Вместе с первым выпавшим снегом ко мне пришло осознание, что я слишком рано поверила в свое исцеление.

Слишком рано перестала оглядываться назад, в свое недавнее прошлое, опрометчиво решив, что оно все же в прошлом.

Слишком рано позволила себе забыть события, приведшие меня и Эмметта в самую глушь шотландской провинции.

Слишком рано…

Но я не собиралась так сразу сдаваться. Мне ни за что не хотелось снова стать той Роуз, что боялась собственной тени, что вздрагивала от любого шороха, любого звука, способного напомнить о пережитой трагедии. Я запрещала себе даже думать о том, что у меня не получится, что я не справлюсь с собой, и тот ужас, от которого я только что освободилась, снова поглотит меня. Я отказывалась быть заживо погребенной, хоть и не преданной земле. И отчаянно старалась не выдать себя Эмметту, не показать мужу, насколько все плохо. Опять.

И искренне верила, что мне это удастся.

Чтобы не поддаться губительному влиянию магического озера, я приняла малодушное, но казавшееся мне единственно правильным, решение - уехать. Подальше от замка и его колдовского водоема. Но приди я к Эмметту и заяви, что хочу немедленно убраться с этого проклятого острова, мне пришлось бы объяснять ему, почему и от чего я бегу, а значит, солгать. Потому что сказать ему правду я бы не решилась. Это бы все испортило, а пока он ничего не знает, ни о чем не догадывается, у меня еще есть надежда на хэппи-энд. И после недолгих раздумий я сказала ему полуправду - поделилась своим желанием отправиться в автомобильный тур по Европе. Соблазнительно улыбаясь, предложила мужу сбежать от наступившей на севере зимы в закатную осень южной части континента. Побывать во всех знаковых для нас городах. Проехаться по местам былой беззаботной и счастливой жизни. Мерцая глазами и сверкая белоснежными зубами, он, конечно, согласился, и уже через час мы загрузились в его Ламборджини и покатили в направлении Глазго.

Наш евро-тур стартовал.

Миновав Шотландию и Англию, на следующий день мы прибыли в Дувр, где въехали на железнодорожную платформу, чтобы пересечь Ла-Манш по Евротоннелю. Оказавшись на материке, Эмметт уверенно выбрал направление движения – начать наше путешествие мы должны были с Парижа. Он был нашим городом, и мы не могли не посетить его. В Париже мы провели несколько потрясающих дней, когда даже я забыла обо всем на свете, включая и ту омерзительную червоточинку, что уже некоторое время ползала по моему телу и безжалостно разъедала душу.

Покинув гостеприимный и по-прежнему влюбленный Париж, мы взяли курс на запад. Ни я, ни Эмметт не решали заранее, куда отправиться. Мы решили ничего не планировать и не загадывать, поэтому не рисовали маршрутов, не определяли какую-то конкретную точку на карте, а просто на каждом перекрестке выбирали, в какую сторону повернуть руль. Решение принимали по очереди, при этом стараясь угадать, что выберет другой. Вот так, смеясь и флиртуя друг с другом, мы оказывались в историческом Орлеане, мятежном Пуатье, королевском Блуа, укрепленной Жироне, азартном Монако, средневековой Сиене, безбрежной Венеции, пунктуальном Цюрихе, безопасном Люксембурге, многонациональном Амстердаме… и огромном количестве маленьких провинциальных городков.

В каких-то из них мы лишь проезжали по их узким мощеным улочкам или широким асфальтированным проспектам, в других останавливались в отеле на ночь или даже на две. Выходили из номера с заходом солнца и бродили по старым или новым для себя местам.

И я еще фанатичнее верила, что все будет хорошо.

Хотела верить.

Или хотела обманываться…

Потому что как только очарование парижской романтики растаяло в утренней туманной дымке, тянущейся от самого горизонта и словно машущей нам на прощание, вместе с ней ушел и покой, испарилась и безмятежность. И мало-помалу липкие щупальца хандры дотрагивались до меня и затягивали в свой гнусный омут. И все сложнее было мне вырываться из их мертвой хватки. Все труднее становилось скрывать эти всплески заторможенности и неадекватности, все невозможнее преодолевать адскую боль. Раны, оставленные прошлыми пытками, еще не зажили, не затянулись, они лишь немного подсохли, и даже малейшее касание способно разбередить их так, что из них с новой силой хлынет густая жизненноважная жидкость, за это время успевшая загнить. А значит, раны станут еще больше, еще глубже, еще больнее.

Проходили дни, и я научилась понимать - не предвидеть, но предугадывать, - когда меня атакует очередной шквал терзающих воспоминаний и накроет новая волна тоски. И я старалась быстро избавиться от Эмметта, чтобы пережить этот приступ в одиночестве. Без свидетелей моей слабости, без жалости и сочувствия. Они были мне не нужны, потому что не могли мне помочь. Посильна в этом была только генерализованная амнезия… но получить травму головы мне было не суждено.

Чаще всего припадки случались со мной на рассвете. И вблизи мрачных водоемов или бушующих рек - Дэймон сгорел ранним утром на Ниагаре…

А еще я впадала в панику, если мне доводилось слышать, как большие городские часы бьют двенадцать раз - Эдвард погиб ровно в полдень…

А еще мне хотелось убежать и спрятаться, когда я видела невысокую темноволосую короткостриженную девушку - Элис обвинила меня в убийстве…

А еще я сгорала от стыда каждый раз, приходя в себя после очередного приступа агонии, потому что мне нужно было смотреть в глаза мужу. Мужу, который думает, что я нормальная, который считает, что все это уже позади…

То есть почти всегда.

И я ненавидела себя за это.

Ненавидела идеальную вампирскую память, благодаря которой я до конца своих дней буду помнить обо всем.

Ненавидела бессмертие, не позволяющее мне наконец сдохнуть от этой смертельной боли.

Ненавидела свою неспособность плакать, чтобы слезами облегчить вопли израненной души.

Ненавидела то, что не могу напиться, хотя если верить Дэймону, это очень помогает забыться.

И ненавидела людей, у которых не было таких проблем.

Ненавидела притворство и ненавидела ложь, но все равно продолжала притворяться перед Эмметтом и лгать ему, что все в порядке.

И еще сильнее ненавидела себя…

День, когда я устала от бессильной ненависти, устала от предательской лжи, устала от унизительного чувства вины, устала от попыток убежать от неизбежной реальности, не заставил себя ждать.

После четырех месяцев скитаний по дорогам и столицам Европы, мы прибыли в портовый Антверпен. Проезжали в сумерках по мосту через Шельде и, услышав ее мерное журчание, меня будто толкнули в спину - я выглянула в окно. Хотя прежде старалась избегать зрительных контактов с водой. Увидев ее свинцовые - в свете дорожных прожекторов - воды, я резко попросила Эмметта остановиться. Вопреки всем правилам, он встал прямо на мосту. Я выскочила из машины и кинулась к бортикам ограждений. Нависла над ними и посмотрела вниз. Дежавю. Все то же чертово дежавю! Словно я и не уезжала никуда от поработившего мою волю озера, словно я по-прежнему стою на его берегу и пялюсь на воду.

"Приехали!" – устало подумала я и, с трудом отлепившись от поручней, поплелась обратно в машину.

Шаги давались мне с трудом, на меня навалилась чудовищная усталость. Без сил опустившись на пассажирское сиденье, я сказала, не глядя на обеспокоенного Эмметта:

- Поехали домой.

- Домой? – растерянно переспросил он после недолгой паузы, не сводя с меня изучающего взгляда.

- В Данвеган, - поправилась я и откинула голову на спинку кресла.

Больше нет смысла бегать. Дело совсем не в озере, дело во мне. В том, что у меня в голове, в том, что не дает мне спокойно жить. И никакими поездками и развлечениями этого не изменить. А значит, все мои попытки бессмысленны. Я проиграла.

В Европе мне больше делать нечего.

***

- Роуз… - раздался у меня за спиной нерешительный голос Эмметта.

Я удивилась, что даже не услышала, как он подошел ко мне. Хоть вампиры и умели двигаться бесшумно, также они обладали совершенным слухом, и никто и никогда не мог застать нас врасплох. Даже подобные нам. Но сейчас появление мужа явилось для меня неожиданностью, хоть я и не была способна предаться удивлению сполна, как не была способна испытать никакое иное чувство. Кроме апатии и тщательно заглушаемой боли.

Пустота в моей душе вытеснила все остальное.

По истечении целого года тщетных попыток все забыть, все изменить, я вновь оказалась там, с чего начинала – впала в состояние беспробудной тоски. Но кое-что все-таки изменилось. После возвращения из Европы и моей полной капитуляции перед судьбой, против которой я оказалась бессильна, я перестала ходить к озеру - запретила себе таскаться к воде. Однако так и не сумела побороть ее непостижимого притяжения. Ни дня не проходило, чтобы я вдруг - где бы ни была, что бы ни делала - не останавливалась и не искала глазами темно-серебристое бесформенное зеркало. А находя его, неизменно замирала, словно замораживалась на некоторое время и не могла отвести завороженного взгляда от манящего созданного природой сосуда с жидкой ртутью. Потом так же внезапно, вздрогнув, приходила в себя и, привычно испугавшись, что Эмметт мог заметить это кратковременное возвращение к ненормальной версии меня, я срывалась с места и бежала к нему. Того, что Эмметт узнает о рецидиве моего безумного состояния, я боялась даже сильнее, чем самого факта, что все это происходит со мной снова.

Но со временем этот страх притупился, и я даже перестала притворяться, что все в порядке, перестала изображать из себя прежнюю Роуз.

Медленно повернув голову, я взглянула на него сверху вниз.

- Можно, я… Ты позволишь мне присоединиться к тебе? – спросил он, глядя мне в глаза открытым, бесхитростным взглядом.

Я равнодушно пожала плечами. Мне действительно было все равно. Сразу, как только я подумала об этом, в голове мелькнула мысль, что это ужасно, что так нельзя, но она не задержалась надолго и не сумела пробиться сквозь стену, выстроенную из безразличия, замешанного на унынии. И я не испытала ничего похожего на угрызения совести.

Взобравшись на западную стену замка, на которой я стояла последние несколько минут - или часов, я давно потеряла счет времени, - он присел рядом со мной, спустив ноги с обрыва, и так больше ничего и не сказал. Просто сидел, касаясь каменно-твердым бицепсом моей словно высеченной из гранита ноги, и молча смотрел перед собой. А я смотрела на него, на его макушку со смешно торчащими в разные стороны угольно-черными короткими волосами, и чувствовала, как в груди что-то с громким треском лопается, и сразу становится тепло. Но даже это тепло не смогло бы растопить тот иней, что тонкой, но непробиваемой, корочкой покрыл мое сердце и лишил меня способности чувствовать.

Я смотрела на такого любимого, такого родного мне мужчину и, не особенно рассчитывая на ответ, мысленно вопрошала у судьбы почему…

Почему все рухнуло?

Почему счастье изменило нам?

Почему, несмотря на обоюдное желание, у нас не получается все наладить?

Почему мы имеем то, что имеем?

Как это случилось с нами?

Где и когда мы совершили преступную ошибку, за которую были так сурово наказаны?..

Я не знала точно, сколько прошло времени с тех пор, как мы с мужем снова обосновались в суровых и холодных каменных комнатах, но судя по густой зеленой листве и пушистому травяному ковру, широкой каймой обрамлявшему периметр древнего замка, в Шотландии уже наступило лето. А значит, палиндромия1 моего психического расстройства длилась уже многие недели.

Но Эмметт впервые за это время нарушил мое уединение.

И глядя на мужа, уставившегося вдаль, я наконец призналась сама себе, что все мои старания утаить от него свою затяжную прогрессирующую истерию были напрасны. Он давно все знает, потому что не заметить произошедшие во мне перемены, мою замкнутость и нервозность было невозможно. Эмметт не слепой и очень чуткий. Он чувствовал меня даже на расстоянии, он всегда безошибочно угадывал, какое у меня настроение, чего мне хочется или, напротив, что приведет меня в неописуемую ярость - и такое, поверьте, со мной тоже бывало…

Признав это, я задала в пустоту еще один безмолвный вопрос: кого же я пыталась обмануть?..

Не сводя замутненных глаз с единственного родного мне существа, я ждала, что он прервет затянувшееся молчание и скажет то, ради чего пришел. Ждала, что он осудит мой эгоизм, укорит за затворничество, обвинит меня в слабости и нежелании бороться, и признается, что больше не может закрывать глаза на то, что со мной происходит. Опять.

Скажет, что устал от всего этого, устал от меня и не желает больше исполнять роль всепонимающего мужа и нести добровольную вахту на страже моего безумия.

И знала, что если он это сделает, я умру в тот же миг.

Но он молчал.

И я молчала, трусливо уповая на то, что пока страшные слова не сказаны, пока смертельный приговор не объявлен, у осужденного на казнь еще есть крохотная толика надежды на счастливое завтра.

Секунды тикали, минуты ускользали…

Я стояла, закрыв глаза и чувствуя на своей коже жар, исходящий от тела Эмметта. Судорожно вздохнув, я порывисто обхватила себя руками. Грудь сдавливала тяжесть поселившегося в ней чувства вины. Мне давно следовало понять и признать, что моя собственная жизнь кончена, я обречена на вечные страдания и непроходимую скорбь по любимому брату и другу. И на ужасные муки от осознания того, что в смерти каждого из них повинна я сама - одного сгубило мое себялюбие, а другого я не уберегла, не почувствовала его желания оборвать опостылевшее бессмертие. А сейчас… А сейчас я видела, как из-за меня в кромешный ад превратилась жизнь и еще одного горячо любимого мной мужчины. Ведь жить рядом с ходячим трупом – весьма сомнительное удовольствие. Но еще сложнее наблюдать за тем, как тот, кого ты бесконечно и беззаветно любишь, постепенно сходит с ума. И при этом знать, что ты не в силах его спасти.

Погибая сама, я и его обрекала на мучительное существование. Зачем я с ним так?..

Сглотнув подступивший к горлу едкий комок, я хрипло позвала:

- Эмметт…

Он поднял голову и посмотрел на меня сочащимися кровью бездонно-черными глазами. Не в силах выдержать его умоляющий взгляд, я отвернулась, но не отказалась от продолжения своей речи.

- Я знаю, что очень жестока с тобой. Знаю, что тебе тяжело видеть меня вот такой… - голос сорвался, и я замолчала, но через секунду заставила себя говорить дальше. - Полгода назад я позволила тебе надеяться, что черная полоса нашей жизни навсегда закончилась, но… - я беспомощно развела руками. - Как видишь, все только начинается. Солнце надо мной вновь заслонило прошлое, и наступила полярная ночь.

Эмметт попытался что-то сказать, но я остановила его движением руки.

- Одного я не знаю: когда это затмение пройдет… и пройдет ли оно вообще. Ты не должен переживать его вместе со мной. Это нечестно. Вот уже год ты со мной живешь как на вулкане, и…

Но он не дал мне договорить.

- С тобой каждый день как на вулкане, Рози, - нежно улыбнулся он, и даже глаза его потеплели. - Так было всегда, с самого первого дня, когда ты не отвергла глупого неотесанного мальчишку и не пренебрегла его любовью.

Я не сдержала ответной жалкой улыбки. – Твое восхищение мной было таким искренним… - мои губы предательски дрогнули. – Ты смотрел на меня так, будто всерьез считал ангелом. На меня никто и никогда прежде так не смотрел.

- Ты и была ангелом, - серьезно ответил муж. - Для меня ты им и осталась…

- Не надо, - взмолилась я горячным шепотом, чувствуя, что просто не выдержу.

Мне нужно гнать эти счастливые воспоминания, потому что иначе я расчувствуюсь, а мне этого нельзя - я должна быть твердой. Те времена давно прошли, и нам не стоит за них цепляться. Есть сегодняшний день. Мрачный и жуткий, но именно он диктует правила игры, которым мы вынуждены подчиняться.

Нет. Я вынуждена подчиниться, а Эмметт… Он может жить так, как хочет, безо всей этой трагической мути. Он может вернуться к Калленам, я уверена, что те с радостью примут его, и с ними он будет куда счастливее, чем со мной.

Почему я не подумала об этом раньше?

- Ты не жалеешь, что ушел из семьи? – с трудом справившись с непослушным голосом, спросила я. - Что из-за меня лишился всех, кого любил? Отказался от всего, к чему привык, и вынужден жить отшельником в глухой шотландской провинции?

Пока я говорила, он смотрел на меня без улыбки и после продолжительной паузы очень серьезно, очень тихо произнес:

- Я ни о чем не жалею. У меня есть ты, и это все, что мне нужно.

Ответить на это мне было нечего. Прежде чем он сказал то, что сказал, у меня были заготовлены какие-то слова, но я захлебнулась ими. Не знаю, какого ответа я ждала, что ожидала услышать, наверное, что-то подобное, потому что была уверена: он не скажет "да, жалею", но… Из-за того, как это было сказано, по тому, каким был его взгляд, у меня не осталось сомнений. Он действительно ни о чем не жалел, и не намерен сдаваться.

И сегодня он пришел ко мне не для того чтобы навсегда уйти, а чтобы показать мне, что он по-прежнему рядом, он по-прежнему любит, он по-прежнему ждет. И по-прежнему готов делить со мной и радости, и горести. И богатство, и бедность.

Отныне и навеки.

Но могла ли я позволить ему это?

Заходите к нам на огонёк