– Нет, пап. Я серьезно, ни к чему брать выходной. Мой самолет садится в час, так что если я арендую машину, то в любом случае приеду как раз, когда закончится твоя смена, – вздыхаю я в трубку таксофона в аэропорту. Прошлой ночью мы уже заводили этот разговор, когда я позвонила ему, чтобы сообщить о деталях своего перелета, но Чарли – это Чарли, и похоже, что нам придется обсуждать все еще раз.

Я уже была раздражена, потому что забыла телефон дома, отчего пришлось стоять посреди переполненного людьми коридора, чтобы сделать звонок по таксофону. Прижав трубку к уху плечом, я принимаюсь рыться в карманах в надежде найти еще немного мелочи.

– Белла, я бы предпочел приехать и забрать тебя, чтобы ты не ехала из Сиэтла одна.

Я слегка стискиваю зубы и закатываю глаза. Позади себя я слышу раздраженный вздох и, обернувшись, вижу какого-то придурка, нагнувшегося ко мне с таким выражением лица, которого, как он наверняка считал, было достаточно, чтобы вынудить меня освободить телефон.

Меня всерьез раздражает то, что, несмотря на тот факт, что я полечу в Сиэтл из Флориды одна, Чарли все равно считает, что я не в состоянии потом самостоятельно доехать из Сиэтла в Форкс. Я не могу скрыть язвительности в голосе, когда заговариваю снова.

– Я уже взрослая, пап. Мне двадцать восемь лет, и я вполне способна добраться из Сиэтла в Форкс без особых происшествий.

Знаю, он все еще представляет меня юной девушкой, десять лет назад сбежавшей из Форкса, поджав хвост. Он лишь раз видел меня за это время, и произошло это, когда спустя год после моего отъезда он приехал в Финикс, чтобы навестить меня. Больше он никогда ко мне не приезжал. Думаю, ему было непросто выносить Рене и Фила, а я ни за что не могла приехать в Форкс. До этого момента.

Он позвонил мне на прошлой неделе и настоял на том, чтобы я приехала, и задним умом я, пожалуй, уже знала зачем, особенно притом, что он настаивал, чтобы я приехала одна. Его голос был даже тише, чем обычно, слова еще напыщеннее, и я слышала в них сожаление, когда он буквально умолял меня приехать.

– Сколько будет стоить аренда машины? – вздыхает он, сменяя тактику. – Похоже, что расходов будет немало, а я мог бы просто взять выходной и приехать за тобой.

Я начинаю уставать от этого.

– Послушай, пап, это обернется для тебя шестичасовой поездкой. Я арендую машину. Так будет значительно проще, так что дай мне сделать это, и мы с тобой увидимся, когда я приеду в Форкс!

Наконец он сдается и предлагает заплатить за аренду машины, и, чтобы не ввязаться в очередной спор, я говорю, что мы обсудим это при встрече. Я вешаю трубку, игнорируя громкий стон стоящего позади меня Короля Лохов, который он издает, когда я снова снимаю трубку и достаю из сумочки номер, чтобы позвонить в компанию по прокату автомобилей. Я договариваюсь, что заберу автомобиль у аэропорта Sea-Tac, а потом возвращаюсь в зал ожидания, дожидаясь, когда объявят посадку на мой рейс.

Сидя в одиночестве в зале ожидания, полном незнакомцев, я начинаю задумываться, зачем он позвал меня обратно в Форкс. Но я пока не готова сталкиваться с этим лицом к лицу, поэтому гоню угнетающие мысли подальше на задворки сознания. Это еще одна причина, из-за которой я не позволила ему забрать меня из аэропорта. Я не хочу, чтобы наша первая встреча прошла в терминале аэропорта. Я хочу быть в уединении родного дома, когда он разобьет мое сердце.

Объявляют посадку на мой рейс, и я отдаю билет бортпроводнице, которая улыбается и желает мне приятного полета. Я не могу удержаться от мысли о том, что совершить путешествие к котлам ада было бы более приятной перспективой, чем съездить в Форкс, штат Вашингтон.

Поездка в гордом одиночестве оказывается не таким скучным занятием, как я предполагала. Глупые фильмы, которые крутят во время полета, большую часть времени отвлекают меня от ненужных мыслей, а молодой мужчина в соседнем кресле спит в течение всего перелета. Он едва отметил мое появление, когда я заняла свое место, и это порадовало меня. Я была не в настроении заводить многочасовую светскую беседу с прекрасным незнакомцем.

Кажется, что когда я схожу с самолета, боги на моей стороне, и мои сумки появляются на конвейере одними из первых, что к тому же означает, что в прокате не будет очереди, потому что большинство пассажиров будут все еще ждать свой багаж. К тому времени, когда я получаю ключи и указания по поводу того, где мне найти машину, очередь становится втрое длиннее, чем та, которую довелось выстоять мне. Проходя мимо нее, я не могу сдержать ухмылки, когда в самом ее конце замечаю Короля Лохов.



На часах чуть больше четырех, когда я приезжаю в Форкс. Я оглядываю мелькающий мимо пейзаж и пытаюсь прикинуть, сколько из трех тысяч ста двадцати местных жителей еще узнают меня. В день своего отъезда я думала, что почти все жители старше четырнадцати знали обо мне или, по крайней мере, слышали. Но теперь новость устарела, и я, наверное, буду для них не больше, чем девчонкой, про которую, как им кажется, они что-то знали.

Я проезжаю мимо небольшого ресторанчика, в который Чарли исправно отводил меня каждый четверг, и где мы всегда ели одно и то же и заводили один и тот же разговор. Это было нашей традицией, нашим своеобразным ритуалом отца и дочери и практически единственным временем, которое мы проводили в обществе друг друга, которое длилось при этом дольше получаса.

Я еду по городу, и меня поражает, что ничего в нем не изменилось. Все выглядит так же, и даже ощущения возникают все те же, хотя синевато-серое небо и пышные, зеленые деревья так далеки от залитых солнцем красот Флориды, что мне может понадобиться какое-то время, чтобы снова привыкнуть к этому.

Все выглядит знакомым, словно Форкс был заморожен в какой-то временной воронке, пока весь остальной мир двигался вперед. Конечно же, если бы я покинула любое другое место на десять лет, то, вернувшись, наверняка обнаружила бы, что почти ничего в нем не изменилось. Но я уверена, что останься я в Форксе, я бы и сама осталась точно такой, что и прежде.

Небеса разверзлись, и на безлюдные улицы льет дождь. Лишь несколько человек, невзирая на стихию, торопятся вперед, будто побежав, сумеют увернуться от капель дождя. Меня это радует, потому что так у меня гораздо меньше шансов увидеть или быть увиденной кем-то, кто может узнать меня. Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, что я вернулась в город, хотя, зная Форкс, я сомневаюсь, что это возможно.

Я сворачиваю на подъездную аллею, и отец выходит на крыльцо, прежде чем я успеваю выключить двигатель. Благодаря мрачным облакам, заволокшим небо, дневной свет настолько приглушен, что мне не удается разглядеть его толком, и я лишь на мгновенье задумываюсь, улыбается ли он мне. Я хватаю сумку и быстро мчусь под дождем, пока он придерживает для меня дверь.

– Боже, – раздраженно фыркаю я, стряхивая воду с капюшона. – Дерьмовая погода лучше не стала, все ясно.

– Не выражайся! – ругает меня он, но в его голосе слышится намек на радость. Он помогает мне снять с плеч мокрую куртку и вешает ее, пока я пристраиваю сумку к стене.

В конце концов, я поворачиваюсь к нему, и от его вида мои легкие покидает весь воздух. Он такой худой! Его кожа пожелтела и обвисла на исхудавшем лице. Она провисает на его впалых щеках, морщится вдоль линии челюсти, она совсем не такая упругая и мягкая, как я помнила, и на ней не виднеется ни намека на щетину. Его волосы, посеревшие от седины, все еще густые и постриженные как раньше, но это лишь сильнее подчеркивает худобу его лица.

Но хуже всего его глаза, и не из-за глубоких теней, отпечатавшихся на нежной коже вокруг них. Нет, хуже всего видеть в них отчетливо заметную обреченность. Человек, стоящий передо мной, словно дурной набросок воспоминания, которое я хранила почти десять лет.

Каждый месяц, когда я разговаривала с ним по телефону, я представляла его с густыми темными волосами, пышными усами и все той же циничной искоркой в глазах. Я представляла его, по крайней мере, на двадцать фунтов тяжелее, с крепкой наружностью и более темной, слегка обветрившейся кожей.

Я с трудом сглатываю, оглядывая его, пока он смотрит на меня в ответ, выжидая, но, не говоря ни слова.

– Скажи мне. – Мой голос походит на хрип.

Он нежно берет меня за руку и, отведя в гостиную, усаживает. Сам он меряет комнату шагами. Я чувствую его напряжение и поднимаю на него взгляд, и теперь его глаза полны тревоги. Он выглядит так, будто ведет борьбу с совестью. Словно пытается подобрать правильные слова из тысяч слов, которые уже прокрутил в голове.

Он присаживается рядом со мной, и я чувствую тепло его тела, внезапно осознавая, что, едва я посмотрела на него, моя собственная кровь похолодела от страха перед тем, что он собирается мне сказать. Я больше не в силах смотреть ему в лицо, но когда мой взгляд опускается ниже, я вижу, что его шея слишком худа для воротника его рубашки, и от этого мне становится еще хуже, что я окончательно отвожу от него взгляд.

– Я не хотел говорить тебе по телефону, – тихо начинает он. Его костлявые пальцы обхватывают мои руки, лежащие у меня на коленях. – Я не мог приехать во Флориду, так что это был единственный выход. Извини, что мне пришлось просить тебя приехать.

– Ты болен.

Я знала это все это время, но не могу позволить себе оставить надежду на то, что это неправда.

Я чувствую, как он дергается рядом со мной и, расцепив мои руки, кладет левую между нами. Ему никогда не было свойственно выражать чувства через прикосновения, поэтому это легкое касание посылает волну страха в мое сердце. Это дурной знак. Его дыхание глубокое и размеренное, но по тому, как он сжимает мою руку, я предполагаю, что это дается ему не без усилий.

– У меня рак, Белла.

Мои глаза плотно зажмуриваются по собственной воле, будто, если они закроются, то все это попросту исчезнет. Но от этого становится только хуже, меня атакуют образы больниц, врачей и… гробов.

О Боже!

– Его диагностировали пару месяцев назад, – так же тихо продолжает он. – У меня рак поджелудочной железы, и две недели назад мне сообщили, что он распространился и… словом, они ничего не могут сделать.

Я делаю резкий вдох. Первой в моей голове возникла мысль о том, что он знал об этом на протяжении нескольких месяцев и не говорил мне, но потом ее сменяет более важная мысль, и я смотрю в его темные, встревоженные глаза.

– Сколько?

– От трех до шести месяцев, судя по всему, – горько хмыкает он. – Что же мне теперь, начать вычеркивать дни в календаре, раз мне осталось жить три месяца?

Я смотрю на него сквозь слезы.

– Я знала, что мне стоило ожидать чего-то подобного; как только ты позвонил и попросил приехать, я знала, но надеялась… Боже, я надеялась… – лепечу я; в голове крутится слишком много мыслей сразу. – Они уверены, что ничего нельзя сделать? А как же химиотерапия? Есть множество разнообразных лекарств. Об этом постоянно пишут в газетах. Они могут хотя бы?..

Он хватает меня за плечи и разворачивает к себе лицом; его губы сжаты в плотную, уверенную линию, дряблая линия его челюсти будто насмехается надо мной.

– Белла, рак распространился на другие органы, химиотерапия лишь даст отсрочку, она не улучшит мою жизнь, а лишь отсрочит неизбежное. Я не хочу этого, я не…

– Поедем со мной во Флориду, – отчаянно прошу я, перебив его. – Я буду ухаживать за тобой, там все будет по-другому.

– Флорида меня не вылечит!

– Но если ты сделаешь химиотерапию, это даст тебе еще несколько лет жизни, ты мог бы приехать и жить со мной и Джейкобом.

– Белла, послушай меня, – он приподнимает мой подбородок, чтобы я посмотрела ему в глаза. – Слишком поздно для всего этого, это не даст мне дополнительных лет жизни, рак слишком сильно прогрессировал, чтобы это было возможно. Я смирился с этим, я лишь хочу, чтобы все было хорошо, как только возможно и так долго, как только возможно. Я продолжу работать, сколько смогу, и все так же буду ездить на рыбалку, пить пиво и смотреть матчи. Это я, Белла, таков я есть, таким я и останусь. – Его глаза пристально смотрят в мои, словно ему отчаянно хочется, чтобы я поняла, и я вижу в них неподдельную искренность. – Вот, чего я хочу, – настойчиво повторяет он.

По моим щекам бегут горячие слезы, и я киваю.

– Ты позволишь мне сделать одну вещь? – спрашиваю я, и одно долгое мгновенье он просто рассматривает меня. Я вижу, что он встревожен, но, в конце концов, он едва заметно кивает головой. – Я вернусь во Флориду послезавтра, улажу пару дел, а потом мы с Джейкобом приедем и останемся с тобой.

Его глаза потрясенно округляются.

– А как же твоя квартира и работа, и Джейкоб…

– Это все не имеет значения, – говорю я, перебивая его. – Работа у меня все равно дерьмовая, а за квартирой сможет присмотреть мама.

Он мотает головой.

– Пожалуйста, – молю я. – Я не могу вернуться туда и оставить тебя одного проходить через все это.

Он делает резкий выдох и потирает лицо руками, прежде чем выражение его лица, наконец, смягчается.

– У меня есть деньги, – говорит он, задумчиво поглаживая усы. – Мне выплатили страховку, раз уж работать осталось недолго. – Его глаза мечутся в мою сторону с застывшим в них извинением. – Я буду оплачивать твою ренту и ваши с Джейкобом перелеты, а потом… ну, дом станет твоим, ты сможешь продать его и купить себе жилье во Флориде.

– Меня это все не волнует! – всхлипываю я.

– А меня волнует, Белла, мне спокойнее, когда я знаю, что могу, по крайней мере, обеспечить тебе хоть какую-то стабильность. Так что если ты действительно хочешь остаться со мной, тогда я не хочу, чтобы ты беспокоилась о деньгах.

– Значит, ты позволишь нам приехать?

Он кивает, а потом притягивает меня в объятья. Я чувствую, как он прижимается к моей макушке своей исхудавшей щекой, и борюсь с всхлипами, готовыми вырваться из горла. Я наслаждаюсь ощущением его объятий и понимаю, что действительно хочу провести эти последние месяцы с ним. Я не смогу вернуться во Флориду, зная, что он здесь, проходит через все это в одиночку.

Он отстраняется и нежно стирает мои слезы подушечкой пальца.

– А что с Калленами?

Я слегка напрягаюсь, хотя заранее знала, что он спросит о них.

– Каллены меня больше не волнуют.

Его губы подергиваются скептической улыбкой.

– Они волновали тебя достаточно, чтобы ты пряталась от них десять лет.

В свое время я бы поспорила с ним. Я бы стала отрицать, что пряталась, но это правда. Теперь это казалось пустой тратой времени, все эти годы, проведенные вдали, потерянное время, которое я могла провести с Чарли.

– Я справлюсь с Калленами, – настаиваю я, но в моем голосе уверенности больше, чем во мне самой.

Одно дело приехать сюда и избегать их в течение нескольких дней, но знать, что вскоре мне придется встретиться с ними лицом к лицу – это совершенно другая ситуация. Но я нужна Чарли, и я не позволю им помешать мне в этом.

– Я в этом не сомневаюсь, – вздыхает он. – Но Эдвард…

– Пап, я не хочу говорить об Эдварде Каллене.

Между мной и Чарли всегда существовало негласное соглашение не говорить о Калленах. Однажды он попытался через несколько месяцев после моего отъезда, но я ясно дала ему понять, что не хочу ничего знать об Эдварде Каллене. Это приносило слишком много боли.

– Что ж, если ты собираешься жить здесь, то все равно услышишь о них, так что, возможно, лучше тебе услышать это от меня.

Я знаю, что он прав. Все изменилось, но боль, вызванная известиями Чарли, вкупе с болью, которую я испытываю всякий раз, когда позволяю себе подумать об Эдварде Каллене, я вынести не в силах. Я смахиваю руками волосы с лица.

– Только не сегодня, пожалуйста?

Он кивает, и его губы сжимаются в тонкую линию. Его это совсем не радует, но, кажется, он понимает.

Мы девять лет ни разу не разговаривали об Эдварде, но тяжесть невысказанных слов всегда присутствовала в гнетущих промежутках между произнесенными словами. Что изменит еще пара дней избегания этого разговора?

Он встает.

– Отнеси свои вещи в комнату, а я приготовлю нам что-нибудь поесть.

– Ты будешь готовить? – улыбаюсь я, отчаянно пытаясь придать голосу шутливости, но, судя по выражению лица Чарли, моя попытка с треском провалилась.

Он слегка переминается с ноги на ногу, словно собирается открыть какую-то ужасную, темную тайну.

– Возможно, у меня в холодильнике осталось что-то из того, что прислала Сью Клирвотер, – он неловко потирает тыльную сторону шеи и смущенно смотрит на меня. – С тех пор, как умер Гарри, у нее всегда остается лишняя еда, и она любят отправлять Сета или Лею отнести ее мне, – он указывает большим пальцем в сторону кухни. – Пойду, разогрею ее.

Легкий румянец, заливший его щеки, подсказывает мне, что, возможно, дело здесь не только в том, что он помогает Сью избавиться от лишней еды, но эта мысль лишь напоминает мне обо всем том, что он никогда не сможет иметь, поэтому я лишь отворачиваюсь и поднимаюсь наверх.

Схватив свою сумку, я в считанные минуты поднимаюсь по лестнице, сумев продержаться, пока за мной не закрылась дверь. Я не вижу ни мебели, ни стен, ни даже своей кровати и не знаю, оставил ли он здесь все таким, каким все было прежде, потому что не вижу ничего сквозь слезы, застилающие глаза, и, съехав на пол, я даю волю своей горечи.

Мое тело содрогается от силы всхлипов, и, в конце концов, они становятся такими громкими, что мне приходится зажать рот ладонью в попытке заглушить их. Меня захватывает водоворот эмоций: печаль оттого, что эта ужасная вещь произошла с моим отцом, вина оттого, что я оставила его здесь одного со всей неразберихой, которую я учинила, и сожаление оттого, что я позволила всему этому так долго держать меня вдали от Чарли. Я была эгоистична и жестока и не только по отношению к нему.

Мне требуется немало усилий на то, чтобы собраться с мыслями и заставить себя успокоиться. Ему не нужна моя жалость. Ему нужно, чтобы я была сильной, и если он справляется с этим, продолжая идти вперед, несмотря ни на что, значит, и я должна найти в себе силы делать то же самое. Я вытираю глаза рукавом и неторопливо поднимаюсь на ноги. Пока моя паника постепенно отступает, я осматриваю окружающую обстановку.

Комната выглядит точно такой, какой я ее и оставила. Мои плакаты с музыкантами, актерами и спортсменами, которых я считала привлекательными в неуклюжие годы подросткового периода, все еще украшают стены. На пробковой доске все так же висят глупые записки с напоминаниями и фотографии, которые я бережно хранила, а мой розовый ловец снов все так же свисает с изголовья кровати.

Лишь кровать выдает пустоту комнаты, с нее снято постельное белье уже, наверное, давно, и она так же пуста, какой чувствую себя я.

Я кладу на нее свою сумку и подхожу к столу, рассматривая коллаж из фотографий, хранящих воспоминания, прикрепленный к пробковой доске. Я провожу пальцем по стикерам, приклеенным туда, чтобы напомнить мне о разных делах, и теперь я уже не вспомню, нашла ли я время их сделать или нет. Я приподнимаю сваленные кипой листы бумаги и, когда мой взгляд падает на нашу с Элис фотографию, тут же опускаю их обратно, не в силах смотреть на нее.

Ее улыбающееся лицо – не тот образ, который я воскрешала в памяти всякий раз, когда думала о ней на протяжении последнего десятилетия. Нет, мой мозг запомнил Элис такой, какой она была в последний наш разговор. Он воспроизводит ее образ с глазами, полными слез и страданиями, вызванными моими действиями, исказившими черты ее прекрасного лица. Боль и разочарование ожесточило ее прелестные черты, и было безумно больно осознавать, что причиной тому была я.

Я отворачиваюсь от стола и иду к громоздкому комоду, стоящему возле моей кровати. Открывая ящики, я нахожу в них одежду, которую оставила здесь, и меня нисколько не удивляет, что Чарли не потрудился избавиться от нее. Будучи большим барахольщиком, Чарли до сих пор хранит у себя в шкафу вещи, которым лет больше чем мне, и ему никогда не придет в голову, что двадцати восьмилетней женщине ни к чему вещи восемнадцатилетней девушки.

Я снимаю свои промокшие джинсы и надеваю пару серых спортивных штанов. Мой топ остался сухим, так что я оставляю его на себе, а сверху надеваю свитер. Собравшись с силами, я открываю дверь, и мне в нос ударяет восхитительный аромат чеснока и трав, идущий из кухни. У меня урчит в животе, но едва меня посещает мысль о еде, как аппетит сходит на нет.

Я останавливаюсь у зеркала в коридоре и проверяю, чтобы мое лицо не выдавало моей истерики, прежде чем спуститься вниз и присоединиться к Чарли.

Я узнаю картины и тарелки на стенах, они все те же, что и прежде, и висят здесь, наверное, еще с тех пор, как здесь жила Рене. Я не могу вспомнить, какого цвета здесь тогда были стены, но блекло-зеленый цвет кажется знакомым, хотя и выглядит относительно свежим. Кажется, что здесь время тоже остановилось.

Когда я вхожу на кухню, он поливает спагетти соусом.

Он поднимает взгляд, и его глаза выглядят немного ярче, чем прежде. Он одаривает меня натянутой улыбкой, которую я ему возвращаю, и кивает, глядя на еду.

– Это какой-то соус для пасты, в нем нет мяса, – он разворачивается и ставит сковороду обратно на плиту. – Ты ведь все так же вегетарианка, да?

Я киваю, но, осознав, что он стоит ко мне спиной, отвечаю.

– Да.

Я достаю пару стаканов из шкафчика над раковиной и наливаю в них воду из бутылки из холодильника. Чарли раскладывает столовые приборы на столе, и мое сердце раздувается в груди от того, какими родными кажутся все наши действия, пока мы молча суетимся на кухне. Как в старые добрые времена.

Оказывается, что мы оба не очень голодны, и мы больше разговариваем, чем едим. Чарли рассказывает о процедурах, которые ему уже сделали, и о лекарствах, которые он сейчас принимает, чтобы снизить боли. В какой-то момент он встает, открывает ящичек и показывает мне пугающе большую коллекцию аптечных баночек, хранящихся там.

Он говорит мне, что ему удалили лимфатические узлы, и именно так стало известно о том, что рак распространился дальше.

Он признается, что сейчас стоит вопрос о том, позволят ли ему работать дальше из-за проблем со страховкой или нет, но он ищет способы обойти их путем отказа от ответственности. Чем дольше он говорит, тем лучше я понимаю его желание вести себя так, будто у него нет никакого рака. Он не отвергает этот факт, он принимает его, но не позволяет ему так скоро забрать у него привычный образ жизни.

Я выбрасываю наш несъеденный ужин в помойку и мою посуду, а Чарли тем временем расставляет на столе свои банки с лекарствами. Он методично перебирает их, открывая крышки и вытряхивая таблетки, прежде чем проглотить устрашающую горсть за один присест. Он запивает их водой и вытирает рот.

– Иисусе, я принимаю таблетки от боли, таблетки от повышенной утомляемости, даже таблетки, нейтрализующие действие других таблеток.

Я опускаю руку ему на плечо и нежно его сжимаю.

– Хотелось бы мне, чтобы была одна, способная излечить тебя.

– Нам обоим бы этого хотелось, Беллз, нам обоим.

---

Перевод: RebelQueen
Редактура: Rob♥Sten

Мы с Ви рады приветствовать вас в нашем новом переводе! Эта непростая история не оставила нас равнодушными, и мы надеемся, что и вы оцените ее по достоинству!
Приятного прочтения!
А впечатлениями, как всегда, можно поделиться здесь >> ФОРУМ.

|| Следующая глава