Штат Вашингтон, Ярроу-Пойнт, 4 октября 2010 года
Кап, кап, кап… резкий докучливый звук выедает мозг, как будто тяжелые капли ритмично долбят прямо по темечку, и просачиваются внутрь, раздражая своей синхронностью и без того измученный рассудок. Сознание возвращается медленно и как-то неохотно, кроме острой, обжигающей боли в месте ранения она ощущает непривычную скованность заведенных наверх рук. И запах, его терпкий, кричащий об опасности запах вызывает непроизвольный спазм в горле, и сходит царапающимся комом вниз, прямиком в легкие.
Веки налиты свинцовой тяжестью, чтобы разлепить их, приходится приложить недюжинные усилия. И как только застилающая зрение пелена рассеивается, взгляд упирается в горящие глаза, с явственно проступающей на радужной темно-бардовой окантовкой. Он сыт, отмечает она про себя. Но когда это его останавливало?
Сдув с глаз мешающие пряди, Изабелла быстро оглядывается, оценивая обстановку. Дом не знаком. Вполне уютная мансарда с огромным, практически во всю стену окном, зашторенным полупрозрачными гардинами, через которые с трудом пробивается рассеянный свет. Стены и низкий скошенный потолок оббиты деревянными панелями, вниз ведет резная лестница. Мебели немного, огромная кровать, плетеные кресло-качалка и небольшой столик, плазменная панель, вот и вся обстановка. В стене дверь, видимо, в ванную комнату.
За окном пасмурно, тяжелые капли дождя, источник того самого омерзительного звука, настойчиво барабанят по крыше, и трудно определить, день сейчас или уже вечер. Гадать, что это за место, не время, наверняка он тщательно подготовился, прежде чем ее похищать.
Ее запястья крепко стянуты ремнем, обвитым вокруг решетчатой спинки кровати. Он сидит рядом, вполоборота, на губах играет зловещая улыбка, от такой леденеют конечности и лоб покрывается холодной испариной. А в его руках угрожающе поблескивает лезвие ножа, он демонстративно неторопливо проводит пальцем по острию, проверяя, насколько качественно тот заточен.
Зачем он ее связал? Она и так его слабее, а после ранения так вообще беспомощна против его силы. Судорожно прокрутив в голове возможные варианты высвобождения, она обреченно понимает, что таких нет. Она полностью в его власти. И на этот раз никакое чудо ее не спасет.
Дернувшись, старается подтянуться вверх за руками и сесть, приняв более удобную для разговора позу, чем причиняет себе еще большую боль. Рука тут же властно прижимает ее к кровати, возвращая в прежнее положение, и так и остается покоиться на груди упреждающей тяжестью.
Нужно собраться, нельзя поддаваться панике. В попытке успокоиться она прикрывает глаза, делает глубокий вдох. Новая волна боли заставляет замереть, так и не выдохнув. Но если не дышать и не шевелиться, боль становится тупой, и ее можно перетерпеть. Вот только что делать с белесой пеленой, застилающей глаза и путающей мысли. И с тем, кто расположился рядом, беспечно поигрывая ножиком.
Нет, неведение убивает, она должна знать, что происходит. С трудом, но заставляет себя снова распахнуть глаза и вновь посмотреть в лицо своему кошмару. Он как раз склоняется над ней, открывая взору почерневший рваный шрам на щеке. Жаль, что пуля всего лишь задела, но все-таки у нее получилось, она доставила ему пусть небольшую, но боль. Да и слегка подпортила ненавистно идеальную физиономию.
– Успокойся, я всего лишь хочу вытащить пулю, – хладнокровно кидает он, и добавляет чуть тише, уже со скрытым потаенным смыслом: – ты нужна мне здоровой, у меня большие планы на сегодняшнюю ночь.
Понимая, что он не собирается причинять ей вред, она немного расслабляется, но последние слова заставляют снова сжаться в комок. На что он невесело усмехается, и неожиданно резким движением вспарывает ножом ее майку, задевая при этом острием кожу. Пристально глядя в глаза, проводит пальцами по животу, касается ребер, и разрезает лифчик, высвобождая грудь. От его действий кровь застывает в венах, но несмотря на боль, сковывающую движения, чувствуется, как по всему телу нарастает томительное напряжение, о чем красноречиво свидетельствуют ее призывно торчащие соски.
Конечно, этот непристойный отклик тела не укрывается от внимательно следящих за каждым движением глаз. Кривая усмешка искажает тонкие губы, зрачки хищно расширяются, он небрежным движением захватывает сморщившуюся горошину соска, катает пальцами, слегка сжимая, вынуждая ее выгнуться и застонать, скорей не от боли, а от пронзительного удовольствия.
– Но ход твоих мыслей мне нравится, – теперь его тон полон глумливой насмешки.
Она отворачивается. Лишь бы только больше его не видеть, не смотреть в эти глаза. Полные надменного превосходства глаза зверя, наконец загнавшего в угол строптивую, но такую желанную добычу, и предвкушающего увлекательную игру.
– Сейчас будет больно, – предупреждает он, склоняясь над местом, куда вошла пуля, – постарайся не дергаться, только хуже себе сделаешь.
Странно слышать заботу в его голосе, проще думать, что ей просто показалось. Он собирается ее спасать, надо же, какое благородство. Она бы предпочла смерть его помощи. Но руки связаны, и это не тот случай, когда он будет интересоваться ее мнением. Она даже горько усмехнулась, разве он когда-нибудь утруждался поинтересоваться, что хочет она? Что-то в голову не приходило ни одного положительного примера. Что ж, остается только покрепче стиснуть зубы от собственного бессилия и с честью выдержать экзекуцию.
Холодное прикосновение металла, и остро отточенное лезвие, направляемое твердой рукой, легко прорывает начавшую затягиваться кожу. Пулю он ловко подцепил и извлек сразу, ей даже удалось мужественно перетерпеть боль и не закричать, но самое страшное впереди.
Эти несколько десятков секунд кажутся вечностью. Спирт насквозь прожигает внутренности, нейтрализуя действие серебра. Боль, до этого тупая и рассеянная, становится непереносимо острой, в глазах темнеет. Контроль над телом полностью потерян, она извивается, как рыба на сковородке. Дергает руками в отчаянной попытке высвободиться от удерживающих пут, но грубая кожа ремня нещадно врезается в запястья, на время перенося центр боли туда. Легкие разрываются от удушливого кашля, горло острыми когтями терзает жажда.
Но вот на чуточку становится легче, отвязываются руки, она теперь может двигаться. Пересохшие губы смачивает спасительная влага, и запах дает знать, что это кровь. Тут же взыграли инстинкты, и она вцепляется зубами в отверстие и глотает, жадно захлебываясь, еще и еще, совершенно не задумываясь, чья это кровь и откуда взялась.
А дальше перед ней словно разверзлось пекло. Она мечется по кровати, что-то беспорядочно шепчет, ей плохо, и холодная рука ложится на лоб, забирая выматывающий жар. Но это помогает всего лишь на время, адские щупальца пламени нещадно затягивают, не желая так просто отпускать свою законную добычу. И спасение приходит оттуда, откуда она его совсем не ждет. Неведомая сила прижимает ее к прохладной твердой груди, и ледяные объятия обволакивают и баюкают, облегчая страдания, заглушая бушующий внутри пожар.
Холодные губы на ее лбу, это не поцелуи, это просто успокаивающие прикосновения. И тихий размеренный шепот, уверяющий, что все пройдет, и все будет хорошо. Сознание раскалывается, не желая принять очевидного, он за ней ухаживает, пытается облегчить ее боль.
В своем бреду она уже не понимает, кто перед ней. То он смотрит на нее колючим, изучающим взглядом Мейсона, словно выжигающим участки кожи, по которым скользит. То его улыбка становится теплой и искренней, а взгляд полный тревоги, это уже Эдик.
И это раздвоение сводит с ума. Привычное мироощущение трещит по швам, по самому сокровенному пролегла линия разлома, раздалась в рассудке причудливыми искривленными трещинами. И невозможно определить, где правда, а где ложь, где действительность, а где всего лишь игра воспалившегося воображения. И только непроходимая чернота спасительного забытья позволяет хотя бы на время выпасть из страшной реальности, набраться сил для следующего раунда борьбы с личным кошмаром.

Проснулась она от глухих раскатов грома, когда за окном уже была глубокая ночь. Ей значительно легче, боль практически прошла, оставляя телу на память о себе лишь слабость и полный беспорядок в мыслях.
Он развалился в кресле, и делает вид, что крайне увлечен происходящим на голубом экране телевизора. И ничто не указывает на его участие, когда ей было плохо. Может, все это ей привиделось?
– Очухалась? – равнодушно интересуется он, не отрываясь от мерцающего в темноте экрана.
Зачем он ее похитил? Что собирается делать? Но вопрос так и не слетает с ее губ, ответ слишком очевидный. И пугающий.
– Я хочу принять душ, – глухо говорит она.
Он молчит, но и никак не возражает. На ней одни трусики, и не хочется лишний раз искушать судьбу, дефилируя перед ним в таком виде. Никакой одежды по близости не видно, остается одно, завернуться в спасительную простыню, которой она накрыта.
Расстояние до ванной было преодолено слишком уж поспешно для ее теперешнего состояния, даже почувствовалось легкое головокружение. Но тем не менее лежавший на журнальном столике нож заприметить успела.
Закрыв за собой дверь, прижалась спиной к кафельной стене, в изнеможении прикрыла глаза. И пусть на двери не было защелки, и преграда между ней и оставшимся в комнате вампиром чисто символическая, она почувствовала некоторое облегчение.
Можно все обдумать. Ранение было даже очень кстати, теперь пару дней серебро будет еще гулять в организме, и Мейсон не дурак, он не станет пить отравленную кровь. Что касается всего остального, здесь не было никаких шансов. Понимание, что он возьмет свое, и никакая сила не сможет ему помешать, было слишком отчетливым. А она не хочет, она просто не может больше ему принадлежать, особенно сейчас, когда есть с чем сравнивать.
Мысль о побеге тут же отметается, он поймает ее еще до того, как удастся покинуть дом. А что если спровоцировать? Если он не сдержится, и все-таки попьет ее крови? Она отключится, не станет же он насиловать ее, бесчувственную. И может быть, когда придет в себя, он будет слаб, и можно будет как-то бороться. Например, найти пистолет, ведь не выкинул он его, наверняка взял с собой. Во всяком случае, она выиграет время. Что же выбрать, укус или изнасилование?
Из зеркала на нее смотрит изможденная девушка с беспорядочно растрепанными волосами. Может, если не приводить себя в порядок, он ее не захочет? Но душ принять надо, хотя бы для того, чтобы взбодриться.
Она залазит в душевую кабинку, и моется с особой тщательностью, выливая на себя весь тюбик геля для душа. Как будто это может помочь, заглушить ее запах, столь привлекательный для вампира. Именно запах ее проклятье, она ненавидит свой запах, потому что он нравится ему.
Дверь ванной отворяется, и через полупрозрачную стенку душевой кабинки просматривается его фигура, он стоит в проеме, опираясь рукой о косяк.
– Выходи, – голос резок, ему надоело ждать.
Не может же она прятаться в душе бесконечно. Выключив воду, приоткрывает дверь кабинки, протягивает руку за висящим на стене большим махровым полотенцем.
Ей не понравилось, как он скользнул по ней взглядом. Жадным, властным, оценивающим.
Тщательно завернувшись в полотенце, она не осмеливается одеть трусики, ведь тогда придется сверкать перед ним голыми бедрами. И смотрит на него вопросительно, ведь он по-прежнему заслоняет проход.
Он неторопливо убирает руку, и она тут же осторожно просачивается мимо него в комнату, спиной ощущая его следящий внимательный взгляд.
Быстрое движение, и нож у нее в руках. Резко повернувшись, подносит острие к запястью, и встречается с горящими насмешкой глазами. Он стоит, скрестив руки на груди, внимательно наблюдая за ней. И не собирается ее останавливать, ему просто интересно, что будет дальше.
Когда она полоснула ножом по венам, он перестает дышать, но даже не шевелится. Лишь в глазах на мгновение полыхнуло алчное пламя, но он тут же берет себя в руки, и снова его губы искривляет ненавистная кривая усмешка. Он просто смотрит, как кровь тонкой струйкой капает с ее руки на светлый палас, растекаясь темно-алым пятном.
– Изабелла, ты с таким усердием наносишь себе увечья, что я всерьез переживаю за твое душевное здоровье, – наконец, ехидно отзывается он.
Наклонившись, отрывает тонкую полоску ткани от простыни, и слишком быстро оказывается рядом, она даже не успевает вжаться в стену. Перехватив ее руку, перематывает запястье, останавливая кровь. Ее план с треском провалился, и она даже не сопротивляется. Непокорность только доставит ему дополнительное удовольствие. Остается только одно, ледяное презрение к нему и его ласкам. Вот только долго ли она сможет продержаться?
А он медленно отпускает забинтованную руку, и остается стоять, так близко, что сердце грохочет тревожным набатом, намереваясь вырваться из груди. Просто смотрит, и взгляд сосредоточен на губах, которые невольно охватывает дрожь. Приходится собрать всю силу воли, чтобы эту самую дрожь унять.
Яркая вспышка молнии освещает его красивое лицо, которое шрам вовсе не уродует, а делает более колоритным, подчеркивая дьявольскую сущность. И что-то незнакомое чудится во взгляде, какая-то нездоровая, сводящая с ума тоска, отдающаяся щемящей болью в районе грудной клетки. Нет, этого не может быть, он просто не способен на такие чувства. Он монстр. Она резко отворачивается, испугавшись этого странного взгляда, делает несколько шагов в сторону. Вот только где укрыться от него?
К кровати лучше не подходить, ведь такой жест можно расценить как приглашение, разве что переместиться к огромному, во всю стену окну. Тоскливо всматриваясь во тьму, различать качающиеся на сильном ветру верхушки огромных елей, прислушиваться к барабанному бою капель дождя по крыше и стеклам.
Она проспала весь день. Эдик уже давно понял, что она пропала. Что он чувствует, что думает сейчас, может, что она сбежала от него? Догадается ли, что ее похитил Мейсон?
Едва уловимое движение, и он уже сзади, от его близости подгибаются коленки. Он стоит вплотную, но не касаясь, заставляя сердце гулко биться, а тело отзывается на одно только его присутствие.
Мелькает мысль убежать, но зачем противиться неизбежному? Она не боится того, что должно произойти. Она боится получить от этого удовольствие.
Узел полотенца ослаблен, и оно опадает к ногам, тихо шурша, повторяя плавные изгибы тела. Бережно, не касаясь кожи, он убирает раскиданные по плечам мокрые волосы, и прижимается губами к обнаженному плечу. Его холодное прикосновение как ожог, как клеймо, заставляет вздрогнуть, но никак нельзя сказать, что ей неприятно.
Руки пробежались по бокам, так уверено и настойчиво, что пришлось собрать всю силу воли, чтобы не изгибаться вслед их движениям.
– Я не хочу тебя, – твердо заявляет она, сама толком не понимая, кого она хочет в этом убедить, себя или его.
Недовольный вздох, резкое движение рук, бесцеремонно разворачивающих ее, и вот они уже стоят лицом к лицу. Она попадает в плен его черных бездонных глаз, расплавленных неудержимой страстью.
– Я докажу тебе обратное, – хрипло обещает он.
Может быть, может быть. Она деланно равнодушно пожимает плечами. Зрительный контакт через силу, но удается разорвать, взгляд скользит мимо него, и сосредотачивается на картине на стене, горном пейзаже. Как же хочется оказаться подальше отсюда, от него и его навязчивых ласк и обещаний.
Он легко подхватывает ее на руки, укладывает на кровать. Отстраняется, начинает неспешно расстегивать рубашку. Пуговица за пуговицей. Взгляд невольно скользит по его обнажающемуся торсу. Он красив. Но лишь внешне, это всего лишь обманчивая оболочка, как у хищного цветка. А там, внутри, все прогнило насквозь. У него нет души. Ему чуждо сострадание. Месть – вот смысл его существования. И бесполезно молить о пощаде.
Полностью раздевшись, он ложиться рядом, и матрас послушно прогибается под его тяжестью. Она не шевелится, и не дышит, не желая привлечь его внимание. Она сейчас обнажена перед ним, как в прямом, так и в переносном смысле. Беззащитна и уязвима.
Он странно задумчив, и пока просто смотрит. Опершись на локоть, бесцеремонно рассматривает ее обнаженное тело, и там, где скользит его взгляд, такое ощущения, как будто по коже ползет насекомое. Она с преувеличенным вниманием разглядывает потолок, пытается отвлечься, складывая едва заметные трещинки на деревянных панелях в причудливые картинки. Но разве можно переключиться на что-либо другое, если рядом притаился готовый к броску хищник?
И не может сдержать непроизвольной дрожи, когда холодная рука опускается на живот. Нужно контролировать себя, сейчас ее главное оружие – равнодушие, полное игнорирование его и его ласк. Скрыть свой страх, подавить желание – единственное средство сохранить рассудок и чувство гордости. Это война. Она здесь заведомо проиграла. И теперь у нее одна задача, подпортить вкус победы ему.
Рука ползет вверх, выписывая круговые движения, и следом поднимается внимательный следящий взгляд. Он как будто чертит на ее коже магические знаки, символы своей власти над ней.
Он нежен, как будто играет в человека. Зачем? Неведение напрягает, ведь он ничего не делает просто так. Неужели всерьез думает, что лаской добьется от нее взаимности. Да ни за что, она никогда не простит ему те унижения и страх, обиды и боль, через которые пришлось пройти по его вине.
– Сделай это быстро, – тихо просит она.
– Нет, – грубо отвечает он, и тон совершенно не соответствует ласковым движениям его пальцев. – Я слишком долго этого ждал.
И медленно наклоняется к ее губам. Нет, только не поцелуи, она резко и слишком демонстративно отворачивается, подставляя щеку. Тихий смешок, и холодные губы прижимаются к скуле, ползут ниже.
И теперь путь, проложенный пальцами, повторяют его губы и язык. Тело помнит власть его прикосновений, и постепенно начинает отзываться. Приходится прижать руки к бокам, потому что пальцы вдруг заныли, желая ощутить, как перекатываются под ними стальные мускулы на его плечах. Нет, только не это. Это не борьба с ним. Это борьба с собой. С темной стороной натуры. Она не шлюха. Она любит только одного, ей не могут нравиться двое мужчин одновременно, как бы они ни были похожи.
Но игнорировать его прикосновения невозможно, особенно когда он уже раздвинул ноги и удобно расположился между ее бедер. Сердце отчаянно бьется, она уже понимает, что он сейчас будет делать. И когда добрался-таки до самого сокровенного, тело словно раскололось надвое, верхняя часть отчаянно, из последних сил сопротивляется происходящему, а нижняя постыдно ноет, канючит, призывно изгибается, требуя его прохладных губ.
А дальше ритмично двигающийся язык щедро дарит ей самую изысканную ласку, скорей похожую на пытку, сладкую и невыносимую, и трудно сказать, что ей сейчас больше хочется, чтобы он оставил ее в покое или же наоборот, не останавливался.
Пальцы скомкали и сжали простыню, чтобы иметь хоть какую-нибудь, пусть призрачную, точку опоры. Он намеренно мучил ее, доводя до края и в последний момент не давая получить разрядку.
Сознание устало бороться, мысли разбежались, она послушно подчинялась то нарастающим, то замедляющимся движениям языка. И кусала губы в кровь, чтобы не выдать своего удовольствия криком. Эта борьба изматывала, забирала последние силы.
А ласки становились все более пикантными и настойчивыми, и в конце концов тело не выдержало, взорвалось, отдаваясь мелкой дрожью. Она проиграла. Но это всего лишь первый раунд.
Пока она приводила в порядок сбившееся дыхание и разбежавшиеся мысли, он удобно устроился на ней, вдавливая в матрас весом своего тела. Готовое к продолжению мужское достоинство уперлось в живот, а губы коснулись виска.
– Не получилось изобразить снежную королеву? – раздается язвительный шепот над самым ухом.
Затуманенный взгляд упирается в пышущую самодовольством физиономию, и как будто что-то обрывается внутри, спуская последние тормоза.
– Не льсти себе, – выплевывает она прямо ему в рот, – я не тебя представляла в этот момент. Я думала о другом. Он в тысячу раз лучше. И в постели ты ему даже в подметки не годишься. Он знает, как доставить женщине удовольствие, а ты только и умеешь, что унижать и причинять боль. Ты эгоистичный самовлюбленный ублюдок. Ты не представляешь, что такое любить. Тебе даже наплевать на чувства собственной дочери.
Глаза наливаются кровью, взгляд становится тяжелым, сосредотачивается на губах, и она кожей чувствует, как напрягаются после каждого произнесенного слова его мышцы. Казалось, еще немного, и он взорвется. Внутренний голос отчаянно кричит, что лучше заткнуться, но она уже пошла в разнос, ее как будто несло бурным потоком к краю пропасти, и вокруг не было ни одного камня, за который можно зацепиться.
– Я тебя ненавижу, – шипит она, – и я никогда, слышишь, никогда не буду с тобой добровольно. Я все равно убегу. А не получится, убью себя, лишь бы не быть твоей.
Он молчит, но это молчание зловещее, взгляд медленно и неотвратимо перемещается на ее глаза. И что-то в нем такое, предупреждающее, еще одно слово, и он ее убьет. Чувство самосохранения хоть и поздно, но все-таки сработало, и она замолкает. А за окном бушует непогода, и очередная вспышка молнии осветила комнату, подчеркивая хмурость его лица.
– Все сказала? – выдержав изматывающую паузу, тихо и вкрадчиво поинтересовался он. – А теперь послушай меня. Можешь забыть о нем. Теперь ты будешь принадлежать только мне. И прежде, чем открыть рот и ляпнуть очередную ерунду, советую очень хорошо подумать, каким боком эта глупость тебе обернется.
Каждое его слово как удар наотмашь, острый и хлесткий. И этот взгляд исподлобья, темный, пугающий, подчеркивал серьезность угроз. Но она больше его не боится. Самое худшее уже произошло. Она предала себя, предала свои чувства к Эдику, и дрожит в предвкушении его ласк.
– И что ты сделаешь? – снова забыв о благоразумии, взвилась она, – убьешь? Изнасилуешь?
– Кстати, очень хорошая мысль, – вдруг мило улыбается он ей в губы, – спасибо, что подсказала.
И, не дав ей опомниться, перекатил на бок, оказавшись сзади, и заполнил собой одним резким толчком. Он прекрасно знает, что это ее любимая поза, удовольствие от которой какое-то особо острое, как будто достает до чего-то важного. И широко и размеренно скользит в ней, пустота чередуется с наполненностью, лишая ее последних трезвых мыслей. Нет, она не имеет права снова сдаться, ей необходимо как-то еще подпортить ему настроение. И тут крайне интересный вариант приходит в голову.
– Эдик, – жарко и отчетливо проговаривает она, стараясь придать своему голосу как можно больше страсти, – Эдик, – повторяет более томно, словно тая от возбуждения.
И ее расчет верен, услышав чужое имя, Мейсон замирает, и его раздраженное холодное дыхание раздается возле самого уха. На мгновение ей становится страшно от собственной выходки. Но толком испугаться она не успевает.
Молния рассекает небо, на мгновение заливая комнату ярким светом, и почти сразу отдаваясь оглушающим грохотом, гроза была где-то совсем рядом. И последние раскаты грома совпадают с резким болезненным толчком внутри, рука грубо закрывает рот, и она захлебывается в собственном крике.
Он перестал строить из себя человека. И каждое новое движение еще более яростное, чем предыдущее, хотя, казалось бы, ритм просто не может быть более сумасшедшим. И отпустить себя, принять его игру, признать власть над своим телом стало единственной возможностью сохранить рассудок.
На чужих простынях, под редкие вспышки молний и мерный шорох дождя за окном, каждый раз умирая под тяжестью его тела и сходя с ума от животного магнетизма его запаха, так трудно оставаться собой. А может быть, это именно она, настоящая, сейчас выгибается, как дикая кошка, катается, царапается и визжит, жадно поглощая каждое разрывающее ее движение?

Он мучил ее долго, и отпустил только на рассвете, когда она уже кричала не от наслаждения, а от самой настоящей боли. Перекатился, лег рядом, руки закинуты за голову, губы плотно сжаты. Он недоволен, мелькнула злорадная мысль, это слишком отчетливо чувствовалось.
Отползла в сторону, на самый краешек кровати, и свернулась калачиком, поджимая под себя коленки. Никаких чувств и эмоций, ни страха, ни ненависти, она слишком устала от этой борьбы, и морально, и физически. В душе опустошенность, как в выжженной знойным солнцем пустыне. Прошлое перечеркнуто, будущее не определено, и сущий кошмар в настоящем.
Наверное, сейчас бы разрыдаться, вдрызг, безудержно, но глаза сухие, да и не доставит она ему такого удовольствия, видеть ее слезы.
– Надеюсь, ты получил, что хотел, – глухо кидает она.
Ответом ей была тишина…

Жду ваших комментариев на ФОРУМЕ!