2024-4-18

16

0

0

- Время для чего? – спрашиваю я Джейкоба, шагающего далеко от меня.

Время, чтобы вернуться к разрушенному, говорит он.

- Куда теперь мы идем?

Назад к руинам.

- В Цитадель?

Да. Хорошо, ты помнишь название. Джейкоб продолжает идти впереди, и Леа бежит позади него. Я стараюсь не отставать. Третий волк, невидимый, остается возле меня. Я могу чувствовать его, все еще помню ощущение его влажного носа у моей ноги. Даже при том, что я не могу видеть его, я чувствую огромную любовь к нему и сожалею, что не помню его имени.

Я продолжаю путь с невидимым волком, идущим рядом со мной. – Привет, - говорю я.

Ты говоришь со мной? Спрашивает он удивленно.

- Да.

Чего ты беспокоишься? Ты даже не знаешь, кто я.

- Знаю и не знаю. Я не помню твоего имени, но я помню, что люблю тебя, - это я знаю. Я помню его лицо на рисунках, на которые смотрела, прежде чем пойти на встречу с Анжелой. Я помню волка, постоянно широко улыбающегося, не только на уменьшенных иллюстрациях для детской книги, но и в более темных рисунках в блокноте. Он всегда улыбался, худощавый, с конечностями слишком большими для его туловища, будто он еще не дорос до них. Почти взрослый волк, но в чем-то все еще ребенок. Я чувствую к нему такую нежность, как будто я едва ли не его мать. Я создала его так же, как восстановила Мост Между? Если так, то я, в некотором роде, его мать. Я опускаю руку и поглаживаю его по меху.

Я чувствую себя немного глупо, гладя пустоту около себя, но я могу чувствовать его теплоту, его жесткую шерсть. Он прислоняется ко мне, пока мы идем. Надеюсь, что он сможет почувствовать в моем прикосновении сожаление о том, что не могу вспомнить его имя. Я похлопываю вокруг, чтобы найти его голову и попытаться почесать его за ушами. Его хвост пьется о мою ногу.

Я скучал по тебе, говорит он, и я ощущаю себя прощенной.

- Я скоро вспомню тебя, - шепчу я ему, и чувствую, что он лижет мою ладонь. Его дыхание обжигает руку, и я чешу его под невидимым подбородком. Мне жаль, что не могу видеть его. Мне жаль, что я не помню его имени. Почему я столь ограничена?

Мы на месте, говорит Джейкоб, и мы на вершине, где все началось. Полагаю, это хорошее правило – всегда возвращаться к началу, к источнику. Может, здесь будут ответы.

- Я могу тоже восстановить это место? – задала я вопрос вслух.

Ты можешь попробовать, на расстоянии он выглядит тревожным. Он ищет Тот-Самый-Камень? Понимаю, что Джейкоб никогда не отвечал на мои вопросы.

- Расскажи о Том-Самом-Камне, - прошу я снова.

Не уверен, что хочешь знать, трудно сказать, уклоняется ли он от ответа, потому что боится, или это его правило, приводящее в бешенство уклончивость.

- Он разрушил это место?

Да.

- Вредил ли он другим?

Да.

Я собралась с мыслями и, понизив голос, задала вопрос, которого так боялась:
- Это потому, что я покинула это место, Тот-Самый-Камень совершил все это?

Джейкоб колеблется. Вещи зачастую не так просты, принцесса.

- Но в этом есть моя вина.

Да.

- Я обычно защищала это место, не так ли? – я думаю об иллюстрациях в книге Патрика: храбрая маленькая Иззи, дающая отпор монстру.

Ты была принцессой и защитницей, и создательницей.

- А теперь?

Только ты можешь ответить на этот вопрос.

- Не понимаю.

У тебя всегда есть выбор. Ты можешь принять это, или не можешь. Твой курс всегда изменяется. Именно поэтому ты смогла уйти. Мы не можем удерживать тебя, если бы ты больше не захотела остаться.

Это ключ к разгадке? Я не хотела остаться?
- Тогда почему я вернулась?

Только ты знаешь ответ, повторяет он.

- Я… Я хочу восстановить Цитадель, - говорю я, но я испугана. Боюсь, что мои действия так или иначе притянут к нам Тот-Самый-Камень.

Мы служим тебе; ты наша, говорят трое волков одновременно, три голоса каким-то образом усиливаются в моей голове, складываются в нечто большее, чем по отдельности. Настолько громко, что я могу чувствовать вибрацию в костях. Дрожь бежит по позвоночнику, и я почему-то знаю, что это сигнал к началу. Я стою в центре треснувшего мрамора, на том, что осталось от внутреннего двора. С поднятыми ладонями, закрытыми глазами я глубоко вдыхаю. Медленно двигаюсь босыми ногами вдоль камня, ощущая его прохладную грубость под ступнями.

Не знаю, сработает ли это дважды.

Но я открываю рот, и Голос вновь льется из меня, солнечный свет и мед в купе со сталью, и я вновь воссоздам Цитадель, кирпич за кирпичом, алебастровая башня снова стремится к небу. «Будь тем, чем ты должен быть, - думаю я, стараясь уговорами вдохнуть жизнь. - Стань своим лучшим обликом, самым прекрасным» , - робко прошу я пыль и щебень, что раньше были Цитаделью.

Я чувствую, что время поворачивается вспять, мох исчезает, виноградные лозы скрываются в почве, песок сливается в булыжник, булыжник в кирпич, кирпич в стену. Я должна быть истощенной концентрацией – как-никак восстанавливаю здание – но вместо этого чувствую себя живой, будто каждая клетка тела поет вместе со мной. В глубине своего сознания я думаю: «Это то, что я всегда хотела сделать. Я создательница. Я люблю это место. Я вновь воссоздам его».

И когда я открываю глаза, я не удивлена тем, что вижу восстановленную Цитадель, отражающую солнечный свет так ярко, что едва могу смотреть на нее.

Моя радость приглушается, когда Джейкоб с тревогой нюхает воздух.

Он рядом.

***

Я сделала это, - думаю я, проснувшись, руки по сторонам, ладони смотрят вверх как в моем сне. Я дважды призвала Голос. Он всегда был под моим контролем? Это я – мой голос? Или я канал для чего-то глубже? Думаю, я смогу вернуть все на место. Я могу привести все снова в порядок, в порядок для тех волков. Почему я так забочусь о них? Они не реальны. И все же я ощущаю такую связь, такое беспокойство об их благополучии. Я спешу найти свой альбом и запечатлеть то, что могу вспомнить.

Я рисую замок, но он не такой как другие в сборниках рассказов – что-то европейское в арках, аркбутанах¹ и с башнями, и что-то… Восточное, полагаю, в минаретах² и странных, крученых шпилях. Я стою в центре восстановленного внутреннего двора, Джейкоб, наблюдающий с расстояния. Кто рядом? Тот-Самый-Камень? Кто-то еще? Я знаю, что не знаю о Том-Самом-Камне больше, чем до того как уснула. Что если я оставила их в опасности? Должна ли я поспешить обратно в сон?

Понимаю, что похожа на сумасшедшую. Это просто сны. С волками будет все в порядке, ожидая меня в следующий раз, когда я засну.

Я встаю с кровати и несколько раз подпрыгиваю, чтобы кровь начала циркулировать. Я так устала. Я так устала с тех пор, как оказалась здесь. Знаю, что бодрствование всю ночь перед полетом через полстраны имело к этому некоторое отношение, но это не объясняет эту усталость в костях. Это больше, чем усталость путешественника, больше, чем простая смена часовых поясов, больше, чем траур по Эдварду Каллену.

Пребывание в своем маленьком доме окутало меня пеленой детства. Конечно, я скучала по Чарли. Хорошо вернуться и увидеть его. Но этот дом, это также дом, где мой мир раскололся на части, где я училась обходиться одним любящим, но молчаливым родителем. Конечно, я бы не обменяла Чарли ни на что в этом огромном мире. Если бы я должна была выбрать, с каким родителем остаться, то, возможно, как ребенок сказала бы, что с Рене, но теперь выбираю Чарли. Я выбираю тебя, Чарли, теперь и навсегда.

Я снова думаю о его новых морщинках смеха, серебристых волосках, как сорняки, вырастающие на его голове, в его иссиня-черных волосах. Он постарел с того момента, как в последний раз прилетал навестить меня. Я думаю о мире без Чарли, и я в ужасе. «Не будь такой идиоткой, - упрекаю себя. – Чарли никуда не уходит» . Даже если это ложь, я говорю себе, что он будет со мной в течение долгого времени. Он будет со мной, пока я нуждаюсь в нем. Как всегда.

Мой взгляд опять обращается к столу, к клочку мятой бумаги. Бумага – практически живая вещь, рвущаяся через мой мозг, как прожектор с его повторяющимся «Посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри на меня». Знаю, что не успокоюсь, пока не приму решение насчет Рене.

Я позвоню ей после обеда.

Не сейчас. Я не могу сейчас об этом думать. Я могу подготовить себя. Она действительно хочет поговорить со мной, или она старалась сгладить разговор о ее просроченных правах? С другой стороны, она присылала мне открытки все эти годы. Чарли передал мне их в Бостоне, в большом конверте из оберточной бумаги, наряду с остальной частью моей почты, потому что у Рене, конечно, нет моего текущего почтового адреса. Я немного боюсь писем вблизи своего дня рождения. Я знаю, что если увижу ее размашистый почерк на ярком, цветном конверте, то буду думать: «Она любит тебя достаточно для того, чтобы помнить о твоем дне рождении, но не достаточно, чтобы попытаться найти тебя или узнать что-то о твоей жизни». И каждый раз я боюсь, что это будет год, когда она забудет выслать открытку, год, когда я буду, наконец, стерта из ее памяти или вычеркнута из ее списка обязанностей. Не знаю, чего боюсь больше.

Я могу самостоятельно задать эти вопросы, если наберу номер с того ненавистного клочка бумаги. Но действительно ли я хочу знать ответы? Действительно ли я готова услышать правду?

Я иду вниз, чтобы найти что-нибудь поесть. Шкафы совершенно пусты, как и холодильник, за исключением головки сыра. Я быстро съезжу в продуктовый магазин, может, сделаю мясной рулет. Чарли он нравится. Я проверяю ящик со специями. Ох, Чарли. Соль, перец, чесночная соль. Он такой стереотипный холостяк. Я должна буду пополнить кухонные запасы.

Через пять минут я выхожу из дома и направляюсь к грузовику. Стараюсь не смотреть на бампер, когда прохожу мимо, но мой взгляд потянулся к вмятине. Я сглатываю ком в горле и еду в магазин, в сторону «Дня Форкса». Я блуждаю по проходам, борясь со своей корзиной. Я почему-то всегда выбирала тележку на колесиках. Это специальный бонус, или все тележки в этом сонном городе каким-то образом неисправны? В любом случае сегодняшний день не исключение. Требуется гораздо больше усилий, чем должно быть, чтобы провести ее по всему магазину, не проехавшись по ногам покупателей или не свалив все витрины.

Несмотря на мою осторожность, я наезжаю на ногу парня, пополняющего запасы молочной продукции. Могу сказать, что он прикусил свой язык, стараясь изо всех сил, чтобы не обрушиться на меня праведным гневом.

- Прости-прости, - бормочу я, мое лицо в огне. Он лишь качает головой, сердито отстранившись от меня, прежде чем вернуться к куче йогуртов на полке. Чувствую себя приблизительно в шесть дюймов высотой. Трудно поверить, что примерно час назад, я вновь создавала мир. Здесь я неуклюжая и во всем неправая.

Когда я добралась до мясного отдела, немного дрожа от холода, несмотря на свою застегнутую толстовку, я закрываю глаза и поднимаю руки в стороны, ладони смотрят вверх. Я открываю свой рот, чтобы узнать, что может произойти. Конечно ничего. Я просто обыкновенная Белла. Нет здесь никаких принцесс.

Я открываю глаза и смущенно кладу немного говяжьего и свиного фарша в тележку, оглядываюсь по сторонам, надеясь, что никто не заметил моего странного поведения. Не знаю, что я пыталась сделать или что я думала должно было произойти. Честно говоря, я не понимаю большую часть своих поступков в последнее время. Я не должна даже быть здесь, в Форксе. Я должна работать на своей глупой работе временного секретаря в Бостоне, тащиться домой по замерзшей земле, питаясь в одиночестве в своей крошечной квартире около Фэнуэй-парка. Я должна проживать тот же самый день снова и снова, единственная разница – это одежда, которую я ношу, и время заката солнца.

Мне удается не причинить еще кому-нибудь боль к тому моменту, как заканчиваю делать покупки. У меня не слишком много сумок с продуктами, поэтому я только перемещаю их на соседнее сиденье. Нет необходимости класть их в кузов. Уже темно, когда я покидаю магазин. Когда я отъезжаю от «Дня Форкса», я замечаю грузовик для перевозок и вижу мистера и миссис Каллен, Эммета и Элис, и Таню, освещенных оранжевыми уличными фонарями у школы. Что происходит?

Я немного отъезжаю от них, включаю фары и наблюдаю, надеясь, что они не заметят мой большой красный грузовик. Они стоят в кругу, держась за руки. На секунду их головы склоняются. В конце концов, они вытягивают руки для совместного объятья на мгновение, прежде чем разорвать круг и отойти со слезами на глазах. Миссис Каллен прижимает к себе Элис и целует ее в макушку, в то время как доктор Каллен хлопает Эммета по спине. Таня стоит немного в стороне от семьи, вертя в руках свой кошелек. Родители Эдварда вместе с Элис возвращаются в автомобиль, Таня с Эмметом в другой, и они все уезжают.

Я вижу, что какие-то парни подходят к транспортировочному грузовику с покрывалами, и я выпрыгиваю из своей машины, дверь издает неприятный пищащий звук, когда я открываю ее.

- Эй, парни, что вы делаете? – спрашиваю я.

- Просто двигаем фортепьяно, - ответил здоровый парень «Какое тебе дело?» тоном.

Обычно такой тон голоса заставлял меня сжаться и хотеть исчезнуть, но мое любопытство делает меня смелой.

- Но, но… Каллены? - оборачиваюсь я, ища их автомобили, исчезнувшие в чернильной ночи.

- Они отдали его.

Фортепьяно Эдварда. Конечно, у него было оно одно – он был так предан своей музыке. Я представляю фортепьяно в доме Калленов, внутреннюю обстановку которого никогда не видела. Я много раз проезжала мимо него, пока училась в средней школе, даже при том, что мне приходилось делать крюк, только чтобы ощутить нервное возбуждение оттого, что была близка к нему, что вижу место, где он спит и мечтает. Насколько я знаю, он долгое время проводил в дороге за последние годы, когда его карьера как музыканта медленно шла в гору. Должно быть, было удобно все это время иметь в доме материальное напоминание об их талантливом сыне, фортепьяно - громоздкий, но приятный заместитель путешествующему сыну. Но теперь оно должно казаться им гробом, напоминанием всего, что они потеряли, его радостное, глянцевое покрытие не соответствует их горю. Я могу понять, почему они захотели отдать его так быстро.

- Черт, я оставил свое пальто внутри, - говорит парень поменьше, и он бежит трусцой обратно.

Я знаю, что собираюсь делать. Я тороплюсь обратно к грузовику, хватаю с собой одну из продуктовых сумок и жду за дверью, пока меньший парень выйдет. Я стою там, будто жду кого-то, и когда дверь почти закрывается, я ставлю ногу в дверной проем, препятствуя ее полному закрытию. Когда грузовик отъезжает, я крадусь в здание как хулиган. Я мчусь к крылу искусств, моя рука скользит вдоль раскрашенных шлакобетонных стен, назад в комнату, где каждый вечер среды, затаив дыхание, я ждала, что Эдвард Каллен просто посмотрит на меня. Я открываю двери, и световые датчики движения включаются.

После того, как мои глаза привыкают к ослепляющему освещению, я вижу его. В середине комнаты стоит глянцевый, черный детский рояль. Это, должно быть, он. Я сажусь на скамью и открываю крышку. Провожу руками по клавишам и чувствую почти электрический удар, будто его сущность все еще поймана в ловушку этих молоточков, струн и клавиш. Он любил свой инструмент, я уверена. Я бы хотела переночевать здесь, разделить что-то близкое ему, что он так сильно любил, но я знаю, что Чарли будет искать меня. Я также понимаю, что это абсолютно сумасшедшая затея.

Но я могу сделать для него то, что он однажды сделал для меня. Я тянусь к своей сумке и вытаскиваю яблоко, снимаю наклейку. И приклеиваю ее к фортепьяно там, где ее не будет видно, моя секретная маленькая метка. Я прижимаю ее, сглаживая концы, пока она не становится гладкой.

- Я всегда буду здесь, с тобой, Эдвард, - говорю я вслух, не заботясь о том, что выгляжу немного глупо.

Прежде чем уехать, я играю стандартную последовательность нот: E, A, D, G, B, E. Я знаю, что его пальцы, должно быть, касались этик клавиш в этом самом порядке множество раз, когда он настраивал свою гитару. Я закрываю глаза и позволяю аккорду звенеть, и я почти могу представить, что это обычный вечер среды десять лет назад, что Эдвард жив, настраивает свою гитару, не зная, что я ловлю каждое его слово и жест.

Хах, сейчас среда, думаю, недели выстраиваются в линию так, если бы я взяла большую булавку и проткнула сегодняшний день, этот момент, и если бы я прорвалась достаточно далеко, чтобы оказаться здесь, в прошлом, с Эдвардом Калленом на репетиции в вечер среды. Не уверена, утешительна эта мысль или тревожна. Я поднимаю сумку с продуктами и волочу ноги к выходу, глубоко вдыхаю холодный ночной воздух.

Автомобиль Чарли стоит на подъездной дороге, когда я возвращаюсь домой. Я бегу, надеясь, что он еще не позаботился об ужине.

- Эй, пап, - зову я, когда открываю дверь. – Я собираюсь приготовить мясной рулет, правда, здорово?

- Беллс, ты же знаешь, что не обязана делать это.

- Знаю, пап, - говорю я, распаковывая сумки.

Мясной рулет быстро замешан, но необходимо много времени, чтобы он запекся. – Прости, что не начала раньше, - обращаюсь я к Чарли, который устроился на своем обычном месте перед телевизором. – Ты, должно быть, голоден.

- Поздний обед, - говорит Чарли, гладя свой живот, ни на миг не отрываясь от телевизора.

Я наблюдаю, как Чарли ест свой обед, поглядывая на мою часть рулета. Я, правда, не голодна. Не могу перестать думать о том, что поклялась сделать после обеда. Я собиралась позвонить Рене. Мысль о разговоре с ней наполняет меня ледяным ужасом. Я даже не уверена, что помню ее голос.

Я люблю наблюдать, как Чарли ест; люблю чувствовать, что то, что я сделала своими руками, питает его, помогая выдержать его жизнь. Меня гложет большая вина за то, что я не была здесь, чтобы заботится о нем. Это меньшее, что я могу сделать.

После того, как тарелка Чарли чиста, и мой мясной рулет остыл, я прочищаю горло.

- Пап? Я… думаю, что собираюсь позвонить маме, - я немного сбиваюсь на слове «мама». Я хочу назвать ее «Рене». Она не моя мама. Но у меня есть ощущение, что Чарли бы настоял на том, чтобы я проявляла к ней уважение.

- Хорошо, Беллс, если это то, чего ты хочешь, - говорит он, протягивая и сжимая мою руку. Я прикусываю губу и киваю, чувствуя себя более храброй от его прикосновения. Я могу сделать это. Я могу пережить это.

Я иду вверх по лестнице как осужденный, поднимающийся на виселицу. Время, чтобы сделать это. Я щелкаю по лампе и беру листок бумаги со стола, где он ждал меня весь день. Я сижу на кровати с телефоном в одной руке и листком в другой, мои руки липкие и дрожащие.

Кажется, что я будто вне собственного тела, когда я, наконец, силой воли заставляю набрать все десять чисел ее номера, и нажимаю «послать» для отправки вызова. Что я скажу ей?

Гудок… Четыре, пять, шесть. – Привет, вы позвонили Рене Дуайер. Вы знаете, что делать. – Дуайер? Пронзительный звуковой сигнал прерывает мое замешательство от исходящего сообщения, и я запинаюсь:

- П-привет, это Изабелла, - я испытываю желание сказать: «Это Изабелла Свон. Твоя дочь», на всякий случай, если она не помнит. Но оставляю просто «Изабелла», не конкретизируя. Она не заслуживает этого. – Папа сказал, что ты хотела, чтобы я позвонила. Поэтому, эм, я звоню, - я оставляю ей свой телефонный номер и это все.

«Мать должна бы уже знать номер мобильного своей дочери» , - горько думаю я.

Я падаю обратно на подушку и обдумываю голос своей матери на записи автоответчика, плененные вибрации ее голоса, призрак ее присутствия. Эта электронная вариация ее голоса соответствует настоящей, сокрытой глубоко в своей памяти? Ее голос кажется более глубоким, скрипучим. Может, она курила. Может, моя память нарушена. Может, и то и другое.

После такого настраивания, это немного расстраивает – получить голосовое сообщение от Рене. Я кладу телефон на прикроватный столик и снова мну листок бумаги. Я сминаю его в тугой комок и оставляю рядом с телефоном. Я должна просто его выбросить, но я оставляю его гибнуть на столике.

Я переворачиваюсь. Мысль о том, что сейчас надо готовиться ко сну, изнуряет меня. У меня нет никаких сил, чтобы надеть пижаму. Может, я дам немного отдохнуть глазам, подремав, прежде чем лягу спать. Я часто так делала, засыпала на диване внизу, пока Чарли смотрел, как Мэринерс³ получают дополнительную подачу. Он накрыл бы меня одеялом и позволил бы спать. После он скажет, что не хотел меня будить. После того, как я стала слишком большой, чтобы нести меня вверх по лестнице на мою кровать, он оставлял меня так, выключая свет, прежде чем поднимался наверх. Но я сказала ему, что мне страшно просыпаться одной в темноте, поэтому он привык оставлять свет включенным. Я продолжала пытаться объяснить ему, что иногда, прежде чем лечь спать, мне необходимо подремать. Он смотрел на меня, будто на чокнутую, но хихикал. - Как скажешь, Беллс.

Лишь на мгновение закрою глаза. Ненадолго. И затем у меня появится сила, чтобы приготовится ко сну.

Я закрываю глаза, с нетерпением и страхом ожидая того, с чем могу столкнуться в недавно воссозданной мной Цитадели.

¹ Акрбутан - один из типов используемых в церковной архитектуре контрфорсов в форме наружной полуарки, передающей горизонтальное усилие распора от сводов постройки на опорный столб и расположенной за пределами основного объема здания.
² Минарет - башня (круглая, квадратная или многогранная в сечении) для призыва мусульман на молитву; ставится рядом с мечетью или включается в ее композицию)
³ Сиэтл Маринерс - профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола.