В тот вечер ей показалось, что он отнесся к ней по-человечески. У нее вообще был свой взгляд на мужчин. За годы после своей победы побывавшая в десятках постелей Джоанна научилась видеть их через секс. Она не могла выразить словами, как это происходило, каким образом она узнавала все о тех, с кем ей приходилось иметь дело – но она довольно быстро поняла, что именно в сексе мужчины становились собой, показывали свое истинное лицо. Иной раз ей было забавно наблюдать, какими были на самом деле те, кем так восхищалась нация – все эти политики, аристократы, кумиры толпы. Но чаще ей было противно. Иногда больно. А иногда страшно. Иногда она просто отключалась. Как с Финном. Иначе – слишком тяжело, она просто сошла бы с ума. Она давно уже научилась чувствовать, какими все эти ее любовники были на самом деле… и как относились к ней.

Именно поэтому после того самого вечера она зауважала этого чокнутого мужика. Он не побоялся сорвать игру Плутарху. И пожалел мальчишку. И еще он относился к ней очень… трепетно, что ли. Да, орал, что она распутная дрянь, да, был с ней груб и пару раз сделал ей больно – но она чувствовала, что так было необходимо для его непонятной игры, которую он лично вел с сильными мира сего. Наверное, он слишком умный, раз рискнул на подобное. У нее бы никогда не получилось… да она и не пыталась, она всегда была пешкой. Но когда в тот вечер он касался ее тела, она чувствовала что-то необычное. Словно она была для него человеком. Живым. Из плоти и крови. Он сказал тогда – ничего личного… но она чувствовала, что это не так.

А теперь он ее словно не видит. Опять игра – или он просто хочет показать, что ничего не произошло, и она должна знать свое место?

Ладно, теперь, когда она отдохнула и успокоилась, можно идти. Может быть, у них есть пресная вода? Есть? И еда тоже есть? Ну, тогда вообще все не так плохо. Вот только почему не видно Мэгз?

- Китнисс, как же вы потеряли Мэгз?

***

Что она делает? Она всего лишь пытается показать, что никогда не имела никаких дел с этим Долбанутым, что их вообще ничего не связывает – и, похоже, переигрывает. Надо же так проколоться, что даже наивная Огненная Китнисс, которую, исключительно для ее же безопасности, не посвятили ни в один из хитроумных заговоров, начинает подозревать что-то неладное. Приходится включить дурочку:

- Глупо с моей стороны, да? Извини, забегалась, спасая шкуры твоих приятелей. Пока ты у нас… как там? Позволила Мэгз умереть за себя?

Что ж, лучшая защита – нападение. Хотя, по правде сказать, эта девчонка начинает ей даже нравиться… она чем-то похожа на прежнюю Джоанну – до того, как Капитолий сделал ее безмозглой пешкой в своих грязных играх. Она дразнит и подначивает девушку, но на самом деле вовсе не собирается с ней драться. Она даже на Вайресс орет скорее по привычке, ей, Джоанне, так спокойнее. А ведь эта Тронутая действительно точно все угадала про часы – не сознаваться же, что ни у кого, кроме Китнисс, не хватило мозгов понять ее завывания и тиканья. Был бы Долбанутый в сознании, он бы сразу понял, что хочет сказать его странная напарница… слишком умный он, этот Долбанутый. Хоть бы очнулся уже, не то без него все их заговорщические планы полетят псу под хвост. На Мелларка Джоанна старается даже не смотреть – слишком страшно. Страшно даже представить, что его ждет. А он, как ни в чем не бывало, рисует карту Арены и разговаривает с Вайресс таким умиротворяющим тоном, что та перестает дурить и даже улыбается.

От их голосов Долбанутый приходит в себя. Все не так уж и плохо: они разгадали затею с часами, все пока живы и в относительной безопасности, а в груде оружия она находит отличные топоры. Бросок – и они врубаются в золотой Рог. Вот это класс! Даже Китнисс уже не так сильно ее раздражает – надо же, не дура, не трусиха, в бою не подкачала и катушку с проводом спасла. С такой, пожалуй, можно пойти в разведку. Наивная только… впрочем, в ее годы Джоанна тоже была смелой, отважной и до дури наивной девчонкой, которая больше всего на свете любила свою маму и младшую сестренку и готова была ради них на все. Ради них она победила в Играх, а потом ради них позволила Капитолию сломать себя. У нее же не было рядом такого Мелларка, который придумал бы, как ее защитить...

И почему ей вечно не везет?

***
Он печально качает головой, глядя, как двое бьются в невидимую стену. Одэйр разбил в кровь лицо и теперь корчится под деревьями, с совершенно безумным видом затыкая уши ладонями. Китнисс пытается стрелять, но стрел не хватает, и она так же валится на землю и катается по ней, глядя вокруг сумасшедшими полными боли глазами. Пит и Джоанна долбят в пустоту в попытке докричаться до них, в попытке разрушить преграду – но ни его нож, ни ее топор не оставляют на поверхности ни малейшей зазубрины. Он знает, что ничего у них не выйдет – ведь это его собственная гениальная разработка для Капитолия. Новый вариант силового поля. Знал бы он, где ее используют… Там, за стеной, орут пересмешницы, этот сектор Арены наполнен безумными воплями тех, кто дорог этим двоим. Интересно, если бы он, Бити, попал туда, чьи голоса бы он услышал? У него нет никого, кто был бы ему по-настоящему дорог. А Мелларк? Самый дорогой ему человек зажимает уши там, за стеной. А Джоанна? Чьи голоса использовали бы против нее? Или неспроста они, трое победителей, разыгрывающих хитроумный план Хавенсби, оказались здесь, по эту сторону невидимой стены? Он выбрал их, потому что их нечем будет зацепить? Некем? И Джоанну?

Похоже, что так. В лес за стрелами девушка отправляется совершенно бесстрашно, с досадой бросив на ходу:

- Я не то, что вы все. У меня не осталось любимых.

Это странно. Это непонятно. В этом обязательно нужно разобраться. Но после Арены, когда у него будет больше времени. Пока же нужно привести в чувство пострадавших от говорунов. Хотя с этим Мелларк уже справился самостоятельно. Слушая его доводы, Бити невольно восхищается – ну, надо же, совсем неглупый парень! Как ловко он сумел успокоить и Китнисс, и Финна. Логика и аналитический ум – Бити и не думал, что в Двенадцатом есть такие самородки. Выходит, Хавенсби не ошибся в парне. Наблюдая за ним на Арене, Бити с каждым часом убеждается – лучшей кандидатуры было не найти.

После того, как от Плутарха приходит сигнал – хлеб обозначает день и час операции – Бити берет все командование в свои руки. Позволив остальным выспаться, он приступает к осуществлению плана побега. Когда он занят делом – он неуловимо меняется, и хотя голос его по-прежнему мягок, но никому и в голову не приходит его ослушаться. От его обычной суетливости не остается и следа, и он совершенно без эмоций смотрит в глаза Джоанне и даже задает ей вопросы о свойствах деревьев на Арене. Его приятно удивляет вопрос Пита о том, не перегорит ли проволока (парень, что, имел дело с проводами и электричеством?), а когда тот добавляет, что при попадании разряда в море все находящиеся там моллюски поджарятся – отмечает, что этот мальчик явно разбирается в вопросах электричества лучше других в их команде. И откуда такие познания? Этого парня подучить бы нормально после Арены…

Жаль только, что вернуться ему не светит.

Ребята слушаются его беспрекословно. Он боялся, что упрямица Китнисс взбрыкнет и начнет дурить, но она послушно делает все, что бы он ни говорил… хотя от напряжения он становится довольно резок и даже готов повысить голос на тех, кто рискнет ему возразить. Но никто и не возражает. Все идет по плану, если бы не одна мелочь. Он сумел вырезать маячок из своего предплечья, но общая слабость и рана в спине да еще эта духота сделали свое дело. От кровопотери он теряет сознание.

Чтобы очнуться уже в планолете.

***

Она очнулась и, еще не открывая глаз, почувствовала, что летит. Неужели у них все получилось – и теперь она в безопасности? С тихим стоном она открывает глаза… как бы не так. Перед глазами суетятся врачи; у дверей, у стола, на котором она лежит, пристегнутая ремнями – везде белые мундиры миротворцев. Она тихонько скосила глаза – за стеклянной перегородкой на соседнем столе Энобария. С другой стороны – Мелларк. О нет! Этого просто не может быть! Она же выполнила задание… оба задания! Долбанутый благополучно дожил до конца Игр и сумел-таки построить свою хитроумную конструкцию. Арена взорвана. Она отвлекла Китнисс от Пита, она вырезала у нее маячок. Она все сделала в точности так, как требовалось – тогда почему же она здесь? Она должна лететь совсем в другом направлении…

Она не успевает ни осознать весь ужас происходящего, ни испугаться, как ей в вену вонзается игла, и она отключается.

***

Он приходит в себя и видит рядом с кроватью Плутарха. Бити не успевает задать вопрос, как Плутарх поздравляет его с удачным возвращением с Квартальной бойни. Ну, и юмор у него. На лице Хавенсби сияет довольная улыбка, когда он продолжает:

- Несмотря на непредвиденные обстоятельства (это он его отключку имеет в виду?), наша операция прошла успешно. Китнисс догадалась, что нужно было сделать, и вовремя взорвала купол Арены. Нам удалось вытащить тебя, Китнисс и Одэйра, и лично я считаю, что нам крупно повезло.

Что? У Бити начинает темнеть в глазах. Китнисс, Финник и он. А где же…

- А Мэйсон? Джоанна? Она погибла? - от этой мысли ему становится не по себе… но еще страшнее становится от внезапного предчувствия, которому он не хочет верить, о котором боится даже подумать.

- Мэйсон…, - Плутарх слегка морщится, и мимолетная тень пробегает по его холеному лицу. – Нам не удалось вытащить ее. Капитолийские планолеты подобрали ее, Мелларка и Энобарию.

На секунду Бити кажется, что в легких не осталось воздуха. Его не волнует Энобария, да и Мелларк, в общем-то, знал, на что шел, для парня все прошло по плану, но Джоанна… Представив себе ее участь, он вдруг понимает, что ему стоило бы убить ее на Арене своими собственными руками. Это лучшее, что он мог бы для нее сделать.

А Плутарх не сильно-то и огорчен... или это ему показалось?

***

Она сидит на полу в углу своей камеры и смеется. Юмор – это все, что у нее осталось, это то, что не дает ей сойти с ума. Она уже не помнит, сколько это длится, в камере нет окон, всегда горит ровный белый свет, и она не представляет, сколько времени проходит между очередными сеансами пыток. После Арены ей сделали полную регенерацию. Надо же, какая забота! Им что, приятно пытать идеально здоровую и красивую подследственную? Сначала с ней пытались разговаривать по-хорошему, и она даже было прикинулась слабой и ничего не понимающей дурочкой. Как тогда, на своей первой Арене. Только на это раз ее номер не прошел, и от слов и угроз спецкоманда очень быстро перешла к действиям.

Она презрительно сплюнула под ноги. Как это, наверное, заводит всех этих уродов – не каждому доведется пытать прекрасную и недоступную девушку с обложки!

Секс-символ Панема. Джоанну Мэйсон.

Все тело болело, наголо обритая (большую часть волос просто вырвали), покрытая язвами голова нещадно чесалась, в камере, пропитанной запахом крови, блевотины и мочи, было невозможно дышать – но Джоанну охватывало какое-то злое веселье. Наконец-то она чувствовала себя по-настоящему свободной. Им нечем, ну, совсем нечем ее прижать! У нее никого не осталось, никого, кого они могли бы терзать у нее перед глазами. На себя ей давно наплевать. Как будто, когда ее продавали богатым извращенцам, ей было легче. Она терпела всякое: и издевательства, и побои, и такие мерзости, о которых противно было вспоминать… которых она боялась, как самых страшных своих кошмаров. Так что ей не впервой.

Она орет, как ненормальная, и поливает своих мучителей такой отборной трехэтажной руганью, что приводит тех в изрядное замешательство. Ей доставляет какое-то изуверское удовольствие выплеснуть все, что она думает о них и об их вонючем и гребаном Капитолии, и о таких же гребаных порядках в нем. Хоть в этом она, наконец-то, свободна... Она знает, что сдохнет здесь, захлебываясь в собственной крови – и это, оказывается, совсем не страшно! – но перед этим она обязательно разукрасит их той грязью, что скопилась в ней за последние годы.

Но ее одиночество в этой камере, в этих белых стенах, доставляет ей особую, тайную, болезненную радость – судя по всему, Мелларк до сих пор не прокололся. Неужели хитрый мальчишка все еще водит их за нос? Удалось ли ему выполнить задание? В те часы, когда ее оставляют в покое, она часто вспоминает о нем. О доме и о родных – слишком горько и грустно, раскиснешь. О прошлой жизни – невыносимо и мерзко. А когда она вспоминает о нем, почему-то становится легче. Какое-то светлое чувство появляется в сердце. Словно нет никаких Игр, нет победы, нет дерьмового Капитолия, а есть только бедный дом на окраине, и летнее утро, и теплый, пахнущий хвоей ветер, который колышет легкую белую штору на открытом окне, и ласковый солнечный луч, играющий бликами на золотистой бревенчатой стене. И сестренка прижимается к ней во сне теплым детским тельцем, и ноздри щекочет запах свежего хлеба – значит, мама уже давно поднялась... Почему-то рядом с ним она чувствовала себя такой чистой, какой была тогда, до первых своих Игр… дома. Теперь она рада, что он тогда не повелся… окажись парень таким же, как все остальные, ей не о ком было бы думать сейчас. О Долбанутом она старалась не вспоминать. У него, конечно же, все в порядке, и он перебирает очередные свои железяки в очередном своем подземном бункере. И, скорее всего, и думать о ней забыл. Он же сказал тогда –ничего личного… а она тут себе напридумывала. Надо просто о нем забыть.

Интересно, выполнил ли Мелларк задание? Что-то о нем ничего не слышно. Время тянется мучительно долго, и она не знает, сколько прошло дней или, может, недель с тех пор, как она попала сюда. Иногда, когда спецкоманда настроена особо решительно, и она едва приходит в себя от нечеловеческой боли, ее начинают терзать сомнения – а, может, его уже вычислили? Может, уже убили? Надежды становятся все призрачней, пока однажды ее полубезумное забытье не нарушают вопли в соседней камере. Похоже, у нее появился сосед.

Пит Мелларк.

Все-таки вычислили…

А дальше ее пытки становятся все изощренней. Раньше хотя бы изредка ее оставляли в покое – но теперь, едва приходя в себя, она вынуждена слушать крики этого парня. Еще на Арене при взгляде на него ее корежило от мысли, во что он вляпался… причем совершенно добровольно. Ладно она, Джоанна, случайно оказавшаяся не в том месте и не в то время – ей же патологически не везет в этой жизни, ее просто не успели забрать… но он-то, неужели не знал, что его ждет камера пыток и разъяренная спецкоманда?

От этих мыслей ей становится совсем невыносимо, она корчится на полу, зажимая уши руками, совсем как Финн и Китнисс на Арене, когда их одолевали вопли соек-переродков. В какой-то момент она убеждает себя, что опять оказалась там, и это просто птицы орут, и ей просто надо потерпеть часок и все кончится. Тик-так, это часы, твердит она себе и пытается спеть эту песенку про мышонка, которую пела Тронутая, Вайресс, там, на Арене. Потихоньку она тоже сходит с ума. Вскоре, однако, ее сосед куда-то исчезает. Может, они убили его? Хотя вряд ли он смог отделаться так легко. Эти мысли ввергают ее в такое страшное уныние, что не остается сил ни шутить, ни крыть матом своих мучителей… и сознание все чаще мутится от пелены боли и кровавых кошмаров.

Она уже практически ничего не соображает, когда чувствует слабый удушливый запах газа. Ну, наконец-то. Наконец-то смерть.

***

Спецоперация завершилась успешно, и в этом была его огромная заслуга – его план сработал идеально. Все прошло, как по маслу, и Бити был в самом прекрасном расположении духа. Правда, вскоре его вызвали на совещание: спасенный с огромными затратами и риском Пит Мелларк оказался в таком состоянии, что в Тринадцатом не знали, что и думать. Даже сенатор Хавенсби – и тот растерялся. Понаблюдав за парнем и просмотрев записи персонала, Бити понял, что имеет дело с охмором. Он не занимался этим специально, так, что-то где-то слышал, что-то где-то видел. Тем более, метод был строго засекречен. Но Бити по роду своей работы общался с такими же, как он, гениями, работавшими сплошь над засекреченными проектами. У них была своя собственная система общения, в которой ничего не понимали не только рядовые граждане, но и даже спецслужбы – для научной элиты Панема чувствовать свое превосходство и некую свободу хотя бы в этом было необходимо так же, как дышать.

Состояние Пита Мелларка оставило у него на душе неприятный осадок. Ему было не по себе видеть, во что превратился этот спокойный, умный, выдержанный парень. Бити ценил в людях разум, и ему было бы гораздо легче, если бы Пит Мелларк вернулся без рук, без ног, парализованный, но с ясной головой. Вернулся бы собой... хотя, впрочем, ему повезло, что он вообще сумел вернуться. Изначально для него планировалась поездка в один конец, и он об этом прекрасно знал.

Вместе с Хеймитчем и Плутархом Бити регулярно бывал и у Мелларка, и у Китнисс; он радовался вместе с Финном спасению Энни… но почему-то он ни разу ни у кого не спросил, как себя чувствует Джоанна Мэйсон. Он что, похож на мальчишку? Не будет он спрашивать. Что о нем подумают? Каждый день в госпитале он проходил мимо ее палаты, но старательно отводил глаза от стальной двери. Он не пойдет к ней. Она всего лишь выполняла задание, теперь она вернулась и… что он себе напридумывал? Он – взрослый мужчина, и у него полно работы в отделе спецвооружений. И выброс в эфир агитроликов. И еще у него, наконец-то, появился толковый помощник, с которым ему интересно работать. И ему надо разбираться с охмором.

Так что он не пойдет. Между ними не было ничего личного. Ничего.

Но когда они с Плутархом выходят из палаты Мелларка после очередной неудачной попытки привести его в чувство, в дверях их ловит медсестра – Мэйсон, наконец-то, пришла в себя. Плутарх открывает дверь палаты… Он не пойдет. Он вполне спокойно подождет за дверью. Но почему-то ноги сами несут его туда, и что-то происходит с глазами. Внезапно ему кажется, что коридор, наполненный множеством суетящихся людей, солдат, врачей, родных и близких вдруг исчезает, все сливается в разноцветный гудящий фон… и остается только она… В пустой серой комнате на железной кровати, прикрытая простыней, лежит девушка. Ее роскошные темные локоны, когда-то такие незабываемо шелковистые, обриты наголо, а голова и тело, настолько истощенное, что проступают кости, сплошь покрыто кровавыми гноящимися язвами. Он чувствует, что ему нечем дышать. Это та, которая когда-то блистала на обложках журналов. Та, чье совершенное тело он держал в руках всего несколько недель назад. Та, что вытащила его с того света на Арене. Джоанна Мэйсон. Она без сознания, но на лице застыло такое непередаваемое выражение боли, страха и страдания, что у него щемит внутри.

Когда она, наконец, открыла глаза, с распухших и потрескавшихся, покрытых черной запекшейся кровью губ сорвался стон. Мутный взгляд с трудом сфокусировался на стоящем рядом Хавенсби, и Бити увидел, как истерзанная девушка посмотрела на Плутарха… и как он ответил ей. Так вот оно что. Он был настолько шокирован своим внезапным прозрением, что реальность вокруг слилась в разноцветную гомонящую карусель… и в ушах, в голове, в сердце тонко и пронзительно зазвенел гневный голос Китнисс: существует ли хоть что-то, чего нельзя делать с людьми?

Почему он не понимал этого раньше? В свои восемнадцать он смотрел на умиравших в его ловушке детей и думал лишь о том, как здорово она сработала. Он изобрел сотни и сотни смертоносных штук, радовался их успешному применению и не испытывал ни малейших угрызений совести по этому поводу. Ну, не страдал же он, когда дохли лабораторные крысы. Зато какие совершенные мужские игрушки выходили из его рук… они с Хоторном как раз смастерили очередную смертоносную ловушку, которой очень гордились, когда Китнисс бросила им в лицо эти слова. Да, его зацепили ее искренне возмущение и ее боль, но тогда он еще не понимал, о чем она… а вот теперь, наконец, понял… Перед Играми он думал, что мужчинам тяжело будет всадить нож в совершенное тело Джоанны… как бы не так! Шесть недель изуверств и истязаний… ее вообще бы не вернули, она выполнила свою задачу и больше была не нужна, ее бы оставили подыхать там, на пыточном столе, если бы Китнисс не сорвалась из-за Пита…

Существует ли что-то, чего нельзя делать с людьми?

Он смотрел на ее перекошенное от боли и страданий лицо и думал – как вообще все эти сильные и смелые мужчины могли допустить, чтобы девушка, такая молодая, такая живая, полезла разгребать все это дерьмо вместо них? Как так случилось, что ее сделали пешкой в мужской игре? Она что, не человек? Не женщина?

Он так и стоял в дверях, молча, растерявшись и ошалев от нахлынувших мыслей, пока Плутарх и Эбернети не вернули его к реальности. Сейчас они шли в штаб. А через несколько дней он с Хоторном в составе группы технарей отправился во Второй. Там во Втором его все раздражало, даже его толковый напарник, Хоторн, способный и талантливый парень. Это он предложил гениальную идею по взятию Орешка, и еще пару дней назад Бити поддержал бы его, ни на секунду не задумавшись… но сейчас… почему-то он был в замешательстве.

Существует ли хоть что-то, чего нельзя делать с людьми?

Там, в этой горе, куча рабочих, персонала, там агенты повстанцев… и обречь их вот так легко, одним своим словом, на медленную мучительную смерть? Вот так похоронить их всех заживо? Пит Мелларк никогда не предложил бы такого. Разумный был парень, пока его не охморили. Но, пожалуй, не это главное, не его мозги, и Бити, наконец-то понял это. Главное – он видел в людях людей. В каждом человеке.

Бити смотрел на Китнисс и понимал, что она думает то же самое, и потому он настоял, чтобы вопрос решала лично президент Койн. Хотя он давно уже понял, что они с Плутархом одного поля ягоды, поэтому не ждал от ее решения ничего хорошего. Эта женщина давно его раздражала… но здесь, во Втором, раздражала особенно. И не только она. Здесь кругом были женщины… женщины-командующие, женщина-президент, женщины-солдаты. Почему, ну, почему все смотрят на это спокойно? Солдат Хоторн даже не вздрагивает, когда солдат Эвердин отправляется под пули. Никому не приходит в голову, как это дико – женщины с автоматами в руках, женщины под пулями, женщины, посылающие солдат в бой. Это же дико и страшно – молодая, когда-то прекрасная женщина, шесть недель терпевшая пытки в застенках Сноу без надежды на возвращение. Он помнит, как Финн переживал за Джоанну… а вот Плутарх даже не поморщился. Он вспоминает Одэйра, как тот держит за руку свою Энни, оберегает ее от любых страхов, волнений, опасностей. Почему-то он не может представить, чтобы солдат Одэйр пошел вместе с солдатом Крестой на опасное задание... Да он ни на какое задание с ней не пойдет, он ее вообще близко к линии фронта не подпустит! Да он упрячет ее в самое глубокое подземелье Тринадцатого, потому что он мужчина, а она – женщина! Драгоценная любимая женщина, а не бравый революционный солдат и не боевой товарищ.

Операция по взятию Орешка проходит успешно. Ну, если не считать раненой Сойки и огромного количества погибших в горе… Он больше не задерживается во Втором. Скоро начнется отправка солдат в Капитолий. Он должен принять участие в разработке тестов и виртуальных заданий для экзаменов. В Тринадцатом это называется Квартал.

***

Она с трудом открывает глаза. Что с ней? Она опять в госпитале? Тогда почему так пахнет домом? В руке на подушке зажат белый шар. Сувенир. Его подарила ей Китнисс. Они вместе тренировались, прошли все испытания, оставался только Квартал. И вот Китнисс уже в Капитолии… а Джоанна опять в госпитале. Как всегда. Китнисс во всем везет, а ей нет.

- Ты долго спала.

Она вздрагивает и фокусирует взгляд на говорящем. Плутарх? Нет. Это всего лишь Долбанутый. Ему-то что здесь понадобилось?

- Ты что здесь забыл? - ее голос хриплый и недовольный. Ей неприятно, что он видит ее такую… изуродованную, слабую, сумасшедшую.

- Пришел присмотреть за тобой. Считается, что я знаю об электричестве все.

- Да…, - она морщится, - эта гадость в Квартале. Вот сволочи, надо же им было устроить этот фокус с водой…

- Вообще-то, - он смотрит оценивающе, словно решает, стоит ей говорить или нет... и, надо же, совсем не суетится... она иногда замечала за ним подобное, - вообще-то это была моя идея. Я принимал участие в разработке программы Квартала, и я действительно знаю об электричестве все. Как и о его воздействии на человека.

- Что? – спросонья и от оглушительной дозы успокоительных до нее доходит не сразу. – Это сделал ты? Зачем, какого вообще ты…

- Потому что я не хотел, чтобы ты опять поехала разгребать чужое дерьмо. Хватит уже с тебя ужасов, детка.

Что он такое говорит? Он не хотел, да как он… да какое он имеет право?! Она рывком садится на больничной койке.

- Да кто ты такой вообще, чтобы решать за меня? Я должна была туда поехать, а теперь торчу здесь, вот с этой хренью на руке, - она трясет у него перед носом изящным запястьем, на котором болтается браслет «психически нестабильна». – Ты чуть не угробил меня! – она уже кричит, в глазах злые слезы, а маленькие сильные руки вцепились в серую рубаху на его груди. – По какому праву ты…

Он перехватывает ее руки и внимательно, не отводя взгляда, смотрит на нее сквозь стекла очков.

- По какому праву? - в его сдержанном голосе слышится бешенство. Ого, таким она его еще не видела! – По такому, что я мужчина, который спал с тобой, если ты это забыла. И я не хочу, чтобы ты стала жертвой чьих-то мутных игр. Хватит уже, наигралась... или тебе мало?

Видимо, у нее совершенно очумевшие глаза, потому что он отпускает ее и говорит уже спокойнее:

- Что? Что я такого сказал? Что я мужчина, а ты женщина? Не победитель, не связной, не солдат, не пешка, не чья-то дорогая игрушка – что ты просто живая женщина, и я с тобой спал… и я не хочу, чтобы тебя отправили умирать, ты уже и так нахлебалась столько, что на десять жизней хватит. Могу я или нет о тебе позаботиться? – что это он такое несет? Кто и когда о ней заботился? – Что ты на меня смотришь? Тебе мало было Капитолия, опять туда потянуло? Только на этот раз твоему Плутарху не выгорело. Он не один здесь имеет мозги.

- Плутарх? - она плохо соображает. – А причем здесь он? Он и так рисковал, вытаскивая меня оттуда…

Он смотрит на нее сквозь стекла очков таким взглядом, что она чувствует себя полной идиоткой, которая не понимает элементарных вещей. В другой раз бы она точно взбесилась, но сейчас ей не до того… даже от намека на догадку ей становится слишком страшно, и она повторяет как заклинание:

- Он сделал все, что мог, чтобы меня вытащить...

- Ну да, - снисходительно бросает Долбанутый, - только сначала он сделал все, чтобы ты туда попала. Не думаешь же ты, что он бы заслал Мелларка в Капитолий без прикрытия. Было бы очень странно, если бы на Арене забыли только его. А тут такая удача! Настоящая бунтовщица и заговорщица, которая в прямом эфире, на глазах у всего Панема, вырезала у будущей Сойки маячок из ее руки. Все, после этого на парня никто и внимания не обращал, и он сделал свое дело, причем сделал его отлично. Видела бы ты его на экране - перепуганный мальчишка, согласный на все ради спасения своей возлюбленной!

- Что? – Джоанне кажется, будто ее снова ударило током. - Что ты сказал? Он отправил меня туда… специально… но он же…

- Что, обещал, что вытащит тебя? И ты поверила? – нет, ну, откуда он все знает?Ах, да, он же у нас самый умный… Совсем сбитая с толку, она бормочет:

- Но... он казался мне более…

- Более приличным, чем остальные твои…, - почему-то дальше он произнести не смог.

- Да. Он сказал, что вытащит меня, если я ему помогу, и я согласилась. Я выполняла его задания, - она морщится, вспоминая, какого рода были эти задания, а потом поднимает на него глаза. - Слышь, Долбанутый, а что вдруг тебе приспичило прикрывать парня… тогда?

- Ты выполняла задания Плутарха, а до этого задания Сноу, но ты же сказала тогда, на Арене, что у тебя не осталось любимых? Чем же они держали тебя?

Надо же, запомнил ее слова. Она и сама их уже забыла, а вот он запомнил.

- Мама, сестренка. Они погибли перед Квартальной Бойней. Пожар. Несчастный случай. Поэтому, когда Плутарх предложил мне влезть в это, я согласилась. Мне нечего было терять.

- Несчастный случай? Как вовремя…

Что он имеет в виду? Что она была нужна… как это сказать – неуязвимой? Она никогда бы не согласилась ввязаться в восстание, если бы ее родные были живы. Она слишком их любила, Сноу это знал. Но и Плутарх это знал… Неужели это он сделал так, чтобы ей нечего было терять?

- Мама, сестренка… и все? Больше совсем никого не осталось?

Что он хочет услышать? Был ли у нее парень? Нет, ну, вот умный вроде – а придет же такое в голову… Да какой парень выдержит ее образ жизни? Кому она нужна такая… после победы? Был у нее парень. Был да весь вышел. Она его не винит – разве мог он ее защитить от президента, от его спецслужб и его системы? Кто-то вообще может от них защитить? Если только этот Мелларк – свою Огненную Китнисс. Уже тогда, после их победы, она отчаянно завидовала Двенадцатой: пацан ведь, а как ловко продумал всю эту любовную историю, что президент остался с носом – девчонка рядом, а тронуть нельзя. Любовь-то эта, как бельмо на глазу у всей страны. Тоже, выходит, умный. Она всегда относилась к умникам презрительно, считала, что в Играх выживают сильные... а оказалось, что умные – такие, как Мелларк или вот этот чокнутый гений.

Выживают сами – и спасают тех, кто им дорог.

***

После этого разговора он к ней больше не заходил. Да и она его избегала, пытаясь как-то начать жить. Ничего не выходило. Она пыталась учиться что-то делать, как-то устроиться, с кем-то встречаться – безуспешно. Насмешливая, язвительная, чокнутая, она не вписывалась ни в Тринадцатый, ни в эту новую жизнь. Она слишком рано вляпалась во все это дерьмо и уже забыла, каково это – жить по-человечески. К ней, как к оставшемуся в живых победителю, относились с уважением, и она была финансово обеспечена, но вокруг была пустота. После того, как ее в очередной раз бросили, она не хотела никого видеть. Пожалуй, каким-то просветом были для нее встречи с Энни – рядом с юной вдовой Финна, этой светлой чистой девушкой ей было спокойно, она чувствовала себя хоть кому-то нужной. И еще Мелларк. Китнисс долго находилась в психушке, к ней никого не пускали, Пит тоже лечился у доктора Аурелиуса… собственно, там они впервые и встретились. Им было о чем поговорить и что вспомнить, и эти беседы медленно возвращали ее к жизни.

Но всему хорошему рано или поздно приходит конец – в один из дней Пит уехал вслед за Китнисс в Двенадцатый, и она осталась совсем одна. У нее не было дома, не было близких, не было друзей, коллег или просто приятелей. Никого.

И однажды она решилась. Просто приехала, постучала в дверь и вошла.

***

После того разговора в госпитале он старался с ней не встречаться. Он слишком много наговорил тогда. Чем-то она задела его, а потом ему было неловко. Что она о нем подумала? Как будто их одноразовый и совершенно случайный секс давал ему какие-то права на нее…

Он с головой ушел в работу, благо, ее было очень много – война еще продолжалась. Он отслеживал отряд № 451 и с горечью узнавал, как гибли один за другим те люди, к которым он уже успел привязаться… Боггс, Мессала, Джексон, Кастор. Когда погиб Одэйр, Бити не выдержал и попросил у миссис Эвердин медицинского спирта. Она даже не удивилась, посетовав только, чтобы никто об этом не знал. В Тринадцатом это было подсудное дело. Он напился тогда до чертиков – он уже и не помнил, когда в последний раз он так напивался – и в пьяном бреду его занимала одна только мысль: как хорошо, что она туда не поехала... Плутарх получил отличное шоу, но эта девушка уже вне игры.

Он видел ее потом еще раз, когда Койн собрала оставшихся в живых победителей и предложила провести последние Игры. Они старательно избегали друг друга и делали вид, что вообще не знакомы. Пытаясь отвлечься, он разглядывал остальных уцелевших. При взгляде на Китнисс у него сжималось сердце – она выглядела ничуть не лучше, чем Джоанна тогда, в госпитале. Разве только что волос побольше. А вот Мелларк… это было удивительно и странно, но, похоже, этот парень сумел выкарабкаться из охмора – хотя прежде такого никому не удавалось. Взгляд у него был по-прежнему прямой и ясный, и говорил он так же разумно и убедительно. Бити собственными глазами видел ту трансляцию, когда он вынес Китнисс из огня на площади перед президентским дворцом. И своими глазами видел, как не позволил проглотить таблетку морника после убийства Койн. Невероятно, но этот парень вернулся. Вернулся собой из такого ада, откуда в принципе не было дороги назад. Значит, права оказалась эта белокурая малышка, сестренка Китнисс, когда просила помощи у Бити. Он помог ей тогда. Послушался тринадцатилетнего ребенка и помог, просто для того, чтобы сорвать игру Плутарху и Койн. Просто потому, что существует все же что-то такое, чего нельзя делать с людьми. Жаль только, что малышка погибла… хотя за эти годы он понял, что жизнь зачастую гораздо ужаснее смерти, так что, если подумать, может, для нее так было лучше.

Война закончилась, но работы по-прежнему было много. Ему было тошно работать с Плутархом в Капитолии, и потому он предпочел вернуться в Третий дистрикт, где и жил в своей холостяцкой берлоге в полном одиночестве. Как выживший победитель, он имел кучу привилегий и не нуждался в деньгах, но он работал днем и ночью. Брался за самые сложные головоломки – просто, чтобы не думать. Не вспоминать. Все было кончено... да, собственно, ничего-то и не начиналось.

Он уже почти убедил себя в этом, когда в дверь постучали, он открыл и не поверил своим глазам.

***

Она смотрит на него с усмешкой. И стоит близко, слишком близко, почти касаясь его высокой упругой грудью… Голос с хрипотцой, срывается…

- Слышь, Долбанутый… ну, как там тебя… Бити… можно я у тебя останусь?

Она говорит – и сама понимает, что несет полный бред. Она же чокнутая, серьезно, вот на браслете написано… она до сих пор носит его, как напоминание самой себе. Она давно уже была чокнутая, а теперь, похоже, совсем свихнулась. Зачем она ему нужна? Потрепанная, искалеченная, ненормальная… Глупая красивая пустышка, выросшая в лесу. Она же ничего не умеет, она не знает, каково это – просто жить рядом с мужчиной. И с кем – это же Долбанутый… но почему-то рядом с ним спокойно. Он затопил Квартал, чтобы она выжила. Он сказал – хватит с тебя ужасов, детка... Она для него не вещь. Она живая. Он, конечно, чокнутый гений – но он смог просчитать Койн и Плутарха и смог защитить ее. Он и теперь никому не позволит ее использовать. И он знает об этом проклятом электричестве все, что только можно… может быть, он сможет что-то придумать с водой… когда она приходит в себя, то понимает, как это ужасно – совсем никогда не мыться… да и вообще… ей просто с ним спокойно… она бы осталась с ним…

Если только он согласится. Только бы согласился… Это очень больно – предложить себя и услышать отказ.

- Останешься? На эту ночь?

Он смотрит внимательно, так бывает. Когда дело серьезное – он собирается, обычная рассеянность уходит, и очки не мешают, и взгляд становится холодным и острым, как нож. Зачем он ей нужен? Он никогда не жил рядом с женщиной, особенно с такой… Красивой, блистательной девушкой с обложки. Да, сейчас она, кажется, немного не в себе и, говорят, сильно покалечена… и он знает, что она боится воды. Он вдвое старше ее, он понимает, что с ней будет непросто, и о ней придется постоянно заботиться, ухаживать, оберегать. Он не умеет быть нянькой, никогда не пробовал. Он все это знает, понимает – ведь он всегда был таким умным! – но почему-то доводы разума не в счет, когда рядом она. Такая живая. Из плоти и крови. Маленькая, язвительная, грубоватая. И такая восхитительная, что у него кружится голова. Он не мог отпустить ее в Капитолий. Он не мог допустить, чтобы она погибла. Кто у нее был раньше – ему все равно. Как все равно, кто будет после него… не думает же он, что она останется с ним – нет, не навсегда, но хотя бы надолго... зачем он ей нужен? Он не умеет жить вместе… но, может быть, стоит попробовать научиться?

Он спросил и боится услышать ответ. Это очень больно – услышать, что ты не нужен…

Она поднимает глаза и смотрит насмешливо и задорно. Хлопая его по плечу, отвечает:

- Поживем – посмотрим…

Поживем… Это она хорошо придумала… Поживем… Посмотрим... Он облегченно и радостно выдыхает:

- Сколько захочешь, детка…

И весело смеется, когда она опять язвит:

- А говорил – ничего личного!