Тени Грехов. Глава 1. Вязь судеб. Часть 2
– Глупец, – Огниан покачал головой. – Всё оказалось намного хуже…
… Уловив в воздухе помещения нотки фенола, лекарств и сваренной на воде пшеничной каши, Огниан чуть покривился. Он так и не сумел за все те редкие часы, проведённые на протяжении долгих лет в доме для душевнобольных, привыкнуть к этому специфичному запаху. Стоило ему только шагнуть за порог заведения, как он моментально всем нутром начинал ощущать вкус и горьких слёз, и вязкой меланхолии, и равнодушной, леденящей пустоты.
Сняв фуражку, Огниан крепко сжал её и машинально убрал чёлку с глаз. Окинув беглым взглядом скудно обставленную гардеробную, он подошёл к девушке, неуклюже пытающейся надеть куртку, и помог ей засунуть руки в рукава.
– Надень шапку, – заботливо произнёс он и протянул Лазарине головной убор. Но та, сделав вид, что не услышала его просьбы, отвернулась. – Несмотря на то, что день довольно солнечный, на улице сильный ветер.
Огниан попытался сам надеть шапку Лале, но она увернулась. Показав язык, неуклюже обмотала шею широким шарфом и накинула на голову капюшон.
– Сойдёт, – он мягко улыбнулся и, взяв с полки шерстяные варежки, протянул их сестре. Та, посмотрев будто сквозь него, замерла. Задумалась. Приподняла брови, приоткрыла рот, округлила глаза. Покачав головой, Огниан сам надел варежки на руки Лазарины и, закрыв дверцу шкафчика, повёл сестру на прогулку.
На улице Огниан старательно уводил Лалу от распластавшихся по дорогам луж, но она упорно тянула его к ним.
– Что ты там хочешь увидеть? – не выдержав, устало спросил он. – Ты ведь можешь намочить ноги и простудиться!
Сощурившись, Лазарина резко вырвала руку из его ладони, на что Огниан лишь тяжело вздохнул. Отойдя в сторону на пару шагов, она чуть качнулась и, гордо задрав подбородок, скинула с головы капюшон. Закружилась, но, едва не споткнувшись, остановилась. Скользнув отсутствующим взглядом по голым деревьям, она недовольно наморщила нос. Вздрогнула. И, закусив нижнюю губу, вдруг неожиданно подбежала к одной из луж. Присела на корточки. Улыбнулась и, вглядываясь в своё отражение, коснулась пальцами грязной воды.
– Лала! – Огниан цокнул языком. – Варежки ведь намокнут и руки замёрзнут, – устало пробубнил он себе под нос и подошёл к сестре. – Подожди.
Присев рядом с девушкой, он стянул с неё рукавицы и, спрятав их в карманы шинели, надел ей на руки свои водонепроницаемые кожаные перчатки. Поджал губы и, взяв с гравийной дорожки маленький камушек, кинул его в лужу. Лёгкая рябь на воде исказила отражающийся в ней пейзаж поздней осени. Девушка широко улыбнулась и, повторив действия Огниана, захлопала в ладоши. Уголки губ Огниана приподнялись. Он потрепал сестру по волосам, впутывая в них свои пальцы. Лазарина, подпрыгнув, раскинула в стороны руки и побежала по дороге, точно пытаясь воспарить к небесам. Огниан последовал за ней. Догнав девушку, он аккуратно взял её за локоть и заставил остановиться.
– Смотри, – Огниан показал на виднеющиеся сквозь кроны деревьев две радуги. – Про них существует много поверий, но мне больше нравится то, которое позволяет загадывать желание, – он обнял сестру за плечи. – Сделаем это? – Лазарина кивнула. – Расскажешь своё? –желая вновь услышать её голос, с затаённой надеждой спросил он. Но Лала, потупив взгляд, замотала головой. Засунув руки в карманы куртки, начала носком сапога вырисовывать на земле круг.
– Тогда я тоже не скажу, – притворно обиженно произнёс Огниан и уткнулся носом в макушку сестры. Вздохнул её родной аромат. Прикрыл глаза. – Знаешь, – не выпуская девушку из своих объятий, начал он, – когда я сегодня шёл к тебе, я случайно увидел Виолетту в парке. Она и Аглая кормили хлебом уток на пруду. Я решил к ним подойти, поздороваться, но… Виолетта сделала вид, будто совершенно не знает меня. Не помнит… Она была столь убедительна в своих словах, движениях и мимике, что я и сам чуть в это не поверил, посчитав, что сошёл с ума. Она притворялась... Но зачем? – он вскинул бровь. – Чего она боится, Лала?.. Или стыдится?.. Аглая фальшиво и неуклюже подыгрывала сестре и вновь говорила без умолку, но от моего внимания не ускользнуло то, с каким то ли волнением, то ли опаской она следила за Виолеттой. Они что-то скрывают… Но что? Я должен выяснить, – твёрдо заявил он и теснее прижался к Лазарине. – Как-то я всё-таки спросил Виолетту, к чему все эти тайны с моими ночными визитами? Ведь мы не берём на душу никаких грехов. У нас взаимная симпатия, нам незачем скрываться и прятаться, чтобы увидеться, – пауза. – Но она не пожелала дать внятного ответа. Сказала, что ничего не знает. Но она, я чувствую, врёт. Лала, Лала… –поцеловав в затылок сестру, Огниан посмотрел через её плечо на землю и увидел, что нарисовала Лазарина.
– Яблоко? – чуть удивился он. – Почему ты решила изобразить именно его? – за последние годы он стал неплохо понимать рисунки сестры. Через них она рассказывала ему обо всём: что её впечатлило, о чём она думает, что хочет. Поэтому сейчас он чётко знал: Лала хотела ему что-то показать. – Ты хочешь яблоко? – спросил он, на что Лазарина, высвободившись из его объятий, присела на корточки и пальцем пририсовала к яблоку листок. Огниан улыбнулся. – Ты, верно, читала ту книгу, которую я недавно тебе привёз? Она тебе понравилась? – девушка встала и, прижавшись спиной к его груди, стала опять выводить носком полусапожка контур нарисованного ею фрукта. – Да, – Огниан вновь обнял сестру за талию, – в греческой мифологии существует красивая история про яблоко. Если не ошибаюсь, то на свадьбе Пелея и Фетиды богиня раздора Эрида в отместку за то, что её не пригласили на праздник, бросила среди гостей яблоко с надписью «Прекраснейшей». По совету бога Зевса три богини – Афина, Афродита и Гера – призвали Париса выбрать из них прекраснейшую. Афродита пообещала Парису, что, если он выберет её, она найдёт ему самую красивую девушку на земле, Афина сулила ему военную славу, а Гера – власть над миром. Парис вручил яблоко Афродите, и она помогла ему увезти прекрасную Елену в Трою… Этот фрукт послужил поводом к Троянской войне.
– Я неверно истолковал твой рисунок, – Огниан достал из кармана брюк спичечный коробок. Повертел в руках. – Не о книге и не о своих впечатлениях от неё ты хотела мне сообщить. Ты хотела мне рассказать о своих предчувствиях. И именно поэтому нарисовала запретный плод – яблоко раздора…
… Огниан вошёл в палату к сестре и, чувствуя, как от душевной боли в груди точно ломаются рёбра, нервно рассмеялся. Голова раскалывалась, в ушах звенело от надрывного, пронзительного внутреннего крика. Но никто, кроме него самого, его не слышал.
Резко прекратив смеяться, он опёрся спиной о дверь.
– Будь он проклят, – сквозь зубы процедил Огниан, глубоко и медленно задышал.
Подавляя в себе желание крушить и ломать всё, что могло попасться под руки, сжал кулаки. С силой сомкнул челюсти. Сверлящая жгучая боль монотонно билась в его сердце, колко пульсировала в венах и подобно солёной воде жгла открывшуюся рану в душе, порождая в его рассудке только лишь злость, ненависть, гнев.
– Лала… – надломлено произнёс он и, скользнув взглядом по сидящей на полу в углу комнаты девушке, расстегнул верхние пуговицы кителя.
Лазарина улыбалась и, словно не замечая, что он вошёл в палату, увлечённо пускала мыльные пузыри. Ступая по скрипящим половицам, Огниан приблизился к сестре и присел рядом.
– Пол холодный, замёрзнешь, – тихо сказал он и, упёршись локтями в колени, сцепил пальцы в замок. Девушка, дунув в палочку, создала новый пузырь. – Нравится? – спросил Огниан, на что Лала неожиданно кивнула. Повернувшись к нему лицом, она сняла с него фуражку и положила на рядом стоящий стул. Откинула за спину косу и прижалась щекой к его плечу. Нежно погладила его запястье. Огниан улыбнулся.
– Ты все так же чувствуешь меня… Знаешь, когда мне плохо, – он обнял её за талию. Посмотрел на потолок – высокий, немного желтоватый; на стены – белые; на стол – круглый, деревянный. На тумбочку, где на старом номере газеты стоял слепленный из пластилина жираф. Задержав на нём взгляд, Огниан задумался. – Лала… – прошептал он. – А ты никогда не задумывалась, что, когда лошади идут или бегут, раздаётся стук их копыт; когда на пол падает стакан, когда разбивается зеркало, мы слышим звон. Когда ломается ножка стула, рвётся бумага, раздаётся секундный шум… Когда же сердце разлетается на мелкие осколки, этого никто не слышит… А ведь этот звук намного громче взрыва, стрельбы, фейерверка… А ты… – он, зарывшись носом в волосы сестры, вздохнул. – Слышишь мою душу, моё сердце… мою боль.
Приподняв голову, Лазарина посмотрела на Огниана, и он, заметив в глазах сестры мутный скорбный дым печали, провёл ладонью по её лицу. Попытался вновь улыбнуться, но не получилось. Девушка поцеловала его в кончик носа и, обняв руками за шею, прижала его голову к своей груди. В этот момент Огниан почувствовал, как под его кожей точно разлилось тепло – невесомое, хрупкое, родное. На плечи легла шаль спокойствия. Колющие страдания притупились. Стало легче дышать, проще думать. Он знал: это продлится недолго, через пару часов его душа вновь будет гореть в агонии чувств и эмоций, но пока… Пока он может чуть отдохнуть и насладиться утешительными касаниями сестры, которая, запутав свои пальцы в его волосах, начала слегка покачиваться.
– Люблю тебя, – тихо произнёс Огниан. – Прости, что так редко тебя навещаю… Служба. Да и не хотел я в те дни, что приезжал в город, огорчать тебя своим скверным настроением. Но сегодня, – вздох, – сегодня я не выдержал… – пауза. – Лала, я узнал, что скрывала от меня Виолетта. Это всё оказалось так странно, так безумно… Это так похоже на бред, на злую шутку, но никак не на жизнь, – чуть отстранившись от сестры, Огниан встал и бережно взял её на руки. Поднёс к кровати. Аккуратно посадил.
Лукаво прищурившись и махнув рукой, девушка призвала его следовать за ней и нырнула с головой под одеяло. Грустная улыбка слегка тронула губы Огниана. Он снял с ног сапоги и сделал то, о чём молча попросила его сестра. Оказавшись в темноте и прижав к себе Лазарину, прикрыл глаза.
– Четыре недели назад, – после нескольких минут молчания начал он, – я узнал, что Виолетта помолвлена… Я не знал, что тогда и думать. Внутри поселилась пустота. Мир утратил краски. Я перестал жить, стал существовать. Двигался, дышал по инерции… Спросишь, гневался ли я на неё? Нет, – кислая усмешка. – Отчего-то не был. Не знаю, как описать то, что я тогда испытал. Грусть? Боль? Ненависть?.. Нет. Точно не это. Нечто иное… Знаешь, – голос Огниана стал низок и глух, – это было подобно выстрелу в спину, когда вначале ты чувствуешь, что в тебя что-то вошло. После ощущаешь, будто тёплая вода льётся по всему телу. Проходит секунда, две, три, и ты уже каждой клеточкой чувствуешь кипяток… Огонь. Боль. Но до этого ты успеваешь обернуться и увидеть… заглянуть в глаза того, кто стрелял. А затем всё становится неважным, ты проваливаешься в мягкие, пушистые облака бреда, где сквозь него понимаешь то, отчего долгое время бежал… Так и случилось со мной. Ночные свидания я воспринимал как шалость… Забаву. Желание развлечься. А ведь стоило только нарушить правила игры, и правда бы вскрылась. Я бы просто ушёл. Но теперь слишком поздно. Как я могу оставить Виолетту, когда я люблю её? Люблю, – Огниан замолчал, перевёл дыхание.
Лазарина, закинув ногу на его бедро, крепче сжала Огниана в объятьях.
– Узнав о её помолвке с неким офицером, чьё имя мне отчего-то никто не говорил, я, как всегда, пришёл к ней ночью. Днём не стал тревожить, потому как не желал, чтобы нам могли помешать. Очутившись в её комнате, я незамедлительно потребовал объяснений. А она… Вначале удивилась моему внезапному приходу, после – расплакалась. Горько так, надрывно. Я подумал, что, возможно, Виолетту желают выдать замуж против её воли, и уже хотел было предложить ей свою помощь, как она вдруг несвязно зашептала такие страшные и странные слова, что они прочно врезались мне в память: «Тень! Чёрный близнец! Уничтожить её! Видела его! Приходил! Любит меня! Пожар! Огонь! Испуг! Страх! Предательство! Напугал, напугал, напугал меня! Нет прощения! Исправить, исправить! Исправить всё! Я придумала, как! Как! Будет всё красиво! Они верят, я лгу! Я её поглощу! Уничтожу! Красиво! Бесподобно! Прячусь, прячусь, прячусь! Выход есть! Огниан… быть с тобой! Забери меня! Спаси меня! Убей его! Убей! Убей его! Дай мне шанс! Убей его! Убей! Всё будет красиво! Убей!»
Огниан судорожно вздохнул.
– По правде говоря, я ни черта не понял из монолога Виолетты, но попытался её успокоить, пообещав, что никогда не оставлю её. А она… она продолжала плакать и шептать: «Убей, красиво, прячусь». Аглая, живущая в соседней комнате, услышала шорохи и звуки и зашла в комнату своей сестры. Увидев меня, удивилась, но, заметив, в каком состоянии находится Виолетта, испугалась. Прикрыв за собой тихо дверь, Аглая подбежала к столу, открыла ящик и трясущимися руками достала таблетки. Из кувшина налила в стакан воды. И, молча подойдя к нам, протянула все это Виолетте. Я спросил, что это и зачем, но она ответила, что потом всё объяснит. Виолетта, резко выхватив из рук сестры стакан, швырнула его в стенку и… громко так, пронзительно закричала. Велела, чтобы Аглая уходила и я уходил. Она сказала, что я предал её. Предал! Лала… Это был кошмар. Казалось, что это всего лишь сон. Просто жуткий, отвратительный сон. Аглая попросила меня зайти в её комнату и там подождать, ибо скоро на крики прибегут родители, а они не должны меня видеть. Они боятся огласки, не желают лишних разговоров. Я не хотел покидать Виолетту, но, желая получить ответы на свои вопросы, выполнил просьбу. Примерно через полчаса, когда Виолетта успокоилась и дом вновь погрузился в тишину, пришла Аглая. Она впервые не смеялась, не шутила, не говорила. Она была возмущена, что все эти месяцы ошибалась, полагая, что Виолетта по ночам спит крепким сном, ведь она не знала, что сестра порой подмешивала ей в чай снотворное. Мне Виолетта как-то об этом сказала, когда я спросил, не потревожат ли нас... И тогда, в ту ночь, когда я узнал тайну любимой мною девушки, я почему-то об этом промолчал. Выслушивать негодование Аглаи у меня не было никакого желания. Я стал задавать вопросы и, получив на них ответы, пришёл в ужас. Лала…
Огниан теснее прижался к девушке.
– Виолетта больна, – продолжил он. – Психически больна. У неё раздвоение личности. Некоторое время назад она чуть не погибла при пожаре и чудом осталась жива, но она видела, как горели двое её братьев. Она хотела им помочь, но огонь был повсюду. Она задыхалась, и лютый страх точно парализовал всё её тело. Она, спрятавшись под столом, сквозь густой дым видела два горящих силуэта и слышала их крики… Теперь после захода солнца за горизонт она становится другой. Вначале на это никто не обратил внимания, всё списали на шок. Но всё изменилось после того, как та, другая Виолетта – моя Виолетта – решила убить саму себя за слабость и трусость… Болезнь прогрессировала, поэтому на ночь, когда все ложились спать, Виолетте начали давать снотворное. Безусловно, это было не лечение. Это была зыбкая надежда, что вторая часть Виолетты будет всегда спать... Конечно, вторая личность, та, что появилась после пожара, знала об этом – как-никак, она пробуждалась вечером – но никакого сопротивления не проявляла. Поэтому спустя полгода ей перестали давать таблетки. Прекратили уничтожать ту девушку, которую я полюбил. Сейчас Виолетта вроде идёт на поправку, при пробуждении её второе «я» не несёт никакой угрозы. Правда, оно отличается от её истинной сущности. Моя Виолетта более… смелая, немного развязная… Огниан накрыл руку сестры, покоящуюся на его груди.
– Но, как бы грубо и странно это ни звучало, не это было самым неожиданным ударом. Аглая, смущаясь, рассказала мне, кто был женихом Виолетты. И что он однажды вечером поведал им меж делом, что у него есть брат, который внешне очень на него похож и с которым довольно неприятные отношения, хотя человек он в сущности недурной. Был этот разговор у них где-то за неделю до моей встречи с Виолетой. И знаешь, кем оказался наречённый? – он горько рассмеялся. – Радан! Жених Виолетты – Радан! Мы не виделись с ним с тех самых пор, как я лет шесть назад ушёл служить. Не писал домой писем, не интересовался его судьбой. А он… Ты представляешь, Лала, он, так же, как и я, решил стать военным! Но и на этом удары судьбы не закончились… Мы служили с ним в разных подразделениях, но для проведения одной секретной операции их объединили. Меня должны были назначить командиром диверсионно-разведывательной группы, но вмешался полковник Тсенёв и, зарекомендовав Радана, как офицера, более подходящего для предстоящего задания, убедил всех остальных в правильности своего выбора. Был ли я зол? – Огниан вскинул бровь. – Был ли я в гневе? – он заскрежетал зубами. – Я был в ярости, Лала! – процедил он. – В неописуемой ярости! Я был готов придушить, растерзать Радана на месте! Пристрелить! Уничтожить! Ведь это назначение означало, что именно его… Его, а не меня, как ранее планировалось, отправят в Грецию, чтобы…
Огниан осёкся.
– Прости, – прошептал он, – не могу сказать… – вздох. – Знаешь, Лала… Несмотря на все испытываемые в тот момент эмоции, я ничего не сделал. Не сказал. Только улыбнулся… Пожелал ему удачи, а сам лихорадочно начал думал, как исправить ситуацию. Как убрать Радана со своей дороги в службе, а заодно как сделать так, чтобы он не стоял между мною и Виолеттой… И я придумал, – Огниан ухмыльнулся. – Карты в нашей игре были против меня, но я нашёл лазейку и склонил ход партии в свою пользу. Так что, – он теснее прижал к себе девушку, – замечательно, что не я, а он едет в Грецию. Как-никак я обещал Виолетте подарить ей свободу. И она её получит.
Лазарина, чуть отстранившись от него, сдёрнула с головы одеяло и вопросительно посмотрела на Огниана.
– Что? – он сжал в ладони её руку. – Ты хочешь что-то спросить? – молчание. – Про Грецию? – он чуть прищурился. – Лалочка, прости, но я… – не успел Огниан договорить, как девушка, приложив палец к его губам, покачала головой. – Не то… – задумчиво прошептал он. – Про Виолетту?
Лазарина улыбнулась. Огниан, заглянув в зелёные глаза сестры, притянул к щеке её ладонь.
– Про свободу? – догадавшись, спросил он. Девушка, кивнув, вновь накрыла их одеялом. – Прости… Забыл рассказать. Этот Радан! Как только я про него подумаю, то… – тяжёлый вздох. Поцеловав пальцы сестры, Огниан прикрыл глаза. – Узнав от Аглаи всю правду, – начал он, – я уговорил её на следующий день познакомить меня с… другой Виолеттой. Настоящей, как она говорит. Мы встретились в парке недалеко от их дома. Немного втроём прогулялись и, когда Аглая наконец-таки на некоторое время решилась оставить нас наедине, то мы поговорили. Знаешь, Лалочка, Виолетта днём другая, нежели ночью. Более робкая, застенчивая, чистая. Она боялась, смущалась меня. Не позволяла брать за руку, несмело смотрела в глаза... Она ничего не помнила о совместно проведённых ночах. Умоляла молчать об этом, никому не говорить. Особенно ему – Радану. Она плакала… Просила оставить её. Забыть навсегда. Уйти… Ведь она любит его, своего жениха… Но Лала! Моя Виолетта тоже любит и… не Радана! Не Радана, а меня, понимаешь? Она мне сама об этом ночью сказала. Я был в замешательстве, в смятении. Не знал, что и делать. И тут ещё эта Греция, это назначение! Я не выдержал и пришёл к ней ночью. Виолетта знала… Она надеялась, верила, что я вернусь. Не оставлю её.
Огниан чуть помедлил, прежде чем продолжить.
– Желавшая прекратить наши свидания Аглая, заперев все окна, заставила выпить Виолетту снотворное, но… Она не предусмотрела того, что её сестра привыкла добиваться поставленной цели. Сделав вид, что подчинилась воле Аглаи, Виолетта спрятала за щекой таблетки, а после ими же и усыпила сестру. – улыбка. – Потом вышла на балкон и… Заверив, что скучает по мне и мечтает о свободе, начала убеждать меня податься с ней в бега, но я её отговорил. Всё-таки надо смотреть в будущее, а в нём – неминуемая война. И у меня есть ты… Поэтому нельзя действовать, поддавшись сиюминутному желанию. Я не смогу быть всё время рядом с ней, а родственники вряд ли одобрят выбор той девушки, которая живёт в их дочери… Поэтому я попросил её потерпеть, совсем немного подождать. Свадьбы не будет. Я устрою так, что Радан не сможет на неё попасть. Его больше никогда не будет в нашей жизни. Отныне для родных Виолетты он будет подлецом, который, запятнав честь их дочери, не пошёл с ней под венец… И тогда я спустя время смогу просить её руки у её родителей. На Виолетте не будет клейма неверной невесты, и её отец с матерью будут вынуждены нас благословить.
Огниан зажёг спичку. Жёлто-красное пламя на миг осветило его худую ладонь с заострёнными пальцами.
… В палате Лазарины царил лёгкий беспорядок: по письменному столу, в центре которого стояла раскрытая гуашь, были разбросаны рисунки и цветные карандаши; дверь тумбочки была немного приоткрыта; на кровати виднелось скомканное покрывало, на стуле – мятая блузка. Огниан, пройдя вглубь помещения, задумчивым взглядом окинул стоящую возле окна сестру. Переминаясь с пятки на носок, она сцепила за спиной руки и покачала головой. Улыбнулась. Огниан подошёл ближе.
– Лала, – почти не размыкая губ, произнёс он. Девушка, подняв руки, точно желая дотянуться до высокого потолка, закружилась. Чуть приподняла ногу. Прыгнула. Огниан, чувствуя, как силы его покидают, как ему с каждой новой секундой становится всё труднее дышать, стянул с шеи чёрный галстук и, расстегнув верхние пуговицы рубашки, присел на стул. Забарабанил пальцами по столу.
Лазарина, закружившись по палате, беззвучно засмеялась. Огниан сжал кулаки.
– Виолетта мертва, – шёпотом произнёс он и, судорожно вздохнув, запустил руку в волосы. – Мертва, – повторил он, словно сам до сих пор не верил в произошедшее.
Девушка, широко распахнув глаза, резко остановилась и, чуть помедлив, подбежала к нему. Упав рядом с ним на колени, она обеспокоенным взглядом заглянула в его глаза. Чуть склонила голову набок. Ладонью коснулась его щеки. Огниан содрогнулся.
– Это всё так похоже на сон, – смотря в точку на стене, произнёс он. – Бестолковый, жуткий, мерзкий сон! – процедил он и зажмурился, почувствовал, как Лала положила голову к нему на колени. – Я не верю… Я не хочу верить! – Огниану казалось, что он выпал из реальности и все происходящее вокруг было лишь маревом – горьким, солёным маревом с толикой иронии. – Помнишь, – после небольшой паузы начал он, – Виолетта обещала сделать всё красиво? Она сдержала своё слово. Только красота эта оказалась уродством для меня. Смерть… Какое в ней очарование, Лала? Какая в ней свобода? Её нет! Смерть – это конец, конец всему! Абсолютно всему! Глупцы те, кто утверждает иначе. Смерть стирает с лица земли всё живое. Уничтожает. И нет после неё обратной дороги. Она всегда рядом… Идёт по пятам, куда бы мы ни бежали. Где бы мы ни скрывались. Шаг за шагом она приближается. Сливается с нашей кровью, с нашей душой. Она так похожа на пулю, на ту самую свинцовую пулю, что лежит в кармане моего сюртука. И тот миг, пока она летит до твоего виска или сердца, и есть жизнь… Так зачем же уменьшать дистанцию от дула пистолета до тела? Зачем, Лалочка?
Качнувшись, Огниан нагнулся и носом зарылся в распущенные волосы сестры.
– Мой план, связанный с Раданом и Грецией, уже начал было давать свои плоды… Но всё тянулось слишком медленно, день свадьбы приближался. Виолетта – та, что не моя – всё так же избегала со мной встреч. Моя же Виолетта всегда к ним стремилась, – Огниан вдруг нервно рассмеялся. Глубоко и часто дыша, он откинулся на спинку стула и провёл ладонью по лицу. – Какая же подлая ложь! – процедил он. – Лала, ты даже не представляешь! А я, глупец, даже не догадывался… А ведь Аглая, Аглая говорила, что её сестра пыталась наложить на себя руки! Но Виолетта… Она так искусно врала… Ей верили все – и я, и Радан, и родные. А она врала. Моя любимая поглощала настоящую Виолетту… медленно, постепенно. И об этом никто не знал. А луна ведь на небе бывает и днём, но я об этом не подумал, иначе бы всё раньше понял… – пауза. Сглотнув, продолжил: – Вчера Виолетта должна была выйти замуж за Радана. Я не мог больше тянуть и днём пришёл к ней домой! Никого поблизости не было. И знаешь, что тогда произошло?
Огниану представлялось, что он сходит с ума. Его трясло, колотило.
– Передо мной предстала моя – моя! – Виолетта в белоснежном атласном подвенечном платье. Она улыбалась, шутила. Говорила, что вот, осталось пара минут, и «красота» ослепит всех в округе. Она научилась подавлять ту, другую, настоящую Виолетту. И сегодня… она её уничтожит. Мне не понравились все эти высказывания, поэтому я, схватив её за руку, приказал не делать глупостей, повёл к выходу. Но она вырвалась. Подбежала к столу. Засмеялась. Сказала, что уже давно задумала в день свадьбы со всем покончить, ещё до встречи со мной. Но даже эта встреча не изменила её планов. И то, что она хотела сбежать со мной… Лала! Это была ложь! Она знала, что я попытаюсь найти иной выход! Лала… Все происходило так быстро… я не успел среагировать, как Виолетта, приподняв подол своего платья, вынула из ножен на бедре кинжал. Я сразу же кинулся в её сторону, понимая, что она задумала, но было слишком поздно… Она вонзила кинжал себе в грудь… Упала на пол. Она была ещё жива. Подбежав к ней, я пытался остановить кровь, звал на помощь, но никто не слышал. Все были на улице, там что-то происходило… А Виолетта, крепко вцепившись в моё запястье, все говорила и говорила: «Прости… Прости меня, Огниан. Она виновата в смерти своих братьев. Она не заслуживает прощения. Я люблю тебя. Слышишь? Люблю. Но она любит его… Прости. Люблю тебя». Больше она не смогла вымолвить ни слова. Услышав чьи-то торопливые шаги, я… Мне ничего другого не оставалось, как скрыться в соседней комнате, ведь иначе могли бы подумать… – тяжёлый вздох. – Это был Радан. Сквозь щель между дверью и стеной я видел, как он подбежал к Виолетте, упал рядом с ней на колени и… ничего не успел сделать. В помещение ворвались люди в штатском и, быстрыми шагами приблизившись к нему, стали сильно и безжалостно избивать. Он защищался как мог, но что он мог против четверых? После, когда Радан был в почти бессознательном состоянии, они куда-то его унесли. Видимо, на рассвете его расстреляют, – пауза. – Знаешь, это, пожалуй, странно, но я не испытывал при наблюдении всего этого действа никакого удовольствия.
Поднеся спичку к воткнутой в землю свечке, Огниан поджёг фитиль.
… – Что ты рисуешь? – подойдя к сестре, Огниан присел на стул и, посмотрев на рисунок, мягко улыбнулся. – Палату свою? Похоже, но… – он чуть прищурился. – Что это за пятно в углу комнаты? – девушка, точно очнувшись от глубоко сна, резко прикрыла руками бумагу. Смежила веки. Огниан вопросительно изогнул бровь и задумчиво перевёл взгляд в дальний угол палаты. Там не было ничего, кроме лежащего на полу тёмно-синего аконита. – Цветы? – шёпотом спросил он и, поднявшись, подошёл к ним. – Откуда они здесь, Лала? – тишина. – Врач не говорил мне, что к тебе кто-то приходил... Кто здесь был?
– Почему, Лала?.. Почему все, кого я любил, соприкасаясь со мной, точно вдыхали гибельный воздух и после умирали? Я ведь этого не хотел… Будь возможность повернуть время вспять, сделал бы я все по-другому? – Огниан чуть кивнул. – Да, сделал бы ради тебя, Лала.
… Придя через день к сестре, Огниан первым делом прошёл к дальнему углу палаты, чтобы взглянуть на то, что там находилось.
– Бегония, – одними губами потрясённо произнёс он и, взяв цветы в руки, посмотрел на сестру. – Лала, кто тебя навещает?
Девушка никак не реагировала на его слова, точно не замечала присутствия рядом с собой. Макая кисточку то в воду, то в краски, она аккуратно что-то выводила на альбомном листе.
– Я расспрашивал твоего врача и весь персонал приюта, но они клялись, что никого не было. Даже дежуривший ночью сотрудник побожился, что тебя никто не тревожил. Лала, – Огниан подошёл к сестре, – он соврал?
Вдруг девушка, не отрываясь от своего занятия, что-то беззвучно зашептала. Огниан, всматриваясь в движения губ сестры, замер. Сконцентрировался. И спустя пару секунд машинально стал повторять за Лазариной: «Во сне целовал меня третий. Пусть тот, что был с яблоком красным, иссох бы, как яблоко красно; пусть тот, что дарил мне злат-перстень, сквозь перстень скользнув, провалился» [1] Он сглотнул. Тревога прочно сковала его сердце и душу. Переведя взгляд на рисунок, Огниан моргнул. Его дыхание перехватило.
– Лала… Что это за мужчина изображён на твоём рисунке? – он коснулся ладонью её плеча, но девушка, дёрнувшись, скинула его руку, резко встала. Подошла к шкафу и, открыв его, начала что-то искать. – Лала, поговори со мной. Я знаю, ты можешь.
Лазарина резко развернулась к нему лицом, и он увидел, что она, улыбаясь, сжимает в руках ярко-жёлтое платье, которое он ей дарил.
– Ты хочешь переодеться? Зачем? Уже вечер… Лала, тебя не выпустят на улицу, – он подошёл к сестре, которая начала расстёгивать блузку. Коснулся её волос и замер. – Лала, – чувствуя, как голова пошла кругом, Огниан крепко сжал ладонями плечи девушки. – Что это на твоей шее? Что это за точки? – девушка попыталась вырваться, но он не отпускал. – Лала, прошу, скажи мне, что происходит!
– Отпусти, – застыв, апатично, едва слышно произнесла девушка. Смотря сквозь него куда-то вдаль, вновь улыбнулась. Огниан притянул к себе девушку, но она ловко вынырнула из его объятий.– Уходи, – повесив платье на стул, она взяла с тумбочки книжку и присела на диван.
– Нет, – решительно заявил Огниан.
– Уходи, – спокойно повторила Лазарина, но он не сдвинулся с места. Швырнув в него книгу, она притянула колени к груди.
Огниан опустил глаза. Скользнул взглядом по лежащему под ногами детскому сборнику Хармса и выпавшему из него засушенному цветку. Нагнувшись, он взял его в руку. – Гиацинт… – посмотрел на сестру. – Лала…
– Во сне целовал меня третий. Пусть тот, что был с яблоком красным, иссох бы, как яблоко красно; пусть тот, что дарил мне злат-перстень, сквозь перстень, скользнув, провалился; а кто целовал меня в дрёме, целуй не во сне меня – в яви![1]
– В ту ночь я всё-таки остался рядом с тобой и все узнал, – пауза. – Что я почувствовал тогда? В тот самый миг, когда на пороге палаты увидел его? Услышал знакомый голос и мягкую фразу, подобную наступлению рассвета зимой: «Здравствуй, Огниан»? – он вскинул бровь. – Потрясение? – горькая ухмылка. – Боль? – шёпот. – Ярость? – качание головой. – Гнев или ненависть?..
Он посмотрел на чернильно-синее небо и почувствовал, как внутри него всё сжалось от печали и давящей муки с лёгким, едва уловимым шлейфом угрызения совести. В этот миг Огниану почудилось, что он, стоя посреди тёмного зала, вдыхает его спёртый, пропитанный насквозь отчаяньем и безысходностью воздух. Ощущает, как в сердце нечто, подобное металлу, остывает, а крысы – жадные, ненасытные крысы – изгрызая, словно лакомый кусочек сыра, проклятую душу, устраивают в ней своё маленькое пиршество.
– Нет, не что-то одно. Пожалуй, всё вместе. Ещё… страх. Удушающий страх. Но не за себя, Лалочка, а за тебя, – вязкий блёклый туман на море раздирающих душу чувств взял Огниана в свой плен. – Он обезвредил меня. Заглянув в глаза, приказал молча наблюдать, как он… – Огниан глубоко вдохнул запах ночи, леса, кладбища. – Как он пьёт твою кровь и тем самым узнаёт всё то, чем пропитаны твои мысли. Мечты и сны. А ты… была рада ему. Отдаваясь в его власть, ты дарила ему энергию, силу и жизнь. А главное – удовольствие. Наслаждение от созерцания моего внутреннего горения. Слабости. Беспомощности. Я не мог тебя защитить. Никак. Прости.
Он чуть пошатнулся.
– За минуту до того как первые лучи солнца начинали прорезать небо, разгонять тьму и мой жуткий сон наяву, он заставлял меня всё забыть… Лишиться кошмарных воспоминаний до наступления сумерек. Следующей ночью всё повторялось. Раз за разом, пока не наступил тот самый день, когда моя жизнь разделилась на «до» и «после» – в день годовщины смерти Виолетты, а вместе с тем – в день краха жизни Радана, – вздох. – Стоя на крыше, ты смотрела вниз. Я медленно, боясь вспугнуть, подошёл к тебе. Взял за руку. Повернувшись ко мне лицом, ты приветливо улыбнулась, – Огниан подошёл к перекосившейся от времени скамейке и, увидев лежащую на ней гортензию, нахмурился.
… – Облако, – тихо прошептала Лазарина. – Помнишь? – она чуть приподняла брови, и на её лоб легла небольшая складка.
– Помню, – сильный порыв ветра вызвал у Огниана мурашки по всему телу. – Я всё помню.
– Всё помню, всё помню, – следом за братом радостно повторила Лазарина. – Повтори, – переведя взгляд на чёрный бархат неба, по которому, точно бриллианты, были раскиданы звёзды, она склонила голову набок.
– Когда мне плохо, – вглядываясь в точёный профиль сестры, начал Огниан, – я прихожу на крышу высокого дома. Смотрю, как по небесам плывут облака, и мечтательно выбираю из них самое большое, мягкое, пушистое и прекрасное. После представляю, как запрыгиваю на него и улетаю. Уношусь прочь от всех проблем и невзгод. Вперёд – к счастью, солнцу, безмятежности.
– К счастью, солнцу, безмятежности, – приподняв свободную руку, Лала пальцем указала на приближающуюся к городу тучу. – Полетели? – надежда.
– Нет, – твёрдость.
– Но я так хочу… – искренность.
Лазарина начала покачиваться.
– Нет, Лала, – непреклонность.
Отпустив руку сестры, Огниан крепко обнял девушку за талию и, прижимая её спину к своей груди, отошёл от края.
– Не стоит.
– Не стоит… – Лазарина, откинув голову назад, на его плечо, засмеялась. Вначале тихо, потом громко.
Огниан, чувствуя, как внутри него всё сжимается от томящей душу неизвестности и едкой тревоги за сестру, содрогнулся и развернул девушку к себе лицом.
– Стоит! – внезапно выкрикнула она. – Стоит! – зелёные глаза лихорадочно блеснули.
– Лала, – с силой схватив за локоть сестру, Огниан потянул её к выходу. – Мы уходим, – его голос звучал гулко и напряжённо.
– Уходим, уходим… – пропела девушка. Закусила нижнюю губу. Послушно сделала несколько шагов вперёд. – Не уходим! – резко остановившись, сердито процедила она. Дёрнулась. Попыталась вырваться из рук Огниана, но безрезультатно. Замерев, она опустила голову. – Один дал мне яблоко красно, другой подарил мне злат-перстень. Во сне целовал меня третий…
На лице Лазарины отразилась столь глубокая печаль, что Огниан, ослабив хватку, второй рукой коснулся запутанных её волос.
– Не бойся, – тихо произнёс он. – Не бойся его, – поцеловав сестру в лоб, огляделся. – Видишь, он сегодня не пришёл. Его нет поблизости. Значит, – он заглянул в глаза Лалы и обхватил её лицо ладонями, – у нас есть шанс. Мизерный, но всё-таки шанс. Я не знаю, как его уничтожить, поэтому… Мы сделаем то, что я презираю. Мы сбежим.
– Сбежим, сбежим… – закивала Лазарина.
– Я обязательно что-нибудь придумаю. Ты, главное, не бойся.
– Не бойся, не бойся, не бойся, – Лала отошла на шаг назад от него. – Не боюсь! – она приподняла уголки губ. И эта улыбка напомнила Огниану улыбку безумца. – Он! Он! – Лазарина закружилась. – Добро! Добро! Добро! – смех.
– Добро? – переспросил Огниан. – Он медленно убивает тебя! Высасывает…
– Убивает! Убивает! – перебивая его, Лала резко остановилась и выпрямилась. – Нет, Огниан! Он меня воскрешает! – сорвав с шеи крест, она кинула его в сторону. – Полетели со мной?
– Мы уходим, – сквозь зубы сказал Огниан и стал приближаться к Лазарине, как вдруг она побежала в противоположную от него сторону.
– Уходим, уходим… Ухожу! – подбежав к краю крыши, она через плечо кинула взгляд на него. – Ты найдёшь меня?
– Где? – сосредоточившись и стараясь не делать резких движений, Огниан, чувствуя, как его тело точно заливается свинцом, аккуратно и неспешно, шаг за шагом стал приближаться к сестре. И молиться. Впервые за долгое время молиться.
– Загляни в свою душу, найдёшь все ответы. Он знает! Это важно! Важно! Попробуй! Не будь ты упрямцем! Главное – верь! Верь! Останови маятник! Останови! Останови этот чёртов маятник! – она улыбнулась и, отвернувшись от него, раскинула в стороны руки. В этот миг Огниану показалось, будто могучий и свирепый ураган пронёсся над его головой. – Полетели! – звонкий смех и прыжок. Застывшее «нет» в горле Огниана. После – лишь темнота от неожиданного и сильного удара в затылок.
– Найти тебя… – охрипшим голосом произнёс Огниан и взял в руку гортензию. – Это неисполнимо, Лала. Мне никогда не переступить ту черту, которая нас разделила, – поднеся цветок к носу, он вдохнул полной грудью его тяжёлый, медовый аромат. – Остановить? – ухмылка. – Невозможно, Лала. Невозможно и бессмысленно. Это не вернёт мне тебя.
… – Он знает! Это важно! Важно!
– Что же ты хотела этим сказать? – Огниан сломал стебель цветка. – Вспомни обо мне… – прикрыл глаза. – Не смог тебя я удержать. Как жаль! Ушла ты безвозвратно. Ведь ты могла любовь принять И ждать, когда наступит завтра.
О, как хочу тебя обнять! Гляжу сквозь небо я тревожно. Лишь ты могла меня понять – Теперь всё зря и невозможно.
На облаках тебе летать Так хорошо, совсем не сложно, А я остался здесь страдать Безлико, страшно и ничтожно.
Горько улыбнувшись, Огниан распахнул глаза и кинул в ближайшие кусты гортензию. Перевёл взгляд на увядший, скомканный цветок малины.
– Неволя. Обман. Покаяние… – под лёгким дуновением ветра огонь свечи, вздрогнув, затрепетал. – Он знает, важно… Лала! – с губ сорвалось рычание. Засунув руки в карманы ветровки, он нащупал там забытый мобильный телефон. Вытащив его наружу, задумался.
… – Попробуй!
– Радан… Это ведь он принёс тебе эти цветы, – заявил Огниан. – Неужели он вновь ищет со мной встречи? – недоверие. – Зачем? Ведь именно сейчас он, как никогда, мечтает обо мне забыть. Вычеркнуть из своей жизни навсегда… – улыбка. – У него в клетке живёт милая пташка. Он беспокоится за неё, как я в своё время за тебя, – отключив блокировку клавиш телефона, Огниан взглянул на голубой экран. Посмотрел на время: два часа ночи. – Безусловно, я хочу преподнести ему новую чашу яда… за тебя, сестра. Но для начала я должен понять, что ты имела в виду, говоря: «Он знает. Важно». Бесспорно, он не скажет, если я не предложу сделку. Но ему есть что терять, поэтому он согласится. Я бы мог на этом сыграть ещё и прошлой весной, но не стал. Дал ему возможность немного расслабиться. А заодно и понервничать, ведь он не знает, понял я его секрет или нет.
Огниан открыв боковой карман борсетки, вынул из него скомканный клочок бумаги.
– Милая Велия исполнила мою очередную маленькую просьбу и по-дружески дала мне номер его телефона… на всякий случай, – он рассмеялся. – Знала бы ты, Лалочка, какие страсти кипят в доме Радана! Но все старательно делают вид, что ничего не понимают и не замечают. Каждый из них столь увлечён своей ложью, что ничего не видит дальше своего носа. А мне хватило лишь пары часов, чтобы во всём разобраться, – Огниан начал нажимать на кнопки сотового. – Там каждый способен на предательство. Кроме, пожалуй, Авелин, – поднеся телефон к уху, он услышал гудок. Второй. Третий. Четвёртому было не суждено прозвучать, ибо на том конце низкий и ровный мужской голос ответил: «Я ждал твоего звонка, Огниан».
[1] Болгарская народная песня «Сон». Перевод: К. Бальмонт.
Язык цветов: 1. Малина – символ обманчивой красоты, горькой доли, неволи, а также покаяния; 2. Камелия (розовая) – тоска по кому-то; 3. Лаванда – восхищение, одиночество, «Я тебя никогда не забуду», «Никто не заменит тебя»; 4. Аконит – «Оберегайся», «Смертельный враг рядом»; 5. Бегония – буквально «Остерегайся!» 6. Гиацинт (красный или розовый) – «Тебя ждет множество сюрпризов», «Вся наша жизнь – игра»; 7. Гортензия – «Вспомни обо мне», а также холодность, безразличие, изменчивое сердце.
Источник: http://twilightrussia.ru/forum/42-12179-41 |