Теряя остатки самообладания, вхожу в кабинет. Он сидит за столом, внимательно читая бумаги. Смуглый и черноволосый с идеальным, четким профилем и в меру пухлыми губами. От взгляда на него волоски на руках начинают вибрировать. От страха? Не совсем. От желания? Возможно. Но, скорее, от адской смеси этих чувств.

Чтобы не концентрироваться на нем, обвожу глазами кабинет. Огромный. Моя квартирка влезла бы сюда целиком. И еще три ее сестры-близняшки тоже. С двух сторон –панорамные окна, а в них Нью-Йорк мигает огнями, напоминая засевшим в офисах клеркам, что сегодня – пятничный вечер, и всем давно пора веселиться. На стене, за креслом хозяина кабинета, висит единственная картина – черные крылья над океаном. Так явно? Мебели всего ничего – хозяйский стол с двумя большими креслами для посетителей да софа в дальнем углу. Все очень аскетично. И, несмотря на это, невероятно дорого.

Нерешительно стою в дверях. Возможно, я точно также замерла бы еще вчера, когда еще не открыла страшный секрет. Каледар Рич – владелец крупнейшей инвестиционной компании Америки, тридцатипятилетний холостяк с крутым нравом и сводом строгих правил – вселял страх во всех сотрудников своей компании, а уж на обычную стажерку, работающую на должности «подай-поднеси», и подавно. Но сейчас я не знаю, чего ждать, не знаю, какой будет его реакция на мои слова. Может, он меня проигнорирует, а, может, спалит на месте. Я провела жуткую ночь, размышляя о том, как поступить, но ответа так и не нашла. Может, сбежать прямо сейчас, пока не слишком поздно?

Словно почувствовав мое желание уйти, мистер Рич, не отрываясь от бумаг, делает мне жест пройти в центр кабинета и встать перед столом. Хотя, какой мистер Рич? Ему должно претить такое обращение, но положение и бизнес не позволяют нарушать этикет. Каледар! Что значит это имя? Откуда оно? Если это древний язык, то какой именно? А может имя такое же фиктивное, как и его паспорт? Поток вопросов разрушает покашливание. Страх мгновенно сменяет любопытство. Он проходит холодком по позвоночнику, выбивая дыхание, и ледяным колом остается в пояснице. Каледар все также не отрывается от работы, но я знаю, что он ждет моих слов.

– Я знаю, кто ты, – вырывается испуганным писком из моего рта прежде, чем я успеваю его захлопнуть. М-да, не нашла что сказать – иди на пролом, Сам, так держать. И останется от тебя горстка пепла.

– Что? – коротко переспрашивает он, поднимая на меня угольно-черные глаза, прожигающие насквозь и вовсе не помогающие концентрации.

Я откашливаюсь, прежде чем сказать снова:

– Я знаю, кто ты, Каледар, – делаю акцент на имени.

Он невозмутим. Откидываясь на спинку кресла, он начинает рассматривать меня, медленно поднимая взгляд снизу вверх.

– И? – вопросительной интонации в его голосе меньше, чем скучающей.

Я словно слышу, как работает счетчик в его голове: туфли – шестьдесят три доллара – дзинь, чулки – три шестьдесят семь – дзинь, юбка – сорок восемь тридцать два, блуза – тридцать два девяносто плюс белье и аксессуары – еще не более тридцати долларов. Итого, щелк-щелк-щелк: сто семьдесят семь долларов восемьдесят девять центов. Дешевка. Его ручка стоит дороже. Даже не та, которой он пишет, а дверная.

Меня это злит. Не просто злит – поднимает волну негодования из самых темных глубин подсознания. Адреналин бьет со всей силой и оцепенение проходит. Я занимаю выгодную позу. Да, мистер Рич, мне все равно, что ты обо мне думаешь. Я смотрю на тебя сверху вниз. Он вскидывает бровь, ожидая ответа, не привык, что его игнорируют.

– И кто же я, по-твоему? – в бархатном, с легкой хрипотцой голосе звучит угроза, мгновенно отрезвляющая меня. Что я там говорила? Откуда я смотрю? Да я даже не песчинка на его туфлях. На таких дорогих туфлях не может быть песка.

– Д-д-дракон, – заикаясь, выговариваю я, понимая, насколько дико это звучит в роскошном кабинете на вершине нью-йоркского небоскреба. Но это правда.

Бумага, которую он все еще держит в левой руке, начинает тлеть. Гляжу на длинные красивые пальцы и не могу оторвать взгляд. Чего я хочу больше: оказаться подальше от этого места или поближе к этим пальцам? Ощутить их прикосновение и задымиться как листок бумаги. Невероятно, как обостряются чувства, когда стоишь на краю пропасти.

Сейчас у него огромный выбор – перевести все в шутку, прогнать и уволить меня, допросить и отпустить, убить. У каждого варианта свои достоинства и недостатки. Я бы выбрала первый, но решать только ему. И он не выбирает юмор.

– Как? – на этот раз в голосе нет угрозы, только скука, будто его совершенно не интересует ответ, хоть я и знаю, что это не так. Скука и бархат.

– Мы встретились глазами вчера днем, – начинаю я, – и я увидела искру.

Он понимает, о чем я. Глаза у драконов не такие, как у людей, хотя у Каледара это не так заметно из-за цвета глаз – черного, как бездна. Их зрачки имеют форму вытянутого ромба, и они не совсем черные. Они черно-красные, а иногда в них проскакивают искры – маленькие отголоски бушующего внутри дракона огня. Именно такой отблеск я и увидела. Почти пропустила, но заметила.

– Я в это время разбирала бумаги и на одном договоре остались отпечатки. Можно было бы подумать, что это от принтера, но они были выжжены. Как на той, что ты держишь сейчас.

Он сминает несчастный листок, которому уделили сегодня так много внимания, и выбрасывает. Этот жест говорит мне о многом.

– Я сложила дважды два, – продолжаю, но понимаю, что дальше говорить нет необходимости.

– Откуда ты знаешь о драконах? – похоже, он избрал допрос, но это не исключает моей смерти в конце.

– Я из семьи Хранителей, – сейчас я на тонком льду.

Его глаза вспыхивают. Еще бы. Хранители другого дракона на его территории.

– Я одна в Нью-Йорке, и я не знала, кто ты, до вчерашнего дня, – торопливо добавляю: – и я никому не говорила, клянусь!

Последнее можно было не говорить. Это одна из особенностей драконов – они знают, когда им лгут. И очень не любят, когда это делают.

– Как много ты знаешь о драконах? – задумчиво произносит он, и я чувствую, что от этого ответа зависит моя судьба.

Что мне ответить, чтобы не солгать? Немного? Но для кого-то и одного знания, что драконы существуют – уже много. Немало? Но мои знания о драконах очень ограничены – наша ветвь Хранителей одна из самых молодых, и Отец-дракон передал не так уж много. Я дала клятву, но она, в отличие от Круга, не приносит Знания. Что я знаю о драконах?

Во-первых, дракон одним прикосновением может спалить целый город, будь у него такое желание, причем гореть будет не только дерево, но и железо, и камень, и даже сама земля. Во-вторых, они ужасно подозрительны и чувствуют ложь. Неизвестно что хуже – не ответить на вопрос дракона или солгать. В-третьих, они бессмертны. Ну, почти! Дракона может убить только другой дракон. И это страшно. Когда-то драконов было много. Сравнительно. Сотни драконов в сотнях замков копили богатство, воевали с соседями. Но затем человечество придумало новые способы передвижения – поезда, самолеты. И началась резня. Потому что, в-четвертых, драконы не терпят конкурентов на своей территории и, в-пятых, жаждут власти и богатства. Все великие пожары в истории – в Риме и Сан-Франциско, Москве и Чикаго, все войны – древние, средневековые и мировые – все они произошли с участием драконов. Больше всего их исчезло в двадцатом веке. Из сотен остался от силы десяток. Самые сильные, самые коварные… они разделили власть над миром и четко блюдут свои территории. Именно поэтому Каледара так интересует моя семья.

Еще я знаю, что драконы владеют магией, но какой мне неизвестно. Дракон в моей семье еще не вышел из яйца. Но Каледару об этом знать вовсе не нужно. Молодой дракон наиболее уязвим – намного более уязвим, чем яйцо, которое крепче, тверже и прочнее алмаза, его не уничтожит даже драконье пламя. Отец дает яйцу лишь первый огонь – прикасаясь к нему, он вручает свои знания и часть своей силы сыну прежде, чем покинуть его навсегда. Сыну, потому что драконы – всегда мужчины. Мужчины, рожденные от Отца-дракона и обычной смертной – Матери. Мать, рожая яйцо, умирает, а ее родственники начинают нести свою службу во благо дракона, как Хранители. Ухаживают за яйцом, поддерживают огонь и ждут, пока яйцо вырастет и расколется, выпуская из своих недр взрослого ящера. Дракон может выйти через час после рождения или через триста лет. Нет точного времени.

Хранители сопровождают дракона из поколения в поколение. В шестнадцать дают клятву, скрепленную магией, что не предадут своего дракона, не сделают ничего, что сможет ему навредить. А в двадцать два наследный Хранитель вступает в Круг, обретая Знание и навеки отгораживаясь от остального мира, и до самой смерти живет лишь желаниями своего дракона. Он больше не может отступить – он связан Кругом и магией. Я должна была вступить в Круг три года назад, но родители погибли, и наследие перешло к тетке. Теперь она помогает моей бабуле в уходе за нашим яйцом. После смерти бабули в Круг вступит сын тетки, а я – просто отросток, оставленный со своими скудными знаниями, но связанный клятвой тем не менее. Вот и все, что я знаю. Много ли это? Мало ли? Мне нужно решить, что сказать, ведь, драконы не особо терпеливы.

– Не всё, – наконец, произношу я.

Мучительно тянет под ложечкой. Каледар смотрит на меня в упор, заглядывает в каждую клеточку моего несчастного тела, в каждый уголок души, прожигает, опаляет, освещает. Внезапно уголки его рта приподнимаются, он сжимает губы, но смех все равно прорывается наружу.

– Не всё?! – смеясь, повторяет он.

Я никогда не видела его раньше смеющимся. Не думаю, что кто-либо из офиса видел. От улыбки его лицо преображается – он выглядит моложе, на щеках появляются ямочки, делающие его лицо не просто привлекательным, а незабываемым. Кончики моих пальцев буквально чешутся, так хочется провести по ним. Смех нежным бархатом обнимает плечи, я прикрываю глаза и тоже улыбаюсь. Можно подумать, мы ведем дружескую беседу, а не обсуждаем, откуда я знаю, что он – мифическое существо, и что со всем этим делать.

Смех затихает, я открываю глаза, чтобы увидеть, как Каледар поднимается со своего дорогущего кресла, обходит стол и идет ко мне. Как плавно он движется. Словно не идет вовсе, а течет, как вода. Как змей. Он и есть змей. Змей-искуситель. Почему он так воздействует на меня, когда я должна трястись от страха? Почему я хочу, чтобы он согрел меня в то время, как должна бояться попасть под его огонь?

Каледар останавливается в шаге от меня. Какой он высокий! Или это я от всех сегодняшних переживаний уменьшилась в росте? Смотрит на мое лицо, будто читает мысли. Я чувствую исходящее от него тепло. Не злое, наоборот. Сердце колотится в груди, словно выбивая такт шотландского хайланда, ускоряющегося с каждой секундой.

– Не всё, – спокойно произносит он. – Я живу в этом мире тысячи лет, и даже я не знаю всё.

– Тысячи лет? – не сдержавшись, шепчу я.

– Тебя это удивляет? – с полуулыбкой спрашивает он и, заложив руки за спину, начинает обходить меня по широкому кругу.

Задумываюсь об этом. Если говорить честно, я не раз украдкой наблюдала за нашим шефом, как и большинство женщин корпорации. Еще бы – мистер Рич – богатый, красивый, влиятельный – чем не прекрасный принц из современной истории о Золушке? А какой девушке не хочется сказки? Порой мне даже казалось, что он тоже наблюдает за мной. Впрочем, как и большинству женщин корпорации. Он казался таким властным – в каждом слове, в каждом движении словно сквозила уверенность, но тысячи лет? Я не смогла охватить этот срок даже в уме.

– Да, – шепчу в ответ. – Я не понимаю…

Каледар обходит меня еще раз, сужая круг всего на десяток сантиметров.

– Я увидел свет за сотни лет до того, что теперь называют цивилизацией, в месте, что и ныне именуют Гималаями. Меня назвали Кали Далем – черным ужасом, и, уверяю тебя, мое имя вполне заслужено. Я помню время, когда о драконах знали не только Хранители. Им поклонялись, их уважали, боялись и почитали. В мое нескромное жилище еженедельно привозили воз дани и самую прекрасную девственницу из ближайших селений. Затем страх сменил знание. Я жил в большом доме, и в моем распоряжении были все и всё на расстоянии пяти дневных переходов на лошади. Потом я видел, как вера сменяет невежество, и как плавится земля под телом моего поверженного сына. Ты знала, что дракон может иметь потомство лишь раз в тысячу лет?

Отрицательно качаю головой. Нет, эта информация новая для меня. Значит, любой Отец-дракон старше тысячи лет! Подумать страшно о таких цифрах. Каледар движется по своему курсу и продолжает:

– И что он не может общаться со своим потомством? Но увидеть смерть сыновей вполне в его силах. Я видел гибель обоих своих сыновей. Вторую уже здесь, в Америке, когда любопытство взяло верх над верой, а к моему искаженному имени добавили фамилию. Моему сыну было девятьсот семьдесят лет, каждый из которых я знал о его судьбе. Любопытство привело к развитию технологий, которые, в свою очередь, сгубили большинство из нас. Не могу сказать, что очень сожалею об этом, и все же существо, прожившее сотни человеческих жизней, заслуживает уважения. Как зовут дракона твоей семьи?

Переход от рассказа к вопросу был настолько плавным, что я едва не начала говорить, не подумав. Каледар загипнотизировал меня, чтобы выведать нужную ему информацию. Что же, нужно быть крайне осторожной, чтобы не разозлить дракона и не нарушить клятву.

– Я не могу сказать тебе, – это правда не только потому, что я не могу навредить своему дракону, но и потому, что я не знаю – дракон еще не появился на свет. Каледар чувствует правдивость слов, и они его не беспокоят.

– Как зовут Отца-дракона?

– Его звали Нкри Капноос, – отвечаю я. В имени нет ничего нового. – Он погиб во Второй мировой.

– Европеец? – задает он вопрос, не требующий ответа. – Он успел передать знания?

– Да, – здесь тоже нет предательства или лжи, пусть знает – наш дракон осведомлен.

– Ты говорила, что из семьи Хранителей, но ты не вступила в Круг.

Пытаюсь сообразить, что же можно рассказать, а что нет. Но круги Каледара становятся все уже, он все ближе, и это сбивает. Он играет со мной, как змея с обезьянкой. Бедная глупая обезьянка, пытающаяся спасти тайник своего племени. Околдованная и беспомощная. Рассказываю врагу о своей семье. Каледар кивает.

– Ты понимаешь, что теперь у нас нет выбора? – тихо говорит он прямо над моим ухом, вдруг оказавшись у меня за спиной.

Его ладони ложатся на мои предплечья, и сквозь тонкую ткань блузки я чувствую, насколько они горячи. Меня пронзает тысяча крошечных лезвий от его слов, но кровь превращается в лаву, неся жар сначала к сердцу, затем – к животу, и ниже, ниже. «У нас нет выбора», «у нас». Нас! Молчу, не в силах сказать ни слова. Я не могу наслаждаться происходящим, но наслаждаюсь. Может, это последние прикосновения живого существа ко мне, и дальше я почувствую лишь холодные щупальца смерти. Если так, то я не хочу погибать, не исполнив последнего желания.

Резко разворачиваюсь и оказываюсь в объятиях дракона. Ему хватает миллисекунды на то, чтобы заглянуть в мои глаза и все понять. Властные, почти жестокие губы сминают мой рот в одно мгновение. Он издевается над моими губами – прикусывает и тут же нежно посасывает, его язык проникает в мой рот, исследуя, покоряя, освобождая. Я плавлюсь от жаркого плена, ноги подкашиваются, пальцы впиваются хищными когтями в рукава его пиджака. Из недр моего тела вырывается стон наслаждения, но он теряется в дикой пляске наших губ. Мгновение спустя Каледар отпускает меня.

Я не сразу прихожу в себя, тяжело дышу, боясь открыть глаза. Никогда ни один мужчина не целовал меня так, ни одному мужчине я не отвечала на поцелуй с таким желанием. Враг мой, враг моей семьи, зачем ты расплавил меня? Зачем показал, как можно отдавать себя в поцелуе? Теперь, не чувствуя его тепла, мне словно не хватает кислорода. Вот и всё. Мой последний миг. Открываю глаза и встречаюсь взглядом с черным взором дракона. Он стоит в трех шагах передо мной – красивый, высокий, страшный.

– У тебя такой вид, будто ты собралась умереть, – тихо произносит он с легкой усмешкой.

– Это не так? – удивляюсь я. – Ты же сказал – выбора нет!

Специально не повторяю фразу целиком – она привела к волшебным последствиям – пусть такой и остается.

– И ты сразу решила, что я убью тебя на месте? – его черная бровь изгибается, а в глазах плещутся искры.

– Испепелишь, – уточняю я.

Он снова смеется, поблескивая белоснежными зубами и запрокинув голову.

– Ты поражаешь меня, Саммер Кроулер.

Удивлена, что он знает мое имя. Я, конечно, записывалась на прием, но думала, что он тот час его забудет, если вообще услышит.

– И не первый раз, – продолжает Каледар, приближаясь на шаг.

– Я наблюдал за тобой, – еще один шаг, сводящий меня с ума. – Я чувствовал тебя.

Он подходит вплотную.

– Только не говори, что ты не чувствовала это, – поднимает за подбородок мое лицо и обводит большим пальцем контур губ. – Я испытывал нечто подобное дважды за свою жизнь, но в этот раз всё сильнее, ярче.

Черные глаза пожирают мое лицо, испепеляют последние крохи разума, я теряюсь, не понимая, о чем идет речь.

– Не знаю, хорошо ли то, что ты посвящена в тайну, но тебе суждено было узнать ее, – запутываюсь в его словах еще больше.

Пытаюсь стряхнуть с себя плен его глаз, отвожу его руку, пячусь назад.

– Я не понимаю, Каледар, – голос дрожит от волнения и страха.

– Я выбираю тебя, Саммер Кроулер, – торжественно произносит Каледар. – Я искал больше столетия, ждал именно тебя, готовился больше тысячи лет. Так примешь ли ты мой черный дар?

Непонимающе качаю головой, отхожу дальше. Каледар раздражает меня – сначала говорит какую-то высокопарную чушь, приправляя ее гипнотическими движениями, а затем смотрит как на непонятливого ребенка.

– Я хочу, чтобы ты стала Матерью, Саммер, – дракон не отстает от меня ни на шаг.

– Я тоже хочу, – начинаю говорить я. – Не то, чтобы я прямо сейчас хотела детей, но я вовсе не против малень…

Я спотыкаюсь на полуслове, понимая, наконец, о чем мы говорим. Наполняюсь ужасом и застываю с широко распахнутыми глазами, чувствуя, как мир вокруг начинает дрожать и раскачиваться. Каледар подходит как раз вовремя, чтобы не дать мне упасть. Подхватывает меня и несет на софу. Не могу дышать. От его слов, от его близости, от безысходности.

– Прежде, чем ты ответишь, я хочу, чтобы ты узнала еще одну вещь, – тихо произносит он, усаживая себе на колени и поглаживая по спине. – Драконы созданы из трех вещей: из огня, из гнева и из любви. Если бы не эта третья составляющая нашей сущности, мы бы спалили мир еще до того, как он встал на ноги. Я копил любовь в себе тысячу лет для того, чтобы подарить ее смертной. Тебе. Так или иначе, теперь у нас нет выбора, – повторяет он.

Утыкаюсь в лацкан его пиджака, вдыхаю запах – он пахнет горячим ветром, пеплом и светом звезд. Это невыносимо. Если бы я была обычной, непосвященной, может, я и задумалась бы о возможности. Отрицательно качаю головой, на глаза наворачиваются слезы. Но я знаю, я связана клятвой. И еще, я не хочу умирать! Но знаю, чем все закончится – я умру. Тяжелой, мучительной смертью. Кто согласится на такое?

– Нет, – говорю тихо, почти беззвучно, – я не хочу умирать.

Он поворачивает мое лицо к себе, и я отчетливо различаю его ромбовидные зрачки.

– Ты не умрешь! – уверенно говорит он. – Ты что, бабушкиных сказок начиталась? – полные губы расплываются в легкой усмешке. – Времена повитух и кровопусканий позади. Тебе не грозит ничего. Кроме моей любви.

– Я давала клятву, не могу ее нарушить, – упорствую я.

– Твое решение изменит всё. Я не смогу навредить твоей семье. Я стану ее частью.

Пытаюсь осмыслить происходящее. Судьба, похоже, решила окончательно свести меня с ума своими резкими поворотами. Позавчера я смотрела вслед этому мужчине и мечтательно вздыхала. Вчера я покрывалась мурашками от ужаса и не могла уснуть, пытаясь придумать наилучший выход. Сегодня я стояла перед ним, заледеневшая и мямлила неразборчивые слова. А потом он поцеловал меня, вызвав невиданную до сих пор бурю эмоций. И пообещал мне любовь, заверив, что я в безопасности. И не только я, моя семья, наш дракон. Но разве я хотела его любви? Разве я хочу ее сейчас? Разве я люблю его? Нет! Я мечтала, но все мечтают о недостижимом. Я хочу его – определенно хочу, он вызывает слепое, почти животное желание одним своим взглядом, одним прикосновением, запахом. Но я не люблю его. Слишком много огня, слишком много угроз, слишком много дракона.

– Но я… – запинаюсь, подбираю слова, чтобы не обидеть его. И, наконец, решаюсь: – Я не люблю тебя!

В его груди рождается легкий рокот. Сначала пугаюсь, но когда его плечи начинают подрагивать, понимаю, что он сдерживает смех.

– Как тебе это удается? – спрашивает он. – Ты смешишь меня. Серьезно, Саммер! Я не смеялся с десяток лет, если не больше. Но с тобой мне легко.

Он склоняет голову и легонько целует меня в лоб. Невинный жест, интимный жест.

– Я знаю. Еще не любишь. Но ты не сможешь устоять!

Его уверенность меня раздражает. Пытаюсь встать, но его сильные руки крепко держат меня.

– Уверен? – зло бросаю я.

– У нас нет выбора, помнишь? – говорит он и снова целует меня.

---