Глава 23. Она – ответ на загадку

Не знаю, сколько времени я сидела, уставившись на рисунок, где меня приносят в жертву. Тело оцепенело, кружится голова. Выпутала пальцы из волос, но по-прежнему держу руками голову.

О боже.

Что мне делать? Это не по-настоящему, правда? Он не подразумевал, что я действительно должна умереть, так? Но… о боже.

Я на перекрестке. Я чувствую это. Я могу последовать дорогой нормального человека и сказать, что это просто сны, или могу выбрать направление сумасшедшего, сказав, что все реально. Печально, что во снах я чувствую себя более живой. Смотрю в окно, и Бостон пристально наблюдает за мной в ответ, бесцветный, холодный, мертвый. Закрываю глаза и думаю о мире снов, пышном и зеленом, и очень живом. То есть был живым, пока я не вернулась и все не разрушила.

Тщетно задаюсь вопросом, из-за меня ли это произошло? Я ли фактор начала крушения? Безусловно, я разрушила две жизни в Форксе, и каждую зиму в Бостоне я чувствую, что мир умер лишь потому, что я была там. Знаю, думать так довольно глупо и нездор́ово, и, конечно, я не думаю, что из-за меня мир возрождается каждую весну. Только плохое кажется моей ошибкой.

Задумываюсь о мире снов: я снова появляюсь в нем, и теперь он серый, пустынный, бесцветный. Пустой.

Когда в моей жизни появится цвет? Думаю о своем старом грузовике, бампер которого покрыт этикетками от фруктов, о стеганом одеяле шутовской раскраски. Тогда были цвета, возможно, безвкусные, но яркие. Определенно не серая середина. Но это единственное место моей действительности не лишенное цвета. Так кто может сказать, что этот мир реален, а мир снов – фальшь?

Но смерть. Да. Я… нет. Я боюсь. Я всю свою жизнь боюсь смерти. Причина, по которой я боюсь летать. Причина, по которой я боюсь что-либо пробовать или принять реальное решение. Думаю, это моя самая большая проблема – я так боюсь умереть, что вовсе не живу.

Так в чем тогда проблема? Если я не живу, то какое значение будет иметь моя смерть?

Вспоминаются слова Джейкоба: У тебя всегда есть выбор. Ты можешь сделать его, можешь нет. Твой путь всегда меняется.

Но я не столь уверена, когда смотрю на этот рисунок, что я сделала перед тем, как узнала третье задание – перед тем как я узнала, что третье задание вообще существует. Да, я могу выбрать не следовать этим путем, могу выбрать не заканчивать свое путешествие, но знало ли мое тело, как закончится оно, когда я нарисовала этот рисунок? Мне не кажется, что мой путь всегда меняется.

Какова альтернатива? Продолжать жить своей жизнью, барахтаться в своей полу жизни, не выяснив, кто я? Послушать разум, вернуться домой в Форкс и признаться миру, что я сдалась, что все ошибались, ожидая от меня чего-то большого? Признать, что я простая, углеродная форма жизни, не имеющая значения, что, возможно, никогда и не появлялась на свет?

Или это мой шанс сделать что-то стоящее? Самой стоить чего-то? Чтобы моя жизнь стала значимой? Я могу спасти человека. Могу быть героем. Могу обрести значение и на этот раз в хорошем смысле. Я.

Если это реально, напоминаю я себе. И, возможно, все не так.

Все еще стоит делать это?

И мысли по новой крутятся в голове, когда я сбрасываю одеяло и начинаю бродить по своей небольшой квартире. Ударяюсь пальцем ноги о чемодан. Черт, я должна была его уже разобрать. Единственное, что я сделала, так это выудила свою пижаму, когда вернулась домой. Открываю молнию, крышка чемодана щелкает об пол. Походит на зияющий рот, напоминая мне о секундах, когда Камень готовился сожрать моего милого Сета и мою противоречивую Лею.

Теперь его нет, напоминаю я себе, погружая руки в чемодан и выбрасывая из него одежду. Сумка была почти открыта день или два, но даже так одежда все еще держит ароматы дома Чарли, будто каждая моя клеточка стремиться быть с ним. В конечном счете, одежда выпустит этот аромат в воздух, когда устанет сохранять его, и его поглотит запах моей бесплодной квартиры. Одежда потеряет память о времени, проведенном в Форксе, но я никогда о нем не забуду.

Было бы легче, если бы я могла забыть, думаю я. Мое сердце бы перестало постоянно болеть, разрываться на куски.

Бросаю грязную одежду в корзину для белья, убираю обувь. Почтительно вытаскиваю платье, оно все еще на вешалке в полиэтиленовом пакете, и прижимаю его к себе. Встаю перед зеркалом в полный рост и вспоминаю, как одевала его для Чарли. Держу руками вешалку и танцую с ней, мое тело заменяет Эдварда.

Мое тело для него.

Интересно, оно еще мне в пору. Прикладываю к себе, примеряя, но это платье реликвия. Если я открою пакет, некая сущность будет потеряна. Не хочу этого. Его руки были последним, что коснулось этого бархата. А я касаюсь платья лишь через пластик, защищающий от посторонних элементов, от жирных пальцев, от всего, что может заставить платье состариться или разложиться.

Отчасти похоже на меня, живущую в пластмассе. Огражденную, пойманную в ловушку времени, инертную. Инертная, потому что ни с чем не взаимодействую, не становлюсь частью чего-то большего. Не живу. Забавно, что инертные газы из периодической таблицы называют благородными. Я чувствую себя… стерильной. Как будто я сейчас в мире снов. Стерильная. Благородная. Инертная.

Кто я?

Тяжело вздыхаю и сдвигаю в одну сторону вешалки в шкафу, чтобы освободить место для платья. Остальная моя одежда бесчувственно в беспорядке висит на своих дешевых вешалках. Никогда моя одежда не была в химчистке. Интересно, сколько лет пластиковому пакету на платье: экономный магазин снова использовал старые пакеты для одежды или у них был рулон новых. Смотря на единственное платье в пластмассе среди другой одежде, я невольно думаю об опущенной в новый аквариум рыбке, которой позволили немного поплавать в своем пакете, прежде чем выпустить ее в незнакомый водоем.

- Добро пожаловать домой, - говорю я платью.

После того, как чемодан пуст, я застегиваю его и запихиваю на его привычное место.

Я спала после полудня, и теперь решаю полностью вычистить квартиру. Не могу больше ни о чем думать и не могу заставить себя снять пижаму. Еще один день. Я хочу остаться в доме. Должна включить весь свет, потому что солнце садится так рано, и свет, проникающий в помещение, тусклый и слабый. В этом свете нет теплоты. Ложный свет. Свет должен дарить тепло, жизнь. Снова срединная вещь.

Нос замерз, поэтому надеваю толстовку и тапочки. Будто я заболела и пропускаю школу. Включаю телевизор, чтобы не чувствовать себя такой одинокой. Просматриваю несколько книг, но не могу прочесть более абзаца чего-либо. Протираю кухонный стол бумажной тряпкой с Windex, поднимаю упавшие носки и кидаю их на кровать, отвлекаясь на что-то по телевизору. Скольжу пылесосом по полу, останавливая его ход, чтобы кинуть в рот несколько крекеров.

Солнце садится, и я не уверена, что моя квартира хоть немного чище, чем была. По крайней мере, чемодан убран. Смотрю на пятно на полу, где был чемодан, и сердце начинает болеть, потому что моя квартира выглядит абсолютно нормальной. Как будто я и не уезжала. Нет ничего, хранящего об этом память, говорящего: «Белла Свон вернулась из Форкса. Она видела своего отца. Она держалась за руки с сестрой Эдварда Каллена».

В панике я бегу к шкафу и резко распахиваю дверь. Платье, подобно старому другу, все еще висит там, будто оно всегда было там. Касаюсь его рукава через пластик.

- Я была там, - бормочу я себе под нос. – Это произошло.

Набираю рабочий номер Чарли. На звонок отвечает странный женский голос.

- М-могу я поговорить с шерифом Своном? – спрашиваю я. Я думала, что знаю всех в отделе, но понимаю, что даже не заходила к нему на работу, пока была дома.

- Простите, - говорит она, - но его сейчас нет на месте.

- Хорошо, - отвечаю я.

Собираюсь повесить трубку, чувствуя себя глупой, когда женщина говорит:
- Ему что-нибудь передать?

- Можете сказать ему, что звонила Белла?

- Белла? Это Белла Свон? Дочь шерифа Свона? – спрашивает она.

- Да, - отвечаю я вежливо, борясь с желанием бросить трубку. Мой палец нависает над кнопкой окончания разговора, тревожно дергаясь.

- Приятно встретить тебя. То есть, я знаю, что мы не встречались на самом деле, но мы говорим по телефону, это чем-то походит на встречу, и, черт, я слишком болтлива. Твой отец постоянно говорит о тебе. Знаешь, он очень гордится тобой.

- Да? – спрашиваю я, мое сердце немного раздувается от удовольствия, но я чувствую, что меня могут разоблачить в любую минуту. Они действительно не знаю, сколь мало ты сделал. И что произойдет, когда они узнают, кто ты на самом деле? Когда узнают, что ты ничто?

- Постоянно! Мне даже кажется, что я знаю тебя. Ох, прости, - щебечет она. – Я даже не представилась. Диана.

- Приятно познакомиться, - говорю я, улыбаясь. Знаю, она не может видеть меня, но, надеюсь, она слышит это в моем голове.

- Надеюсь, ты заскочишь к нам. Когда в следующий раз будешь в Форксе, чтобы я смогла увидеть знаменитую дочку шерифа.

Следующий раз в Форксе. Когда он будет? Я пытаюсь не вздохнуть в телефон.

- Было приятно поговорить с вами, - говорю я, - не буду вас больше отвлекать.

- Все в порядке, милая. Будь уверена, я сообщу твоему отцу о твоем звонке. Береги себя.

- Спасибо. Пока, - говорю я, наконец, позволяя своему большому пальцу закончить звонок, и смотрю на телефон в руке. Чарли обычно говорит мне лишь пару слов, лично или по телефону, всегда так. Когда я встречаю новых людей, знакомых с ним, они всегда говорят, что он постоянно говорит обо мне. Знаю, что у него есть несколько моих фотографий в толстом, поношенном бумажнике: детские фотографии, фотографии со школы, даже фотография после окончания курса в Лонгфелло, и я уверена, он показывает их всем, слегка улыбаясь, будто у него выигрышный расклад в покере.

Знаю, он, должно быть, чувствует гордость, когда он говорит обо мне, когда я не слышу его. И полагаю, в глубине души, что его не волнует, что я никогда не буду кем-то важным, по крайней мере, в моем понимании. Но все же. Все же мне жаль, что я не могу быть таким человеком, каким я являюсь по его рассуждениям. Жаль, что он необоснованно гордится мной. Все это основано на его ложном изображении меня, уверенной, успешной выпускнице Лонгфелло, кто может участвовать в общественных делах Лиги Плюща, кто знает, какую использовать вилку, какое вино подходит к определенному мясу. Он знает, что за простым обедом или приемом, я буду сидеть с неловко сложенными руками на голенях, не зная, что сделать или сказать, чтобы как-то вписаться в компанию.

Почти невозможно после четырех лет в Лонгфелло не знать таких простых вещей, но это не делает меня особенной. Я больше похожу на дрессированного попугая. Любой мог бы это выучить. Я не в состоянии делать вещи лучше, не могу сделать мир лучше. Мир и так богат независимо от моей жизни. Мои следы смоет вода, и не будет следа, напоминающего, что я когда-либо была здесь. Это не следы Нила Армстронга на Луне, они там навсегда. И мир всегда будет знать, где оставила след его нога. А я? Я никогда не буду существовать. Я буду стружкой от ластика, что смахнули в мусорку.

Но ты можешь сделать кое-что. Ты можешь быть героем.

Опять думаю не о том. Это сны; они не реальны.

Когда реклама занимает эфирное время, мое сердце почти останавливается, потому что слышу его голос. Реклама автострахования, песня тихо играет на заднем фоне. Это не одна из песен на его странице MySpace, но я всегда узнаю его голос. Эдвард Каллен поет и играет на гитаре, когда автомобиль медленно едет домой под дождем, малыш спит на заднем сидении. «Я возвращаюсь домой к тебе, возвращаюсь домой», - поет он на заднем плане, когда автомобиль благополучно доезжает до дома, где свет пробивается через темноту, бабушка и дедушка ждут у двери.

Не думаю, что это совпадение.

Сижу на диване с альбомом, немногим больше недели прошло со звонка Анжелы, разрушавшего мой мир. Пристально вглядываюсь в рисунок с глазами в лесу.

- Это ты? – шепчу я. – Ты, правда, готов проснуться?

Незаметно для себя начинаю делать набросок и, когда смотрю на лист, вижу нарисованную себя, но моя одежда изменилась. Платье более длинное, не похожее на одежду охотницы. Что это значит?

Знаю, что ничего не сделала сегодня, лишь сплю, блуждаю по квартире и ем крекеры, но меня начинает клонить в сон. Боюсь уснуть, поэтому борюсь, пытаясь держать глаза открытыми. Но не в моих силах противостоять, когда слышу в голове его голос: «Я возвращаюсь домой к тебе, возвращаюсь домой».


Лежу калачиком у дерева Сета. Должно быть, Джеймс вернул меня обратно. Медленно встаю, мышцы ноют от холодной земли. Платье изменилось. Юбка спускается ниже лодыжек, едва касаясь травы. Теперь у него есть рукава, длинные, прозрачные, как крылья мотылька или лунный свет.

Я могу быть героем, думаю я.

Кактус Леи дрожит на ветру. Ярко-розовые цветки колеблются туда-сюда, будто мотая головой. Она не думает, что я должна делать это. Но почему изменилась моя одежда? Сейчас я одета для жертвоприношения? Ветер раздувает мои длинные рукава, и я чувствую себя легкой, как птица. Я не боюсь.

Поднимаюсь на самую высокую башню Цитадели, где я часто отпугивала Камня. Я побеждала его, и теперь мой черед встретить свой конец.

Это лишь сны, думаю я. Не бойся. Стою на выступе и делаю ошибку, посмотрев вниз. Будто я опять в самолете, на высоте. Я не должна испытывать страх здесь, не сейчас. Если я буду бояться, то, может, это не засчитается. Не знаю. Начинаю спускаться с выступа, но спотыкаюсь и теряю равновесие.

Машу руками, пытаясь остаться на вершине башни, но это бесполезно. Я резко падаю вниз к земле, рукава и юбка развеваются за мной. Думаю, что в этот момент выгляжу красиво, как падающая звезда. Не произношу и звука, пока падаю.

Земля тверда и неумолима, и я чувствую нестерпимую боль, что не могу видеть. Затем мир становится белым, и я исчезаю.

Все причиняет боль. Я могу лишь дышать. Чувствую себя полностью разбитой. Слышу тихое тиканье.

- Изабелла, ты думала, что это случится так легко?

Узнаю голос. Заставляю себя сесть и открыть глаза. Я на полу на месте наших встреч в царстве Вечного.

- Что? – хриплю я. Продолжаю сгладывать и откашливаться, стараясь заставить голос заработать.

- Ты не можешь отдать свою жизнь здесь. Ты не можешь навредить себе здесь, не навсегда, - говорит он. – Но «пятерка» тебе за попытку. – Он хлопает, этот жесть кажется неприятным, поскольку он даже не человек. Вдвойне неприятно, потому что он тщательно изучил поведение, сарказм и насмешки.

- Я должна была попробовать, - говорю я, будучи честной, и пытаюсь встать.

- Тогда ты не готова на самом деле, - произносит он, поворачиваясь ко мне спиной.

- Нет. Я готова, - настаиваю я, приближаясь к нему и разглаживая юбку.

- Не боишься?

- Я… я боюсь, но я готова.

- Хм, - произносит он, поворачиваясь ко мне, зажав пальцами свой подбородок. – Ужасно большой поступок тебе необходимо совершить, лучница.

- Обещаешь, что разбудишь Спящего?

- Я уже обещал.

Голова идет кругом, возможно, от падения, возможно, от всего, через что мне пришлось пройти в этом мире, где у меня была власть, где я находила друзей. Смотрю на возвышение и сердце Джейкоба под стеклянным колпаком.

Я тихо говорю:
- Не хочу умирать.

И начинаю плакать.

Не хочу плакать перед ним. Не хочу казаться слабой. Но это правда. Я не хочу умирать. Даже притом, что моя жизнь кажется несущественной, я все еще хочу жить. Хочу держаться за нее. Думаю об Анне Каренине и ее маленьком красном кошельке, как раз перед тем, как она бросилась под поезд. Произошедшее на башне было экспериментом, тестом. А в глубине души я знала, что это не засчитается.

- Что может придать тебе храбрости, зверушка? – спрашивает он, приседая около меня, все еще выглядя слишком божественным в его попытке казаться человеком.

Стараюсь не обращать внимания на то, как жутко Джеймс назвал меня зверушкой.

- Мне необходимо знать, что это реально, - отвечаю я. – Я должна знать. Я хочу увидеть его.

- Я не могу сделать это, - говорит он. – Но, может, я в состоянии послать тебе знак. Хочешь знак?

- Знак? – глупо повторяю я.

Джеймс, кажется, потерялся в мыслях, взгляд расфокусирован, когда он думает. Он быстро бормочет себе под нос, веки трепещут, пальцы дергаются в воздухе. Медленно его взгляд сосредотачивается на моем лице, и он говорит:
- Ты встретишь кое-кого в своем мире, кого-то близкого, и тогда ты узнаешь, что я держу свое слово.

- Помни, Изабелла, я спрашиваю у тебя об этом не потому, что смакую твою боль или хочу видеть, как ты страдаешь. Ты попросила меня об одолжении, и эти вещи требует вселенная. Я не всемогущ. Я совершаю ошибки. У меня есть слабости. Эти задания, сколь болезненными они бы ни были для тебя, лишь требования, компоненты для меня, чтобы выполнить твое желание. Я признателен, что могу исполнить твое желание, и поэтому я спрашиваю тебя об этом.

Я хмуро киваю.

- Время пришло. Вставай. Подготовься, - произносит он. – Я протянул бы тебе руку, но я, возможно, не должен касаться элементов, вовлеченных в исполнение блага.

- Подготовиться?

- Ты должна спуститься по Мосту. Ты должна спешить.

- Зачем? – Я устала от его загадок, правил и команд.

- Потому что твой отец звонит. Скорей!

Он громко выдыхает, и комната начинает разрушаться, становясь все ярче и ярче, когда я бегу к Мосту Между, платье трепещет позади меня подобно призраку.

Слышу звон телефона, когда бегу через Мост, старясь не споткнуться о полы платья. Не привыкла бегать в чем-то таком. Кости больше не болят, излеченные здешним воздухом.


Просыпаюсь на диване, лицо на альбоме. Телефон все еще звонит, и я поднимаю трубку:
- Привет, пап, - говорю я сонно, даже не смотря на определитель номера.

- Беллс? – спрашивает он. – Все в порядке?

- Да, пап, - отвечаю я. – Я просто… соскучилась по тебе. Хотела услышать твой голос.

Даже по телефону слышу, как Чарли тяжело сглатывает. Знаю, он чувствует себя неловко.

- Вот и я, - говорит он слишком радостно.

Я сонно смеюсь:
- Пап, звучишь так, будто делаешь Jazz Hands¹.

Он смеется в ответ:
- Так, Беллс, ты знаешь, что я не в курсе, о чем ты.

- Спроси Диану, пусть покажет тебе, - отвечаю я. – Держу пари, она знает. Кажется, она хорошая.

- Да, - говорит он, и я почти вижу, как он кивает головой. – Она милая девушка. Трудолюбивая.

- Кто милая девушка? – слышу голос Дианы.

- Хотя немного любопытная, - демонстративно указывает Чарли, слышу в голосе его фирменную улыбку. Диана шикает на него. Она, должно быть, рядом, облокотилась на его стол. – Ну, это уже ни в какие ворота, Диана, - говорит Чарли, но знаю, он улыбается.

Я рада, что он хорошо проводит время в офисе. От этого я меньше переживаю из-за него.

- Я скучаю по тебе, пап, - снова говорю я.

Чарли долго молчит, и затем выдыхает:
- Я тоже, ребенок, я тоже.

- Я приеду на Пасху, - говорю я, не знаю, почему. Вырвалось.

- Это будет замечательно. – Не уверена, поверил ли он. Я обещала это и прежде.

Жаль, что не могу обнять его, почувствовать щетину на его щеках, как Pat the Bunny² с наждачной бумагой. Только голоса недостаточно. Его всегда мало. Это совсем не то же самое, что тепло тела перед тобой.

- Что ж, - произношу я. – Полагаю, я должна отпустить тебя, ты знаешь, защищать хороших людей в Форксе и все такое.

- Очень приятно слышать твой голос, Беллс.

- Люблю тебя, пап.

- И я тебя, ребенок.

Как бы мне ни хотелось, я кладу трубку. Иначе мы бы сидели в тишине долгие часы, слушая дыхание друг друга, желая высказать свои мысли, для которых на деле не хватает слов. Не хочу, чтобы он чувствовал себя неуютно перед людьми, как сейчас. Я избавляю его от смущения.

Огромный комок застрял в горле, он никогда не исчезнет, смаргиваю слезы. Как ты можешь думать о том, чтобы оставить Чарли? – ругаю я себя. Как он без тебя? Ты все, что у него есть.

Так тяжело сделать еще один подобный выбор. Джейкоб был достаточно настойчив. Не эгоистично цепляться за свою жизнь. Я могу жить для Чарли. Но затем я смотрю на новую картину, что я нарисовала во сне. На мне новые одежды из мира снов, но я выхожу на улицы Бостона – нет, подождите, иду через реку к Кембриджу. Узнаю улицу, я прямо посередине Лонгфелло-Сквер, переулка, уложенного булыжниками. Я должна быть здесь. Сейчас. Не знаю, почему так уверена, но должна.

Возможно, это мой знак.

Снимаю толстовку и пижаму и одеваюсь так быстро, как могу, вылетаю из двери и ловлю такси, с Зеленой Линии на Красную, прямо к Скверу.

Хлопаю за собой дверью, не понимая, где я, пока не осознаю, что я на полпути к Хайнс, руки перепачканы графитом. Натягиваю рукавицы на грязные пальцы, уже красные от холода, и вспоминаю старую загадку: «Что-то черное, белое и совершенно красное?»

Возможно, моя проблема в том, что я желаю знать ответы на все мои вопросы, тогда я отвечаю.

Не уверена, что это точно значит, но это кажется важным. Я – ответ. Я. Независимо от того, что это значит.

Пробегаю через створчатые двери на станции Хайнс, слыша визг прибывающих поездов.

Er kommt! Er kommt!³ – бормочу я. Это странно. Немецкий. Не понимаю и половины того, что приходит в мою голову в последние дни.

Но я знаю одно.

Мой знак ждет меня с другой стороны реки.

---

¹ Своеобразный танец рук и пальцев.
² Книга для малышей, но не в традиционном ее виде, на одной странице можно погладить искусственный мех кролика, на другой пощупать наждачную бумагу, похожую на «колючее лицо папы», на следующей увидеть себя в зеркале и т.п.
³ Он идет! Он идет!

Перевод: floran
Редактура: Goldy-fishes

Ждем ваши мысли и комментарии на форуме.