ГЛАВА 57

От лица Эдварда

Маленький кусочек металла быстро нагрелся в моей руке. Однажды я видел, какую опасность представляет лезвие. Стивен, парень из моего отсека, живший на том же этаже, что и я, случайно порезался, когда брился. Было столько крови...

Сколько потребуется времени, чтобы вампиры, находящиеся в доме, почувствовали запах? Успею ли я, имею ли я право умереть так легко? Колющая боль прострелила мое сердце и, покачнувшись, я приложил руку к груди. Даже зажмурившись, я видел перед собой эти глаза... такие же, как и у меня. Яркие и чистые, еще не омраченные ужасом, болью и горем. Но это непременно будет в ее жизни, потому что такой жалкий трус как я бросил ее там одну. Оставил свою крошку на обед убийцам. Нет ни единой надежды на то, что я могу это исправить. Я обрек свою девочку на страдания, переложил свою судьбу на ее крошечные плечики и теперь пытаюсь подло избежать проблем. Я заслужил каждую каплю крови, пролитую мной, каждый удар, каждую сломанную кость.

- ...малыш... - эхом донеслось до меня, тело прошиб холодный пот, и я инстинктивно обернулся.

Это не было правдой, Она не могла быть здесь. Она ушла, бросила меня. Я чувствовал, как моя кожа покрывается мурашками. Так часто бывало в ее присутствии. Осторожно вдыхая через нос, я почувствовал этот запах. Ее запах. Свежесть, цветы... почти забытый аромат вскружил мою голову и, ощутив слабость в коленях, я немного дернулся назад в поисках опоры. Мой взгляд продолжал блуждать по ее очертаниям, но никак не мог зафиксировать силуэт полностью. Сердце стучало так часто, что стало больно в груди, и было трудно дышать. Я боялся, что если моргну, то она исчезнет, растворится в воздухе и станет очередным моим видением. Когда ее голос раздался снова, я с трудом смог, наконец, вздохнуть. Родной, любимый запах завладел всей моей сущностью, глупая улыбка расползлась по лицу, и я, как дурак, мотнул головой. Проследив за ее заинтересованным взглядом, я понял, что она пытается разглядеть то, что я прячу за спиной. Я снова заулыбался, стараясь вспомнить, чем занимался несколько минут назад, но шум в голове и дикая, всепоглощающая радость от возвращения Беллы мешала мне сосредоточиться.

- Немедленно! - ее разъяренной рычание заставило меня запаниковать и сжаться от страха, и она вдруг протянула руку вперед.

Я неожиданно почувствовал собственную дрожь и острую нехватку воздуха, когда наконец-то начал соображать, что то, что я держу сейчас за спиной, наверняка, наведет Беллу на определенные мысли.

Возможно, мне только показалось, но я был готов поклясться, что в тот момент, когда я разжал кулак, лицо Беллы стало еще бледнее, а потрясающей красоты золотистые крапинки в глазах быстро исчезли под наступлением непроглядной тьмы. Липкий, отупляющий страх полностью завладел мной, вынуждая вжиматься в стену, когда я увидел в руке Беллы ремень. За что? Что я сделал? Мысли лихорадочно крутились в голове, пока я отчаянно перебирал в уме все свои поступки, заслуживающие наказания. Наверное, ей рассказали о том, каким плохим я был в последнее время. А это лезвие... нет, я бы не сделал такого. Она ведь обещала не обижать меня больше, не бить. Я точно помню, она обещала, она... Глаза защипало от слез и обиды, когда я, пошатываясь, развернулся и принялся стягивать футболку. Она - Госпожа, она не обязана держать обещания перед рабом. Это повторялось снова и снова. Сейчас меня опять будут бить, хотя я так и не понял, за что. Я судорожно хватал ртом воздух, слыша, как от страха стучат мои зубы. Слезы градом хлынули из глаз, стоило мне почувствовать заботливые и защищающие ото всех бед руки женщины, которую мне так нравилось называть мамой. Всю свою жизнь, сколько я себя помню, я все принимал как должное. С покорностью и смирением. В этот день я впервые плакал от обиды.

Я продолжал старательно делать вид, что мне все равно. Я лгал всем и в первую очередь самому себе. Мне не было все равно. Не знаю, как это объяснить, почему я вел себя так глупо, но я не мог себя заставить даже посмотреть в ее сторону. Со времени своего внезапного и такого болезненного для меня возвращения Белла была рядом со мной практически постоянно, буквально не отходя ни на шаг. Все мое естество трепетало от ее присутствия. Я слышал ее легкие, неторопливые шаги, слышал ее звенящий, певучий голос, звучащий то нежно, то сердито и раздраженно, что, однако, не мешало расслышать в нем нотки тревоги и сожаления. Я вздрагивал и тут же неизменно вспыхивал как спичка при одном ее приближении. Была ли она холодна? Не знаю, но мое тело пылало, ноги слабели, а мысли путались, когда я чувствовал ее одурманивающий запах свежести и цветов. В ее тихом шепоте слышались боль и извинения, но ее испепеляющие взгляды заставляли меня испуганно забиваться в угол. Еще никогда ранее мне не было так страшно из-за возвращения Беллы. Зачем она все-таки вернулась, почему? Надолго ли? Возможно, ей сообщили о моем отвратительном поведении, и это во многом объясняет то, что она едва не выпорола меня. Но ведь я даже ничего не сделал и вряд ли осмелился бы. Все время, что ее не было, я был тих и старался никому не попадаться на глаза. Я часами просиживал на крыльце или у окна, с тающей день ото дня надеждой, глядя вдаль. Я ждал ее так отчаянно и страстно, что боль от ее жестокого, и, по моему мнению, несправедливого возвращения буквально выжигала меня изнутри.

Я и не заметил, как снова почувствовал вкус еды. Еще бы, ведь Белла кормила меня с ложки. Ночные кошмары отступили, и я с наслаждением предавался сну. Белла была мила и крайне заботлива и внимательна ко мне, но это лишь настораживало и тревожило меня. Рано или поздно она снова уйдет, забирая с собой остатки моей разорванной души. Мои противоречивые чувства пугали меня самого и сбивали с толку. Лежа в кровати и свернувшись клубком, я знал, что сейчас она здесь со мной. Мое дыхание тяжелело и, стиснув зубы, я изо всех сил зажмуривал глаза, пытаясь унять колотящееся сердце. Я мечтал вновь ощутить ласку ее рук, ее пальцев, перебирающих мои волосы. Закрывая глаза, я представлял ее губы, трепетно касающиеся моих и, уже проваливаясь в сладкую негу сна, я знал, что там она никогда бы не бросила меня, никогда не замахнулась бы ремнем, чтобы потом сожалеть об этом.

Дни шли один за другим. Тоска и одиночество терзали меня все сильнее. Я ненавидел самого себя за то, что продолжал вести себя как придурок. Что так безжалостно тратил наше совместное время, предаваясь унынию и упрямству. И однажды, к своему стыду и ужасу я вдруг понял, что ненавижу и ее...

Нервозность и раздражительность Беллы все возрастали, а раздирающие меня ярость и злоба становились все сильнее. Я был уверен, что она решила окончательно свести меня с ума, прибегая к другой, более изощренной тактике привлечь мое внимание. Воздух со свистом вылетал из груди, когда я, несмотря на то, что действительно старался, но все же не мог найти в себе сил отвести взгляда от самой великолепной девушки, одетой в самое невероятное нижнее белье, которого я никогда не видел раньше. Сложно было назвать бельем те крошечные кусочки ткани практически не скрывающие от моего ошеломленного взора тело желанной девушки. Да и кто на моем место не возжелал бы это совершенство? Полупрозрачное кружево, через которые я легко мог разглядеть набухшие бусинки сосков, заставляли меня вспыхивать в смущении и, опомнившись, я с дрожью и рычанием отворачивался. Она делала это намеренно. Она откровенно меня соблазняла. Меня, жалкого человечка с самой мерзкой кровью, которую никто не решился попробовать. Яростно сжимая кулаки я, с презрением и отвращением к своему гадкому и похотливому телу, мрачно плелся в душ, надеясь, что холод воды поможет мне снять напряжение. Изредка встречаясь с ней взглядом, я со страхом замечал, как золотистые теплые блики постепенно исчезают из ее глаз. Она была голодна. Она была взбешена. Напряжение между нами катастрофически быстро приближалось к своему апогею.

Конечно, она собиралась уйти. К чему было пытаться убедить меня в обратном? К чему эти игры в заботу и нежность? Она Госпожа, а я раб и ей совершенно необязательно сообщать мне о своем уходе. Изо всех сил сдерживая слезы, я делал вид, что мне безразлично, но сам едва стоял на ногах от внезапно охватившей меня слабости. Я бы без раздумий упал перед ней на колени, если бы знал, что это хоть ненадолго задержит ее.

Внутри меня будто сломался какой-то невидимый барьер и сдерживаемые доселе грязные и бездумные слова полились из моего поганого рта так быстро, что я уже не мог остановить накипевшую обиду. Я даже не сразу сообразил, что меня как можно аккуратнее сдерживает Эммет, очевидно боясь, что я способен поранить самого себя. Горькие слезы застилали глаза, пока я продолжал надрывно кричать немыслимые угрозы и обвинения. Разъяренное рычание Беллы совершенно не пугало меня, а наоборот только еще больше распаляло в желании выплеснуть все, что накопилось в моей израненной душе за долгие годы. Зачем меня обманывать, говорить, что скучала, если первое, за что она схватилась, вернувшись, был ремень... Ты скучала по моим крикам? Тогда почему же не сделала этого, не запорола меня на смерть? Разве можно обижать того, по кому якобы скучаешь? Конечно, я глуп и многого не понимаю в своей новой жизни, но я вполне способен распознать ложь. Я чувствовал обиду, саднящую боль от очередного предательства, я чувствовал пренебрежение и насмешку над моими ошибками, разочарование и скорбь, собственную беспомощность и никчемность, растерянность и безнадежность. Как много из этого мне довелось испытывать раньше? Имел ли я право на эти чувства? Во мне рождалось что-то новое и пугающее, и я не знал, что с этим делать. По плечу ли мне эта ноша? Можно ли любить кого-то так, что тебе не хватает воздуха, что ты попросту забываешь как дышать. Что одно лишь присутствие этого человека исцеляет твое кровоточащее сердце. Что при нем еда становится вкуснее, а солнце светит ярче, и ты чувствуешь себя живым как никогда. Боль отступает в сторону, а на лице появляется улыбка. Я поливал цветок, который подарил ей, в надежде, что когда она посмотрит на него, то она больше не будет грустить о прошлом. Я закрыл бы ее собой не колеблясь, лег бы к ее ногам без сомнений, ждал бы ее вечность, если бы она у меня была. Я любил Беллу так, как ее никто никогда не любил и не полюбит. Я был ее Эдвардом, готовым ради нее на все... Разве можно за это ударить? Разве можно обижать того, кого сама научила так любить?

Едкая горечь заполнила рот, внутренности сжались, а боль в голове за считанные мгновения выключила все... желания, эмоции, чувства... Опустошение принесло с собой легкость, забвение и долгожданный покой.

Голоса вокруг меня звучали все громче и громче, и нарастающий шум в голове вперемешку с несильной болью заставили меня с трудом разлепить глаза. Я снова увидел знакомый мне белый потолок, а в ушах раздавался противный писк подключенных ко мне приборов. Сделав глубокий вздох, я зажмурился, почувствовав острую резь в груди, вызванную затрудненным дыханием.

- И самое дерьмовое, что я не в силах помочь ни Эдварду, ни Белле! - услышал я расстроенный возглас всегда кажущегося спокойным Джаспера. - Она постоянно закрывает и его и себя, не позволяя нам с Элис вмешаться.

- Господи, я ведь столько раз говорил ей, как опасны для Эдварда такие потрясения, - тревожный голос прозвучал совсем рядом и, повернув голову, я увидел Карлайла, который, встретив мой взгляд, приложил к моему лбу влажное полотенце, вымученно при этом улыбаясь. - Эти частые обмороки и кровотечения не предвещают ничего хорошего, а ее регулярные срывы лишь усугубляют и без того ненадежное состояние мальчика.

Я беззвучно пошевелил пересохшими губами, а из груди вырвался болезненный стон. Пищание усилилось, и рядом со мной мгновенно возникла Элис.

- Тише, тише, - успокаивающе зашептала она, легонько погладив мою руку, а я недоуменно заморгал, - это было впечатляюще, братишка. Давно пора поставить эту зазнавшуюся сучку на место.

Я издал слабый вздох и нахмурился, совершенно не понимая, о чем говорит Элис и почему она так задорно мне подмигивает. Мутным взглядом оглядев комнату, я заметил у дверей отчего-то слишком настороженного Джаспера, а справа от меня бросающие обеспокоенные взгляды Карлайла, перебирающего какие-то бутылочки. Несмотря на то, что Элис была как обычно весела и игрива, я чувствовал царящее вокруг меня напряжение и лихорадочно пытался вспомнить произошедшее и почему же я вдруг оказался в операционной Карлайла. Крик ужаса застрял у меня в горле, и я судорожно вжался в койку, чувствуя, как от страха немеют конечности. Тело покрылось липким, противным потом, когда перед моими глазами одна за одной начали возникать картинки случившегося в комнате. Как я посмел... как осмелился повысить голос на Госпожу, женщину, милосердно давшую мне кров и пищу, обеспечившую меня незаслуженным мною уходом и заботой. Что со мной сделают теперь? Какого наказания заслуживает мой кощунственный поступок? Неужели жизнь мало меня учила, раз я осмелился совершить святотатство? Разве мало побоев выпало на мою долю? На что я посмел жаловаться, на что обижался? Тщетно силясь подняться, я чувствовал, как дрожит мое тело, и покалывают кончики пальцев. Волосы на голове зашевелились, и комната поплыла перед глазами.

- Эдвард, сынок, посмотри на меня! - нервно закричал доктор, легким нажатием ладони на грудь, удерживая меня на месте и лишая возможности двигаться. - Пожалуйста, постарайся расслабиться. Ты в безопасности. Ты молодец. Ты очень сильный и храбрый мальчик, но сейчас ты должен довериться мне и попытаться успокоиться.

- Прос-стите, - жалобно всхлипнул я, пытаясь отползти в сторону и все больше вжимаясь в подушку, - я очень... очень сожалею. Я больше не буду, пожалуйста... никогда больше... - от дикого страха голос вдруг резко пропал, а из груди вырывались только жалкие всхлипы.

Слезы застилали глаза, а взгляд испуганно метался по комнате. Они доверяли мне, считали меня хорошим, а я опозорил их семью, опорочил Беллу. Я продолжал вздрагивать и задыхаться от острого приступа паники и безысходности, стоило кому-нибудь сделать хоть одно движение. Ожидая ударов, я мечтал забиться в уголок, спрятаться, но ноги отказывались меня слушаться и буквально приросли к кровати, не желая подчиняться. Пожалуйста, убейте меня сразу... пожалуйста, пожалуйста...

Я почувствовал легкий укол в руку и, уже обессиленно падая на подушку, увидел спешащую ко мне взволнованную Эсми. Какая-то часть меня настойчиво твердила, что она не причинит мне боли, но страх был сильнее и я отчаянно зажмурился, закрывая лицо трясущимися руками.

- Детка, родной мой, мальчик мой, - она зашептала так нежно и любяще, срывающимся от волнения голосом, что я, ощутив на щеке ее ласковые касания, не выдержал и с глухими рыданиями вцепился в ее руку, прижимая к себе. - Мама с тобой, только не плачь, - новый поток слез, а она только ближе притягивала меня к груди, заботливо и осторожно поглаживая по голове. Она совсем не понимала. Я плакал уже не от страха быть наказанным, а от того, что я сам оттолкнул от себя Беллу. Она никогда не простит мне такое и почти наверняка не останется здесь. Если только для того, чтобы воздать мне заслуженное.

Джаспер все так же сторожем сидел у двери, глядя на меня с сочувствием и сожалением. Карлайл тревожно поглядывал на показания приборов и, похлопывая меня по плечу, улыбался, а иногда и подмигивал. Элис сновала туда и обратно, принося на подносе то еду, то молоко, но я совершенно не хотел есть. Во рту скопилась горечь, и меня немного подташнивало от ожидания предстоящей расправы. Одной рукой я прижимал к боку зайца, принесенного Эсми. Мягкий, теплый мех немного успокаивал, но все же я ежесекундно косился на дверь, опасаясь прихода разъяренной Беллы. Я так хотел, чтобы рядом был бы и Эммет, с ним мне не было бы так страшно. Не знаю, что так развеселило этих странных и удивительных Калленов, но они не переставали улыбаться, глядя на меня, а на их лицах читались гордость и уважение. Но я-то знал, что уже приговорен, и что Белла не оставит без внимания мою выходку. Меня будут бить, жестоко и беспощадно, а они находят это смешным. Слезы снова подступили к глазам, и я стиснул в руках игрушку, притягивая колени к груди и опираясь спиной о приподнятую подушку.

- Нуу... что за мрачный вид? - с усмешкой протянула Элис, держа в руках чистую футболку для меня. - Мы все так гордимся тобой. Ты начинаешь чувствовать себя личностью и отстаивать свои права. Так и должно быть. Ты не раб, а человек и не смей из-за этого чувствовать себя виноватым!

Да, я человек, но здесь Элис ошибалась. Никаких прав у меня нет, и никогда не будет. А те чувства, что я испытывал сейчас, это намного больше, чем жалкое и никому не нужное чувство вины. Возможно, постоянный страх и нервозность, которые владели мной в последнее время, плохой сон и отсутствие аппетита, эмоции, бьющие через край, сомнения и боязнь оказаться невостребованным... возможно это и послужило причиной того, что я выплеснул свое дерьмо на Госпожу. Но это не оправдание и моей вины это не умаляет.

Я послушно поднимал руки, пока Элис помогала мне переодеться в новую футболку, но забрать грязную, окровавленную я ей не позволил, решив, что сам постираю ее.

Меня навестила Розали, и я заметил, что уголки ее губ подрагивают в сдерживаемой улыбке, но я почему-то запаниковал еще больше. Я знал, что все это время она была с Беллой и вероятнее всего сдерживала ее желание расправиться со мной.

- Я... куд-да мне те... теперь... в по... подвал? - запинаясь от страха, промямлил я, с трудом спуская ноги с кровати.

Я понял, что Розали пришла за мной, чтобы отвести к Белле. Я слишком долго заставил ее ждать, трусливо скрываясь здесь. Почувствовав внезапное головокружение, я наклонился, вжимая голову в плечи и делая судорожный вздох.

- У нас нет подвала, если тебя это так беспокоит, - негромко сказала она, вставая передо мной, - посмотри на меня, Эдвард... - тихо попросила девушка, осторожно коснувшись пальцами моего подбородка.

Я часто заморгал и с опаской поднял голову, встречаясь с ее взглядом, внимательно изучающим меня. Она не была рассержена, скорее встревожена и смотрела на меня с лаской и сочувствием.

- Ты ведь знаешь, что никто из нас не обидит тебя, - произнесла, наконец, она, выждав, пока я немного успокоюсь.

- Я очень, очень виноват, - со всей искренностью выдавил я и хотел снова опустить голову, но Розали мне не позволила.

- Не смей даже думать об этом, - сказала она голосом, не терпящим возражений, - Белла очень волнуется за тебя сейчас... - добавила Розали, и я удивленно и с недоверием моргнул, - ... она очень сожалеет, что довела тебя до срыва и она рада тому, что ты нашел в себе смелость напрямую заявить ей об этом. Да, она немного сердится, совсем чуть-чуть. Ты ведь знаешь, какая она жуткая собственница, - Розали усмехнулась, но мне это совершенно не казалось смешным и мое тело непроизвольно содрогнулось.

- Мне нужно идти, - еле выдавил я, сползая с кровати.

- Эдвард, ты можешь остаться у нас с Эмметом, Элис и Джас тоже будут рады тебе, а уж о Карлайле с Эсми я вообще молчу, - заявила она, придержав меня за плечо. - Поверь, Белла не будет возражать, она поймет. Вернешься, когда сможешь.

- Все хорошо. Спасибо за все, - я робко, с почтением поклонился и сделал несколько неверных шагов в сторону двери, - но я должен быть там, где мое место.

Боялся я Беллу ровно настолько, насколько и боготворил. Нас, людей-рабов приучали этому с детства. Страху и уважению. Я часто подвергался порке в Вольтерре еще до того, как оказался в подвале. Но никогда в голове не возникало и мысли о том, заслужено ли наказание. Я хорошо запомнил наставления и предупреждения Беллы, когда впервые вошел в ее комнату. Пороть за любой не понравившийся ей поступок, за любой неверный вздох, за любой неправильно брошенный взгляд, движение, возглас. Я нарушил все мыслимые и немыслимые законы не один раз. Даже страх перед жестокой расправой не помешал мне все более неистово желать эту девушку, прикасаться к ней, целовать. Но, несмотря, на всю мою порочность и низость, несмотря на всю свою ярость, она ни разу не привела свои угрозы в действие. Все же нередко ей было трудно сдержать себя, и я получал от нее пинки и подзатыльники, но каждый раз после очередного сорвавшегося удара я, стиснув зубы от боли, неизменно видел в ее черных глазах сожаление и раскаяние. Ошеломление было настолько сильным, что боль отступала в сторону и иногда я невольно хотел этих ударов, лишь бы ощутить на себе нежность ее прикосновений, услышать хриплое рычание возле уха, почувствовать сладость ее губ. Я был готов быть избитым, лишь бы она позволила припасть к ее ногам и вымолить прощение. Я чувствовал ее искренность. Ту, которой не было места в моем мире, но которой она наградила меня еще в Вольтерре, протянув мне платок.

С самого начала все пошло не так, как я ожидал. Она купила меня не для того, чтобы убить. Она хотела, чтобы я жил. В Вольтерре я был рабом, особью мужского пола, потенциальным источником пищи. Я не был мужчиной. Я не знал, какого это - быть мужчиной. Но со временем, проведенным с Беллой, я начал понимать, что я тот, кем был рожден. Она смотрела на меня как на него. Как на мужчину. Я ничего не знал об отношениях между полами. Все, что от меня требовалось - это когда придет время, оплодотворить партнершу, чтобы она могла произвести на свет здоровое потомство. Источник пищи для Господ.

Между мной и Беллой, здесь, в этом доме, среди вампиров, любящих и заботящихся друг о друге, начали зарождаться отношения, которые никак, ни при каких обстоятельствах не должны быть между Госпожой и рабом, между вампиром и человеком. Наша отчаянная тяга друг к другу была видна невооруженным глазом, но вместо осуждения и порицания я видел в глазах Калленов неподдельную радость со стороны Эсми и Карлайла, слышал беззлобные и одобрительные шутки Эммета, которые нередко вгоняли меня в краску, и всяческое расположение остальных членов семьи. Нетерпеливыми и трепетными ласками, поцелуями, мы разгоняли тьму, окружавшую нас в прошлом. Мы искали друг в друге тепло и нежность так сильно, что забывали о том, какие мы разные и понимали, что общего в нас гораздо больше, чем мы могли себе представить. Это была запредельная, непостижимая зависимость. Стремление утолить друг в друге свой голод, спастись от боли и одиночества, найти свое место в жизни. Мы искали друг друга и находили мучительно, с сомнениями и страхами. Мы рождались заново...

С раннего детства нас приучали к тому, что мы существуем ради потребности наших Господ. Для их нужд. Для их удовольствия. Я говорю о беззаботном смехе, о возможности свободно и беспрепятственно находиться на свежем воздухе, посидеть где-нибудь в тени и полистать интересную книгу с большим количеством картинок. Порисовать, забравшись с ногами на мягкое кресло Госпожи, посмотреть телевизор, прыгать со ступеньки на ступеньку, помогать поварам на кухне, попутно вдыхая запахи готовящейся еды...Я изредка имел возможность получать греховное и недопустимое для рабов удовольствие от всего этого только потому, что Госпожа Джейн была слишком добра ко мне. У меня даже было то, что для большинства детей-рабов являлось пределом мечтаний - игрушки. Удовольствия не для людей. По мере того как я рос, я начал понимать, что существует удовольствие совершенно иного рода. Со временем, мы - люди, получали возможность удовлетворить свои низменные, животные инстинкты, подготавливая свой организм к периоду оплодотворения. Мог ли я подозревать, что у этого вида удовольствия есть и другая сторона? То, что в последствие начало происходить между мной и Беллой, стало для меня полнейшим шоком и откровением.

Мое тело реагировало на нее все более грязно и пошло. Я прекрасно помню ярость и отвращение Беллы, когда она впервые заметила это. Мой страх и стыд трудно описать словами и в тот момент я мечтал провалиться сквозь землю. Несмотря на всю плачевность моего физического состояния, мой член находился в прекрасном расположении духа и чуть ли не каждый раз приветствовал Госпожу по стойке смирно. Вся надежда была на холодный душ, но лишь один звук льющейся воды едва не доводил меня до нервного припадка. Краска стыда не сходила с моего лица, когда в очередной раз мне приходилось представать перед ней с позорно выпирающей ширинкой. Острое ощущение собственной гадливости не позволяло мне даже взглянуть Белле в глаза, но в какой-то момент к своему ужасу и потрясению я начал замечать, что Беллу это вовсе не смущает и не отталкивает. Моему ошеломлению и потрясению не было предела, когда я догадался, что именно эта, моя самая активная и неуправляемая часть тела, привлекает особое внимание Госпожи. Ее ноздри раздувались, а потемневший взгляд не отрывался от моего паха, который я всячески старался прикрыть. На ее лице появлялось подобие ухмылки, и только негромким рычанием она выдавала свое возбуждение. Я ждал побоев, пинков и насмешек, но видел в ее глазах неподдельный интерес и таинственную искорку чего-то, пока еще недоступного моему пониманию. Конечно, в любую секунду я всегда был готов служить ей верой и правдой, исполнить любую ее прихоть, но я даже не подозревал, что она будет трепетать от удовольствия лишь прикасаясь к моей коже, насыщаясь одним только моим запахом. Казалось, мой полубезумный от страсти вид всего лишь забавляет ее, будоража голод и подогревая аппетит. Ее игра была жестокой, и я понял, что она намеренно распаляет меня, толкая к границе, переступив которую однажды я уже не смогу вернуться назад. Я потерялся в желаниях принадлежать, в желании обладать. Белла словно вытягивала меня на поверхность, пугая и сбивая с толку, ломая одни барьеры и тут же создавая другие. Разум постоянно твердил, что то, что происходит - неправильно, мои желания низменны и противоестественны по отношению к Белле. Но предательское человеческое сердечко уже отказало мне. Оно билось не для меня. Оно уже принадлежало ей.

В голове не укладывалось, как Белла могла проявлять ко мне такой интерес. Может я ошибаюсь и это мое больное и извращенное воображение выдает действительное за желаемое?

Каждое утро я просыпался заласканный и зацелованный до одурения, и как еще мое тело могло реагировать на это? На моем лице невольно расползалась счастливая улыбка, и потемневшие глаза Беллы нетерпеливо опускались к моему паху, в районе которого одеяло заметно приподнималось. Краска стыда мгновенно заливала лицо, и с замиранием сердца я ждал ее смеха или грубых, обидных слов, как это происходило раньше. Но в ее прикосновениях изначально присутствовала не только привычная в последнее время осторожность. Она даже не пыталась скрыть желание, глядя на меня с нежностью, трепетом и даже восхищением.

Задыхаясь от возбуждения, я с нервной дрожью сползал с кровати и, провожаемый игривым огоньком в глазах Беллы, скрывался в ванной. Делая частые, глубокие вдохи в попытке хоть немного привести себя в чувство, я подолгу стоял перед зеркалом, надеясь увидеть то, что вызывало у Беллы такой восторг. Мои смятые после сна волосы торчали во все стороны, и сколько я ни старался привести их в божеский вид, они все равно напоминали куст. Лицо красное, глаза очумевшие. Все еще выпирающие ребра, хотя я здорово поправился с такой-то кормежкой и... неизменный стояк. Это выглядело отвратительно и явно не могло стать поводом для восхищения. Стиснув зубы, я заставлял себя встать под душ, который далеко не сразу помогал справиться с возбуждением. Я знал, что стоит Белле хоть раз снова взглянуть на меня так, коснуться, и я моментально затвердею. Свободные штаны я не надевал, зная, что они не скроют моего состояния, а в джинсах было трудно ходить. В итоге, с трудом пересилив страх, я включал холодную воду и все-таки останавливал свой выбор на джинсах. Казалось, Белла понимала причины моего неудобства и, как ни в чем, ни бывало, брала меня за руку и мы спускались на кухню. Пока я жадно запихивал в рот самый вкусный на свете завтрак, Белла стояла за моей спиной или сбоку и прижималась носом к моим волосам, с наслаждением вдыхая запах. До тех пор, пока Эсми ворчливо не отгоняла ее от меня, говоря, что она якобы мешает мне кушать. Она не мешала. Счастливых мгновений в моей жизни было не так уж и много, и эти утренние ласки были определенно счастливыми. Но каждый вечер, стоило нам остаться наедине в комнате, Белла, ее руки и губы снова беспощадно терзали меня. Она терзала и себя и раз за разом, когда я, вспотевший и дрожащий, зажимался и пятился от нее в угол, я видел, слышал, как она начинала рычать, изо всех сил пытаясь сдержать разочарование. Всему виной был ее мучительный голод, вызванный именно такой близостью со мной. Но я-то знал, что происходящее между нами неправильно, недопустимо. Если бы она хоть раз взяла от меня кровь, это непременно все изменило бы. Ей бы стало легче и не пришлось больше так мучить ни себя, ни меня. Но один только намек на такую возможность вызывал в ней безудержную ярость. Поцелуи становились все несдержаннее и слаще, ласки все более откровенны, а мне все сложнее устоять перед желаниями, которых я никогда не испытывал раньше.