2024-4-20

16

0

0

Я шла с волками – моими волками – довольно долго. Я вижу, что светает. Удивительно, я не должна спать в этом мире. Тем не менее, полагаю, что в этом есть некоторый смысл, ведь если бы я спала здесь, куда бы я пошла? Однако чувствую себя замечательно, не смотря на мои все еще горящие легкие, не чувствую себя усталой.

Я замечаю что-то, когда река расширяется. Веревки и гнилая древесина. Что-то хорошо знакомое, но на клеточном и неописуемом уровне, как будто это закодировано в моем ДНК.

- Что это? – спрашиваю я, указывая и идя к краю воды.

Что это сейчас, или чем это должно быть? Спрашивает Джейкоб, опять эта его раздражающая манера отвечать вопросом на вопрос.

- Тебе позволительно ответить на оба вопроса? – мне не избежать иронии ответа на вопрос вопросом.

Я должен обдумать.

Он молчит довольно долго. Я сажусь на влажную траву и изучаю затвердевшую грязь на ногах.

Не думаю, что нарушаю какие-либо правила. Он смотрит в сторону веревок и гниющих деревянных досок. Это то, что осталось от Моста Между.

- Мост между чем?

Нет, это есть, это было его названием. Мост Между.

- Ничего, если я осмотрю его, не так ли?

Если это «ничего» смотреть на то, чему причиной стала ты, моя принцесса.

Я? Я сделала это? Это часть того, что я должна восстановить?

- Как это исправить? – спрашиваю я, ползая на четвереньках, чтобы лучше оглядеть изношенные веревки. Интересно, толкнет ли Джейкоб меня снова в воду.

Ты должна вспомнить свою природу, говорит он, и я вижу, как Леа качает головой, прямо как человек, будто знает, что все уже потеряно.

Почему мы возимся с ней? Спрашивает она, глядя на меня.

Джейкоб сомкнул челюсти опасно близко к ее лицу. Ты тоже забыла? Ты живешь, ты дышишь только благодаря принцессе.

- Что насчет тебя? – спросила я тишину, невидимо присутствующую позади меня.

Я? Тебя заботит, что я думаю? Ты даже не помнишь моего имени.

- Прости. Я хотела бы. Я… знаю, что вспомню. Почему ты не можешь просто сказать мне?

Мы чтим правила. Мы идем за тобой, потому что ты создала нас, но мы не можем напомнить тебе, кто мы есть.

- Я вспомню тебя, - обращаюсь я в пустоту. – Не знаю когда, но я постараюсь. Я вспомню. Обещаю, - он кажется расстроенным, потому что он единственный, кого я не могу видеть.

Это не обещание, если знаешь, что можешь его сдержать, говорит невидимый голос, и я знаю, что он прав.

- Есть ли еще кто-то, кроме вас? – спрашиваю я вдруг.

Были когда-то, говорит Джейкоб, и его голос сквозит печалью и сожалением. И, может быть, даже немного горечью.

- Что произошло?

Ты покинула нас.

Я все еще не понимаю, но начинаю осознавать, что он говорит правду. Не знаю, что могу сказать, кроме:
- Я сожалею. Мне так жаль.

Спасибо.

Леа встала передо мной. Только потому, что она сожалеет, не измениться то, что она сделала, она смотрит на меня с такой ненавистью. Мне почти жаль, что она не оставалась все еще невидимой. Не могу выдержать ее взгляд – он сверлит мое сердце, и я чувствую вес мира, этот мир мне как-то удалось разрушить.

- Я могу привести все снова в порядок?

Ты не можешь обратить свое падение, говорит Леа, отводя от меня взгляд и глядя куда-то далеко.

Джейкоб рычит на нее, и она идет в некотором отдалении от нас. Он пристально смотрит на меня. Ты можешь восстановить. Ты должна восстановить, и он головой указывает на Мост Между.

Как я сделаю это? В чем моя сущность? Что я должна вспомнить?

- Мне жаль, но я не знаю как. Не будет ли это против правил? Что случится, если вы нарушите их?

Джейкоб дрожит, и он такой большой и страшный, что я вдруг пугаюсь еще сильнее, чем раньше в этом мире. Что может быть страшнее, чем Джейкоб?

Позволь мне немного подумать, говорит он, ступая.

Его глаза загораются, и он говорит:

Подойди, подводит меня к большому камню. Смотри.

Я пристально смотрю на поверхность камня, и в утреннем свете я могу разобрать на ней некое углубление, слишком правильное, чтобы оказаться работой природы. Я присаживаюсь на корточки и провожу пальцем по углублениям. Иззи. Это мой почерк, мои детские каракули.

Если ты восстановишь Мост Между, то вспомнишь, говорит Джейкоб, и я не уверена, не нарушает ли он правила, говоря мне это.

Возможно, нет. Он не сказал мне, как я могу вновь отстроить этот мост. Это сокрыто в моей памяти? Я продолжаю водить по своему старому имени на скале, снова и снова, пока кончик пальца не становится влажным. Почему я не могу вспомнить? Я ударяю кулаком по лбу. Ну, давай же, вспомни – вспомни хоть что-нибудь, черт возьми!

Я стану собой, чтобы вспомнить. Мысленно вливаюсь в поток времени, Истока, пытаюсь воскресить изобилие изображений, которые поглощают меня, как легкие заливает вода.

Я вижу себя пятилетнюю, глаза закрыты, ладони направлены в небо. Мои веки столь бледны, что кажутся почти фиолетовыми, тонкие, живые завесы, гладкие и неподвижные, мое лицо – маска спокойствия и сосредоточенности. Мой рот открыт. Память не воспроизводит звука. Я пою?

Повторяю увиденную позу, раскинув руки по сторонам, подняв ладони. Ощущаю, как Джейкоб подкрадывается ко мне, его туловище прижимается к моей ноге. Я чувствую лучи его надежды, как тепло, проходящее через меня. Может быть, это правильно.

Я открываю рот.

И, к моему удивлению, начинаю петь.

Тихий стук в дверь. Я просыпаюсь в секундном замешательстве. Где я? Но вот я лежу на своей детской кровати во взрослом похоронном платье. Замерзаю. Я спала лежа на боку, поджав колени к груди. Я должна забраться под одеяло. Ноги свело – так туго сплелись. Понятия не имею, сколько времени.

- Белла? Беллс? Ты в порядке? – Чарли, должно быть, вернулся с поминальной службы.

Не уверена, на что будет похож мой голос или видел ли он, как я бежала к своему грузовику в слезах, но, надеюсь, что голос звучал нормально, когда я произнесла:

- Да, пап, все прекрасно. Я просто дремала.

- Не хочешь спуститься? Я принес несколько пончиков.

- Они «От Хельги»?

- Да.

- Сейчас приду, - я снимаю свои разорванные колготки, которые все еще в песке с автостоянки на коленях, и иду к мусорке возле стола. Я мгновение колеблюсь, прежде чем бросить их в ведро. Хочу ли я оставить их? Хочу ли я оставить колготки, в которых я ходила на похороны Эдварда Каллена? Понимаю, что это слишком глупо, поэтому позволяю сжатой материи колготок соскользнуть с пальцев.

Они не издают звука, когда падают, и я должна заглянуть в мусорку, чтобы убедиться, что я не только решилась их выбросить.

Выскальзываю из своего черного платья, оставляя его лежать лужицей на полу, прежде чем одеться в футболку и треники из сумки. Начинаю поворачивать дверную ручку, чтобы присоединиться к Чарли на кухне, как меня одолевает чувство вины, что оставляю платье в таком виде. Я возвращаюсь и вешаю его должным образом в шкаф, слегка касаясь постоянного жителя – оставленного полуофициального костюма – когда замечаю, что дверь в комнату открыта.

- Ну же, Беллс, пончики скучают по тебе, - могу сказать, что Чарли не терпелив в своем желании съесть пончики, и я знаю, что он хочет подождать, пока я не спущусь. Он должен был. Это и понятно.

Это был наш волшебный ритуал в средней школе. Я занималась в гостиной или за маленьким столом в своей спальне, и Чарли, приезжая домой с дежурства, приносил коробочку пончиков «От Хельги».

- Беллс? – звал он из коридора. – Не хочешь передохнуть?

И я спускалась на кухню, где на столе стояла перевязанная бечевкой коробочка. Я брала нож, чтобы разорвать веревочку, и, после момента почтения благодарности жаровням «От Хельги» за приготовление этого подарка, мы с Чарли приступали к поеданию пончиков. Чарли заканчивал с сахарной пудрой на усах, и на моих коленях неизменно оставались пятнышки джема, оттого, что я кусала свой пончик слишком быстро. Мы смотрели друг на друга и смеялись, и мне нравились морщинки у глаз Чарли, даже если эти линии смеха означали, что он становится старее. Это все еще греет мое сердце – видеть его настолько счастливым.

Когда я вхожу на кухню, коробочка «От Хельги» стоит там же, где обычно. Так много реинкарнаций пончиков, так много моих полуночных перерывов. Это почти похоже на религиозную церемонию, когда я достаю из ящика нож и иду к столу, чтобы перерезать бечевку. Я использую зазубренную сторону, проводя вперед-назад, и веревочка разделяется на две, нить за нитью, пока, наконец, не уступает путь ножу. Я убираю ее и держу двумя руками, праздно пытаясь соединить один конец с другим, будто она хранит в себе тайну вселенной.

- Беллс? Пончик? – Чарли предлагает мне мое лакомство. Я беру у него пончик и поднимаю сладость в почтении. Мы чокаемся своими пончиками, будто бокалами с шампанским. Похоже, что мы не отклоняемся от сценария, потому что Чарли заканчивает трапезу с сахарной пудрой на усах, а я так сильно смеюсь над ним, что не замечаю большую каплю джема, соскальзывающую с конца пончика на мои треники.

Чарли смеется, наблюдая за упавшей каплей, и я замечаю новые морщины – большинство из них у глаз. Я уже не маленькая девочка. Не могу вынести мысль о потере Чарли. Я в растерянности. Мой пончик хорош, но не на столько хорош, как раньше, и я внезапно нахожу этот ритуал пустым, будто мы в анимматорнной¹ версии себя на музейной выставке «Дом Свонов», приблизительно 2002 года. Я проглатываю кусочек пончика, который внезапно показывается песком, вставшим поперек горла.

- О, хей, ребенок, - говорит Чарли, делая паузу, чтобы салфеткой стереть часть пудры с лица. – Все забываю тебе сказать. Я, эм, столкнулся с твоей мамой.

Что? Комната стала нечеткой.

Я положила пончик на стол, и немного джема вытекло из него.

- Как…? – я даже не могу закончить свою мысль.

- Воскресенье, останавливаю машину для проверки – не включены задние фары. Ее необычная причёска. Малыш, мы оба были потрясены, когда я приблизился к ее окну. Я сказал, что ты вернулась в город. Она хочет видеть тебя.

- Правда?

- Сказал ей про Лонгфелло, и она очень гордится, Беллс.

Я чувствую, как желчь подступает к горлу. Как она смеет? Как она смеет, черт возьми, испытывать гордость? Она не имеет отношения к моим достижениям. Я внезапно почувствовала себя Маленькой Красной Курицей².

Он похлопывает по карманам форменной куртки, все еще надетой на нем. – Она дала мне свой номер. Просила передать тебе, чтобы ты позвонила.

Он находит листок бумаги и оставляет его на столе рядом с моим истекающим джемом пончиком.

Я узнаю ее корявый почерк из списков продуктов, которые я хранила, и из открыток, которые она присылала мне на протяжении многих лет. Почему именно сейчас? Мы с Чарли всегда жили в этом доме. Она знала, где найти нас. И вообще, что она делает в Форксе?

Я положила руку поверх записки, закрывая ее. Бумага сминается в моей руке как засохший лист. Челюсть сжата.

Чарли продолжает есть свой пончик, сахарная пудра вновь оказывается на его усах. Я не смеюсь. Он вздыхает.

- Возможно, я не должен был ничего говорить.

- Нет, пап, - сказал я, пытаясь улыбнуться, но моя затея провалилась. Я знала, это не его вина. – Я рада, что ты сказал мне. Я рада, что ты сохранил это для меня.

- Ты собираешься звонить ей?

- Не знаю, - я, правда, не знаю. Часть меня хочет сжечь этот скомканный листок бумаги, видеть, как написанные буквы и цифры сгорают и превращаются в пепел. А часть меня, ну, ей просто любопытно. Я хочу знать, почему. Почему я недостаточно хороша?

- Любой вариант меня устроит, ребенок.

- Да, знаю.

Некоторое время мы сидим в тишине, и я слушаю, как он жует. Наконец, он мягко произносит:

- Эй, Беллс, ты собираешься доесть свой пончик?

Я тянусь к салфетке и заворачиваю в нее пончик, возвращая его в коробку «От Хельги». - Возможно, позже. Я сейчас не настолько голодна.

Он смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать, но вместо этого он снова кусает пончик и смотрит в окно.

Наше молчание, как правило, удобно и привычно, но сейчас все по-другому. Я не могу выдержать тишину. Спрашиваю:

- Что было после поминок? Есть что интересное сообщить?

Чарли нахмурил брови, сосредотачиваясь. – Не совсем. Потребовалось немало времени, чтобы все разошлись. Хорошо, что его похоронили прежде – дорога была действительно грязной для столь долгой процессии. Этот парень, должно быть, был особенным.

Он мельком смотрит на меня, пытаясь прочесть что-то на моем лице. Уверена, ему по-прежнему любопытно, что было такого в том парне, что заставило меня войти в самолет и вернуться домой.

Как я могу ему это объяснить? Я лишь пожимаю плечами и говорю:

- Он всегда был добр ко мне.

Он кивает, будто это все объясняет.

- Я еще не отдохнула после процессии, - говорю я, отодвигая свой стул от стола. – Думаю полежать немного перед обедом, если можно.

- Конечно, Беллс. Как насчет пиццы?

- Отлично, - в любом случае, я слишком устала, чтобы готовить обед, даже учитывая то, что чувствую вину, потому что Чарли мало питается домашней пищей, пока я дома.

Мы одного поля ягоды, поэтому я не должна ничего говорить, прежде чем потащиться вверх по лестнице. Когда я возвращаюсь в свою комнату, то кладу клочок бумаги, пребывавший все это время в моем кулаке, на стол. Я позволяю ему на мгновение лежать так, размышляя, как такое возможно, что такой крошечный комочек бумаги может перевернуть весь мир вверх тормашками. В конце концов, я разглаживаю его на разрисованной деревянной поверхности стола. Теперь бумага мягкая, гибкая, безмятежно лежащая.

Жаль, что Чарли не сказал мне, почему она уехала. Думаю, что смогу на днях спросить его. Возможно, я спрошу его, пока буду дома. Это может быть важным. Но я не хочу, чтобы он вновь пережил боль ее ухода. Я не знаю. Кажется, он довольно небрежно отнесся к этой ситуации – возможно, он пережил это. Может быть, это было взаимно. Я пыталась вообразить ту автомобильную проверку, их двоих, говорящих обо мне, что я в городе.

Держу пари, что он не сказал ей, что я все же ушла из художественной школы. Он не любит лодырей.

Я помню панику, которую я ощущала в последние месяцы учебы, когда я чувствовала, что все, что я делала, оценивалось, что они только и искали, что я сделала неправильно, чтобы исключить меня. Ощущение схожее с проигрышем в Тетрис, когда ты наблюдаешь, как блоки складываются, становясь все выше и выше, и все, что тебе нужно – это длинный тонкий кусочек, чтобы выиграть немного времени, но он никогда не появляется, и вы знаете, что проигрываете; блоки уже почти достигли потолка. Я просто ушла, прежде чем последний блок упадет. Это было неизбежно, но, по крайней мере, я чувствовала, что имею некий контроль.

Я на мгновение задаюсь вопросом, а не видела ли моя мать свой брак, как нечто наподобие экрана Тетриса, постепенно заполняющегося, и, возможно, я больше похожа на нее, чем мне бы хотелось. Возможно, в ней есть целый мир, о котором я ничего не знаю. Возможно, я должна позвонить ей, чтобы узнать. Я уставилась на эти десять цифр, написанных на измятом клочке бумаги, пытаясь принять решение.

Может быть, я не хочу узнавать, насколько мы действительно схожи.

Говорю себе, что не должна решать прямо сейчас. Я оставляю ее номер на столе и сажусь на кровать, чувствуя себя парализованной. Я должна позвонить? Должна проигнорировать ее? Что если это мой единственный шанс узнать «почему»? Узнать ее? Чтобы она узнала меня? Мой разум совершает сумасшедшие кульбиты, пока я не услышала, как разносчик пиццы звонит в дверь.

Знаю, что Чарли не будет звать меня на обед, поскольку думает, что я сплю. Я спускаюсь вниз по лестнице, когда он относит пиццу на кухню. Вытаскиваю две тарелки, передавая одну ему.

- Хорошо подремала? – спрашивает он.

- Я только лежала, но не спала, - говорю я, борясь с клейкой полоской сыра, тянущейся за куском пиццы, пока пытаюсь положить его на тарелку.

- Хочешь что-нибудь сделать, пока находишься в городе, Беллс? – спрашивает Чарли, когда мы идем в гостиную со своими тарелками.

- Думаю позвонить Анжеле, я столкнулась с ней сегодня на службе.

- Анжела Вебер? Дочь твоего учителя? – спрашивает он. Забавная особенность Чарли – он не помнит, моих друзей – они не приходили кучей каждый день. По сути, была только Анжела. Парень может запомнить результаты спортивных игр без особых стараний, но когда дело доходит до имен и лиц настоящих людей в его жизни, он теряется.

- Да. Теперь она Анжела Чейни с двумя симпатичными малышами, - я не потрудилась напомнить ему, кто такой Бен.

- Неужели, - говорит Чарли, - вы, дети, однако быстро растете.

- Не я, - говорю я, прислоняя голову к его плечу. Я чувствую себя зацикленной. Мне постоянно кажется, что мне тринадцать лет, всегда открывающая дверь в музыкальный класс и впервые видящая Эдварда Каллена.

- Нет, Беллс. Посмотри на себя, самостоятельно живешь в таком большом городе как Бостон! Ты никак не зависишь от своего старика.

- Я всегда буду нуждаться в тебе, - говорю я, сжимая его руку. Лицо Чарли немного краснеет, и он извиняется, чтобы достать пиво из холодильника.

В меня влезает только один кусок пиццы, горе этого дня лишает меня аппетита и энергии.

- Я собираюсь лечь спать, - объявляю я, помещая свою тарелку в раковину. Завтра помою. Нет еще и девяти, но я обессилена. Слезы этого утра теперь кажутся далекими, далеким воспоминанием, тенью горя. Я вспоминаю Дикинсон³: Вслед острой боли чинно скорбь молчит, / Надгробий-нервов чопорен гранит, / Сомненье в стылом сердце – кто распят, / Вчера или уже века назад? Скорбь заполняет мое сердце, когда я поднимаюсь вверх по лестнице, снова готовая лечь в постель.

- Спокойной ночи, ребенок, - кричит Чарли, поскольку я исчезаю в темноте второго этажа.

Мои глаза закрыты, ладони смотрят в небо, пока я пою. Я даже не… пытаюсь петь, но музыка льется из меня, музыка без слов, незнакомая мелодия. Я лишь сосуд для нее. Не думаю, что это мой голос. Мой певческий голос скрипучий и тонкий, полон воздуха, но этот звук, льющийся из меня – чистый, белоснежный свет.

Я все еще могу чувствовать тепло тела Джейкоба у моей ноги, и вскоре ощущаю, что Леа прижимается ко мне с другой стороны. Не знаю, где эта другая сторона.

В уме я представляю Мост Между и пытаюсь вспомнить, как он выглядел. Я не помню, но говорю мосту в моем подсознании: «Стань цельным. Стань тем, чем ты был. Стань тем, чем ты должен быть», я не перестаю петь, пока не чувствую, что волокна веревки соединяются, время движется назад, мох и плесень исчезают, древесина становится новой.

И когда я открываю глаза, передо мной огромный мост, целый и завершенный. Я даже не вижу конца ему. Он исчезает в облаках. «Я сделала это?» - спрашиваю себя в удивлении. Я смотрю на волков, чтобы увидеть их реакцию. Леа фыркает, будто показывая, что она не слишком впечатлена, но Джейкоб говорит:

Хорошо сделано.

Я чувствую, что третий подталкивает меня своим мокрым носом, и я знаю, что он по-волчьи улыбается.

Я отстраняюсь, чтобы посмотреть на восстановленный мост и проникаюсь надеждой.

Я начала восстановление.

---

¹Аниматроника - методика, применяемая в кинематографии, мультипликации, компьютерном моделировании для создания спецэффектов подвижных искусственных частей тела человека, когда необходимо создать сложный макет, покадровая съемка которого невозможна.
² Персонаж одноименной сказки. Курица не получает помощи ни от одного из своих ленивых друзей, чтобы вырастить, собрать, или размолоть пшеницу в муку, но все стремятся съесть пирог, из нее сделанный.
³ Эмили Элизабет Диккенсон (1830-1886) – американская поэтесса.

Перевод: floran
Редактура: Goldy-fishes

Белла потихоньку начинает восстанавливать свой мир снов - Мост Между вновь восстановлен в своем величии. Желание Рене встретиться порождает раздумья в разуме девушки. Что будет дальше?

Ждем ваши мысли и комментарии на Форуме.