Прекрасная пленница

Только ты. Для меня был, есть и будешь только ты.
Если бы ты догадывался. Если бы хоть раз заметил, что я чувствую. Но ты уехал, так ничего и не поняв. А ведь я отсталась учиться в местном университете, только бы продолжать видеть тебя, хоть изредка. И даже когда перестала видеть, ничего не изменилось. В то время, как подруги во всю крутили романы, срываясь с катушек, я мечтала лишь о тебе, не переставая надеяться. Может быть, это излишне наивно, слишком сентиментально. Ждать, не имея никаких гарантий. Но я все равно ждала. Новой встречи, нечаянного жеста, а может, взгляда, который сказал бы, что я для тебя больше, чем сестра друга. Ждала совершеннолетия, которое здесь официально наступает в девятнадцать – которое, не торопясь, на год отсрочило возможность быть с тобой, если таковая была. Прости, что новая встреча не дождалась заветной даты, как и я. Показалось, что другого шанса не будет, что это безумный, но верный способ сказать все без слов, что маска все облегчит... Позже накатили и стыд, и чувство вины, и осознание собственной незрелости.
Все испортил не ты. И наша короткая, бурная ссора угрожала перерасти в огромное недоразумение, потому что именно я раздула из мухи слона, переиначив сказанное тобой, чтобы снять с себя ответственность. За безответственность. Взрослые люди так себя не ведут. Влюбленные дурочки – да. Но ведь это простительно, потому что влюблена я три бесконечных года.
Потому не отвечала на твои сообщения на автоответчике. Потому не звонила. Но я слушала их, не раз. И мысленно целовала каждое слово, прежде чем сохранить в сердце, слово, которое так долго ждала. Я думала, тебе надоест говорить с пустотой, но ошиблась. Потому что говорил ты со мной.
О том, что сожалеешь о сказанном. Что не подумал, что вообще мало думал в ту ночь. Зато много думал все последующие и понял...
Я слушала твои сбивчивые слова, как поэму. Они путались, цеплялись друг за друга, спотыкались и выпадали, разрывая связную цепочку, но для меня это не имело значения. Все равно они были прекрасны.

Ты молчишь уже несколько недель. Молчишь упрямо и как-то нежно – потому что даже снег, летящий с неба, словно шепчет мне на ушко то невысказанное, тайное, важное. Ты молчишь, потому что я слишком долго не отзывалась, не давала понять, что вообще прослушиваю твои сообщения. Но я просто не знала, что сказать в ответ, как выразить все то, чем жила и дышала эти годы. А может быть, все давно рассказано сердцем, прочитано в глазах, доверено поцелуями. Может быть, все легко, нужно лишь сделать шаг. Сорвать с губ, написать узором по коже. И тишина оживет. И молчание заговорит.
Все мои дороги ведут к тебе. Не надо искать, чтобы найти.

Паркуясь на небольшой стоянке у супермаркета, я вижу твою машину рядом со служебным входом. Ее припорошило снегом, и мне хочется, как когда-то давно, незаметно прокрасться к ней и написать на капоте то, что пишут все влюбленные девчонки, не заботясь об оригинальности – наши имена, притянутые плюсиком. Когда-то я почти решилась вот так признаться тебе в любви,
только в последний момент передумала, вывела кончиком пальца Томас и подписалась сердечком. Это было в канун Рождества три года назад, в день моего шестнадцатилетия. Я так у не узнала, как ты отреагировал – может быть, устав после ночной смены, стер, не глядя, может быть, улыбнулся... или удивленно нахмурился. А сегодня снова Сочельник, мой день рождения – и волнение так же проносится по телу, и признание кружит голову, горит румянцем на щеках. И сегодня я не передумаю – выведу дыханием, подпишу губами, прямо под сердцем.
Томас. Мой обожаемый.
«Я не буду больше извиняться. Я просто люблю тебя, вот и все».
Твои слова звучат в моих ушах, обдавая горячей волной. Так происходит каждый раз, когда я их вспоминаю. Это было последнее из твоих сообщений.
И я иду вперед, иду к тебе – радостно, безрассудно, почти срываясь на бег. Высокие каблуки сапог проваливаются в нерасчищенный снег, полы пальто развеваются, потому что я забыла застегнуть пуговицы. Без рукавиц, без шарфа, с распущенными волосами, которыми играют ласковые снежинки и легкий ветерок, спешу туда, где, точно знаю, встречусь с тобой.
Но сразу увидеться не удается, потому что моя романтичная натура забыла о том, что кто-то сейчас работает, а у кого-то перерыв, до окончания которого еще пять минут. Нервничая гораздо сильнее, чем хотелось бы, я бесцельно брожу по магазину, пока, в очередной раз оказавшись неподалеку от касс, не замечаю тебя. Очень сосредоточенного, серьезного. Неотразимого, как всегда. Мой «мужчина в форме». Такой бесстрастно-сдержанный, но несдержанно-красивый. Тут ты поворачиваешь голову, обводя зал профессиональным взглядом – и, в какой-то момент натыкаясь им на меня, недоверчиво глядишь в лицо, будто оно измазано сажей. Правда, через мгновение с напускным безразличием отворачиваешься.
Но тебя выдают скрещенные на груди руки, нахмуренные брови, чуть выпяченный вперед подбородок. И я бы застыла испуганной девчонкой, если бы пару месяцев назад эти руки не касались моей груди, а подбородок не скользил вдоль обнаженной кожи, непривычно колючий.
Абсурдно-безумная мысль приходит в голову. Доказательство того, насколько призрачен порог торжественного совершеннолетия. Отворачиваясь, я быстро стаскиваю со стеллажа первую попавшуюся пачку и незаметно отправляю в карман. Сделав глубокий выдох, устремляюсь мимо кассы, но тут же замираю от оглушительного, противного писка. Все – продавцы, покупатели, подсобные рабочие – пялятся на меня, а я вижу лишь тебя, идущего навстречу. Для меня это немая сцена, не смотря на сонмы фраз, доносящиеся со всех сторон:
- Что, что там?
- Наверное, украла...
- Какая-то воровка!
- А по виду не скажешь.
- Пойдемте со мной, - официально, но оттого не менее раздраженно произносишь ты, сжимая мне предплечье. Игнорирую осуждающий взгляд – (О да, ради удовольствия подвергнуться обыску твоих сильных рук, я пошла на воровство!) – и, прильнув к тебе, спрашиваю:
- Хочешь обыскать?
- Сейчас же верни то, что стащила, иначе будут неприятности.
Предупреждение звучит строго, но тембр голоса понижается до хрипло-интимного. Колени мои внезапно слабеют.
- Я пошла на это ради тебя, – признаюсь каким-то пьяным полушепотом.
Окружающие в явном недоумениии смотрят на охранника, о чем-то шепчущегося сквозь зубы с нарушительницей закона. Тут подходит еще один блюститель порядка, и мы замолкаем.
- Что, упирается?
- Шон, я сам разберусь. Не думаю, что дамочка украла что-то стоящее, так что обойдемся без полиции. Но ей не помешает хорошая лекция. Ты постой тут пока. Я отработаю.
- Ладно, заметано, - явно не понимая странного поведения коллеги, охранник все же не вникает в подробности, хотя, похоже, только что отсрочил свой обеденный перерыв на неопределенный срок.
Мы минуем узкий коридор, и, бросая быстрый взгляд на твое лицо, вижу, что хмурое выражение никуда не делось. Открываешь какую-то дверь, молча пропуская меня вперед, и, заходя следом, запираешь нас изнутри.

- А теперь ты мне все объяснишь. - Ты поворачиваешься, награждая взглядом, не предвещающим ничего хорошего.
- Что именно?
- Что именно? – Голос, даже недовольный, отзывается в моих ушах музыкой. – Свое идиотское поведение, вот что.
- Давно мечтала о хорошей лекции, - неразумно улыбаюсь я. А внутренняя дрожь нарастает, пульс зашкаливает. Мне хочется прислониться к чему-нибудь, чтобы почувствовать себя уверенней.
- Что ты стащила?
Вот же упрямый! Красивый. Любимый.
- Не знаю. Что под руку попало.
Мы смотрим друг другу в глаза. Ты – угрожающе, я – дерзко.
- Ладно, отдай, и все уладится.
- Сам возьми.
- Это не игра, - коротко предупреждаешь ты.
- Я и не спорю. Ты – охранник. Я – вор. Я не сознаюсь в преступлении. Если хочешь доказать мою вину – обыщи.
Слова мои спокойны, только сердце колотится все быстрее, все громче. Будто вся любовь мира владеет мной сейчас, и я безрассудно отважна, как все влюбленные, и я до смешного робка, когда твой взгляд владеет моим, словно призывая к благоразумию...
- Ты просто невыносима.
- Беру пример с тебя.
Ты делаешь шаг навстречу.
- Не вынуждай меня пойти на крайние меры.
- Сдать в полицию?
Ты подходишь еще ближе, но, похоже, не думаешь воспользоваться благоприятной ситуацией и обыскать. Даже когда я снимаю пальто. На мне шерстяное платье цвета морской волны. Мягкое на ощупь, оно плотно облегает фигуру. Не провоцирует, не приглашает – оно будто обещание тепла и тайны, которые могут раскрыться, если...
- Ты знаешь, что с тобой совершенно невозможно разговаривать?
Нет, зато знаю, что ты любишь этот цвет. И что ты любишь меня.
Мой потерявший бдительность охранник, ты не успеваешь даже возразить, когда я обхватываю твою шею руками и прижимаюсь губами к губам. Льну тесней, целую крепче, запуская пальцы в густые волосы – и ты, пытаясь делать вид, что непоколебим, уже сдаешься, обнимая меня за пояс.
По коридору кто-то ходит. Издалека доносятся музыка, шум множества голосов, гул машин, стук контейнеров на складе. Только мы уже ничего не слышим...
В блаженном забытьи сомкнув ресницы, касаюсь твоей щеки.
- Сердишься? - шепчу в воротник рубашки.
Провожу подушечками пальцев по твердому подбородку, кончиком носа трусь о твой нос – и улыбаюсь. Ты тоже улыбаешься, я чувствую это даже с закрытыми глазами.
- Лучше не спрашивай.
- Не буду, если поцелуешь.
Из мебели в этой тускло освещенной комнатушке лишь вешалки, шкаф, да высокий полированный столик. Твои руки поднимают меня, легко, как пушинку. И я уже сижу на столе, не касаясь ногами пола.
- Ну что мне с тобой делать...
По телу бегут мурашки. Мгновение мне кажется, что я мерзну под платьем – мгновение, пока не открываю глаз. У меня перехватывает горло, когда встречаю твой взгляд, почти пропадает голос, но шепчу на выдохе:
- Ты знаешь.
- Алана...
Мягко прикладываю пальцы к твоим губам и качаю головой. Комок сжимает мне горло, щеки горят. Придвигаюсь совсем близко, чтобы поцеловать снова.
Все начинается нежно, сладко. Мягко, как прикосновение твоей ладони к груди – но даже поверх платья она будто обжигает меня. Будто... уже слишком, но еще недостаточно. Твоя рука тонет в моих волосах, язык проникает в рот возбуждающе-медленными толчками, пока мои бедра не приникают к твоим, бездумно повторяя те же движения. А потом все резко заканчивается.
Я смотрю на тебя, ты же смотришь на мои губы, с трудом сглатываешь.
- Останови меня.
Голова кружится от превкушения, осознания неожиданной власти над тобой. Ты так близко, как был лишь единственный раз в моей жизни – не забыться, не забыть... не отпустить.
- Зачем? - отзываюсь едва слышно. Пальцы сжимают ткань черной форменной безрукавки. Кожа трепещет от теплого дыхания, обрывающего мое собственное.
- Потому что сам я уже не остановлюсь.
Мне хочется записать твой изменившийся от страсти голос на ленту памяти и спрятать в потаенном уголке. Хочется взять любовную расписку, скрепленную печатью поцелуя – как гарантию, что ты сделаешь так, как говоришь. Но хватит и обещания. И, припадая губами ко впадинке между твоими ключицами, словно к источнику жизни, шепчу, закрыв глаза:
- Обещаешь?
Это звучит очень взволнованно, очень интимно, может быть, потому ты почти неуловимо вздрагиваешь.
- Алана, подожди...
- Нельзя отказывать девушке в день рождения, - прерывисто выдыхаю я.
- Ты права... любимой девушке вообще нельзя отказывать.
И ресницы взлетают вверх, а сердце срывается вниз, стремительно, как на американских горках.
- Тогда пусть все будет так, как мне хочется... можно?
Я чувствую мелкую дрожь, что пробегает по твоему телу, вижу, как бешено пульсирует вена на шее. Как же ты красив в любовном угаре... Я смотрю на твои опьяняющие губы, в твои невероятные глаза – и мне больно от предвкушения, больно от желания.
Ты отводишь прядь волос с моего лица, тихо произносишь:
- Тебе можно все, особенно сейчас... - и что-то в твоем голосе, глубинно-нежное, сокровенное, не просто горит на коже – оно пронзает меня.

Влюбленные

Ты целуешь меня – снова, и снова, и снова... целуешь так, что все во мне пробуждается, отдаваясь любви, как весне. Пылают губы, пылают щеки, волны тока струятся вдоль позвоночника, взрываются искорками на кончиках пальцев, у вершинок грудей, в низу живота. Ты бережно открываешь, упоенно пробуешь меня, обнаженную, и разгоряченная лаской кожа жаждет слиться с твоей. Все во мне жаждет тебя.
- Томас, я... - Голос обрывается под твоим непривычно напряженным, потемневшим взглядом. Жгучий румянец неминуемой волной поднимается от шеи к щекам. Я столько раз представляла себе этот момент, тонула в безупречной мечте, где не существует подробностей, где все идеализирует воображение. Представляла себя такой... сиюминутно повзрослевшей, счастливо избавленной от любых сомнений, неловкости. Но теперь сижу на столе в небольшой простенькой комнатушке, одетая лишь в твою страсть и свое смущение, все такая же взволнованная, испуганная, очарованная. - Я люблю тебя, - признаюсь почти беззвучно, лишь кровь все сильнее стучит в висках, и кажется, что незнакомая сладкая боль, наполняющая меня, становится непереносимой.
Провожу рукой вдоль твоей груди, чувствуя, как подрагивают упругие мышцы. Ты притягиваешь так близко, что я замечаю каждую щетинку на твоем подбородке, крошечную родинку, микроскопическую царапинку. Мы вглядываемся друг в друга, будто видим впервые. Это безупречнее мечты, это выше облаков – нет времени и места, только мы двое... Наши обнаженные бедра соприкасаются в первый раз, и я прикрываю глаза, едва дыша. Ослепленная, влюбленная, есть ли разница? Под ресницами тают звезды, и кажется, что сейчас на землю сорвутся осколки неба.
Когда наши тела соединяются, через меня словно проходит молния. Но я хочу раствориться в тебе так, чтобы не расцепить, не разорвать... Будто читая мои мысли, ты прижимаешь сильнее, проникаешь глубже. Сердце бьется под сердцем, кожа сливается с кожей, до непередаваемой сладости, до болезненной остроты. Уткнувшись лбом тебе в ключицу, обнимая за плечи, бессильно ахаю, стараясь не шуметь – ведь где-то там есть обычная жизнь... Где-то там, только здесь я твоя, а ты мой. Здесь я тайно, запоем, присваиваю тебя – капельки пота над губой, сбившееся дыхание, звук собственного имени в приглушенном стоне и безмолвное откровение объятий. Я больше не чувствую привычной твердости собственного тела, оно будто одна большая заоблачная дрожь. Пульсация ветра. Невесомость. Горит, летит и трепещет – до конца... до нового начала...
Я обласканный солнцем лепесток, упавший в бурный ручей.

- Возвращайся... - страстный шепот щекочет мне ухо, отзываясь приятным уколом в груди. И я, правда, будто возвращаюсь откуда-то издалека, постепенно, неохотно, но глаза пока не хотят открываться. Я чувствую каждый изгиб горячего тела, прильнувшего к моему тесней, плотней, ощущаю твои руки, что, переплетаясь с моими, опираются о стол.
- Тебе понравилось? – полусонно улыбаясь тебе в шею, спрашиваю я.
- Понравилось ли? Да ты с ума меня сводишь.
Желание посмотреть на тебя пересиливает необъяснимо приятную усталость. Едва удерживая равновесие, отлипаю от твоей груди, чтобы заглянуть в глаза. Мгновенно, насовсем пропадаю во взгляде – как зачарованная. Неужели это для меня, из-за меня? Видеть, как твоя обычная сдержанность трещит по швам, слышать, как с губ срываются неожиданные признания волнующе до невозможности... и слишком безыскусно, чтобы усомниться хоть на миг.
- Правда? - Знаю, что задаю глупейшие вопросы, но слишком счастлива в этот момент, чтобы думать.
Мне плыть по волнам блаженства, гранатовых губ касаясь.
В том прелесть несовершенства...
- Ты не могла бы... немного... сосредоточиться? Пожалуйста. – Это ласковый упрек, это просьба... и в этом весь ты, мой серьезный, ответственный Томас. Мне хочется рассмеяться, но, с трудом сдерживаясь, киваю. – То, что мы... здесь...
...где нежность цветет, не каясь.
Ты мягко, словно боясь вспышки буйства, скользишь кончиками пальцев вдоль моих рук, но я высвобождаюсь – поднимаю их, чтобы обхватить твои плечи.
- Еще хочешь сдать меня в полицию?
Прикрываешь глаза, словно пытаясь набраться терпения с такой легкомысленной мной, но я вижу улыбку, что едва заметно касается губ.
- Боюсь, придется сдать нас обоих. Это был очень личный досмотр.
- Да, но если поможешь мне одеться, никто не догадается...
Я все-таки смеюсь, и та едва заметная улыбка, будто против воли расплываясь на твоим губам, проникает в меня, расцветая внутри.

- Готова?
- Почти.
Мы полностью одеты, вполне приличны, лишь волосы растрепаны чуть больше, чем надо, глаза горят ярче, да щеки румяней... Прежде чем открыть дверь, ты притягиваешь меня к себе и целуешь, сладко, самозабвенно, прильнув лбом к моему. Приникаю к тебе, потому что ноги еще не очень хорошо держат. Мне хочется нежиться в твоих объятиях долго-долго, забыв обо всем на свете.
- Алана... - Ты замолкаешь на миг, чтобы взволнованно, и оттого не очень связно, продолжить: - Представляю, как по-дурацки звучит... после... но ты будешь моей... девушкой? То есть...
Твоя растерянность со мной, сейчас, кажется ужасно милой. Я всегда была слишкой юной для тебя, мечтательной девчонкой, влюбившейся по уши, как часто бывает, в друга своего старшего брата. И все это было прекрасным до того момента, когда стало болезненно-прекрасным – но не реальностью, как той ноябрьской ночью, как сейчас.
- Томас, вообще-то... в мыслях я уже давно твоя девушка.
- Давно... это с Хэллоуина?
- Давно – это со второй встречи.
Ты выглядишь ошеломленным, так, по-хорошему ошеломленным... и я целую тебя, больше не спрашивая, а ты отвечаешь, больше не уступая. И мы не отрываемся друг от друга, снова забыв, где мы, по-детски запихнув руки друг другу в карманы, пока не...
- Томас, ты там? Все в порядке?
Беспокойный тон, громкий стук в дверь, отчего я, хихикая, прячу лицо у тебя на груди.
После затянувшейся паузы ты, наконец, отзываешься:
- В полном. Уже иду. Идем.
- А-а... понятно. Ты это... не спеши, раз так.
Шаги удаляются, мы же, и правда, не торопимся – так и стоим, прильнув друг к другу. Поглаживая нашивку охранника на твоем рукаве, думаю вслух:
- Кажется, он догадался.
- Скорее, опешил. Только перестал шутить, что я соблазняю покупательниц, и вот. Знал бы он.
- Может, парень волновался за тебя – оставил наедине с воровкой...
- Кстати... прямо сейчас отдать не хочешь? То, что лежит в кармане?
- Прямо сейчас возьми сам. И не смотри на меня так, - добавляю с невинным видом. – Я ведь сказала, что пошла на это ради тебя.
- Ради меня.
- Да.
- Ради меня ты это украла.
Странная интонация сбивает меня с толку. Взгляд падает на квадратную коробочку, и... кажется, я становлюсь пунцовой.
- Алана, ты неподражаема.
Никогда не думала, что такое желание возникнет у меня в твоем присутствии, но сейчас готова сквозь землю провалиться. Вот так украла! Хорошо, хоть не в лифчик спрятала. Иначе прилетела бы тебе в ладонь целая упаковка... непрозрачным намеком.
- Я же... случайно, не глядя...
- Не глядя. - Ты качаешь головой, но уголки рта дрожат от смеха.
- Ты можешь не смеяться в такой момент? Не представляешь, как мне неловко! В жизни себя так глупо не вела, - отводя взгляд, дуюсь я.
- Знаю, - отзываешься с неожиданной серьезностью.
- Мне бы даже в голову не пришло что-то украсть, тем более... А все потому...
- Это я тоже знаю. Потому что сам веду себя не лучше. И люблю тебя не меньше.
- Томас, ты...
Но все рассказано тишиной, расписано узором по коже, сладко сорвано с губ.
Я обласканная счастьем влюбленная, упавшая в долгожданные объятия.

Открытие

«Мне плыть по волнам блаженства, гранатовых губ касаясь –
В том прелесть несовершенства, где нежность живет, не каясь...»
Слова звучали нараспев, трепетали во мне, чистые, легкие, похожие на перезвон китайских колокольчиков, тронутых ветром. Я не спешил открывать глаз, будто возвращаясь откуда-то издалека, постепенно, неохотно... Необъянимое, абсолютно реальное ощущение присутствия, дыхания на коже, прикосновения губ. Водоворот мыслей, слов, чувств, беспомощное и совершенное растворение в наслаждении, из которого я никак не мог вынырнуть.
«Тебе понравилось?»
- Понравилось, - пробормотал я. И проснулся от звука собственного голоса.
Потому что вокруг стояла тишина... удивительная, даже странная. Но, постепенно осознавая реальность, я понял, что эта тишина самая гармоничная на свете. Тишина рождественского утра.
За окном лежал снег. Чистый. Нетронутый. И я не мог припомнить такого пробуждения с самого детства – когда в сердце покой, радость, смутное ожидание... Растерянно оглядываясь вокруг, поднялся с постели, зачем-то прихватив простыню. Мышцы приятно ныли, ноги, казалось, вообще не хотели идти, потому что ступни при каждом шаге нагло путались друг с другом. Отражение в зеркале ванной встретило растрепанным недоумением - на голове был полный бедлам, на щеке отпечатались узоры смятой подушки. Я был счастливым, но не помнил причины, был рассеянным и не переставал улыбаться. Плеснув в лицо холодной водой, зевнул и прошлепал в «гостиную».
Уселся на диван, откинув голову на спинку.
Окна выходили в сад. Заснеженный сад в пригороде Лос-Анджелеса... Неужели это правда? И... неужели остальное было лишь сном? Я прикрыл глаза и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер, но с какого-то момента начинался полный провал. Это не было похоже на похмелье, на сон тем более. Потому что после такого сна я бы проснулся напряженным и возбужденным – но тело казалось расслабленным, окутанным любовной истомой и ленивой удовлетворенностью. Странность заключалась в том, что все было слишком... по-настоящему. Словно я действительно это пережил. Словно был им... там, тогда...
Совсем сбитый с толку, растерянный, взбудораженный, я снова встал, приблизился к окну. Дотронулся до стекла пальцами – неожиданно теплого. И мне почудилось, что я вижу вереницу проступающих строк, слышу их в музыке ветра, читаю в смутном отражении...



Возможно ли такое?
Предрождественский вечер, случайный человек с проницательным взглядом, разговор о странных желаниях, что я посчитал бредовым... и зацепившие слух строки непонятного мне до сей поры стихотворения Рильке. Где я раньше слышал его, когда? Не знаю, но лишь теперь осознал, что значит «потерянная до любви», теперь смутно понял, что действительно жду, ищу кого-то... кого-то, близкого мне. Но, все-таки, сон это был, или желания мои, и правда, сбылись? Те необъяснимые «если бы...»? Неужели слова странного «Санты» были правдой, а я не подготовился толком?
Я тут же усмехнулся, поняв абсурдность этой мысли. Как можно к такому подготовиться? Как вообще можно всерьез принять, поверить?
Но снег-то пошел.
Мне нечего было возразить на это, лишь снова спросить себя, а жалею ли об упущенной возможности воплотить какое-то «стоящее» желание? И ответ нашелся сразу – нет, не жалею.
Там, в той удивительной фантасмагории, все было так по-настоящему, как никогда не случалось в настоящем. И я снова хотел пережить это, здесь. Встретить ее, чьего лица не помнил, но узнал бы... обязательно узнал.

В тот момент у меня появилось еще одно желание – более обычное, но не менее странное – прогуляться. Ноги будто сами несли на улицу. И, не долго думая, упаковавшись в то, что первым попалось под руку, я вышел туда, в светлый морозный день, который, судя по взглядам редких прохожих, был чудовищно аномальным, а не удивительно прекрасным.
Воздух казался таким чистым, что, казалось, норовит разорвать легкие, глаза непривычно слезились, напоминая, что я, впервые за долгое время, забыл солнцезащитные очки. Возможно, инстинкт самосохранения притупился, но возвращаться из-за такой мелочи показалось глупостью. До меня никому не было дела – все сидели по домам, празднуя, собирались в гости или же, по каким-то другим причинам попав на улицу, ужасались «светопреставлению» и неожиданным сугробам. Я же так соскучился по звуку потрескивающего под подошвами снега, что наслаждался каждым шагом, постепенно сбавляя обороты – больше не мчался куда-то, не убегал от кого-то, просто гулял, как самый обычный человек. Пока не заметил, что стою напротив супермаркета.
Вчерашняя стоянка казалась в этот час необычно пустынной. Я неспешно пересек ее, направляясь к боковому входу, но никого не встретил. Человек в инвалидном кресле, походивший на бездомного, человек с ясным взглядом, читавший Рильке, будто помнил наизусть все его труднопереводимые стихи – он не ждал меня, чтобы объяснить произошедшее, чтобы спросить, исполнилось ли загаданное. Может быть, он был таким же нереальным, как этот день, этот снег, как видения в моей голове...
А потом двери разъехались, встречая праздничной «Let it snow» - и я увидел ее.

Она стояла во втором ряду, рассматривая какие-то безделушки. Замерев прямо у входа, я, не веря своим глазам, смотрел на ту, в которую почти не верил. И пусть она выглядела совсем не так, как думалось, я почувствовал, что это она. Будто знал.
- Вы не могли бы пройти?
- Куда? - плохо соображая, отозвался на голос я.
- Дальше. Из-за вас двери остаются открытыми, мистер, помещение вымораживается, - весьма грозно пояснил охранник. Информация была принята, но не потому, что он походил на элемент Стоунхенджа – нет, мне попросту нельзя было упустить свой шанс, не призрачный, а самый реальный.
Девушка направлялась к кассам с пуансеттией в изящном вазоне, когда я, не думая о последствиях, как раз собирался броситься наперерез. Хорошо, вовремя притормозил – словно что-то вспомнив, она замерла, потом развернулась и исчезла в ближайшем проходе. Я устремился за ней, на этот раз не так ретиво, чтобы не напугать. Хотя, в результате, все равно поспешил, когда, поравнявшись с незнакомкой, взял да сдуру ляпнул:
- Не крадите это. Сегодня другой охранник.
- Что? - Какие глаза! И... какой взгляд. Тут вовсе не я вымораживаю помещение. - Отойдите-ка, а то позову его прямо сейчас.
Только теперь я осознал, насколько нелепо прозвучали мои слова. И насколько нелепо выгляжу в растянутых спортивных брюках, видавшей виды куртке поверх толстовки, перекрученной шапке. Хорошо, хоть пары кроссовок не перепутал.
- Простите за мой вид, но...
- Да мне дела нет до вашего вида!
- А мне есть... до вашего...
Каштановые волосы до пояса, невероятно красивые. Тонкие черты лица, которых не портят даже чрезвычайно строгие тонированные очочки, от негодования съехавшие на краешек носа. Идеально подчеркивающее фигуру светлое пальто, сапоги на высоченных каблуках. И рядом я, местный бомжик, что называется.
- Я не понимаю, вы пьяны?
- Нет.
Кажется, это ее не то, чтобы не устроило, а еще больше вывело из себя, потому что ответ начисто лишил иллюзий:
- Рада за вас. Не мешайте мне делать покупки, хорошо?
Я растерянно кивнул, в то время как она, не удостоив даже ледяным взглядом, прошла мимо, скрываясь за стеллажом.
Вот она, действительность.
Да и вообще... Что за бред пришел в голову? Будто первая встречная тут же окажется ею. Я позволил себе обмануться вот так, с разбегу, потому что слишком спешил все сделать правдой. Потому что в фантазиях, как во сне, часто меняются лица, обстановка, но все равно знаешь, что и как. А ведь та, которую я хотел найти, была другой. Милой, теплой девушкой, вовсе не снежной королевой – которая, похоже, заглянула в магазин случайно. Уж точно занята – и не о покупках речь. Такая красавица не может быть одинокой. Вернется домой к какому-нибудь финансовому директору, возьмет его под ручку в ответ на предложение не заморачиваться готовкой, и не переодеваясь – потому что под пальто у нее, наверняка, потрясающее вечернее платье – отправится с ним в дорогой ресторан.
Зато я бы предпочел провести этот вечер вдвоем у камина, потому что надоело мотаться по элитным клубам и даже по пабам. Когда нет девушки – это норма. Но если бы она была...
- Да смотрите же, куда идете!
Я так углубился в мысленный монолог, что снова потревожил недовольную мисс. Налетев на нее у выхода, случайно выбил пуансеттию из рук – и теперь уже ничто не могло оправдать меня в этих красивых глазах. Поднимая с пола помятый цветок в расколотом вазоне, я знал, что извинения излишни.
- Вы уже оплатили покупку, потому денег не возвращаем, - прогнусавила кассирша за спиной, будто кто-то ее спрашивал.
- Простите. Я куплю вам другой.
- Не надо мне другого. И этого тоже. Можете оставить себе.
С этими словами она гордо удалилась, растрепав мои чувства так же, как столкновение с полом – «рождественскую звезду».

Свершение невозможного

Теперь, кроме лампочек, в моем новом доме был еще праздничный цветок. Я пообещал себе о нем заботиться – назло ледяной мисс, бросившей растение на произвол судьбы. От такого равнодушия даже погода испортилась. Солнце спряталось, небо плотно заволокло облаками, и снег теперь сыпал, не переставая, будто решил превратить Лос-Анджелес в Невис-Рендж.
Странно, с чего это я вдруг вспомнил? Столько воды утекло... Мои первые «взрослые» каникулы, подаренные родителями при переходе в новую школу. Поездка на горнолыжный курорт в Шотландии, куда двенадцатилетний я мчался с мальчишеской жаждой приключений, с восторгом, который еще не умел прятать. Там, с высоты, я увидел самый красивый закат в своей жизни. Там пережил свой первый поцелуй...
Я вспоминал те волшебные деньки, сидя на подоконнике в кухне, глядя на снег, валивший плотной стеной. И мне было тепло. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем звонок в дверь вывел из задумчивости, перебрасывая на шестнадцать лет вперед. Я мог бы не открывать, но какое-то необъяснимое чувство заставило покинуть удобное местечко у окна, направляясь к порогу вопреки голосу рассудка. Тот параноидально перечислял: «Воры! Свидетели Иеговы! Похитители! Папарацци!» Надо бы установить нормальную систему связи, чтобы, снимая трубку, решать, впускать незваного гостя или нет, а не заочно открывать кому попало.
Дверь дома и ограждение разделяла короткая дорожка, к которой в такую погоду пробраться было не так-то просто. Но, благополучно миновав разделявшее меня и темный силуэт по ту сторону расстояние, я прокричал сквозь усилившийся ветер:
- Да?
- Простите, - ответил силуэт осипшим женским голосом, - я ехала в такси, но перепутала адрес, вышла осмотреться, а он... таксист... он уехал. С моими вещами.
- Не понял?
Слишком уж это запутанно. И, все-таки, подозрительно.
- Да все вы поняли! Меня обокрали и оставили, провели, как дурочку. В Рождество. Знаю, вам кажется, что я лгу или разгрываю вас, но это не так. Пожалуйста. Я в отчаянии. Ни денег, ни телефона. Я приехала к подруге на праздники, а теперь...
Мне стало жаль ее, как тот цветок с помятыми листьями. Рассудок что-то скандировал, в ужасе от такой наивности, но, не слушая его, я открыл замок.
- Заходите, ну что вы там топчетесь?
- Так вы не приглашали, - откликнулась она растерянно.
- Приглашаю.
При такой погоде пропускать даму вперед было бы крайне невежливо, потому она семенила за мной.
- Вы в порядке?
- Да, спасибо...
Я распахнул дверь, удерживая, чтобы нечаянная гостья проскользнула в дом. Она была похожа на заметенную снегом ель. Ничего не разглядеть.
- Извините, я вся в снегу.
- Ничего, не страшно. Можете отряхнуться здесь.
Но когда она отряхнулась, я обомлел...
- Вы?
- Вы?! Здесь?
- А вы думали, я за мусорным баком живу? – сложив руки на груди, усмехнулся я, глядя на – (О да, теперь она заслуженно носила это звание!) – снежную королеву.
- Да... нет. Нет, конечно, - Она явно была не в своей тарелке. - Извините, что...
- Хватит уже извиняться. Проходите. Тапочки дать?
- Не надо.
- А их и нет, - пожал я плечами.
Она прыснула со смеху. Улыбка тут же преобразила лицо, на которое я неожиданно засмотрелся.
- Не снимайте сапоги. У меня тут не идеальный порядок.
- Неправда, у вас тут очень уютно.
Уютно? Этого комплимента такой хозяин, как я, пока не заслуживал. Но она прошла в гостиную, коснулась рукой диванных подушек, присела у биокамина с замысловатым дизайном, и я вдруг осознал – да, уютно. Очень уютно...
- А елки у вас нет?
- Увы.
- Красивые лампочки, - улыбнулась она.
Снежинки таяли в длинных каштановых волосах. И я только сейчас рассмотрел ее платье. Простого покроя, чуть выше колена, цвета темного изумруда – оно так идеально подходило ей, так мягко облегало формы. От этого платья захватывало дух.
- Разрешите мне позвонить? Подруга, наверное, волнуется.
- Конечно. Держите.
Я протянул ей свой смартфон и, чтобы не стеснять, отправился на кухню. Первое правило гостеприимства гласит – напои озябшую путницу чаем, даже если пока не успел спросить ее имени.

- Привет. – Она нерешительно замерла в проходе. – Можно войти?
- Вот уж не ожидал обнаружить в вас такую робость. Разумеется, можно.
- А чего вы ожидали?
- Ну... не знаю. Вам чай с сахаром?
- Да, и с молоком, если есть.
- Есть, сам люблю чай с молоком. Правда, в жару его не хочется, но теперь... – за неимением слов, я повел подбородком в сторону окна.
- О, да! Лететь из Эдинбурга в LА, чтобы погрязнуть в снегу, вот ирония.
- Так вы из Шотландии?
Она кивнула, забирая чашку из моих рук. Наши пальцы соприкоснулись, посылая по телу волны тепла.
Тишина затягивалась, и, не зная, что еще сказать, я решил представиться – в ответ же узнал, что мою гостью зовут Бетани. Пожав протянутую ладонь, она добавила, озвучив мои мысли:
- Теперь... можно не быть такими официльными?

- Спасибо, что не выбросил его.
Она коснулась листиков пальцами, усаживаясь на подоконник, где до ее прихода сидел я сам, глядя в окно – или в свои воспоминания.
- Да не за что, - не хотелось показаться сентиментальным дураком, спасающим поломанные цветы.
- Я купила его подруге, но потом...
- Потом один странный тип чуть не сбил тебя с ног, помню, - рассмеялся я.
- Ну нет... не совсем...
- Не совсем сбил? Не совсем странный?
- Вообще-то, ты меня здорово напугал, – призналась Бетани, с интересом разглядывая меня. – Не объяснишь, что это было?
- Пожалуй... нет. Не сейчас. Как там твоя подруга?
- В недоумении, но переживет. Конечно, объяснить, что меня обокрал очень приличный с виду таксист, зато приютил крайне подозрительный субъект, который днем...
Она говорила так серьезно, что во мне всколыхнулись сомнения. Возможно, девушка боится оставаться в пустом доме неизвестно с кем, но не подает виду? Возможно, я похож на маньяка?
- Если хочешь, дам денег на такси. Или одолжу – как удобнее.
Бетани не отвела взгляда.
- А знаешь... не хочу.
Я не нашелся, что сказать. В конце концов улыбнулся, обрадованный таким честным ответом. И не честность понравилась мне так сильно – мне понравилось ее нежелание уезжать.
- Тогда... устроим праздничный пир?
- Я не против, - улыбкой ответила она.
- Здесь или в гостиной?
- Давай в гостиной. Твой биокамин – это нечто.

Память

- По правде говоря...
- Да? – Бетани, зачарованно глядевшая на танцующее пламя, повернулась. Длинные ресницы взметнулись, и я на миг потерял дар речи, совершенно очарованный женственной мягкостью черт ее лица, всего ее облика.
- Пир – это громко сказано. Готовить я не умею, а когда иду в магазин, непременно что-то забываю купить. Боюсь, сегодня забыл почти все.
- Ничего страшного, я непривередлива.
- Как насчет мексиканской кухни?
Если бы она сказала «нет», выбор ограничился бы тостами с маслом, чипсами и пивом, но она сказала «да». Это было куплено вчера перед обедом, до начавшейся позже галиматьи, в давно облюбованом мною местечке с едой на вынос – уж если я туда заезжал, брал по несколько больших порций, в запас. Теперь мой запас оказался очень кстати.

Мы устроили если не пир, то маленький пикник на полу. Бетани все-таки сняла сапоги, и, усаживаясь на ковер, подмяла под себя ноги.
- Ух ты, как вкусно, - наконец, внятно призналась она, после того, как, передавая невероятное удовольствие целой гаммой звуков, съела больше половины. – На самом деле, я с утра ничего в рот не брала, проголодалась жутко.
- Чего же не сказала? Я бы раньше предложил.
- Ты и так ведешь себя со мной до безобразия мило. Ну, после супермаркета.
- Тогда лучше не испытывай удачу, - ухмыльнулся я. И пояснил: - Не напоминай.
- Ладно, идет. А дай-ка мне попробовать вот это, - она потянулась к моей порции.
- Даже не думай, ты сама отказалась от соуса! Мне одному тут мало.
- Только капельку... совсем чуть-чуть, - Бетани захлопала ресницами, причмокнула губками, и, нагло пользуясь мужской слабостью, умакнула упаковку.
- Ну вот, теперь мне ничего не достанется, - закатил я глаза. - Нельзя доверять девчонкам.
Она жестом попросила подождать, очень образно изобразив экстаз гурмана, а потом, проглотив, внимательно посмотрела меня, ожидая продолжения.
- Извини. Божественно вкусно. Так на чем мы остановились?
- Нельзя. Доверять. Девчонкам, - отчетливо повторил я, пытаясь быть серьезным.
- И эти выводы ты сделал..?
- В двенадцать.
- Ого, - улыбнулась она. - Что же случилось?
- Мне травму душевную нанесли, а ты улыбаешься. Знаешь, что это такое в нежном возрасте? Я, между прочим, даже плакал.
- Обидно. И разочаровался во всех девчонках?
- Да не то, чтобы... Но понял, что с ними надо быть настороже.
- Ты был таким... юным параноиком, я бы сказала. Бедный милый Робертик. Давай, поделись. Возможно, сеанс психотерапии поможет справиться с этой проблемой.
- Думаешь?
Бетани кивнула.
- Уверена. Не стесняйся.

Чрезмерной застенчивостью я не страдал. К тому же, говорить вслух о том, что совсем недавно мелькало яркими картинками перетекающего в юность детства, было приятно. Воспоминания оживали в памяти, и я описывал их с восторженным рвением, которого в последнее время удостаивались только особенные книги да всколыхнувшие меня сценарии.
Я рассказывал Бетани о потрясшем тогда высокогорном лыжном курорте с его многочисленными трассами и подъемниками, о невероятных видах на побережье океана и гору Бен-Невис, о туристическом городке, в котором мы остановились.
Я приехал с сестрами и их друзьями, несказанно гордый тем, что родители настолько доверяли мне. После перехода в новую школу хотелось убедить их в своих способностях, в то время как им (сейчас я это понимал) поддержать такого оболтуса – они не отчитывали меня, не стояли над головой, проверяя домашние задания. Теперь же отпустили на несколько дней, без навязчивой опеки, с крутой компанией, туда, где ждали дневные вылазки на трассы, вечерние походы на местный каток, ночевки в молодежном хостеле и другие приключения... Я мечтал об этой поездке, как о манне небесной, но все пошло не так уж гладко – ведь для крутой компании я был «малолеткой», на тайные вечеринки меня не пускали, отправляя спать, а ребят моего возраста здесь было не так уж много, но даже если встречались, их не интересовало общение. Уже через сутки захотелось домой – когда сестры, заглянув ко мне ранним утром, прощебетали: «Вставай-вставай! Не грусти, малыш!», - вызвав смех пацанов постарше. Показалось, наступивший день будет намного хуже предыдущего, и, одеваясь, я больше не предвкушал чего-то особенного. Но он подарил мне встречу с замечательной девочкой.
В таком возрасте слово «судьба» звучит очень торжественно, возможно, именно потому оно тогда охарактеризовало происходящее как нельзя лучше. Ей было двенадцать, как и мне, и она, как оказалось, чувствует себя так же одиноко. Если мне этой поездкой родители хотели поддержать дух, то ее попросту порадовать подарком за отличные оценки. Я был маленьким бунтарем, она – тихоней, но мы оба тогда плохо приспосабливались и неожиданно поняли друг друга. Я уже не помнил, кто к кому подсел – может быть, ее родители, уходя, поставили поднос с десертом дочери рядом с моим... Мы пили горячий шоколад, сидя в уютной кафешке на склоне горы. Поначалу она показалась мне обычной девчонкой, не очень красивой и скучной. Но как-то вышло, что уже спустя минут пятнадцать мы говорили обо всем подряд, смеялись. Ее щеки раскраснелись, глаза блестели, косички весело подпрыгивали... По большому монитору крутили то соревнования, то клипы. Во время очередного моя собеседница уронила ложку и восторженно воскликнула:
- Ой, это же любимая песня моей мамы! А Джордж Майкл такой красавчик.
Мельком бросив взгляд на экран, я только пожал плечами. Ну да, у него были осветленные волосы и карие глаза, и темные-претемные ресницы. Не то, что у меня. Он пел о том, что в прошлое Рождество подарил кому-то свое сердце, но ему его вернули назад, а в этом году он отдал сердце кому-то особенному, чтобы уберечь себя от слез. Подумать только! Но девчонкам нравится такая романтическая чушь. Когда взрослый мужик поет, что не хочет плакать. И что в этом романтичного? А по-моему, трус он, вот кто. Бегает со своим сердцем, думая, кому бы вручить, чтобы было безопаснее. И одному не быть, и чтоб с гарантией сохранности. Слюнтяй.
- Ты почему молчишь?
- Не хочу мешать тебе любоваться, - с непонятным мне самому недовольством буркнул я.
- Да я дома это раз сто видела, подумаешь. И он там, а ты здесь.
- Но он же красавчик, сама сказала.
- Это не главное. К тому, же на экране все красавчики. Мы с тобой тоже такими бы стали, окажись там.
- Вряд ли.
- А хочешь... - Она замолчала, и я не стал торопить. Рисуя трубочкой узоры на дне опустевшего стакана, взволнованно ждал. - Хочешь, пойдем вечером посмотреть на закат?

Песня любви

Бетани слушала с неподдельным интересом.
- Значит, она назначила тебе свидание?
- Да, наверное... только не призналась. Я ведь спросил: «Это свидание»? А она лишь пожала плечами, сказав: «Не знаю».
- И... что было дальше?
- Я ждал ее – казалось, так долго, что уж думал, не придет. Но она пришла.
- А потом?
- Какая ты любопытная! Потом закат был. И поцелуй. Мой первый, - я расплылся в улыбке.
- Надо же. Перепало тебе!
- Да уж. Не спал всю ночь, мечтал. Знаешь, она написала ручкой на моей ладони наши имена... через плюсик... Кстати, имя мое тогда мне не нравилось. Среднее казалось круче. Им и назвался.
- И оно..?
- Томас.
Странные эмоции отразились на ее лице – я не мог их понять.
- А ее имя ты забыл? Или сознательно вычеркнул из памяти?
- Нет, почему же. Ее звали Алана.
Сначала сказал вслух, потом чуть вздрогнул от того, что произнес. Будто легкий ток пустили по нервам.
Томас и Алана. Как такое может быть?
- Понятно. Но, если не секрет, что она сделала?
- Пообещала и не пришла...
- Ну, это несерьезно.
- Еще как серьезно. Когда ты поцеловался с кем-то впервые. Подумал – вот, значит, как влюбляются. Взрослеют. Хотят быть вместе, видеть друг друга... Только она не хотела.

Это было мое первое взрослое переживание. Оно отпечаталось в памяти во всех деталях – трагедией юного возраста в духе Шекспира.
Никто не видел, как я сиротливо смотрел на закат. Ощущал слезы на ресницах, что тут же застывали. Тогда я подумал, что не буду дарить сердце кому-то другому, только чтобы уберечь себя от слез. Об этих слезах никто не узнает, только я сам буду знать. Но в каком-то смысле это было хорошо – сидеть вот так, глядя на заход солнца, вспоминать о том поцелуе... даже плакать. Не по-мужски отказываться от того, что чувствуешь, а не плакать. Вот, что я подумал тогда.
Гордо встал и пошел обратно, уверенный, что именно в этот момент достиг жизненной мудрости.

- Откуда ты знаешь, что не хотела? Вот скажи, ты ее искал? Может, у нее был причина уехать, не сказав об этом.
- Она бы оставила записку – такой уж была. Наверное, мой поцелуй не очень вдохновил, я ведь не был знатоком этого дела.
- Думаешь, в таком возрасте это важно? – улыбнулась Бетани моей неосведомленности.
- А что важно?
- Мальчик, с которым делишь закат, вместе молчишь. Который способен разглядеть твои глаза даже за стеклами очков и сказать, что они красивые. Как небо. Много кто так говорит в кино, но только особенный мальчик может добавить, что видит в них крапинки – будто только что посмотрел на солнце, и зрение еще не очень четкое. Но это красиво, потому что необычно. Позже он смущается, извиняется, что сказал какую-то глупость... а ты касаешься губами его щеки, потому что эта глупость кажется тебе самой прекрасной на свете.
Тут я посмотрел ей в глаза, растерянно и изумленно. Увидел те самые крапинки – хоть радужка стала темней.
- Вот так то... Томас.
Я открыл и снова закрыл рот, не зная, что сказать.
- Не только ты мог назваться средним именем.
- Алана?
- Значит, ты не искал меня, совсем? – от ее шутливого тона веяло легкой грустью. Казалось, ее мысли были так же далеко, как мои – в том хостеле в горах.
- Ну... Я ждал тебя все утро на том месте, где мы встречали закат. Потом спрашивал в пункте аренды снаряжения, в закусочной. Мне сказали, что ты уехала с родителями в самую рань. Вот и все. Я ведь не знал твоего адреса. И мне было всего двенадцать.
- Как и мне. Родители сорвались с места неожиданно, просто разбудили, сказали собираться. У отца появились какие-то срочные дела, пришлось спешно уезжать. Не получилось оставить тебе записку или передать через кого-то сообщение. Я надеялась, что ты не обидишься, подумаешь о том, что так могло быть, и поймешь. Увы... я подорвала твою веру в женщин.
- Да не так все было страшно!
- А мне показалось, было...
- Тогда да, но вообще-то, я не делал из этого проблемы, любви-то хотелось, - усмехнулся я.
- Мужчины! – Она с игривым укором поглядела на меня, а потом, снова став серьезной, спросила: - Ты нашел ее? Любовь?
Ответить шуткой было бы проще, но ее глаза изучающе смотрели в мои. Мне вовсе не нужно открывать правду девчонке, с которой не виделся столько лет, к тому же, вряд ли она всерьез ждала уверений в том, что я не влюблялся по-настоящему. Конечно, влюблялся, и не раз. И ведь каждый раз казалось, что по-настоящему. Но ведь спрашивала она не об этом.
«Ответить тебе действительно трудно, парень». Действительно.
Потому что сейчас, когда Алана-Бетани сидела рядом, такая расслабленная, домашняя, преображавшая все вокруг своим присутствием, мне казалось, что я нашел ее.

- Скажи... ты веришь в сны? – неожиданно для себя самого спросил я безо всякой связи.
Она молчала, кажется, целую вечность, вглядываясь в мое лицо. Может, оценивая... а может, возвращаясь?
- Не знаю, - наконец, шепнула она. Но я был уверен, что знает. Как тогда знала, что зовет меня на свидание.
- Кажется, я целовал тебя во сне.
- И что это означает?
Какое-то странное чувство перехватило горло, будто мне снова двенадцать. Снова я оказался там, далеко, где, казалось, можно достать до пламени заката.
- Новый поцелуй... спустя шестнадцать лет.
Хотелось пошутить, но слова прозвучали взволнованно, выдавая меня.
- Правда?
Теперь наши губы были совсем близко.
За окном тихо падал снег, и любовная истома качалась на ресницах, едва ощутимо колебая воздух... Безупречнее мечты, выше облаков – не было времени и места, только мы двое...

И я целую тебя.
Теперь все оживающие во мне картины, надвигающиеся пейзажи, башни, мосты, города и внезапные обрывы пути, и величие тех, богами взлелеянных стран, - все обликом брезжит во мне твоим... Бьются фальшивые зеркала, стираются границы пространства, но он не отходит вдаль.
Ты пришла ко мне, а она придет к нему, там, за снегопадом – выведет кончиком пальца любимое имя на капоте машины, потреплет за ушами счастливого пса, выбежавшего навстречу, поднимется по ступенькам, чтобы броситься в объятия любви... И другие влюбленные согреют друг друга поцелуем, и улыбнутся своему отражению в окне, и уснут, сладко переплетенные, в уютном доме, преобразившемся от ее прихода.

***

*Р.М. Рильке

Спасибо всем, кто читал, кто мечтал со мной!
Напишите о своих впечатлениях, пожалуйста, буду очень рада вам - здесь и на ФОРУМЕ