб, его голос дрогнул, и он резко отвернулся.
О, Господи. Теперь он подумал, что я с ним флиртую. Великолепно.
Ну, хотя бы перестал сверлить меня взглядом на худой конец.

Увеличивающаяся духота в церкви и пот Эдварда не способствовали невинным мыслям, никак. И мои глаза заскользили по помещению в поисках отвлечения. Я заметила несколько прихожан, обмахивающихся псалтырями и беспокойно ерзающих на своих местах. Пожилой мужчина в переднем ряду кивал головой, и я обнаружила, что он борется со сном. Я закусила губу, чтобы не рассмеяться, когда его голова качнулась вперед, затем резко вскинулась вверх, и он заморгал глазами. Я услышала тихий смешок рядом и краем глаза увидела улыбку Эдварда. Он тоже наблюдал за тем же человеком.

В конечном итоге, сон взял верх, и подбородок мужчины опустился вниз на грудь, да так там и остался. Спустя несколько мгновений звук, безошибочно являющийся храпом, достиг нас. Я подавила смех, зажимая рот рукой и бросая на Эдварда веселый взгляд. Он тоже боролся со смехом, его голова была опущена, а плечи подрагивали.
– Тсс, – прошептала пожилая женщина позади нас. Мы выпрямились и постарались игнорировать храп, который становился все громче.

Пастор прибавил громкости, стремясь подчеркнуть какую–то мысль – я не знала, какую, потому что не вслушивалась, – и с финальным восклицанием хлопнул ладонью по кафедре.
Уснувший мужчина внезапно громко всхрапнул и встрепенулся, просыпаясь. Жена ткнула его локтем в бок, буравя взглядом, и тот смущенно пожал плечами. Мы с Эдвардом скорчились на наших местах, хватаясь за животы и стараясь не засмеяться вслух. Я заметила, что отец Эдварда бросил в нашу сторону сердитый взгляд.
Великолепно. Я еще не успела познакомиться с этим человеком, а уже настроила его против себя.

Но, по крайней мере, эпизод с храпом развеял напряжение между мной и Эдвардом.
Мы оба немного расслабились к концу проповеди, обмениваясь легкими улыбками, и даже разделили псалтырь во время заключительного песнопения. Мое спокойствие оказалось недолгим… лишь до того момента, как родители Эдварда подошли к нам по окончании службы.

– Здравствуй, Белла, – с улыбкой произнесла миссис Мэйсен. – Я так рада, что ты смогла присоединиться к нам сегодня.
– Благодарю за то, что меня пригласили, – ответила я, переводя испуганный взгляд на отца Эдварда.
Миссис Мэйсен, поняв этот знак, повернулась к своему мужу.
– Дорогой, это Белла Свон. Белла, мой муж, Эдвард Мэйсен.

Я протянула руку.
– Приятно познакомиться, мистер Мэйсен.
К счастью, он не стал упоминать наше неуместное поведение в церкви и лишь крепко пожал мою руку.
– Взаимно, Белла, – сказал он официальным тоном, но с теплой улыбкой.

Мы последовали за толпой, выходившей из церкви, и направились в разные стороны к автомобилям, планируя встретиться дома у Эдварда. Первая встреча, похоже, прошла хорошо, но сейчас я должна буду сидеть с родителями Эдварда за одним столом. Я понятия не имела, как с этим справлюсь.

– Тебе надо расслабиться, – улыбнулся Эдвард, придерживая для меня дверь автомобиля. – Тут не о чем беспокоиться.
– Кто сказал, что я нервничаю? – бросила я, встряхнув головой.
Эдвард улыбнулся, занимая место рядом со мной.
– Ну, ты постоянно и довольно сильно покусывала губы, и я удивлен, что они не кровоточат. Ты заламывала руки… и не произнесла ни слова за последние десять минут. А это уже само по себе… повод для тревоги.
– Ха–ха, – выпалила я с невозмутимым видом. – Очень смешно.

Эдвард рассмеялся и, дотянувшись до моей руки, стал мягко поглаживать ее большим пальцем.
– Белла, все будет хорошо. Мои родители тебя полюбят, – сказал он ободряюще, и нежность сияла в его изумрудных глазах.

В последний раз ласково сжав мою руку, он отвернулся, чтобы включить зажигание. Я смотрела на него целое мгновение, удивленная тем, что и в облике человека он был способен ослеплять меня.
– Это так нечестно, – пробормотала я про себя.
– Что именно нечестно? – спросил Эдвард.
– Ничего, – я снова покраснела, – Это я сама с собой...

Мы добрались до дома Эдварда раньше, чем его родители, скорее всего из–за любви Эдварда к быстрой езде. Конечно же, скорость машины Эдварда была всего лишь около сорока миль в час[11]... И с тех пор, как я носилась с ним на почти сверхзвуковой скорости на вольво, это оказалось для меня совершенно ничем. Но Эдвард наслаждался быстротой. Он убрал верх, и ветер трепетал его знаменитую шевелюру, а солнце окрашивало ее золотыми и бронзовыми бликами. Его локоть упирался в дверцу, а рука свободно свисала, и широкая улыбка сияла на лице каждый раз, когда он обгонял более медленных и осторожных водителей. Он был таким чертовски милым, что у меня защемило сердце.

Тихий вздох слетел с моих губ, когда мы припарковались перед домом Эдварда. Он повернулся ко мне с удивленным видом, и я внезапно обнаружила, что продолжаю смотреть на него с мечтательным видом. Я быстро отвела взгляд, чувствуя неловкость, будучи застуканной им с поличным.

К его чести, Эдвард ничего не сказал мне на этот счет. Он только вышел из автомобиля, описав дугу, чтобы открыть мне дверь машины и помочь выйти. Его рука слегка касалась моей спины, когда мы направились к парадному крыльцу.

– Нам, пожалуй, лучше подождать тут, пока мои родители не подъедут, – тихо сказал он, кивнув в сторону столика и стульев, где я сидела с его матерью, попивая лимонад, в день нашей первой встречи.

Я не сразу заметила высокие подвесные качели, которые находились с другой стороны от крыльца.
– Могли бы мы посидеть вот там? – спросила я, указав на качели.

Он кивнул, и мы устроились, болтая и смеясь, на качелях. Эдвард был расслаблен, его рука свисала вдоль спинки сидения, а тело было слегка повернуто в мою сторону. Я подогнула одну ногу под себя, используя вторую, чтобы раскачивать нас. Теплый ветер разносил запах одеколона Эдварда, и я глубоко вдохнула.
Великолепно.

А затем приехали его родители.
Они вышли из большого черного автомобиля, припарковавшегося за машиной Эдварда. Мы встали, когда они направились к парадному крыльцу… и я вновь ощутила, как мои нервы зашалили.

– Простите, что заставили себя ждать, – извинилась миссис Мэйсен. – Нас задержали Боулинги и Мюрелы, чтобы переговорить, и мы никак не могли остановиться, – она закатила глаза, взмахнув рукой. – Ну же, пройдемте внутрь. Ужин уже на плите и будет через минуту… Будем надеяться, что он не окончательно подгорел.

Ужин не подгорел. Мы разделили прекрасное угощение из жареной ножки ягненка с мятным соусом, печеной картошкой, молодым горошком и морковью, запеканкой из спаржи, слоеным печеньем и салатом–желе[12] с кусочками яблока и виноградинками. (П\Б: У меня потекли слюни)

Я незаметно изучала мистера Мэйсена, стараясь найти сходство с Эдвардом. Темные волосы и глаза доказывали, что свою масть Эдвард унаследовал от матери, но его рост, острая линия челюсти были точь–в–точь, как у старого доброго папочки. В какой–то момент он и его отец обменялись шутками, и я ахнула, увидев кривоватую, как у Эдварда, улыбку на лице его отца. Из–за моего восклицания все глаза обратились на меня, и мне пришлось заговорить, чтобы отвлечь внимание.
– Все так вкусно, миссис Мэйсен, – проговорила я, наконец, проглатывая нежный кусочек ягнятины.
– Спасибо, Белла, но боюсь, что не заслужила такой похвалы, – возразила она. – Настоящий талант тут – Мария.
– Мария?
– Наша кухарка, – пояснил Эдвард.
– Мария проводит Пасху со своей семьей, но приготовила все этим утром и лишь оставила для меня инструкции, как все закончить, – добавила миссис Мэйсен. – Она убьет меня, если я испорчу ее работу.

– Итак, Белла, – произнес мистер Мэйсен, с легким звоном положив свою вилку и нож на тарелку. – Эдвард сказал нам, что ты работаешь в центральной окружной больнице?
Я нервно вытерла рот.
– Да, я работаю там с одним доктором, помогаю ему в исследованиях гриппа.
– И ты работаешь по ночам, так? – спросил он, на что я кивнула, а мистер Мэйсен продолжил: – Разве это не является немного странным?

Я сделала глоток воды, чтобы смочить мгновенно пересохший рот.
– Ну, доктор, с которым я работаю, всегда занят в ночную смену. Благодаря меньшему количеству больных, которым требуется его внимание по ночам, он может посвящать больше времени своим изысканиям.

– Этот доктор… он женат? – спросил отец Эдварда, и его голос приобрел выражение, которое, я была уверена, он использовал при допросе свидетелей.
– Эээ… нет. Нет, он не женат, – запнулась я.
– А ты не боишься за свою репутацию, работая с неженатым мужчиной в ночные часы? – продолжал он давить на меня.
– Папа, – Эдвард подскочил, и в его голосе появилась тревога.

Миссис Мэйсен постаралась смягчить ситуацию.
– Я уверена, что Белла очень заботится о своей репутации, – попыталась она успокоить своего мужа.
Да. Вот оно.
– Моя репутация в безопасности, – заявила я, заставляя себя говорить спокойно. – Доктор Каллен – образец приличия.

Эдвард хмыкнул – это не то, что я бы хотела в тот момент услышать, но он это сделал. К сожалению, получилось достаточно громко, и его отец это тоже услышал, тут же восприняв как стимул для продолжения атаки.

– Значит, это выглядит не так уж хорошо, не так ли? – изрек он, описав линию в воздухе своей вилкой, чтобы подчеркнуть мысль. – Молодая девушка, как ты, должна быть осторожна с тем, что о ней говорят люди… и эти разговоры могут стать губительными. Даже если нет вины, сама видимость может создать у людей ложное впечатление.

Мне следовало обратить это в шутку. Мне следовало согласиться с ним и пообещать, что буду чрезвычайно осторожна, оберегая свою сверхценную репутацию.
Но я – это была я. И я тут же вышла из себя.

Я осторожно положила вилку на тарелку, игнорируя тревожный вид Эдварда и панику миссис Мэйсен.
– Мне известно, что видимость может быть очень обманчивой, – протянула я выразительно. – Например, внешне может создаться впечатление, что Вы – наглый ханжа. Конечно же, мы все знаем, что это неправда, не так ли?

Со стоном Эдвард уронил голову на руки, а глаза миссис Мэйсен в ужасе устремились на ее мужа. За столом стало невыносимо тихо на несколько долгих секунд, пока мистер Мэйсен и я с вызовом смотрели друг на друга. Я ждала, что он сейчас взорвется и вышвырнет меня из своего дома в гневе, мои мускулы инстинктивно напряглись в ожидании.

К полной неожиданности для меня, он не взорвался. Наоборот, его темные глаза блеснули, а рот изогнулся в кривоватой улыбке.
– Хорошо сказано, мисс Свон, – сказал он сквозь смех и отправил в рот большой кусок бисквита.



Остаток ужина был относительно мирным: мы избегали каких–либо спорных вопросов и говорили в основном о юридической практике мистера Мэйсена и школьных достижениях Эдварда. Эдвард говорил мне, что состоял в команде своей школы по легкой атлетике, но его родители быстро проинформировали меня, что он являлся одним из самых быстрых бегунов штата, и, похоже, будет бороться за первое место на региональных соревнованиях. Эдвард покраснел от этих восхвалений, но я видела, что ему была приятна гордость родителей его достижениями.

Когда мы закончили, мистер Мэйсен извинился и ушел к себе в кабинет, сказав, что у него еще остались дела. Я помогла миссис Мэйсен убрать со стола, однако помыть посуду она мне не позволила.
– Белла, ты же гостья, – настаивала она. – Такой прекрасный вечер. Почему бы вам с Эдвардом не пойти в наш солярий, а я позову вас, когда десерт будет готов, договорились?

Она повернулась, чтобы поставить в духовку аппетитный ягодный пирог, и я последовала за Эдвардом по длинному коридору в глубину дома.

Мы вошли в застекленное помещение, выходящее на аккуратный задний двор. Садовые растения там только начинали распускаться, и нарциссы, крокусы, тюльпаны всевозможных оттенков покачивались от весеннего ветерка. Помимо них, там была колышущаяся зеленая лужайка, которая покрывала весь двор, кроме тех мест, где росли клены и одно–два фруктовых дерева, которые тоже начинали цвести.
– Как тут красиво, – тихо сказала я, – Если бы я жила тут, то все бы свое время проводила здесь.
– Как и я, – усмехнулся Эдвард. – Не хочешь присесть?

Я скользнула взглядом по удобным стульям передо мной, но мое внимание привлекло великолепное фортепиано в углу. Я подошла к нему, пробежав пальцами по блестящей черной поверхности.
– Ты играешь? – спросил он.

Я засмеялась.
– Я? Нет. Совсем нет, – и смущенно посмотрела на него. – Сыграй мне что–нибудь?
Эдвард покраснел.
– О, я не слишком–то хорош в этом, – скромно ответил он.
Да! Как бы ни так!
– О, ну, пожалуйста, – умоляла я его. – Давай?
Эдвард неохотно приблизился к роялю, садясь на скамью и перебирая ноты. – Что ты хочешь послушать?

Я села рядом с ним, пребывая в полном восторге. Я любила слушать игру Эдварда.
– Все, что угодно! – ответила я, а затем название музыкального произведения бросилось мне в глаза. – Постой! Это же Дебюсси?
Эдвард вытянул листок из стопки.

– Это третья часть Бергамасской сюиты, – пояснил он. – Она называется «Лунный свет».
– О, вот ее я и хочу послушать, – воскликнула я, узнавая знакомый отрывок.
Эдвард установил ноты на пюпитре.
– Я играю его, но это очень далеко от совершенства, – предупредил он.
– Эдвард, я верю, что это будет прекрасно, – успокоила я его. – Только сыграй, пожалуйста?

Он немного размял пальцы, глубоко вздохнув, прежде чем опустить их на клавиши. Я закрыла глаза в предвкушении, ожидая, что музыка захватит меня.
Наконец он заиграл, ударяя по клавишам вначале осторожно, затем более твердо, когда почувствовал уверенность.

Эдвард сильно ошибался, когда говорил, что был не очень хорош в этом.
На самом деле… он был ужасен.
Мои глаза распахнулись на первой фальшивой ноте, и я постаралась не скривиться.
– Прости, – тихо сказал Эдвард, закусывая губу и склоняясь над клавишами, стараясь сосредоточиться. Он продолжил вышибать мелодию, морщась и бормоча «Прости» на каждой неправильной ноте.
Морщиться и извиняться приходилось очень часто.

Наконец... к счастью… музыка подошла к концу, и Эдвард выпрямился, повернувшись ко мне с робостью во взгляде.
Я выстроила на своем лице то, что, как я надеялась, выглядело, как ободряющая улыбка.
– Я же говорил, что не очень хорош в этом, – он пожал плечами с виноватым видом.
– Нет, – не согласилась я. – Это было… прекрасно! – И с энтузиазмом добавила: – Я уверена, что это будет прекрасно, нужно всего лишь побольше практиковаться.
Ага. Лет эдак сотню или около того.
– Правда? – спросил он с улыбкой. – Ты так думаешь?

Я энергично закивала головой.
– Абсолютно. Ты обязательно должен тренироваться.
– Хорошо, – согласился он, поворачиваясь к роялю. – Я буду практиковаться.
Эдвард перебирал ноты, и я поняла, что он собирается практиковаться прямо сейчас. Недолго думая, я схватила его за руку.
– Может быть… на первый раз хватит, – произнесла я. – Ты же не хочешь переусердствовать?!

Он вглядывался в меня некоторое время, затем на его губах появилась улыбка, и он усмехнулся.
– Да, мы бы оба этого не хотели.
– Белла? Эдвард? Десерт готов, – в комнату заглянула мать Эдварда.
– Это было чудесно, милый, – добавила она, обращаясь к нему. – Я люблю, когда ты играешь.
– Ну, хотя бы одному человеку понравилось, – пробормотал Эдвард, но его улыбка, обращенная ко мне, была искренней.
Мы встали и, смеясь, двинулись по коридору, чтобы насладиться ягодным пирогом и оставшимся временем.

Примечание автора: Церковь Эдварда – это лютеранская Викер Парк, красивая историческая постройка в Чикаго, – и да, она была построена из камней разрушенного борделя.

Примечания переводчика:

1. Маленькая Италия – итальянский квартал в Чикаго, находится рядом с Вестсайдом на Тэйлор–стрит.
2. Джелато – также Желато (итал. gelato, от лат. gelātus — замороженный) — популярный итальянский замороженный десерт из свежего коровьего молока, сливок и сахара, с добавлением ягод, орехов, шоколада и свежих фруктов. Итальянцы уверяют, что джелато и мороженое – разные вещи. Если кто–то хочет вникнуть в эту разницу, то рецепты тут.
3. Пиццелле – традиционное, итальянское вафельное печенье видом немного напоминающее пиццу. Готовилось с помощью утюга.
4. Пара фунтов фарша это 0,9 кг. Я бы сказала, что очень даже экономно.
5. Эдна Тернблад – женский персонаж музыкального фильма «Лак для Волос». Обычно в фильме его играют мужчины.
6. «Лак для Волос» – музыкальный фильм 2007 года по мотивам одноименного Бродвейского мюзикла 2002 года, который, в свою очередь, был поставлен по мотивам фильма 1988 года, и тоже с таким же названием. Героиня по имени Трейси борется против рассовой сегрегации и мечтает стать звездой шоу.
7. «Мама, я уже большая девочка» – реплика Трейси из фильма «Лак для Волос».
8. «Я смотрела на Карлайла, как на отца…» – Я понимаю, как ей это удавалось в фильме, но как это ей удавалось в книге? Как им всем это удавалось? Если кто вдруг забыл – Карлайлу технически 23 года, и он на 3 года старше Эммета и Джаспера.
9. В Википедии написано, что тапиока – это то, что получают из маниоки. И все.
10. «Звуки Музыки» – американская музыкальная драма 1965 года. Целиком Аббатство тут показано прямо на первых секундах фильма.
11. 40 миль в час = 64,37 км/ч.
12. Салат–желе.

Автор: tkegl
Переводчик: Ochiro
Бета: LanaLuna11
Почтовый голубь: Nicole__R