По крайней мере, она больше не страдала.

Эти слова Северус снова и снова повторял про себя в течение ужасного часа в комнате Гермионы. Он твердил их, пока не осознал.

Что бы ни случилось, по крайней мере, она больше не страдала. Хотя это тело не более чем оболочка, имеющая мало общего с Гермионой, которую он любил и по которой тосковал каждую секунду, но она хотя бы была здесь, он мог ее видеть, касаться.

Он мог защитить ее от других ран. Он мог защитить ее от Люциуса Малфоя.

Северус почуял неладное, как только увидел Гермиону, даже до того, как коснулся ее лица и как она открыла глаза. Чего-то не хватало. Возможно искры, пламени, что делало ее особенной.

Конечно, он должен был знать наверняка, поэтому попросил целительницу разбудить Гермиону, но все, что он увидел, стоя в тени, лишь подтвердило первую догадку.

Это... это ползающее, орущее и хнычущее нечто — не Гермиона. Оно было пустым, как покинутый дом, лишенный всего, ради чего в нем стоило жить. Северусу не было до него никакого дела.

И все же... вся его сущность жаждало прикосновения к ней, руки зудели от нестерпимого желания держать ее, прогнать боль, а грудь сжимало при виде прекрасных глаз, волос, губ... Но это не его Гермиона.

«Ты — ученый», — твердо сказал себе Северус. Это предмет изучения, не любовь всей твоей жизни. Интересный предмет, который нужно внимательно изучить.

Но ему лишь хотелось схватить ее на руки и унести в свои комнаты, где и было ее место. Хотелось сбежать от этой оболочки, которая так сильно напоминала...

Он сильный. Хороший ученый. Глава шпионов. Он сдерживал мысли и чувства, пока не вернулся к себе в комнаты, где никто не мог его слышать. И приступил к работе.

Он достал записи по экспериментальному зелью, заметки, которые впервые начал вести, когда Волдеморт вернул себе тело три года назад, потому что сам тогда ожидал предательства и пытки. Прошло время, и он их забросил, как и многие другие проекты, на которые не хватало времени и сил.

Но только появление Гермионы в его жизни вновь разожгло интерес к этому вопросу. Он принял свою смерть и заточение в подземельях разума уже много лет назад, но ему было больно представлять Гермиону, запертую в своем разуме, еще до того, как они стали друзьями.

Последние недели каждый свободный час он тратил на этот проект, уделяя бессонные ночи экспериментам, а тревожные дни — исследованиям. Он варил зелья и проверял их, снова варил, и теперь работа не казалась простым бесполезным усилием, которое бы поддерживало искру надежды в зельеваре.

Теперь эта работа могла спасти Гермионе жизнь.

Однако оставались сомнения, которые лишь усиливались по мере приготовления зелья, поднимали свои уродливые головы и кормились обсуждениями с Гарри.

По крайней мере, она больше не страдала. Он боялся изменить это, отобрать последнее утешение у себя, у всех.

Но мог ли он жить, зная, что была возможность, которой он мог воспользоваться, надежда на исцеление, но он отринул ее, даже не испытав? Мог ли двигаться дальше, зная, что ее тело лежит на холодной постели, а душа съежилась в подземелье без возможности выбраться?

Мог ли он оставить ее в темноте в ожидании смерти только потому, что боялся рискнуть?

Другие считали, что Северус должен исцелить Гермиону. В действительности они не представляли, в чем загвоздка. Типичное гриффиндорское поведение: видят открывшийся путь и несутся сломя голову.

Но они в тот момент думали только о себе и своих желаниях. Северус же, несмотря на свои потребности и страхи, сосредоточился на более сложном.

Чего бы хотела она?

Она хотела бы мира. Тишины и спокойствия, времени, чтобы отдохнуть душой и телом и исследовать возможности жизни.

Мог ли он дать ей это?

Северус резко одернул себя от мрачных мыслей. Как он жалок!

Он прятался в комнате, склонившись над законченным зельем, и не мог заставить себя его использовать, а Гермиона лежала буквально в нескольких шагах от него.

Он, выругавшись под нос, развернулся, промчался по ступенькам и через гобелен, прежде чем снова появилось время для сомнений и беспокойства.

В штаб-квартире было темно, только волшебная свеча горела у кровати Гермионы. Северус закрыл дверь в комнату Гарри, расположенную напротив комнаты девушки, стараясь не разбудить гриффиндорца. Очевидно, он оставил дверь открытой, чтобы приглядывать за подругой, но, судя по храпу, его разбудило бы лишь землетрясение.

Северус затворил за собой дверь и мгновение стоял в тишине, как и ранее этим утром. Гермиона снова спала. После тщетных попыток достучаться Гестия Джонс погрузила ее в магическую кому, которая поможет исцелить раны и восстановить силы. Она также выразила надежду, что сон поможет Гермионе восстановить некоторые воспоминания и умственные способности, но Северус знал, что эти надежды напрасны. Он изучил весь процесс, который прошла Гермиона, и знал его гораздо лучше, чем кто-либо из Ордена.

Северус хмыкнул. Сухой, затухающий звук в темноте. И вновь прошлое сделало его соучастником Гермионы. Благодаря их общему врагу Северус мог понять, мог изменить происходящее.

Она выглядела умиротворенной. Лежала в белой пижаме под красным одеялом — Северус видел его в комнате старосты — и, хотя ее глаза были закрыты, а лицо выглядело спокойным, Северус видел, что в девушке чего-то не хватает. Того, что прежде делало ее такой живой. Гермиона, которую он знал, всегда думала и размышляла, даже во сне.

У кровати стоял стул. Наверное, кто-то не так давно был здесь. Возможно, Гарри, потому что Драко до сих пор не справился с чувством вины.

Северус сел и взял Гермиону за руку, машинально поглаживая ее ладонь большим пальцем, как ей всегда нравилось. Может, он смог бы наконец найти покой в темной тихой комнате, у кровати любимой. Покой и ответы, которые он так отчаянно искал.

Он тосковал по беседам. Скучал по ее манере переходить сразу к сути вопроса. Как она понимала Северуса лучше, чем он сам. Он скучал по человеку, с которым делил воспоминания и прошлое. Он скучал по ней, как по возлюбленной, которая была ему близка, целовала его. Но не только.

Он скучал по ней, как партнеру, с которым мог соревноваться физически и словесно. Как по части самого себя, которая могла читать мысли и заканчивать за ним предложения, которая добавляла мелкие детали, делавшие любой план уникальным.

Он скучал по лучшему другу.

— Ты помнишь, — прошептал он в окружавшую темноту, держа Гермиону за руку, — как мы впервые встретились? Я не мог тебя терпеть, тебя и твою правильность, бесконечные вопросы и огромные зубы?

Северус мягко рассмеялся, все еще с трудом веря, что его Гермиона когда-то была маленьким кошмаром.

— А ты помнишь, — продолжил он, его лицо стало серьезным, — как я узнал, что ты сделала? Первые недели я ненавидел тебя, а ты была напугана и одинока. Но никогда не сдавалась. Ты боролась со мной каждую минуту и всегда находила выход.

И наше перемирие... договор, — сказал он, сжимая ее ладонь и почти чувствуя, как она сжимает в ответ. — Стена из книг, которую ты соорудила возле кресла. Твоя осмотрительность и независимость.

Он снова рассмеялся, но смех чуть не превратился в рыдания, когда он вспомнил совместное Рождество, как она впервые уснула у него на плече, как эта маленькая деталь, которую он отмел бы несколько месяцев назад, сочтя бессмысленным действием, вдруг стала так много значить.

— Ты помнишь, как мы планировали и боролись? Как мы вместе избавились от МакНейра и манипулировали сознанием Дугалла? Мы сражались со всем, что стояло у нас на пути, даже с Орденом, — он улыбнулся. — И мы побеждали. Каждый раз. Не смей это разрушать, Гермиона. Даже не думай.

Пока он сидел у безжизненного тела, оболочки, которую покинула душа, он снова увидел ее лицо, плывущее в темноте, живое и озаренное радостью, когда она боролась с ним, прикасалась к нему и позволяла себя обнимать, когда смеялась над его шутками и яростно спорила, не желая уступать ни на йоту, когда считала себя правой.

— Я не справлюсь без тебя, — признался он в темноту, поглаживая ее ладонь. — Я не знаю как. Ты так многому меня научила, чему я никогда тебя не учил. Но все это теперь ничего не стоит. Без тебя победа ничего не значит.

Тепло ее кожи, звук ее дыхания. Вдруг Северус понял, что задавал неправильный вопрос.

Дело было не в войне и успехе Гермионы. Не в ее друзьях, их надеждах, блестящем будущем, которое ждало девушку в мире волшебников. Дело было не в ее нуждах и желаниях, хотя Северус не забывал о них ни на секунду.

Если быть предельно честным, таким честным, каким он мог быть только наедине с ней в темноте, дело было только в нем. Впервые в жизни появилось что-то, чего хотел он, в чем он нуждался, как в кислороде. Он хотел быть с Гермионой, она ему необходима.

Хотя он отказывал себе в удовольствиях, радости и любви дольше, чем Гермиона жила на этом свете, хотя он убедил себя, что привык к существованию в тени, больше он этого не хотел. Он хотел ее. Хотел жить с ней.

— Однажды ты сказала, что твоя жизнь принадлежит мне, — слова из письма всплыли в памяти. — Сейчас я заявляю свои права на нее. Живи.

Северус не мог жить без Гермионы. Возможно, когда у него все отобрали, когда осталось только сердце и тьма, единственным, что в нем сохранилось, были слизеринский эгоизм и любовь к этой девушке. А еще мысль, что она не желала бы ему такой кончины.

Она была готова умереть за Северуса, лишь бы прекратить его страдания, и раньше он не нуждался в ее жертве. Но сейчас, подумал он в темноте, сейчас он хотел этого, он в этом нуждался. В этот раз он бы попросил о жертве. Сейчас ей пришлось бы жить, чтобы положить конец его страданиям.

— Ты помнишь, милая, — прошептал он, от слез сдавливало горло и жгло глаза, — что я сказал тебе однажды? Как мы будем спать в мире и безопасности, слушать пение птиц по утрам? Как нам не нужно будет скрываться, как не будет боли, страха, войны? Все еще может случиться, Гермиона. Все еще может стать правдой. Тебе нужно только бороться, быть сильной ради меня и проснуться.

Северус медленно наклонился и поцеловал девушку в лоб. Он помнил ее запах, сладкий, пряный, и закрыл глаза на мгновение, позволив себе представить, что все хорошо.

— Не оставляй меня. И я надеюсь, ты простишь меня.

* * *

Сова Северуса застала Гарри за завтраком, когда он уныло смотрел в тарелку с кашей.

Сложившееся положение было невероятно досадным. Гермиона вернулась живой, на что Гарри и не надеялся, однако вернулась не совсем, и Северус все еще был несчастен, а Драко занимался самоуничижением у себя в подземельях.

Но записка заставила досаду исчезнуть, оставив только волнение.

«Я решил рискнуть, — гласил острый почерк зельевара, — позовите Альбуса и Драко. Встретимся через 10 минут в ее комнате».

И Гарри помчался по коридорам Хогвартса, радуясь отсутствию первогодок, в которых можно ненароком врезаться. Он ворвался в комнату Драко, и вдвоем они отправились в кабинет директора через каминную сеть. Не прошло и десяти минут, как они собрались в комнате Гермионы, где Северус уже стоял у маленького столика с гревшимся в котле зельем, которое может решить судьбу девушки.

Северус выглядел несколько иначе, как будто бы сделал еще один шаг на пути длительного возвращения к прежней жизни. Гарри терялся в догадках, что заставило зельевара рискнуть, и вспомнил, что дверь в комнату Гермионы, оставленная им открытой на ночь, сегодня утром была заперта.

Северус поднял голову от зелья. И, хотя выражение его лица не изменилось, когда он посмотрел на Гермиону, Гарри почудилось, как смягчился его взгляд.

— Зелье готово, — тихо сказал он.

Они молча собрались у постели, пока Северус переливал зелье во флакон.

— Не подходите слишком близко, — предупредил он; в его голосе совершенно не было напряжения, которое он наверняка испытывал. — Она может очнуться и снова испугаться, если увидит толпу вокруг себя.

Он осторожно поднес зелье к губам Гермионы и вылил содержимое в рот. С помощью заклинания Гестия Джонс заставила девушку проглотить темно-зеленую жидкость.

— Не отвлекайте меня, что бы ни случилось, — прошептал Северус, не отрывая взгляда от лица Гермионы.

Гарри заметил, как зельевар стиснул зубы, а губы от напряжения превратились в тонкую линию, однако дыхание было медленным и глубоким, когда он сжал лицо девушки ладонями.

— В любую секунду, — прошептал он будто сам себе, но, несмотря на предупреждение, Гарри чуть не подпрыгнул, когда Гермиона открыла глаза, почти черные из-за огромных зрачков.

Она всхлипнула, заметив, что к ней прикасаются, забила руками по простыням, но Северус продолжал крепко удерживать ее голову и так низко склонился, что они чуть не касались носами.

Затем с лица Северуса схлынули все эмоции, черты разгладились. Гермиона прекратила сопротивляться, с ее губ слетел вздох.

По лицу зельевара скользнуло болезненное выражение, и Гарри задумался, что он мог увидеть. Северус лучше знал разум Гермионы, но даже ему было мучительно видеть разрушения, причиненные великолепному саду и зданиям, созданным девушкой в собственной голове. Гарри задался вопросом, осталось ли что-нибудь в разуме: руины замка или сломанные изгороди того сада, или Гермиона воздвигла безумные дома, чтобы обмануть легилимента, который мог бы проникнуть в мысли.

Гарри вспомнил, что рассказал Северус о процедуре, способной помочь девушке, и попытался представить, что именно он сейчас делает и как умело манипулирует механизмами ее разума.

Хотя гриффиндорец не имел представления, как все работает, однако зелье может облегчить доступ к мыслям Гермионы и открыть запертую дверь. Зелье станет своеобразным удобрением для разума, как объяснил Северус, будет способствовать росту новых структур и восстановлению старых и, как горячая вода, выплеснутая на лед, растопит его и оставит чистую землю, подготовленную для посева.

Но хотя зелье — если сработает правильно, а зная навыки Северуса, Гарри в этом не сомневался, — позаботится о мерах предосторожности, предпринятых Гермионой, у нее все равно не будет навыков и знаний, чтобы все восстановить. Возможно, у нее даже не хватит смелости, чтобы покинуть свое убежище, и Северусу предстоит ее выманить и помочь построить фундамент нового разума.

Гарри спросил, как это поможет вернуть прежнюю Гермиону, если создание нового разума не возвратит знания и воспоминания, но Северус ответил, что принял меры предосторожности, а затем добавил почти прежним тоном, что Гарри все равно ничего не поймет и пусть не тратит его время.

Гарри больше не задавал вопросов и надеялся, что Северус знает, что творит. Надеялся молча и отчаянно, стоя рядом с Дамблдором и Драко. Он обменялся взглядами с другом и увидел в его глазах то же желание и страх.

Может быть, все пройдет хорошо, но Гарри достаточно повидал, чтобы знать: это может быть пустая надежда. Так что он продолжал молчаливо ждать, и даже присутствие друзей не утешало.

Наконец Северус выпрямился, весь бледный и изможденный. Некоторое время он не отнимал рук от лица Гермионы, будто не желая ее отпускать, затем вздохнул и повернулся к Дамблдору, Гарри и Драко.

— Дверь открыта и новый фундамент построен, — произнес он. — Большего в ее разуме я не могу сделать. Теперь ее черед.

— И что теперь? — спросил Гарри, обеспокоенно глядя на спящую подругу.

— Теперь, — мрачно ответил Северус, тоже смотря на женщину, которую любил, — мы читаем ей «Историю Хогвартса».

* * *

Она вернулась ночью, уставшая и побитая. Люциус Малфой был настоящей сволочью, очевидно смерть Гермионы расстроила его сильнее, чем ожидала Джейн, даже после той сцены, свидетельницей которой она стала.

Он испытывал удовольствие, всячески измываясь над Джейн, и только магия домовиков уберегла ее от переломов.

В общем и целом она радовалась, что короткая вылазка в рабство закончилась. Она никогда не испытывала теплых чувств к прошлому, но перенесенный опыт напомнил, какой отвратительной была прежняя жизнь.

Щелчком пальцев она перенеслась в комнаты Северуса.

Она не удивилась переменам, по ним она узнала все необходимое. Очевидно Гермиона выжила и была на пути к выздоровлению. Как и Северус.

Книги и бумаги, разбросанные по полу библиотеки, вернулись на свои места, как и стол и любимый диван Гермионы. Джейн не удержалась от улыбки, когда увидела черный чайник — снова целый — стоявший на каминной полке, словно семейная ценность.

Она глубоко вздохнула, огляделась и кивнула.

Теперь пора посмотреть, во что этот влюбленный дурак превратил кухню.

Около часа она убиралась и наводила порядок в коллекции специй, радуясь своему возвращению, когда услышала движение в соседней комнате. Щелчком пальцев она подогрела приготовленный чай и отправилась в библиотеку с подносом.

— Северус, — поприветствовала она отрывистым, учительским тоном, и он резко развернулся, мантия взметнулась как и прежде, до исчезновения Гермионы.

В комнате царил полумрак, но Джейн заметила его выражение лица и удовлетворенно улыбнулась.

— Значит, ей лучше, — сказала она, и Северусу удалось кивнуть. Он выглядел таким беззащитным и потрясенным от ее внезапного появления, что домовику захотелось его обнять. Он редко терял самообладание, с самого детства был холоден, но, когда чувства по-настоящему переполняли, он казался беспомощным и ранимым ребенком.

— Она уже очнулась? Ты смог помочь?

Он снова кивнул, не в силах подобрать слов. Джейн отвернулась, пряча улыбку, и расставила чашки и чайник на столике. Не стоит показывать Северусу, как трогательно он выглядит. И как глупо.

— Возможно, мне стоит отчитаться, — объявила она. — Должна признаться, что мало узнала о планах Люциуса Малфоя, поскольку важнее было оставаться незамеченной, но я кое-что разузнала о его привычках, пара замечаний то здесь, то там...

Ее прервали крепкие объятия. Северус, дрожа, прижал Джейн к груди.

— Тебя могли убить, глупое ты создание, — яростно прошептал он, стоя на коленях и дрожа всем телом, как домовик перед хозяином. — Малфой мог тебя вычислить!

— Пожалуйста, Северус, — пожурила Джейн, но в ее голосе не было нужной резкости. — Не забывай, у кого ты учился.

— Но ты всегда отказывалась вмешиваться в дела людей! Ты поклялась никогда вновь не служить волшебнику, — прошептал он; Джейн удовлетворенно заметила, что за время ее отсутствия Северус помылся и привел себя в порядок.

— И почему не сказала, прежде чем отправиться на самоубийство? Я думал, что с ума сойду, когда обнаружилось, что ты исчезла...

— Ты уже был не в себе, Северус, — мягко перебила она и выбралась из крепких объятий. — Возможно, и я тоже. Хотя мы, домашние эльфы, имеем долю здравого смысла, который не всегда приносит нам пользу.

— Но тебя могли...

— Она семья, Северус. Много лет назад ты спас меня по той же причине. Она спасла тебя, ты — ее. Настало мое время замкнуть круг.

Джейн улыбнулась и потрепала его по волосам, чего не делала уже давно, с тех пор как он уехал в Хогвартс и заметно вымахал.

— И мне до смерти надоело твое мрачное настроение. В комнатах беспорядок, твоя стряпня стала ужасной, и я так привыкла к приятным ужинам, которые ты устраивал для друзей. Будь хорошим мальчиком и не вини меня за то, что я эгоистка и вернула нашу львицу, хорошо?

Он открыл было рот, чтобы пуститься в пространные возражения («новая привычка, — подметила она, — надо обязательно обсудить с Гермионой после выздоровления»), но затем его лицо смягчилось, и он чуть прикрыл глаза, как делал всегда, когда у него было игривое настроение. Северус поднялся на ноги.

— Хитрая кошелка, — хмыкнул он и начал наливать чай.

Джейн неодобрительно и устало покачала головой.

— Невыносимая летучая мышь, — парировала она.

И оба приступили к полуденному чаю.

* * *

Название главы — цитата из сонета Джона Донна.