Глава пятая, в которой Беллу испытывают До Эдварда у меня был секс с несколькими парнями.
Коннер – шесть месяцев отношений и мой первый раз. Эрик. Он позвонил мне однажды ночью – и вот результат. И потом Джейкоб, который забрался ко мне в штаны и ночевал там неделями, пока его отец не застукал нас на этом.
Но, несмотря на это, я ненавижу секс. Я слишком самостоятельная и сознательная, чтобы позволить себе затеряться в физических ощущениях.
Я знаю, что это звучит странно. В конце концов, у меня был секс с Эриком, но только потому, что я чувствовала себя плохо. Я не сделала ничего такого для этого и должна была ощущать себя лучше. Это парадоксально.
Мне нравился секс только тогда, когда парень был действительно сильным. Это случилось только однажды – когда Джейкоб изобразил эдакого мачо и скомандовал мне раздеться и стать на четвереньки. А когда я не захотела этого сделать, он рассмеялся и толкнул меня на пол.
Тогда секс был удивительным. Это было гораздо лучше, чем тогда, когда я чувствовала себя соучастницей собственного разврата.
- Пожалуйста, выходи, - сказал Эдвард. – Ты проголодалась? У меня есть конфеты,… малышка.
Он усмехнулся над самим собой. Эдварда веселили такие моменты-клише, в которых он выглядел сумасшедшим, коим и являлся на самом деле.
На полу Вольво я провела с полчаса. Сначала я сидела здесь из-за страха. Потом мне понравилось рассматривать разные вещи на приборной панели. Так я хотя бы не чувствовала себя уязвимой. Эдвард не смотрел на меня, я не смотрела на него. На миг мне удалось представить, что я просто нахожусь в очень тесном пространстве. А не в каком-то убийственном путешествии по стране.
- М-м-м… эти Laffy Taffy's, - выдохнул он, посасывая конфеты. – В детстве я их обожал.
Он бросил на мое сидение оранжевые и желтые обертки.
- М-м-м… так вкусно… и их слишком много. Я не смогу съесть все это сам.
- Ты забрал конфеты?
- О, конечно! Я еще взял сладкие пирожки, Jolly Ranchers, Gobstoppers, Swedish Fish…
- А что-нибудь из еды?
- М-м-м… пиццу, горячие булочки, вареные яйца, яблоки…. Там, в сумке на заднем сиденье. Вот только там есть ты не сможешь. Есть лежа вредно для пищеварения.
Я заползла на свое место, убирая оттуда горку брошенных им коробочек.
- Прежде чем застрелишь кого-то, предупреждай, - проворчала я, защелкивая ремень. – Это травмирует психику у обычных граждан, знаешь ли.
- Зачем? Будешь пытаться меня отговорить? – это он проговорил, пытаясь отодрать от нёба разноцветные сласти, проглядывающие сквозь его зубы при каждом слове.
- Хм. Думаю, я не смогу. Но ты же не собираешься убивать детей, не так ли? Я имею в виду не тех, которые учатся в средней школе.
- Ты о семилетних, что ли? – он проглотил ириску.
- Да, таких. Если у них не будет какого-то особенного пубертатного периода, то тебе не придется их убивать.
Он вздохнул.
- Перестань говорить об этом. Меня это бесит.
- Ой. Извини. Хорошо.
Мы объехали «дом на колесах», на каждом окне которого висел пуэрто-риканский флаг. Маленький ребенок у окна растерянно смотрел на дорогу, жалюзи криво висели у его головы.
«Пора спать, маленький человечек», - рассеянно подумалось мне.
Меня испугало то, что он ехал по дороге с нами.
- Ты знаешь, опасно указывать мне, в кого следует, а в кого не следует стрелять, - низкий тон Эдварда явно указывал на опасность. – Будешь играть в Божье право вместе со мной.
Я выпрямила колени и посмотрела в сторону, растерявшись от его рычащего голоса и разговоров о Боге.
Когда убийцы говорят о Боге, это явно нехорошо.
И тогда я сглупила. Чувствуя неловкость и тревогу, я сделал то, что обычно делаю в социально напряженной ситуации – я отнеслась ко всему несерьезно. Это всегда прекрасно работало. И это было не очень хорошо.
- Ну, - с ложной бравадой прощебетала я. – Я просто хочу сказать, что убийце детей не так уж и хорошо в тюрьме. Убийцы детей и педофилы – те, которых обычно насилуют до смерти…
Он дернул руль, машина съехала с дороги. Шасси прорыли земли, когда мы двинулись вниз по склону. Я услышала, как взвизгнула решетка радиатора, и рванулась вперед, инстинктивно выставляя руки перед собой, держась за приборную панель.
Я вздрогнула, подумав о машине. Она была действительно красивой, будет жаль, если мы спустим ее в канаву.
А потом все мысли о целостности машины исчезли.
Ремень Эдварда щелкнул и в тот же миг он прыгнул на меня. Прыгая, зацепил выключатель, и машина вдруг озарилась светом – впервые за всю ночь. Кровавые полосы на потолке, нет, не полосы, а четыре отдельные кровавые линии сверкнули подобно четырем окровавленным пальцам, оцарапанным во время борьбы. Но Эдвард стрелял; его никогда не было рядом с жертвами, так чья же это была кровь?
Теперь он сидел на мне. Одна его рука прижималась к изголовью, вцепившись мне в волосы, а другая опиралась об крышу автомобиля – всего в нескольких дюймах от ржавых мазков. Его колени прижимались к моим бедрам, ботинки упирались в стекло, а тело было слишком большим для такого положения, и выглядело это так, словно он собирается сломать машину, чтобы получше улечься.
- Думаешь, что все об
этом знаешь, да? Думаешь, что знаешь все об
убийстве? – его лицо прижималось к моей шее, а горячее сахарное дыхание опаляло горло. Я смотрела на его лоб, на родинку на подергивающемся правом веке. – Считаешь себя шибко умной? Что такое тюремная еда, Белла? Привет, Белла, так мне не нужно убивать детей, которых ты считаешь демографическими жертвами? Пожилых азиатов? Пожарных? Рыжих? Кого, Белла, кого мне можно убивать?
Он выплюнул мое имя, словно противный вкус. С каждым «Белла» рука на подголовнике сжималась в кулак, дергая меня за волосы. Мои бедра наверняка будут в синяках. И еще я была определенно больной идиоткой, потому что выгнулась в спине, вжимаясь в него грудью так, что соски только затвердели от прикосновения.
- У тебя есть советы, как уйти от полиции? – прорычал он. – Как избавиться от крови на одежде? Как долго будет продолжаться это безумие – я убийца и если я заскучаю или захочу приблизиться к своим целям – может стоит отрезать им почку или просто лишить их языка?
Он резко поднял голову, и мы столкнулись нос к носу. Я уставилась в его глаза, налитые кровью от долгой езды, в покрывшиеся корочкой от бессонницы ресницы.
-
Пытать, Белла,
можно ли мне пытать?
Я облизнула губы; они нуждались в прикосновении.
- Ты можешь делать все, что захочешь.
А потом он меня поцеловал.
Он поцеловал меня с зубами, потянув резцами за губы. Я приоткрыла рот, и его рот скользнул по моему, привкус Laffy Taffy's отозвался внутри. И я впитывала его в себя так, что мой живот свело в судороге.
Сейчас мне хотелось шире раздвинуть ноги, так, чтобы почувствовать его бедра. Мне хотелось, чтобы он заполнил меня полностью, утверждая себя в моем теле, разрушая ту нежную часть меня так, чтобы никто никогда не смог ее заполнить.
И тогда я почувствовал его запах. Детская присыпка, запах тела,
Господи, оружейная смазка. Я помнила, что это Эдвард, ради Бога. Я уперлась ему в плечи, а он еще не отрывался от меня, продолжая прижиматься губами. Когда он, наконец, отстранился, то выглядел растерянным – таким уязвимым я его еще не видела.
- Мне надо в туалет, - выпалила я, открывая дверцу машины, и с трудом выбираясь из-под него.
Он шел за мной так, словно думал, что я собираюсь удрать.
Я присела в кустах песчанки и чертополоха, опустошая свой мочевой пузырь на обочине шоссе. Эдвард неловко кашлянул, и я услышала, как он отошел, пиная гравий по дороге. Луна была яркой, а на деревьях кричали птицы.
Это не то, что можно легко понять. Я знаю, что предаю свой род тем, что наслаждаюсь подобным обращением – тем, что наслаждаюсь им. Сколько было сделано в борьбе с насилием против женщин, и вот она я, пережиток средневекового прошлого, в скором времени буду изнасилована, и при этом чувствую себя в безопасности, даже будучи в притеснении.
Перевод: Валькирия
Редактура: miss_darkness
... что 
0
