Двадцатое июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.

Несмотря на то, что Эдвард требовал, чтобы я не издавала ни звука, сам он не молчит. Прижимая меня к кирпичной стене, он убирает мои волосы со лба.

– Пожалуйста, – произносит он, обхватив моё лицо ладонями.

Не имеет значения, что я понятия не имею, что означает его просьба, но если это в моих силах, – я сделаю всё возможное. Лишь бы никогда больше не видеть боль в его глазах.

– Что угодно, – шепчу я.

Его просьба становится настойчивее, и, хотя темп его толчков почти на грани безумного, он не отрывает взгляда от моего лица.

– Пожалуйста.
Не понимая, что он хочет, я говорю то, в чём уверена:

– Я люблю тебя.

Кончив, он валится на меня, и только стена спасает нас от падения. Когда его дыхание приходит в норму, я ослабляю смертельный захват вокруг его бёдер. Как только мои ноги могут твёрдо стоять на земле, он выпускает меня из своих объятий и застёгивает брюки.

– Ты в порядке? – спрашивает Эдвард.

Моя спина вся расцарапана, ноги болят, и если бы я не прислонялась к стене, то, без сомнений, уже лежала бы ничком на земле. Но, когда я смотрю вниз и вижу то, во что он превратил платье, радость от того, что мне больше не придётся надевать его, более чем компенсирует все физические недомогания. Я в восторге, пока не вспоминаю, что мне ещё нужно будет выйти из этого переулка и дойти до нашего дома, выглядя при этом так… ну… так, словно у меня только что был секс за углом. Интересно, как часто Эдвард это делал, даже не смотря на то, что он не поощряет проявление страсти на публике, у него какой-то странный фетиш по поводу секса в общественных местах. Как бы сильно я не хотела сделать его счастливым, но я не могу представить себе, что могу делать это регулярно. Даже сама мысль о том, что нас кто-то мог увидеть, – уже унижение для меня, а если бы нас застукали на месте преступления, я думаю, что умерла бы со стыда.

– Белла?

Десять минут назад мы занимались сексом. Часть его до сих пор во мне, даже если закон всемирного тяготения всё ещё работает. Мне бы посмотреть на него, но я не могу.

– Я чувствую себя голой, – отвечаю я, глядя себе под ноги.

Он молчит, и я думаю, что разочаровала его тем, что не смогла полностью осуществить его фантазию. А потом я чувствую, как мои плечи покрывает ткань, и, хотя я не знаю, что это, могу точно сказать, что это что-то накрахмаленное и пахнет им. Поднимая глаза, я вижу, что он стоит без рубашки, держа галстук в одной руке.

– Давай отведём тебя домой.
Это лучшее предложение, что я слышала от него за всю ночь.
Как только мы заходим в квартиру, я тут же мчусь в ванную.

– Ты в порядке?

– Да, – отвечаю я, закрывая за собой дверь.

И это не совсем ложь; и, пускай сейчас я не совсем в порядке, но я думаю, что приду в себя спустя некоторое время, после того как обдумаю некоторые вещи. Я включаю воду, чтобы он думал, что я принимаю душ, и вместо этого сижу на крышке унитаза и прокручиваю в голове события последних часов. Так легко обвинить Эдварда в том, что я чувствую сейчас, но, если быть честной, он не виноват. Я сама согласилась надеть это платье, а после позволила ему сорвать его в публичном месте. И, если я чувствую себя «такой» девушкой, то это только моя вина.

Я кладу его рубашку и всё, что осталось от платья в корзину для белья. Даже если платье больше не подлежит починке, я всё равно не могу себе позволить выбросить то, что стоит больше, чем машина, которую я водила в старших классах. Со стрингами же совсем другая история, это дерьмо сразу отправляется в мусорное ведро.

Я подставляю ладонь струям душа, мне нужно, чтобы вода была настолько горячей, насколько я могу выдержать. Если я не вижу грязи на себе, это ещё не значит, что я не ощущаю себя грязной. Понимаете, у меня только что был секс в переулке. И что-то подсказывает мне, что мне потребуется гораздо больше, чем просто горячая вода и гель для душа «Ирландская весна» (1), прежде чем я снова почувствую себя чистой. Может быть, я немного переборщила с температурой: как только капли воды касаются моего тела, оно тут же начинает гореть, но я не делаю воду холоднее. Я смотрю, как мои ноги покрываются пузырьками, и не перестаю думать, что нет никакой разницы между «быть грязной» и «ощущать себя грязной». Притворяюсь, что вода, которая, закручиваясь, сливается в канализационный канал, который проложен под асфальтом того самого переулка, уносит всю эту грязь прочь.

– Я сделал тебе больно.

Я не слышала, как Эдвард вошёл, но я не удивлена его появлением.

– Ненароком, – отвечаю я.

– Какая разница? – он стоит позади меня, убирая мои волосы со спины на плечи, – у тебя вся спина расцарапана. Я должен был знать, что так произойдёт.

– Мы оба в тот момент не думали.

Я подыграла ему, тогда, в переулке, потому что хотела, чтобы он почувствовал себя лучше, и мне ненавистна мысль, что сейчас ему может стать из-за этого не по себе.

– Ты много выпил, и я… ну… я просто не могу сказать тебе «нет».

– Это плохо. Закрывая глаза, я вздыхаю:

– Знаю.

Его губы бережно касаются моей спины. И, пусть это едва ощутимо, но он целует меня.

– Мне жаль, – говорит он.

‒ Мне тоже.

Двадцать девятое ноября две тысячи девятого года.

При том, что в комнате темно, когда я открываю глаза, я точно знаю причину своего пробуждения. Эдвард всегда был ранней пташкой. Доказательство тому, что время ничего не изменило, у меня за спиной и прижимается к моей почти ничем не прикрытой заднице. Мало того, что я прикасаюсь к нему «там», я уже привыкла к тому, что «эта штука» тычется в меня. И, хотя эта его часть совсем не маленькая, ‒ это лишь небольшая часть осознания пробуждения в его руках. Есть ещё его запах, тепло его тела, его щетина, которая легонько царапает мою кожу. И, что ещё более важно, так это подавляющее чувство правильности я там, где и должна быть. Эти удивительные чувства окрыляют меня, пока я не вспоминаю, что сегодняшнюю ночь я проведу в одиночестве. И я понимаю, что теперь он нужен мне ещё больше.
Эдвард очень крепко обнимает меня, и довольно проблематично повернуться к нему лицом, но немного пошевелившись, я, всё-таки, ухитряюсь устроить голову у него на груди. Я уже почти заснула, когда он чуть шевельнул бёдрами, и его прикрытый трусами член уткнулся мне между бёдер. Ахнув, я поднимаю голову, чтобы увидеть его лицо.

– Я знаю, что позволил себе вольность, – говорит он, – и мне очень жаль.

– Обманываешь.

– О том, что позволяю себе вольности? – Эдвард снова двигает бёдрами, потираясь об меня, – не сомневаюсь, что это именно так и классифицируется.

– Я имею в виду, что ты обманываешь, говоря о том, что тебе жаль.

Он улыбается:

– О, ты права.

Следующее, что я осознаю, это то, что я снимаю футболку и бросаю её на пол. Я делаю это не потому, что думаю, что это мой последний шанс почувствовать его кожу поверх своей. А потому, что это ‒ воплощение нас только начинается, и думаю, сейчас самое время для нас вести себя так, как любая новая пара, желающая узнать друг друга лучше, ближе. Я делаю это, потому что, не смотря на то, что я всё ещё отказываюсь заниматься с ним любовью, пока он не узнает как я жила эти годы в Чикаго, я по-прежнему умираю от желания облизать его.

Он притягивает меня ближе к себе и крепко целует, но я не могу перестать думать, что он всё ещё недостаточно близко.

– Ты можешь быть тихим? – спрашиваю я.

– Да.

– Снимай трусы и отдай их мне.

Две секунды спустя я уже держу в руках хлопковую серую ткань.

– Никогда ещё не видела, чтобы конгрессмен двигался так быстро, – шепчу я, устраиваясь на его коленях.

Он трётся об меня, издавая тихие стоны.

– Ты не должен издавать ни одного звука!
О
н открывает рот, чтобы что-то сказать, но затем молча закрывает его. После, улыбнувшись, кивает.
Разделённые только тоненькой тканью моих трусиков, мы двигаемся так, будто и этой преграды нет. Он кончает через несколько секунд после меня, и, хотя мы оба испытываем оргазм, мы прекрасно понимаем, что это ещё не кульминация.

– Я поклялась, что не буду плакать, – произносит Элис, утирая слезинки тыльной стороной ладони, – я правильно поступила, попросив Эдварда выйти из комнаты. Он бы потом припоминал бы мне это до конца дней. Это просто… – она обнимает меня и крепче прижимает к себе, – это так глупо. Я хочу сказать, я же увижу тебя на Рождество.

– Мы будем видеться гораздо чаще, – говорю я. – Эдвард прислал мне свой график, и, как только я уточню свой, мы составим план будущих визитов. Не будет ещё одного десятилетия. Я обещаю.

– Ох, я знаю, – Элис ещё крепче обнимает меня, – я так рада, что ты снова в моей жизни. Я так скучала по своему другу эти последние десять лет. Такое чувство, будто я потеряла часть себя. Боже, я говорю, как какая-то сумасшедшая.

– Не говори ерунды, – отвечаю я, чуть склонив голову, – Я тоже.
Поднимая голову, я вижу Эдварда, стоящего в дверях.

– И я, – шепчет он.

– Ты можешь просто высадить меня, – говорю я, – нет никакого смысла заморачиваться с парковкой и прочим. Я не требую от тебя, чтобы ты проводил меня до контроля, я знаю, что всё только усложниться, если кто-то увидит тебя…

– Меня это не волнует.

– … и я не хочу, чтобы ты видел мои слёзы.

– Белла, – держа одну руку на руле, вторую он кладёт мне на колено, – это не конец.

– Я знаю.

– Я часто приезжаю в Иллинойс.

– Это я тоже знаю. Просто… – вздохнув, я закрываю глаза, – это глупо звучит, но меня не покидает чувство страха… Не могу даже объяснить. Я хочу сказать, что понимаю, что мы не можем остаться в нашем пузыре навечно, но это не означает, что я готова снова остаться без тебя.

– Ты и не останешься, – говорит он.

Я кладу руку поверх его ладони, и он переплетает наши пальцы. В тишине он заезжает на место высадки пассажиров. Я жду, что он только откроет багажник, но это не так. Поставив машину на аварийку, он выходит из неё. Я жду его на тротуаре, пытаясь успокоить дыхание.

Но стоит ему протянуть мне чемодан, как мои глаза наполняются слезами. Всего несколько секунд в отдалении от него, а я уже теряю самообладание, но тут же чувствую, как его руки обхватывают меня за талию, а его нос касается моего лица.

– Я не собираюсь прощаться с тобой, – говорит Эдвард. – Я не вижу в этом необходимости.

– Хорошо…

– Нет, правда. Я люблю тебя, Изабелла. И, как бы то ни было, мы сможем с этим жить, – он наклоняет голову вперёд, как будто собирается поцеловать меня.

– Люди увидят, – говорю я, отворачивая лицо.

– И пусть.

Его губы касаются моих, и между нами больше нет никакого пространства. Ещё мгновение, и он уходит.
Очередь на контроль огромна. Окружённая людьми, я не обращаю ни на кого внимания; мысленно я проигрываю в голове последние воспоминания, когда я была в такой же ситуации. Когда фатализм полностью подавил мои мысли, я начинаю думать, что сейчас всё так же, как было десять лет назад. Сотрудник службы безопасности напоминает мне, что необходимо положить мои «Doc Martens» и все электронные устройства, которые я взяла в собой, в серые контейнеры и поставить их на ленту для прохождения контроля рентгеном. Для меня это абсолютно не ново, я уже потеряла счет, сколько раз делала это раньше, но странно другое, почему я не делала этого тогда, десять лет назад. В одна тысяча девяносто девятом году не было такого, мы тогда ещё и понятия не имели, что террористы могут захватывать самолёты, чтобы сбивать ими здания. Мир так изменился с тех пор, теперь никто из нас не успокаивает себя ложным чувством безопасности, думая о том, что сохранение всего, чего мы достигли, не требует приложения усилий с нашей стороны. Мы узнали это на собственном горьком опыте. К тому времени, когда я поднимаюсь на борт самолета и занимаю своё место, меня перестало интересовать, будет ли на этот раз всё иначе: я знаю, что будет.

Когда я приземляюсь в Чикаго, первый, кого я вижу, ‒ это Карлайл, ждущий в зоне получения багажа. И, хотя он не спрашивал меня, когда я возвращаюсь, я совсем не удивлена, увидев его. С первого момента, когда мы с ним познакомились, он стал для меня таким защитником, который выводил бы меня из себя, если бы это был кто-то другой. Но Карлайл делает это не потому, что считает, что я не в состоянии сама позаботиться о себе, у него нет никаких других скрытых мотивов. Он делает так, потому что сам этого хочет, и знает, что я поступлю также для него.

Как только он замечает меня, улыбка расплывается на его лице.

– Ты не должен был встречать меня, – говорю я, бросившись к нему в объятия.

– Я был тут недалеко.

– Из тебя ужасный врун.

– Ну… ладно. Просто у меня было немного практики.

Смеясь, я отстраняюсь.

– Не то чтобы я против, теперь мне не придётся тратиться на такси, но всё же…

– Ты хочешь знать, что на самом деле заставило меня приехать сюда.

– Было бы интересно. В прошлый раз, когда я возвращалась из Парижа четыре месяца назад, ты прислал мне смс, что ещё не отошел от похмелья. На ум сразу приходят слова «Смирись с этим».
Он пожимает плечами, а когда начинает говорить, из его голоса исчезает нежность.

– Его не было в Париже, Иззи.

– На этот раз всё по-другому.

– Кого ты пытаешься в этом убедить?

Я прекрасно понимаю, что стоит за этим разговором, и что ни к чему хорошему это не приведёт.

– Где Эсме? – спрашиваю я, меняя тему.

– Она дома, работает с рецептами для рождественского дегустационного меню. Она позвонит тебе в ближайшее время, чтобы обсудить подходящие вина, – он замолкает и качает головой, – никогда не понимал, как вы, обе, можете есть трупы.

– Это очень вкусно.

– Ой, да ладно, не начинай.

– Ох, жизнь повара-вегетарианца! – дразню я, – не нужная поездка в О’Хара (2) гораздо привлекательнее для тебя, чем зрелище мертвечины на твоём кухонном столе.

По дороге домой мы говорим обо всём, кроме Эдварда. Я понимаю, что не стоит убеждать Карлайла, что он изменился, ему нужно увидеть это своими глазами.

И он увидит сам на Рождество.

---

Не забываем благодарить за прекрасный перевод - Лисбет
Жду всех на форуме.