Мерлин всемогущий, да как же это вышло?! Какого черта она влезла во все это, зачем?.. Малфой проклят, проклято само его имя и весь его род – ей стоило держаться подальше и забыть, что вообще была знакома с ним когда-то! И проклят день, когда она придумала имя для их не родившегося – не зачатого! – сына, и Люциус, испоганивший все, и Блейз со своим «спасительным» вариантом... Гореть в аду сыну, как горит его отец – а она была уверена, это так. Это было бы справедливо. Куда справедливее, чем Австралия. Мерлин, почему Австралия?.. Откуда он это взял? Выглядел так, словно что-то вспомнил, озарило... Проклятье. И Непреложный обет – скотина, какая скотина! А как он шипел... Асторию до сих пор передергивало от воспоминания о мрачной радости в глазах Малфоя. Она даже отшатнулась тогда, но его пальцы так цепко впились ей в руку – точно когти хищной птицы! – что моментально появились синяки. А Блейз скрепил Обет, поставив жирный крест на ее жизни... Твари, мстительные твари, твердила в отчаянии Астория, забывая, кто развязал эту войну.
Что ей делать до скончания веков на краю света, где даже времена года – с ног на голову? Она молода, черт возьми, а он просто взял и сломал ей жизнь! Она рвала и метала, выкрикивая проклятия и круша все, что попадалось под руку... пытаясь заглушить страх и тоску. Тоска – вот что крылось глубоко под ненавистью, и Астории еще только предстояло испытать ее в полной мере.

* * *
– Ох, Драко, даже не верится: ты свободен, – снова повторила Пэнси, в сотый раз поправляя кружевные оборки вокруг личика Доминика.
Тот беззубо улыбался, следя за ней глазами. Блейза она тоже то и дело окидывала беспокойным взглядом, которого тот избегал, и тонкие ноздри Паркинсон возмущенно вздрагивали, точно у норовистой лошади. Только смотреть на Малфоя она избегала сама: боялась расплакаться. Драко чувствовал ее нервозность сквозь летучую улыбку, что вспыхивала и гасла на лице, как тревожный сигнал маяка, и мягко увещевал: все будет хорошо, доберутся без происшествий, ребенок под защитой, в вагоне – пара авроров, любезно отписанных Поттером. Для подстраховки...

Пэнси кивала и улыбалась, улыбалась и кивала, и смотрела мимо Драко.
Забини все больше молчал, бросая нетерпеливые взгляды в сторону парома. Его пространные отговорки не обманули Пэнси: в Британию Блейза звало отнюдь не только желание помочь другу. Хитрый лис запал там на кого-то. Этот томный блеск в его глазах она знала со школьных времен. И замкнулся он как раз после ее предельно короткого и скупого на подробности рассказа о... дружбе с Уизли.
Когда она сообщила об этом друзьям – дождавшись результата встречи в «Ле Турег», – Драко подавился вином, которым они отмечали удачный исход малфоевского дела. Прокашлявшись, он мудро воздержался от сарказма, за что Пэнси была ему весьма благодарна. Она стала как-то неожиданно беззащитна во всем, что касалось Рона, и непременно вышла бы из себя, напрочь утратив самообладание, вздумай Драко ее высмеять. Хотя удивляться было нечему: Малфою ли судить...

Блейз и не пытался шутить – напротив, в его глазах мелькнуло что-то вроде облегчения. Смуглые щеки надежно скрывали румянец, если он и был: краснеть Забини давно разучился. В отличие от белокожего Рона, подумала Пэнси, и невольная улыбка тронула губы: она вспомнила, как смешно пылают уши рыжего, когда ей удается его смутить...

...Тогда проницательная Пэнси и заподозрила Блейза в сердечной привязанности, и лишь гадала: кто? Вспоминая позже подробности его рассказа о днях в мэноре, она перебирала варианты. Младшей Уизли он не видел – да и не сунулся бы Забини к поттеровской жене. Не столько потому, что не дурак, а больше оттого, что та совсем не в его вкусе. Грейнджер? Святое, да и не мазохист Забини. Кто там еще? Кто же... Пэнси изумилась собственной догадке: Лавгуд?! Мысли лихорадочно заработали, а на лице играла глупая улыбка, пока она вспоминала чудную девчонку с Рэйвенкло. Чистокровная, с прибабахом, из команды Поттера... Вроде была замужем за убийцей рептилий Лонгботтомом. Что же, выходит, разбежались они?.. Вряд ли семейная Лавгуд жила с Грейнджер в мэноре, а ее муженек, распробовав вкус славы, сие покорно терпел... Значит, свободна? А что – хорошая выйдет парочка разведенок... У Пэнси внезапно потеплело на душе. В самом деле, стерв и охотниц за состоянием Блейза в его жизни перебывало более чем достаточно. Лавгуд точно нужно не это. И что-то там Блейз болтал о розах – вот вам и общий интерес.
А что нужно такой, как она – что ж, затем, видимо, Забини, вдохновленный примером друзей, и засобирался вместе с Малфоем: выяснить это. Пэнси раздражала лишь его патологическая скрытность, хотя в глубине души она признавала, что не возникни патовая ситуация с выездом Драко, неизвестно, когда решилась бы на откровенность она сама.

Паром предупреждающе загудел, заставив Пэнси вздрогнуть.
– Ну что, вам... уже пора?
– Вообще да, если мы не хотим опоздать.
– Да, да... конечно. Драко! Ты же будешь выходить на связь через камин?
– Само собой, милая, хоть каждый день. Покажу тебе дочку.
– О... Обязательно. Я буду очень ждать! Я... – голос предательски сорвался.
– Ну что ты, котенок, ну перестань, – Драко обнял ее вздрагивающие плечи и прошептал на ухо: – Обещаю, я сделаю все, чтобы вытащить тебя отсюда. Аврорат есть и в Британии, а у тебя и связи там налажены...

– Малфой!
Драко довольно ухмыльнулся.
– Ну, вот ты и взбодрилась.
Пэнси улыбнулась сквозь слезы, качая головой.
– Я буду скучать. Я очень, очень за тебя рада, Дракон, но я буду чертовски скучать по тебе.
– Знаю, малыш, знаю, и я буду. Но ты просто поверь мне... Я обещаю. И Уизли, думаю, в стороне не останется.
Пэнси слегка порозовела, но в этот раз Малфой, похоже, не шутил. Она кивнула и еще раз обняла его, а после – молчаливого Блейза, успев шепнуть тому: «Удачи!» Забини на миг замер, благодарно прижал ее крепче и отпустил, похлопав по спине.
– И тебе удачи, Пэнс. Скоро увидимся.

Провожая взглядом их спины, Пэнси сморгнула набежавшие слезы, вскинула голову и глубоко вдохнула соленый воздух. Ветер с Ла-Манша трепал ее волосы, и казалось, что жизнь наконец обрела смысл. Она решила в это поверить. Развернувшись, Пэнси покинула пустеющий причал и уверенно зашагала вперед.
Ветер мягко подталкивал в спину и желал счастливого пути.

* * *
Из клиники Джинни вернулась в прекрасном настроении: результаты анализов были превосходны, самочувствие – тоже, а вечером они с Гарри ждали в гости Рона. Ну не прекрасна ли жизнь? Джинни считала, что да. Гарри и Рон в гостиной слегка удивили, поскольку вечер еще не наступил... Вид у обоих был немного странный – очевидно, она застала их врасплох, – но ей были рады. Рона просто распирало: уж она-то знала, как он волнуется, когда наконец решается рассказать о чем-то.
Джинни чмокнула брата в щеку, вопросительно заглянула в глаза и подсела на диван к Гарри.
– Ну, я готова слушать.
Гарри хмыкнул и нежно поцеловал жену.
– Только обещай не нервничать.
– Отличное начало! Такое всегда успокаивает...
– Я серьезно, – Гарри слегка нахмурился. – Все хорошо, просто... может показаться неожиданным. Ну да.

– Ой, давайте рассказывайте без предисловий, а? Я спокойна, как сфинкс, – в доказательство Джинни села в позу лотоса и прикрыла глаза, изображая медитацию.
– Хорошо. Ты помнишь, как недавно я ходатайствовал в Министерстве о досрочном разрешении для Малфоя вернуться в Британию. – Джинни кивнула, слегка нахмурившись, и Гарри продолжил: – И помнишь, конечно, что мы встречались с ним во Франции. – Джинни еще раз нетерпеливо кивнула. – Но ты не знаешь, с чьей подачи я этим занимался, так?
– Так... Зато знаю, что Рон мотается туда как на работу, – неуверенно сказала она, медленно прозревая.
– В самую точку. Организовать Малфою встречу с Гарри меня попросила Пэнси... Паркинсон, – Рон покраснел под ошарашенным взглядом Джинни, но глаз не отвел и добавил: – И да, я мотаюсь во Францию из-за нее. Я же обещал рассказать тебе...

– Паркинсон?!
– Паркинсон, Паркинсон, – подтвердил Рон, слегка раздражаясь. – Знаешь другую Пэнси, знакомую с Малфоем?
Гарри академически кашлянул, глядя в окно, и успокаивающе погладил Джинни по плечу. Та словно и не заметила.
– Эту... – она поискала слова, но ничего цензурнее «капризной сучки» не нашла, – которая вопила: «Давайте сдадим Поттера Волдеморту»?.. Ты к ней таскаешься каждые выходные? К этой истеричной, подлой стерве? – Джинни все-таки не выдержала. – Мерлин, Рон!..
– Что, Джин? Что? – он внезапно замолчал, напоровшись на предостерегающий взгляд из-за очков, и глубоко вздохнул, беря себя в руки. – Истеричная стерва теперь служит в аврорате, – произнес он негромко, но с нажимом.
– Неудивительно, – фыркнула в ответ Джинни. – Наверное, очень хочется домой, а если она станет хорошей...

– Джинни, перестань, – урезонил ее Гарри, примирительно поглаживая по плечу, но она вывернулась из-под его руки и заходила по комнате.
– Перестать? Перестать – что? Напоминать вам обоим, кто есть кто?
– Мы отлично помним, – отчеканил Гарри, и она перевела дух, нервно теребя волосы. – Только война закончилась, Джинни, закончилась, а ты все воюешь? – Она закусила губу, метнув на мужа гневный взгляд, но тот, как и Рон, разглядел подступающие слезы. – Иди сюда, – мягко предложил он, примирительно протягивая руки, – иди, милая, сядь и успокойся, – он снова обнял Джинни и ласково погладил по голове, когда та неохотно вернулась на диван, решая, как вести себя дальше. Изнутри раздирали противоречия.
Рон смотрел на нее с непонятным выражением. Она мрачно отвернулась и уткнулась носом Гарри под мышку.
– Ну почему-у, почему вы все посходили с ума? – простонала она, сдаваясь. Черт с ними со всеми, пусть творят что хотят. Но она ведь не магловский телевизор, чтобы по команде переключаться с неприязни на симпатию, верно? И она совершенно не обязана любить вчерашних врагов, как это делают ее сумасшедшие друзья – а теперь и родственники. Даже Гарри – Гарри! – запросто пьет в кабаке с Блейзом Забини...

– Нет, ну я понимаю – Гермиона, – снова возмутилась она, поворачиваясь к брату. – Она, если решила, упрется насмерть... Но ты-то, ты! Ты сколько крови из нее выпил за Малфоя, не забыл?
Рон усмехнулся и развел руками.
– Ну не всем же повезло, как тебе, так идеологически правильно влюбиться... – он осекся, словно испугавшись собственных слов.
Джинни покачала головой, печально улыбаясь.
– Вот даже как, братик, влюбиться? Ну что же, за что боролся, на то и напоролся. Ладно, – неожиданно подвела она итог, – я рада, по крайней мере, что ты больше не мучаешь ни себя, ни ее. В конце концов, это твоя жизнь, и я тебе не мама... Мерлин, еще мама не знает...
Рон задумчиво смотрел на Джинни, и на его лице читалась озабоченность, но вовсе не тем, что скажет мама.
Гарри не выдержал и расхохотался. Джинни в недоумении уставилась на него.

– Что смешного? Может, и тебе завести дружбу с какой-нибудь... Буллстроуд?
– Э-э... Не хотел тебе говорить, но когда я был в Лионе, мне встретилась очаровательная тоненькая блондинка. За чашкой кофе она рассказала, что когда-то давно была толстой угрюмой брюнеткой и училась на Слизерине... Ой!
Не успев увернуться от чувствительного хука в живот, Гарри повалился на диван и захохотал еще громче. Рон поднял брови и невольно заулыбался, глядя на него; засмеялась и Джинни. Да, любимых не выбирают... И может, любовь сделала их немного другими, но они не перестали быть собой – никто из них. Джинни, по-прежнему улыбаясь, погладила живот. Жизнь продолжается... и она прекрасна.

* * *
Дом выглядел... иначе. Дом выглядел почти так же, как и до войны. Малфой остановился у древней ограды, которую пощадили война, авроры и время. Ровные плиты подъездной дорожки и цветы – в марте! – по обеим ее сторонам, до самого крыльца. Цветы в снегу.
Драко стряхнул оцепенение и прижал ладонь к бронзовому гербу: металл моментально потеплел, а пальцы слегка закололо, и в следующий момент ворота бесшумно растворились. Дом узнал, Дом ждал и дождался Хозяина. Малфой шагнул на землю мэнора и ощутил незнакомую дрожь, пронизавшую его с головы до ног. Он вернулся домой, и хотя чувство нереальности не покидало его, британский воздух уже проник в поры, и Драко тихо изумлялся: как он мог жить без этого так долго? Да и жил ли?..

Чувство нереальности усиливала предстоящая – уже вот-вот! – встреча с Грейнджер. Продолжая даже про себя называть ее по фамилии, Малфой словно цеплялся за невидимый барьер, позволяющий ему держаться на ногах – и держаться прямо. Потому что он боялся: как она встретит?.. То, что она по-прежнему жила в его доме, давало надежду. Поттер, пересекший Ла-Манш, чтобы снова спасти его, дарил надежду. Та ночь, что едва не свела Драко с ума, дарила, дарила надежду и до сих пор заставляла сердце заходиться... И выбора у него не было, но он и не хотел выбирать. Как бы ни встретила – это все еще она, Грейнджер, Гермиона. Он оставил ее в мэноре одну, а теперь его ждали двое... Его девочки. И он тоже вернулся не один.

– Вот мы и дома, слышишь, сынок? – шепнул Драко свертку, и в ответ раздалось тихое кряхтение. Малфой поправил на плече небольшую, но объемистую сумку, в которой из его вещей были только дорожный несессер и портрет профессора Снейпа, тщательно окутанный защитными чарами, и с шумом втянул носом влажный воздух. Пахло весной – решительной, безрассудной, вступающей в свои права. Он не успел сделать и шага в направлении дома, как на дорожке перед ним возник Тоби и придушенным от счастья голосом проскрипел:
– Хозяин Драко! Хозяин Драко вернулся домой! Хозяин...

Малфой, не сдержавшись, радостно ухмыльнулся.
– Да, Тоби, я вернулся. И не один, как видишь.
Старый эльф перевел на сверток выпуклые глаза и снова взглянул на Малфоя.
– Тоби знает. Все в доме знают, хозяин Драко. В доме снова молодой хозяин, и молодая хозяйка, и мисс Грейнджер, – морщинистое лицо домовика лучилось счастьем. – И хозяин, хозяин Драко вернулся!
Молодая хозяйка.
Малфой почувствовал, что задохнется и умрет – прямо здесь, на подъездной дорожке, среди цветов, – если не увидит свою дочь.
– Идем, Тоби, сейчас же. Я слишком долго был в пути.
Домовик поклонился, подметая ушами землю, и засуетился.
– Слышите, хозяин Драко, слышите?
Из-за парадных дверей отчетливо донесся лай и приглушенный скрежет – словно кто-то отчаянно рвался наружу.
Драко снова ухмыльнулся.
– Оскар. Мерлин, как же я скучал...
No second chance?..
Он верил в обратное.

* * *
К концу месяца Гермиона вконец измоталась. Она знала, что Драко вернется где-то в марте, но март подходил к концу, а его все не было. Она устала напряженно ждать, вздрагивая от каждого шороха, и даже Тоби избегал лишний раз попадаться на глаза, потому что она прожигала его неизменно выжидающим взглядом, который тут же сменялся отчаянным разочарованием.
В эти дни Гермиону восхищала дочь: вот уж кому точно не грозил нервный срыв. Кира ловила настроение матери, но не проявляла ни грана беспокойства – лишь потешно морщила в недоумении чистый лобик. У Гермионы вошло в привычку разговаривать с дочкой, как со взрослой. Бедную Луну она совсем извела своими метаниями, хоть та и под Круциатусом не признала бы это, а Кира слушала мать с удовольствием и восторженно лепетала, и Гермиона находила успокоение в этих забавных «диалогах».
– Совсем скоро твой первый день рождения, котенок, – ласково сказала она дочери за два дня до важного события. – Крестный Гарри обещал тебе особенный подарок, помнишь?
– Хари. Ня-я, – в обычной напевной манере ответила та.
Гермиона тихонько засмеялась.
– Да уж, «ня» должно быть достойным... А то мы припомним, кто дразнил нас кроликом.

Кира забавно хекнула – словно щенок чихнул, – с деловым видом сползла с дивана и направилась к Оскару, не успевшему ретироваться. Гермиона вздохнула, все еще улыбаясь. Дочка довольно резво осваивала новые слова, выговаривая их на свой лад; особенно запоминающиеся перлы Гермиона записывала в небольшой альбом, куда вклеивала и самые яркие Кирины колдографии. Она делала это «для истории», для себя, конечно же... но в первую очередь – для Драко. Он пропустил рождение, первую улыбку, первые слова и шаги дочери. Но Гермиона собирала и бережно хранила для него пойманные мгновения, представляя, как будет показывать, сопровождая своими комментариями. Но иногда... иногда что-то темное внезапно поднималось в душе, и в эти моменты ей мучительно хотелось, чтобы он никогда сюда не возвращался – в их маленький мир, самое дорогое, что у нее было. Ее саму пугали эти всплески, но... они были. Чем они были – обидой? Злостью? Страхом? – Гермиона не хотела разбираться, восставая сердцем против собственной тяги к самоанализу. Она боялась того, до чего может докопаться. Тьма нехотя отступала, обещая вернуться, и Гермионе снова до слез хотелось Малфоя – чтобы вошел, обнял, прижал... и развеял тьму. Она верила – изо всех сил, – что он сумеет это сделать... что все поправимо... что еще не поздно.
А пока Кира повторяла – или пыталась – любые слова, которым учила ее мать, кроме одного. Слово «папа» вгоняло ее в необъяснимый ступор, и выговаривать его Кира отказывалась наотрез.

Утром неожиданно солнечного дня накануне Кириного юбилея Гермиона проснулась отдохнувшей, хотя обычно после зелья Сна без сновидений в голове ощущалась неприятная тяжесть. А вот Кира ни с того ни с сего раскапризничалась, завтракать согласилась с боем и в качестве реванша расколотила любимую кружку. Гермиона взмахнула палочкой, собирая осколки воедино, и обескураженно всмотрелась в обиженно кривящееся личико дочери.
– Да что с тобой, котенок? Почему ты нервничаешь, что не так?
Кира беспокойно завертелась и уставилась на мать мокрыми глазами. Гермионе чудилось – а может, и нет, – что их голубизна начинает отсвечивать серым.

Единственное, что дочка встретила с энтузиазмом – прогулка. Денек выдался по-настоящему весенним, и Гермиона с облегчением вздохнула, когда они вышли на воздух и Кира наконец заулыбалась, щурясь на солнце.
– Ну, теперь-то ты довольна, кроха моя?
Кира радостно взвизгнула и переступила ножками.
Гермиона засмеялась, подхватила дочку под мышки и, нараспев пересчитывая ступеньки, стала спускаться с лестницы. Оскар, неторопливо потрусивший следом, вдруг остановился, уставился в сторону ворот и потянул носом воздух. Гермиона встревоженно посмотрела туда же и, ничего подозрительного не обнаружив, кликнула пса. Тот еще раз принюхался, фыркнул и побежал догонять хозяек.

О послеобеденном сне не могло быть и речи. Кира сидела на диване, не выпуская из рук серебряной погремушки, и поминутно взглядывала на дверь. Гермионе давно передалось ее волнение, камня на камне не оставив от утреннего благодушия. Она сама не понимала, что мешает ей успокоить дочь валериановым зельем или заклинанием, но вместо этого она отослала эльфов и пыталась выведать причину Кириного беспокойства. Отчаявшись добиться ее внимания, Гермиона взяла дочку на руки и подошла с ней к окну. Кира любила смотреть на возрожденный розарий, топчась на широком подоконнике, где когда-то сидел ее отец, и солнце вырезало в проеме окна контуры его угловатой фигуры, а в воздухе витал неуловимый запах роз... Вот как сейчас. Гермиона зарылась лицом в Кирины кудряшки, пытаясь понять, мерещится ли ей розовый аромат. Та строптиво заерзала, пытаясь вырваться, развернулась спиной к окну и вдруг замерла. Гермиона бессознательно прижала дочку к себе и обернулась к дверям: там...

...стояла у окна его единственная сбывшаяся мечта, самая дорогая пропажа, держа на руках...

...что-то, завернутое в мех и пашмину, из-под которых выглядывали бледно-голубые кружева. Она осторожно поставила Киру на ноги, и та вцепилась в ее руку, не сводя глаз с...

...очаровательного создания в непослушных кудряшках, собранных лентами в два смешных хвостика. Знакомые до рези в сердце темные брови и яркие глаза, которым – вне всякого сомнения – невозможно лгать. Кира... его дочь. Его...

...сын. Сын Драко и Доминик, маленький британец французского происхождения, крохотный сирота, платящий за ошибки родителей, еще не зная даже, как его зовут.

Крепко сжимая ручку дочери, Гермиона до боли в глазах вглядывалась в фигуру на пороге. Драко Малфой, любимый и ненавистный, ее единственный – во всей вселенной и ее короткой длинной жизни – Драко вернулся домой.
Не в силах стряхнуть с себя странное оцепенение, она молча смотрела, как он, не отрывая от нее по-осеннему выцветших, но пронзительных глаз, медленно идет навстречу; как опускается на колени – прямо на ковер – и так же молча переводит взгляд на Киру. Едва лишь глаза отца и дочери встретились, Кирина ладошка выскользнула из внезапно ослабевшей материнской руки, и Кира сделала несколько нетвердых шагов к Малфою – сама. Тот протянул руку, и она вцепилась в его пальцы, радостно пискнув.
А затем, притихнув на мгновение, серьезно всмотрелась в его лицо и старательно выговорила:
– Па-па.

Малфой дрогнул лицом, беззвучно шевельнул губами и, притянув дочку ближе, прижал ее к груди. Кира тут же заворковала, ничуть не сопротивляясь, а Драко поцеловал пушистую макушку. Гермиона, все так же молча глядя на Драко и детей, судорожно вздохнула, на негнущихся ногах подошла и опустилась рядом. Малфой, ловко устроив Киру на сгибе локтя – та охотно плюхнулась на его колено, – взял Гермиону за руку и прижался губами к холодным пальцам.
Она снова резко вдохнула, словно что-то сдавило ей горло, мешая дышать, и снова вгляделась в его неуловимо чужие глаза, возвращая себе право смотреть и смотреть – до одури, до головокружения, – пока не уйдет этот налет чужих туманов, не развеется пелена чужих взглядов, похожая на дымчатое стекло... Он покорно открывался навстречу, признавая ошибки, каясь в грехах; взгляд говорил, кричал, шептал – куда больше слов. Время для слов было впереди – много времени...

Глядя на Киру, котенком льнущую к отцу, Гермиона ощутила, как лед, сковавший сердце при виде высокой, сутуловатой фигуры в дверях, дал трещину и начал таять, размывая комок в горле, подступил к глазам и заструился по лицу. Она закрыла глаза, чтобы вернуть слезы назад, и потянулась вперед – к нему, кого так долго ждала, кого проклинала и о ком молилась. Потянулась всем своим существом, не глядя и зная, и горячие губы, так часто снившиеся ей одинокими ночами, коснулись ее губ – жадно, нетерпеливо, но осторожно, – обещая: долгие бархатные ночи, солнечные дни и бесконечную нежность. Гермиона поймала это обещание, с усилием оторвалась от его губ и взглянула в родные бездонные глаза: дымчатое стекло разбилось, истаяв, как и ледяная броня ее сердца. Они вместе, и ничто и никто больше не в силах это изменить. Она верила в это и видела, что верит он.

* * *
– А почему ты пригласил сюда меня?
Странно. Война, плен, развод. А глаза чисты, как у ребенка. Как ей это удалось?
– А почему ты согласилась?
Улыбка – вот что в ней самое манящее, вот в чем ее волшебство. Не в палочке. Астория не умела так улыбаться, да и никто не умеет.
– Мне стало интересно.
– Сходить в кафе?
– Сходить с тобой.

Такие простые слова. Почему он очарован ими, как магл – Орхидеусом? Потому что она непосредственна и искренна? Возможно... ему так не хватает этого – очень, очень давно.
– Я заметила: ты смотрел на меня. Когда гостил у нас под Новый год.
Черт... Гостил у нас – это так мило. Послушал бы Малфой. Нет, она необыкновенна – он не ошибся.
– Ты тоже смотрела. На меня.
– Да, мне и тогда было интересно. Мне интересны все люди – мы ведь очень разные... Интересен мир: он так велик, а видишь, как правило, совсем небольшую его часть...
– Хочешь посмотреть его? Посмотреть мир? Бывать в незнакомых местах, узнавать новых людей?
– О да, мне это понравится, даже очень. Я знаю.
– И я знаю: точно понравится.
Так, теперь не облажаться, не спугнуть – как бабочку неосторожным движением. Не обидеть...

– Позволь пригласить на мою виллу? Это на Сицилии. Буду рад видеть вас у себя вместе с Гермионой и Драко. Он уже бывал там...
– Со своей женой?
– Д-да. С Доминик.
– Я знаю. Их сына зовут так же. Это очень печально: такая смерть и вся эта история с газетами. «Придира» никогда не наживался на чужом горе...

Ей действительно жаль Доминик, она не врет. Просто не умеет. А «Придира» – это тот журнальчик для укуренных, что издавал ее отец? Ну да, там скорее написали бы о сезонных миграциях растопырников**, чем о межконтинентальном скандале. Растопырники гораздо интереснее светских разборок...
– О да. Она была чудесной девочкой. Знаешь, думаю, хорошо, что она не успела узнать о Грейнджер: одним разбитым сердцем меньше.
Немного цинично, но... С ней можно только честно. Только таким, какой есть. Он чувствует это, двигаясь на ощупь, как в темноте. Он вообще не уверен, что это правильно – то, что он делает, – но точно знает, где и с кем хочет быть сейчас.
– Пожалуй, ты прав. Страдать по чужой вине больно. Правда, страдать по собственной – гораздо больнее...

Чертовски метко.
– Мы точно хотим говорить о страданиях сейчас?
Смех – мелодичный, колокольцевый. Он ей идет.
– С удовольствием сменю тему. Предложишь?
– Как насчет цветов? Ты ведь любишь цветы, я помню желтые георгины.
– О-о... не напоминай. Они так и остались желтыми, а должны были вернуться в первоначальный вид...
– Всего лишь неудавшийся эксперимент, не морочься, зато как смешно!
Снова колокольчиковый смех. Он будет шутить как можно чаще, чтобы его слышать.
– Я покажу тебе мои розы – они великолепны. Я серьезно: мои розы лучшие в Европе.
– О... Наверное, там очень красиво – там, где ты живешь?
– Очень. А еще тепло, и пахнет морем, и целый пляж черного песка.
– Черного? Ты шутишь?..
– Вовсе нет!
– Ты улыбаешься! Смеешься надо мной?
– Ну что ты, Луна...
– Ты смеешься!
– Ты и сама смеешься!
– Ну да... С тобой весело, Блейз.
– Я рад.
А еще со мной интересно. Просто поверь – и убедишься.
– Черный песок... Я хочу это увидеть.
– Обязательно увидишь. Оно того стоит.

* * *
Ветер все не унимался – весна в этом году обещала быть такой же безудержной и буйной. Настоящий ветер перемен, и наконец-то он задул в нужную сторону, сметая преграды, неся удачу. Де Шантали выиграли процесс против старейшей газеты магической Франции, а Малфой исхитрился еще и выбить штраф из британского «Пророка» – за покушение на безопасность его ребенка. К Гермионе Грейнджер он не имел официального отношения, а признанный ребенок – иное дело.

Выигранный судебный процесс, однако, не мог вернуть к жизни Доминик Малфой, которой не суждено было увидеть ни наступающей весны, ни молодого человека – на вид итальянца, – в одиночестве пришедшего навестить ее последний приют. Ветер трепал его черные волосы и зачарованные белые ленты на надгробии, словно обижаясь на невнимание. «Она была счастлива, amico, – прошептал чуть слышно итальянец кому-то невидимому, – она была счастлива с тобой. Просто поверь». Он вытащил из-за пазухи небольшую колдографию и легким движением палочки закрепил ее на черном мраморе. На снимке безудержно хохотала белокурая Доминик, а рассерженный Малфой выговаривал ей за неосторожность. За их спинами сверкали струи воды из фонтана в виде слона.
«Спи спокойно, cara***, – тихо сказал итальянец, прощаясь. – Ты все же сумела сделать его счастливым...»
Кладбище давно опустело, и некому было видеть, как смеется в лучах заходящего солнца вечно юная Доминик. На этом снимке она и Драко навсегда остались вместе.

_______________
* из к/ф. «Мэри Поппинс, до свидания!» муз. М.Дунаевский, сл. Н.Олев
** Растопырник (авгурей), (англ. Murtlap) – волшебное существо, похожее на крысу, живёт на побережье Британии (с).
*** Cara – дорогая (итал.)