Высь

Он думал, что потерял ее. Что совсем хрупкое, казавшееся невозможным счастье ему приснилось. Счастье просто быть рядом с ней, заботиться, любить, ничего не требуя взамен. Он знал, что вынесет даже это – благодарную привязанность вместо любви, но... вынесет ли она? Та, без которой радость уже не та, и солнце продолжает светить, да бледно. Та, которой он хотел отдать всё, только бы приняла.
Это «всё» стало его молчаливой клятвой в день свадьбы. Это «всё» было близостью, семьей, детьми... Да, у него был дом, были деньги, хорошая работа, и гарантировать той, что стала для него дороже жизни, защиту, покой и уверенность в завтрашнем дне он мог. Мог стать другом, опорой. И если был бы способен забрать ее боль, забрал – но, по-прежнему отдаляясь от него, Исабель продолжала теряться там, в лабиринтах собственных кошмаров. Его сердце леденело каждый раз, невозможность помочь любимой женщине сводила с ума. Не ранить вопросом, не потревожить объятием, не перейти границу доверия – знай он, что чувства взаимны, не мучился бы этим. Мысль о привязанности, с которой, казалось, отчасти свыкся, временами врезалась в мозг, неминуемо, жестоко. Возможно, если бы он не замечал, что Исабель терзается не меньше, обуздал себя. Только, миновав очередной круг ада ее судорог, криков, слез, понял, что не может молчать. Он должен знать, кем останется для нее, если она останется с ним. Ненавидя страх, умея его побеждать, в тот момент Эдвард сдался врагу без борьбы. Он боялся, действительно боялся ее потерять.
А сейчас она прижималась к его плечу влажной от слез щекой, и он ощущал разгоряченной кожей ее кожу, такую нежную. Их ноги переплетались, тела льнули друг у другу. Столько чувств обжигало изнутри, столько слов, но голос изменил ему на единственном. Потому он молча водил кончиками пальцев вдоль ее позвоночника, в то время как ее ладонь касалась его груди – в том месте, где бьется сердце. Касалась уже по-другому, теперь, когда она его.
- Я мечтала, чтобы это был ты... – едва слышно шепнула Исабель.
Он не сразу понял, о чем она говорит. Почему слова прозвучали так надломленно, обреченно.
Только тишина оказалась громче всяких слов – с ней будто выплеснулась застоявшаяся боль, что жила в ее сердце уже давно, вылечить которую он не мог. Все лекарства и навыки были бессильны.
«Я мечтала...»
Цветение мая, смущенная красавица в скромно обставленном медицинском кабинете – словно луч солнца, теплый, сияющий, среди невзрачных бледных стен. Красавица, которую он ждал слишком долго, на которую старался не смотреть слишком часто. Он должен был сосредоточиться, определить, почему у пациентки нарушенный ритм дыхания, почему зашкаливает пульс. Рассуждать, как медик, что казалось простым, логичным – но вся простота и логика испарились, стоило встретиться их взглядам. Стоило ему увидеть румянец на ее щеках, очаровательный, манящий. Он бы помнил его невинную прелесть, целовал однажды...
«Я мечтала, чтобы это был ты».
Сердце его сжалось.
Каково было ей в тот роковой вечер сидеть на медицинской кушетке не просто перед мужчиной-врачом, а перед тем, кому дарила девичьи мечты, с кем мечтала пережить все впервые? Тогда он пытался оставаться беспристрастным, держать себя в руках, даже когда глаза и разум застилала пелена ярости. Пытался делать то, что должен, по практике, по совести, не пуская в сердце гнев, сожаление, отчаяние. Только видел ее, истерзанную, затравленную – и те болезненно-горячие пятна другого румянца, пятна стыда, невыносимого унижения, остались в его памяти, как ожоги на коже.
- А теперь все так, словно и был только ты...
Протянув руку, Эдвард отвел темный локон с ее лица, коснулся щеки. Он не знал, что сказать и нужно ли что-то говорить. Кажется, он полюбил ее в тот самый момент, как увидел, словно кто-то там, на небесах, соединил их до первых слов. Потом этот кто-то искромсал его душу. Большие карие глаза, влажные, теплые, как летняя ночь, были сейчас открытой ему книгой. Глаза ангела с переломанными крыльями, который жаждет света, но намеренно уходит в тень, потому что однажды побывал в аду, приняв чужие зверства за свой позор.
- Ты такая красивая, любовь.
И когда она отозвалась дрогнувшим от волнения голосом:
- Иногда я думаю об этом, как о проклятии... – ему показалось, будто острые шипы прошли сквозь легкие, отбирая способность дышать.
- Нет, Исабель. Это счастье.
- Ты говоришь так, потому что любишь, - произнесла она с грустной, беззащитной улыбкой.
- И пусть. Пусть я говорю так, потому что люблю, но ты – мое счастье.
Он притронулся губами к ее повлажневшим ресницам, виску. Объятия стали крепче, словно он хотел укутать ее в тепло – доверия, надежности, словно так она могла ощутить их кожей, впитать без остатка. Переплетая пальцы Эдварда со своими, Исабель уткнулась носом ему в шею и смежила веки, освобожденная от боли, охваченная тихой, совсем еще робкой радостью. Он стал рассказывать о дне, когда впервые увидел ее, о последующих неделях, когда надеялся встретить среди пациентов – и о нелепости этих надежд, будто желал, чтобы девушка, что вскружила ему голову, заболела. Она втайне улыбалась, вслушиваясь в обычные слова, как в поэму, он же, вдыхая цветочный аромат ее разметавшихся волос, почти неосознанно поглаживал свободной рукой нежный изгиб бедра, и так же, почти неосознанно, будто про себя, снова и снова называл ее любимой.
Пламя в камине давно угасло, любовно укутав их темнотой, когда Исабель, плавая между сном и явью, услышала:
- Не уходи от меня, больше не уходи.
Голос звучал приглушенно, незнакомо – и, если бы она спала, никогда бы не узнала.
Чуть сместившись в тесных объятиях, Исабель посмотрела Эдварду в глаза.
- Почему ты так говоришь? – Она провела рукой по его спутанным волосам, изгибу брови, резко очерченной скуле. – Разве... – Но тут же замолчала, потому что поняла, почему.
Ему не забыть минувшей грозы, измятой травы, отголосков ее кошмара... А самым горьким было то, о чем Эдвард не догадывался. Ведь даже теперь, вспоминая увиденное в домике на окраине поселка, Исабель не могла справиться со своими чувствами.
- Если я и уходила, то не от тебя, - озвучила она печальную полуправду.
- Но плакала из-за меня? – осторожно спросил он.
Не зная, как объяснить, не обманывая, не уходя от ответа, Исабель сказала лишь:
- Ты обнимал ее... - И не нашлась, что добавить. Только в тот момент напряжение ушло из его взгляда и голоса.
- Никогда, ни одну женщину я не обнимал так, как тебя, Исабель.
Он не знал, что для нее это больше, чем слова, чем простая правда любящего мужчины – громче всех речей, жарче поцелуя. Его любовь касалась ее, проникая глубже, как теплый свет, как ласковое пламя, оттого ее любви стало жизненно необходимо ответить, открыться... снова разлиться там, под его кожей.
Сердце забилось сильнее под его взглядом, на самые восхитительные мгновения ощущение реальности растворилось в слиянии двух дыханий, сладкой музыке соединившихся губ. Но когда Эдвард прижал ее теснее, когда перевернул на спину, накрывая своим телом, бесконтрольная паника неожиданно шевельнулась в груди. Кошмар, ее незабытый кошмар наяву вернулся, схватил за горло, заставляя на миг раствориться в мрачном небе того леса, почувствовать его твердую землю – здесь, на мягкой постели, с мужчиной, которого обожала. Один лишь неправильный, ужасный миг.
- Иза, посмотри на меня.
Не в силах вдохнуть, пытаясь унять внутреннюю дрожь, что никак не проходила, Исабель уткнулась лицом в обнаженное плечо мужа, в то время как под сомкнутыми веками уже таились слезы, которых не должно быть, которые нельзя показывать.
- Ты дрожишь. Если я что-то сделал...
- Нет... - всхлипнула Исабель. - Всего минутку... подожди минутку...
Она боялась разжать руки, овевающие его плечи, удерживая Эдварда настолько близко, насколько возможно, только бы не отстранился. Потому, когда он сделал это, все ее существо захлестнуло отчаяньем.
- Посмотри на меня, - тихо повторил он.
И она открыла глаза.
- Прости... – начала виновато, но тут же умолкла, прочитав по его губам: «Я весь твой».
За окном начинало светать, потому любимые черты были хорошо различимы. Обостренные красотою страсти черты. И все сейчас было заполнено им, им одним... А тьмы не осталось. Тьма существовала лишь в ее воображении. Отчего-то невозможным, немыслимым стало отвести взор, шелохнуться. Не надо было ничего говорить, только смотреть в эти глаза, как тем днем, который тяжело помнить, но не хочется забывать, чтобы никогда не стерлось из памяти волнение негромкого, поразившего ее в самое сердце признания: «Я хочу жениться на вас, потому что люблю». Он стал ей мужем, другом, возлюбленным, стал тем, кто хотел забрать ее боль, но кому она хотела подарить лишь счастье. Доверить себя – тогда, сейчас. Всегда. И поначалу испугавшее ее ощущение сильного мужского тела на ее теле постепенно превратилось в будоражащее кровь переживание – словно она очутилась не в его власти, а под его защитой, словно он оберегал ее, но в то же время был уязвимее, отдавая все, обнажая перед ней плоть и душу.
Вплетая пальцы в волосы Эдварда, она прильнула к нему, поцеловала, вздрогнув от удовольствия, когда кожа заскользила вдоль кожи. Он же будто пил ее, но никак не мог напиться, забирая ласку, что она дарила, с незнакомой ей, томительной жадностью. И если в первый раз был осторожно-сдержан, а она неуверенна, то сейчас от этой пылкой настойчивости Исабель не просто потянулась к нему, как росток к солнцу, она расцвела.
А много блаженных минут и часов спустя, когда чистое юное утро улыбнулось полупрозрачными лучами, в его золотистом свете, в своем безмятежном счастье она лежала тихо-тихо, разморенная негою объятий, рисуя пальчиком узоры на предплечье мужа. И думала не о том, какой могла бы стать их медовая брачная ночь когда-то, без примеси кошмаров и стыда – лишь о том, какой стала теперь, о том прекрасном, самом светлом, щедром в любви. Кожа до сих пор хранила его запах, звуки бархатного голоса продолжали звучать в ней волнующей, совершенной музыкой. Ей хотелось слышать его снова и снова, говорить с ним... хотелось найти любимому имени иное, особенное звучание, чтобы каждый раз, слетая с губ, оно целовало ему душу так же, как теплое, краткое «Иза» целует душу ей. Когда-то Эдвард рассказывал, что мама звала его Эдуардом, в честь прадеда, русского по происхождению – простое мальчишеское «Эдди», которое норовило прилипнуть в силу стойких американских традиций, ей не нравилось. Отец не противился, только сам, наедине, продолжал обращаться к сыну именно так. И то, другое имя ушло из его жизни с уходом матери. Исабель уже тогда отметила про себя, что Эдвард очень редко об этом говорит – но когда говорит, обращается к прошлому, очевидно горькому для него, без злости и затаенных обид. Она не задавала лишних вопросов, не вызывала на откровенность, чтобы узнать, любит ли он бросившую их с отцом женщину. Ей было понятно без слов – конечно, любит. Даже там, где-то, она остается ему матерью. Этого не разорвешь, не срежешь, не выжжешь. Каждый из них осиротел по-разному, каждый испытывал боль, сквозь которую шел дальше, жил дальше. Она не знала его тогда, он не знал ее... Но теперь у них было это счастливое утро, была новая жизнь впереди.
- Mi guerido… Mi Edu...*
Пробормотав что-то невнятное, он зарылся лицом ей в волосы, отчего в груди стало еще теплее.
- Можно, я буду звать тебя так? - шепнула Исабель, касаясь поцелуем ямочки между его ключицами.
- Тебе все можно, – в сонном голосе плескалась нежность. – Хоть веревки вей, так люблю.
Сколько бы он ни открывался ей, Исабель не переставала поражать в самое сердце какая-то совершенно обыденная простота этих признаний. Он не искал возвышенных слов, всего лишь говорил, как есть. Розовея от удовольствия, она смущенно отозвалась:
- А нам... не пора вставать?
- Рано совсем, полежи со мной, - Эдвард провел кончиком носа вдоль ее щеки, вызывая волну приятной дрожи. - Вряд ли кто-то здесь ожидает увидеть нас раньше обеда.
- Но ведь синьор Педро... - неуверенно возразила Исабель. – Вдруг он захочет прилечь. Они и так уступили нам кровать, сами неизвестно где спали. А у него радикулит.
- Иза...
- Да?
Эдвард на мгновение зажмурился, удлинняя паузу, и ей показалось, что он с трудом сохраняет серьезность.
- Ты очень расстроишься, если узнаешь, что у Педро нет никакого радикулита?
- Нет? Но...
Такого выражения лица у мужа она еще не видела. И прежде, чем он успел прикрыться подушкой, Исабель поймала улыбку, очаровательную мальчишескую улыбку, одновременно дерзкую и виноватую – ту, за которую прощается любая шалость. Ту, что в своем очаровании и этом прощении абсолютно уверена.
- Я заходил к ним из-за мигреней Роситы. Вообще-то, эти двое в прекрасной форме, всем бы так под шестьдесят.
Какое-то время Исабель молчала, пытаясь осознать очевидное. Поздний разговор с заботливой хозяйкой дома, ночная рубашка в подарок, неожиданный стук в дверь, всполошивший тех, кто укладывался спать врозь, при этом больше всего желая не спать вместе... и какое-то восклицание про мазь, которая вдруг понадобилась. Уловка, старая, как мир, но в тот момент это было последним, о чем каждый из них думал – а Исабель такое даже в голову не пришло.
- Надо же, а я поверила, правда, поверила, - спрятав лицо в ладонях, рассмеялась она.
- Просто ты удивительно легковерна, любовь моя, - спокойно пояснил Эдвард, снова притягивая ее к себе, и смех расстаял в волнении.
- Повтори.
- Легковерна.
Сложив руки на груди мужа, она приподнялась, чтобы посмотреть на него – с ожиданием, с обожанием, чуть возмущенно, чуть укоризненно... Какое-то время Эдвард задумчиво изучал ее черты, отчего Исабель умудрилась в очередной раз горячо покраснеть, но взгляда не отвела. И, целуя нежную прелесть румянца, он повторил их, слова, которые так хотел говорить ей снова и снова, которые она так ждала.
Любовь моя.



Глубина

Она проснулась от игры солнечного света на лице – тот струился в окна, скользил по потолку, и какое-то время Исабель лежала, глядя на танец пылинок в ослепительных, безудержно-радостных лучах. Пыталась вспомнить, когда именно уснула, но потом, повернув голову, увидела на соседней подушке сложенный вдвое листок. И все вернулось, тут же, снова – мгновения любви. Счастье. Заходя в его воды с сонного берега, она протянула руку, раскрыв записку.
Размашистый неразборчивый почерк. Строчки, убегающий вверх, которые не терпелось прочесть...
«Мог бы вечно смотреть, как ты улыбаешься во сне – если б не хотел еще сильнее вечность из твоих улыбок наяву. Иза, любимая. Надеюсь, ты простишь, что после незабываемой ночи я сорвался принимать роды в соседней деревне, не предупредив, но ты так сладко спала. Вернусь вечером, даже не заметишь. Кстати, Росита собирается угостить тебя пирогом собственного приготовления, так что не перечь доброй женщине, которая любит приврать. Да, и не удивляйся, если к тебе заглянет гость – похоже, у моей жены появился преданный поклонник, ревновать к которому не позволяет невероятное счастье, что мне привалило.
P.S. Кажется, в этой записке налицо мой «медицинский» недостаток, потому напишу разборчиво самое важное. ЛЮБИМАЯ».
Прикрыв глаза, она поднесла записку к губам, поцеловала. Потянулась на постели, блаженно вздохнула и откинулась на подушки. Обхватив руками ту, на которой спал Эдвард, прижала ее к груди, уткнулась лицом, чтобы вдохнуть запах, рассмеялась или заплакала... А мир вокруг казался возрожденным, более ярким, светлым. Снова и снова возвращая недавние мгновения, она вспоминала все до мельчайших подробностей – их пылкую ночь, их ласковое утро. То, что он говорил, как бережно касался ее...
- Проснулась, красавица? - Росита не стучала, лишь, приоткрыв дверь, заглянула в спальню. - Хочешь, кофе принесу? Булочки готовы, а пирог еще в печи.
- Что вы, я приду! Еще чуть-чуть полежу и приду.
Продолжая обнимать «его» подушку, Исабель смущенно призналась:
- Не знаю, что мной... никогда раньше так поздно не вставала.
- Прямо-таки не знаешь? - добродушно подмигнула хозяйка. - Притомил муж-то.
Сердце ее радовалось тому, как ожила эта девочка, еще вчера так неправильно печальная в своей нежной красоте, в своем отчаянном одиночестве. Как блестели ее глаза – уже не от слез, от счастья. Как светилась она изнутри, и кровь приливала к щекам от пережитых чувств и сокровенных мыслей.
- Кажется, подарок вашей мамы...
- Да причем там сорочка, - отмахнулась женщина, усаживаясь на краешек кровати. С теплотой посмотрела на Исабель и поведала: - Он же по тебе с ума сходит, глаз не сводит. Но иногда по сущей глупости друг друга измучить можно, потому чувствам нужен маленький, совсем маленький толчок. Видишь, как все просто. А ты когда надумаешь, вставай, накормлю обедом. Захочешь, позже в церковь сходим – она у нас маленькая, службы проходят только по воскресеньям и праздникам, потому что падре приезжает из другого города. Сегодня тебе есть, за что поставить свечи Пресвятой Деве, правда? – улыбнулась Росита.
- Правда, - робко вернула улыбку Исабель.

Они сидели за большим кухонным столом, укрытым нарядной скатерью с ручной вышивкой. Выпечка радушной хозяйки оказалась бесподобной, прохладный летний чай – освежающим и ароматным.
- Все невероятно вкусно! – в очередной раз восхитилась отдохнувшая гостья, взяв с широкого блюда последнюю булочку. - Никак не могу остановиться.
- Может быть, так, а может, аппетит у тебя разгулялся. Немудрено-то после... – Глаза Роситы искрились смешинками. – Да ты ешь наздоровье, не слушай, что я болтаю. Потом с делами управлюсь, и пойдем.
- С делами я помогу, вы только скажите, - вспыхнув, уверила Исабель. – И время пройдет быстрее... Он уехал недавно, а я уже скучаю.
- Знаю, Педро повез, - понимающе отозвалась собеседница. – Ничего, не успеешь и глазом моргнуть, как вернется. Но если хочешь, да не сидится тебе, конечно, помоги. А я пойду Чику подою. Молоко теплое будешь пить, красавица? Вижу, будешь. - Не переставая улыбаться, она убрала под легкий цветастый платок заплетенные в косу волосы. Достав из кухонного шкафа ведро, направилась к веранде, что отделяла дом от двора – там, в дальнем его конце, у самодельного забора, невозмутимо пощипывала траву крупная белая коза.
Пока не было Роситы, Исабель вымыла посуду, расставила ее на полочке для просушки, сходила к колодцу за водой. А неожиданный гость, о котором писал Эдвард, появился в тот самый момент, когда, приступив ко влажной уборке, она с деревенской простотой подоткнула за пояс подол одолженной хозяйкой длинной юбки и, напевая, выжимала тряпку.
Он скромно топтался за порогом с букетом полевых цветов, пока не раздался жизнерадостный голос Роситы:
- Ты что это не заходишь, Ману? Давай, не стесняйся, дорогой.
Это был Мануэль, нескладный мальчонка лет восьми с густой копной черных, как смоль, волос и выразительными карими глазами. Его ресницы были длиннющими, румяные щеки пока не потеряли детской округлости. Увидев такого «преданного поклонника», Исабель улыбнулась:
- Привет, я Исабель, - и тот еще гуще покраснел.
Вытирая босые ноги о половичок, неловко начал:
- Здравствуй...те... А я Ману. Мануэль, то есть. А ваш муж...
- Он уехал, но обещал к вечеру вернуться. Ты к нему?
- Да... спасибо хотел сказать. За собаку, - пробормотал мальчуган.
- Собаку?
- Доктор ей хвост пришил.
- Ах, да! Помню, Эдвард рассказывал – вы с сестрой быстро отреагировали, помогли.
- Селия не сестра, соседка. Я с дедушкой живу, а к ней хожу поиграть. Это ее пес, Тако.
Мальчик говорил быстро, сбивчиво, но, казалось, не мог отвести взгляда от молодой синьоры.
- А цветы мне? – мягко спросила она, видя его смущение.
Ману кивнул, протягивая букет.
- Это правда...
- Что правда?
- Все говорили, что у доброго доктора самая прекрасная на свете жена.
- Мануэль, я... не самая прекрасная на свете, - покачала Исабель головой, но он с детской горячностью возразил:
- Самая! Когда вы приехали, я на крыше магазина сидел, и мне показалось, что вы из телевизора. А теперь...
- Так ты потому пришел? Чтобы убедиться, будто я самая-самая? – улыбка ее стала грустной.
- Не потому...
Он понурил голову, чувствуя, что чем-то огорчил красивую синьору.
- Хорошо, а давай ты совсем недолго подождешь, пока я закончу уборку, и поговорим? – ласково отозвалась Исабель.
- И правда, Ману, иди выпей пока теплого молочка, а потом расскажешь, что хотел, - потрепала мальчика по плечу Росита.
- Давайте. А можно мне пирога? - чуть воспрянув духом, согласился Мануэль.
- Конечно, дорогой.

Они сидели на склоне живописного холма, под ласковыми лучами солнца, и говорили – загорелый улыбчивый мальчуган и молодая женщина, вернувшаяся к истокам. Счастье переполняло ее сердце, проникая в каждую клеточку сознания и тела, она вся была теплым, светящимся счастьем сейчас. У ее не было беззаботной юности, даже детство досталось короткое и трудное – но природа всегда добра, отзывчива к тому, кому нужны передышка, умиротворение. Принимала в благодатные объятия, шептала свои сказки, как ласковая мать, одинокой девчушке. Дарила цветы, вплетая в косы яркие ленты заката...
Обхватив руками колени, Исабель запрокинула голову, глядя в небо, чистое, бескрайнее, где парили птицы.
- А рыбу ловить умеешь?
- Конечно, умею! – чуть обиженно отозвался Мануэль. – И еще дедушка научил меня делать из дерева, лозы, даже соломы разные вещицы.
- Правда? Какой ты молодец, Ману. Наверное, будешь ремесленником, когда вырастешь?
- Нет, я хочу стать доктором. Как ваш муж. Буду всем помогать, чтобы не болели. Не умирали, - уверенно ответил мальчик.
Исабель поразила твердость в его голосе, совсем недетская. Она повернула голову и встретила глубокий, смышленый взгляд темных глаз.
- Все люди умирают рано или поздно, это неизбежно, понимаешь?
- Понимаю. Но я постараюсь, чтобы они жили дольше, синьора Исабель. Я буду хорошим доктором! Вот вырасту, и...
В последних словах она уловила вызов, упрямство от неверия в его силы. Тихо сказала:
- Конечно, будешь. Только не спеши взрослеть. Знаешь, я уверена – дедушка уже сейчас гордится тобой.
- Да... он у меня самый лучший. Даже когда наказывает, - вздохнув, признался Мануэль. В этом проскользнула нотка театрального трагизма, а еще такое философски-мудрое смирение с судьбой – Исабель стоило немалых усилий не рассмеяться.
- И часто наказывает?
- Бывает. Но это только если что-то серьезное, если в глубь нырну с лодки или яблок наворую в церковном дворе. А так только отчитывает. Вот узнал бы, что я к вам пошел, точно отчитал бы...
- Почему? – удивленно спросила она.
- Дедушка говорит, что нельзя подолгу пялиться на людей, тем более, надоедать им.
- Ты вовсе не надоедаешь. Мы ведь разговариваем, - возразила Исабель, поражаясь излишней строгости деда Ману. Ведь это мальчик, маленький мальчик, у которого, как она догадывалась, нет родителей.
- С меня часто смеются... Вы вот говорите, как с большим, а другие – как с ребенком, - шмыгнув носом, признался Мануэль, глядя куда-то перед собой. – Будто я совсем глупыш.
- Это не так, Ману. Ты очень умный паренек. Почему над тобой смеются? Расскажи.
- Просто я думаю, что красивый человек непременно добрый. Очень добрый, иначе он не может быть по-настоящему красивым, - пояснил мальчик. – И падре отругал, а разве это не так, синьора Исабель? – срывающимся от возмущения голосом добавил он. – Дедушка меня даже шлепнул, – при этом щеки Ману покраснели, - когда я сказал, что ангелы есть и на земле. А вы... не рассердитесь?
- Почему я должна рассердиться?
- Потому что вы похожи на ангела, - выдохнул Мануэль.
Она не стала возражать, услышав волнение и слезы в его голосе, лишь спросила тепло:
- Разве ангелы не светлые?
- Вы и есть светлая.
Было невозможно спорить с бесхитростной детской логикой, и в груди стало тесно от непрошенной нежности. Но что сказать на это, Исабель не знала... Только Ману не ждал подтверждения – он лишь хотел поделиться тем, что на сердце, что приходилось прятать от тех, кто не понимал.
- Как вы думаете, они... те, кого больше нет... они там, видят нас? – подняв голову к безоблачному лазурному небу, где так же спокойно кружили птицы, произнес он.
- Думаю, да.
- Им хорошо?
- А разве может там быть плохо? Только посмотри... как безмятежно, – ответила Исабель, отчего-то ощутив ком в горле. - Они ближе удара сердца, даже не надо закрывать глаз, чтобы почувствовать это. Они словно становятся шелестом ветра, солнечным светом...
Исабель подняла руку, глядя, как золотые лучи просачиваются сквозь пальцы. Мануэль, сидящий рядом, сделал так же и улыбнулся.

В церквушке было темно, не смотря на сотни горящих свечей – но их колеблющееся пламя, отраженное мягким сиянием на ликах святых, создавало атмосферу покоя, благоговейной тишины, ощущения потустороннего мира. Все, что осталось за этими стенами, казалось теперь далеким, а присутствие высшей силы, с которой безмолвно говорила, очищаясь, душа, почти осязаемым. Исабель преклонила колени у большой статуи Пречистой Девы, прикрыв веки, и перед мысленным взором будто проносилась ее жизнь, только виделись не зло и несправедливость, а лица тех, кого она любила, кто любил ее. Она просила за них в вечной жизни, и за него в земной – за него, дарованного ей небом.
Внезапный порыв ветра ворвался в тепло маленького помещения, огоньки свечей заметались, пригнулись, оставляя святые лики в темноте. Исабель вздрогнула и открыла глаза – не потому, что распахнутая дверь громко ударилась о стену. Потому что предчувствие сжало грудь, предчувствие, которое хотелось вырвать с корнем, прежде чем оно превратится в ужасную правду.
- Донья Росита, там, там... – Мануэль, перепачканный, напуганный, всхлипывал, задыхаясь.
- Что случилось, Ману? Что такое, малыш? – Росита тут же кинулась к ребенку, и он вцепился ей в платье, трясясь всем телом.
- Старый деревянный мост обрушился! Доктор Родриго послал за помощью в город, потому что уже темно, а там... – сбивчивый лепет перешел в плач. - Автобус упал в реку, синьора Росита! А потом, в темноте, несколько машин сорвались... дедушка, его нигде нет...
- Ох, Господи, что же это... ты не плачь, успокойся. Надо собирать все необходимое и спешить.
- Не надо, доктор и другие уже выехали, меня только прислали сказать...
Исабель стояла, застыв, в проходе. Губы ее сжались, чтобы сдержать крик, и соль слез на языке стала ощутимей.
- Машина вашего мужа там, среди потока. В ней вода.
- А Педро, а... – пробормотала Росита.
- Их пока не видели.
- Боже... Боже мой... - Разжав кольцо рук, женщина, как сомнамбула, прошла мимо Исабель и упала на колени перед статуей. Словно не слыша, не видя ничего больше, она стала истово молиться. И пламя свечей трепетало и трепетало – от ветра, от ее горячего дыхания, от напряжения, повисшего в воздухе.
Исабель же, напротив, отошла дальше – на шаг, другой...
- Покажи мне дорогу, Ману. Покажи и сразу возвращайся сюда.
- Куда ты? – спросила Росита, заставляя Исабель остановиться. В молчании она повернула голову, посмотрела женщине в глаза. Нет, та вовсе не впала в шок, отчаяние или религиозный экстаз, она была здесь и сейчас, сильная духом, сильная верой. – Останься. Надо ждать, ждать и молиться, это все, что мы можем сделать.
- Нет. Я не могу, - глухим, незнакомым голосом пробормотала Исабель. – Никто не слышит моих молитв. Никто...
Стайка женщин вбежала в распахнутую дверь, рыдая, охая, повторяя, как много постарадавших, какие непогода и мрак на улице, бормоча слова утешения, пытаясь увлечь ее к иконам. Но девушка, высвобождаясь, бросилась к выходу.
- Мне надо быть там... надо быть с ним, где бы...
Она не смогла даже мысленно закончить страшную фразу. Где бы он ни был. Пошла, потом побежала, ведомая всеобщей паникой вокруг, призрачными бликами фонарей, которые то гасли, то опять вспыхивали. Снова собиралась гроза.
- Почему вы не в церкви с женщинами? – строго выкрикнул один из местных рабочих, приостановив грузовичок.
- Вы туда? Отвезите меня.
- Еще чего. Идите ко всем, в безопасное место. Скоро разразится настоящая буря, по радио объявили.
- Пожалуйста. Где-то там мой муж. Не возьмете с собой, бегом доберусь. Плевать мне на грозу, на все плевать, ясно?
Прочитав на ее лице отчаянную решимость, рабочий открыл дверцу.
- Ладно, усаживайтесь, дамочка, нет времени спорить.
Машина рванулась с места, дребезжа и подпрыгивая на выбоинах песчаной дороги. Первые капли дождя упали на стекло.
- Скажите, что случилось, почему? – стараясь дышать ровней и не дрожать, спросила Исабель.
- Да молния дала прямо в одну из несущих конструкций. А те, видать, уже были повреждены – затяжные ливни, не шутка!
- И... машины с высоты упали в воду?
- Там нет освещения. Видимость плохая. Не слишком высоко, но для такой тяжести достаточно, чтобы...
- Чтобы?
После короткой паузы водитель отвернулся, что-то изучая в боковом зеркале, и отрывисто бросил:
- Готовьтесь к худшему. Течение бурное, немалая глубина.
- Понятно.
Но в голове, сердце, каждой вене, каждом вдохе билось одно – он жив. Иначе невозможно. Невозможно...

Едва машина остановилась, Исабель распахнула дверцу и спрыгнула на землю. Дул сильный ветер, дождь хлестал по лицу. Обманчиво теплый. Уносящий слезы в поток собственного рыдания. Палатки, лучи фонариков, бегающие вокруг люди – спасатели, водолазы, медики – все мелькало, будто в безумном калейдоскопе, отказываясь превращаться в реальность для нее, жуткую, стихийную после безмятежности долгого солнечного дня, после растекавшегося медовой сладостью утреннего счастья.
- Эду! – будто желая освободиться от внезапно навалившегося кошмара, звала она во всю силу легких, но шум вокруг полностью поглощал ее крик.
Исабель бежала вдоль берега, пытаясь рассмотреть что-то в неясном свете, пока последствия происшедшего не вырисовались перед ней, перекручивая колючей проволокой все внутри. Обломки махины моста, уходящие в бурлящий поток. Вода, огибающая остовы автомобилей. Крики спасателей, яркие баллоны водолазов, погружающихся в темную бездну снова и снова. Раненые в повязках, на носилках, плачущие дети, неподвижные силуэты под белыми простынями... Заставляя себя осматривать мятущуюся воду, а не растравленную потерями сушу, где линия помощи тянулась далеко вдаль, она вдруг зацепилась взглядом за очертания знакомой машины.
- Эду!
Исабель бросилась к воде, скинув туфли, не обращая внимания на предостерегающие крики заметивших ее с моторной лодки спасателей. Поплыла, не чувствуя холода, не замечая усилившегося дождя. Добралась до машины, захваченной потоком, что стремился дальше сквозь окна, сквозь дверцы. Внутри, стучась в узкую перекладину окна, плавал врачебный чемодан.
Сердце не упало, не дрогнуло – оно резко оборвалось, трепыхнувшись в предсмертной агонии. Невыносимой боли не бывает. Не бывает, не бывает! Отчего же грудь расколота надвое и везде, везде вода, жгучий кипяток, лава, что выжигает кровь, кости, зрение, голос... Выжигает все, лишая сил. Верни его мне... Верни! Услышь...
Везде вода. Заливается в нос, в рот при попытке крикнуть или хотя бы набрать воздуха. Тянет вниз, на глубину, смыкается над головой, притупляет способность думать, бороться. Ее снова влечет в никуда, поглощает ничто.

- Исабель. Иза... ну давай, милая... очнись. Дыши... - Этот голос был далеким эхом безмолвного рыдания, что разрывало ей внутренности, но не имело возможности освободиться. Каждая попытка вдохнуть отдавалась острой, царапающей болью. Но голос настаивал, умолял, пробиваясь сквозь оцепенение: - Прошу тебя, дыши... Только не бросай меня. Только не бросай...
Показалось, что ее грудную клетку сильным, резким нажатием вдавили в легкие. С мучительным спазмом кашля из них вышла вода, полилась по подбородку. Горло горело, голова безвольно склонилась набок.
- Вот так... вот так, моя хорошая.
Перед глазами все плыли и плыли темные пятна, но сознание, понимание происходящего постепенно возвращались. Прикосновение его рук, даже его голос стали материальными.
- Эду... – попробовала выговорить она. Снова закашлялась, а потом, содрогаясь всем разбитым телом, беззвучно заплакала. Попытаясь вжаться в него, впитать... Лишь бы только не почувствовать больше ни на минуту, ни на единое жуткое мгновение той черной пустоты от мысли, что этого человека может не стать.
А вода лилась с неба неизбывным потоком. Кругом, казалось, оставалась она одна – дождем, рекою, слезами... морем счастья и морем горя, что слились воедино.
- Иза, ну что ты... Я здесь, с тобой. Не плачь... – шептал Эдвард, а она никак не могла успокоиться. Судорога животного страха не хотела отпускать, сводила мышцы. Исабель, будто слепая, ощупывала его плечи, промокшую рубашку, целовала подбородок, дрожа все сильнее. - Все, все прошло. Родная моя, не плачь...
Они долго так сидели, слитые объятием, чуть покачиваясь. От непроходящих рыданий у Исабель кружилась голова, но паника угасала, отходила, как постепенно отступало безумие стихии.
Он есть. Он жив.

.........................................................................................................................................

- Mi guerido. Mi Edu.* - Мой любимый. Мой Эду.


Знаю, что очень, очень давно не было продолжения, но у меня и в мыслях не было оставить эту историю неоконченной - и, надеюсь, в скором времени допишу последнюю часть. Спасибо тем, кто вернулся, не смотря на такой большой перерыв, и тем, кто заглянул впервые. Очень хочется верить, что понравится... Напишите, пожалуйста, свои мысли, поделитесь чувствами, буду очень рада отзывам, здесь и на ФОРУМЕ!