Глава 6. Она ищет тело.

Парковка у Дня Форкса, как и ожидалось, забита. Чарли, так часто приглашаемый на похоронные шествия, как-то сказал мне, что чем раньше ты уйдешь, тем больше людей приходят на твои похороны. Это потому что большая часть людей, которых ты знал, все еще живы? Или потому что люди одолевает желание поглазеть? А может, потому что они хотят убедить себя, что не имеют с тобой ни единого сходства, чтобы последовать по твоим следам в могилу?

Парковка, в основном, заполнена дорогими заграничными автомобилями, и моя старая груда металлолома обращает на себя внимание – громыхающая, простая машина, укрывающая самую застенчивую и простую девушку.

Тяжело было быть ребенком со стипендией. Даже по школьной форме можно было легко сказать, у кого есть деньги; по большей части это все, кроме меня. Думаю, мой автомобиль был единственной подержанной машиной на школьной стоянке. И она не была, скажем, симпатичной, мало использованной Хондой или Тойотой, которая достаточно бы отличалась от новеньких Порше и БМВ, о нет. Она казалась побитым, щербатым грузовиком-деревенщиой из «Тачек»¹

Когда мне исполнилось шестнадцать, я даже не рассчитывала на машину. Я знала, что мы были слишком бедны для ее покупки. Но Чарли придерживался другой идеи. Он, должно быть, перерыл кучу объявлений за несколько месяцев, чтобы найти что-то, что он смог бы себе позволить, и чтобы это что-то все еще было на ходу. Я рано проснулась в день своего шестнадцатилетия, потому что какой-то засранец противно протрубил в клаксон в шесть утра. На трясущихся ногах я добралась до окна и обнаружила, что тем засранцем оказался Чарли, давящий на гудок незнакомого мне грузовика. Он даже поместил бант на лобовое стекло, не такой гигантский, как вы видите в рекламах Лексуса в преддверии Рождества, но незамысловатый, купленный в ларьке за девять центов. Смотрелось одновременно мило и забавно, как накладные ресницы на бегемоте. Я выбежала из дома в пижаме и тапочках, быстро впитывающих утреннюю росу на лужайке, и обняла Чарли. Затем я ударила его кулаком по руке, за расточительность. Он потер руку, будто я сделала ему больно, но его усы подергивались, и я знала, что он улыбается.

Но когда я отправилась на стоянку, то чувствовала себя смущенной. Я никогда не ощущала себя настолько посторонней. То есть я знала, что моя одежда недостаточно хороша и что я была единственной девушкой в своем классе, которая не носила кошелька, но форменная юбка помогала мне как-то смешаться. Однако с таким автомобилем это было невозможно, я ненавидела расточительный подарок Чарли, настолько меня смутивший. Я не хотела стыдиться его, того, кем мы были. Я любила эту машину, пока он фыркал и кашлял на пути к школе.

Один из неотесанных парней, Тайлер, злорадно посмеивался, когда я вылезала из кабины.

- Хорошая тачка, Свон, - я была удивлена, что он даже знал мою фамилию.

Эдвард Каллен стоял рядом с ним, протирая яблоко о свою форменную рубашку.

- Не будь придурком, Кроули, - сказал он. Я стояла неподвижно, уставившись на свои ноги. Я думала, люди должны быть добры к вам на ваш день рождения.

- Но посмотри на бампер! Это ржавое дерьмо!

Мои руки сжались в кулаки, и я пыталась решить, собираюсь ли я кричать или врезать ему.

- Отвали, Кроули, - сказал Эдвард Каллен, он отклеил от яблока маленький стикер и прижал к самой измятой части бампера. – Знак одобрения, - сказал он с легкой улыбкой, перед тем как повернуться и уйти, оставив меня, с широко раскрытыми глазами и отпавшей челюстью, наблюдать за его удаляющейся спиной.

Что только что произошло? Я подошла к бамперу и, удостоверившись, что никого нет поблизости, провела пальцем по наклейке с яблока. Он никогда прежде не давал мне чего-либо – почему он сделал это сейчас? Я знала, это была всего лишь дурацкая маленькая этикетка с его яблока, но это уже казалось мне священной реликвией.

В моем бумажном пакете для обеда лежал банан, и я отклеила с него этикетку «Чикита», помещая ее рядом с этикеткой от яблока. Каждое утро я прилепляла к бамперу другой стикер, и вскоре все в школе начали так делать, не смотря на то, была ли я рядом или нет. Скоро бампер был покрыт фруктовыми наклейками всех видов, он стал почти что талисманом школы. Никто после не подкалывал меня по этому поводу, и даже те, кто не знал моего имени, знали, что я «девушка с грузовиком».

И все это произошло из-за Эдварда Каллена.

Я годами размышляла об этом. Я все еще задавалась тем вопросом. Почему он сделал это? Не думаю, что из-за меня. Думаю, потому что он ненавидел несправедливость. Это было правильным; где-то в это время его родители удочерили маленькую девочку – Элис, кажется, так ее звали. Я слышала, что мистер и миссис Каллен всегда хотели девочку. У Эдварда был брат, Эммет, на несколько лет младше нас.

Не знаю, как Элис вошла в их жизнь, но что-то в ней было не так. Ее глаза были полны испуга. Ходили слухи, что что-то ужасное произошло с ее биологической матерью. Она постоянно пребывала в страхе, была нелюдима, и она не говорила. Я мало видела ее, потому что она должна была ходить в спецшколу, но всегда ощущала к ней тягу, или, по крайней мере, к ее образу мыслей, слишком хорошо зная, на что это похоже – не хотеть говорить.

На обеде я старалась сидеть возле девчонок, которые знали Эдварда Каллена, одна из них училась с ним в танцклассе. Мы с Анжелой сидели за столом, а за моей спиной находились Джессика Стенли и Лорен Мэлори. Я делала вид, что слушаю Анжелу, хотя на самом деле подслушивала их, пытаясь отыскать любую крошку информации об Эдварде Каллене, которую я могла тайно хранить в своем сердце. Казалось, я старалась нарисовать его портрет в своем разуме, мозаика, созданная из кусочков подслушанных бесед.

- Она такая странная. Отчасти жуткая, - сказала Джессика. – Мы с мамой пришли на следующий день, а она лишь таращилась на нас.

- Она умственно отсталая или что-то в этом роде? – Лорен не были известны ее страдания.

- Не знаю. Мама сказала, что доктор Каллен не думает, что причиной ее молчания является какой-нибудь физический изъян. Никто никогда не слышал, чтобы она сказала что-то. Он назвал это… она просто не хочет говорить.

Избирательный мутизм², напомнила я себе. После ухода Рене я говорила все меньше и меньше, это были слова, которые я слышала от заинтересованных докторов и школьных соцпедагогов. Но я не соответствовала всем критериям. Мне просто было грустно, полагаю, слишком погружена в свое горе, чтобы приложить усилие для разговора. Бедная девочка, думала я. Я чувствовала родство с ней, хотя мы никогда не встречались.

- Сумасшедшая немая, - я слышала, как Лорен явно вздрогнула. – Как Эдвард с Эмметом могут выдерживать все это?

Я слышала множество сплетен о бедной немой Элис, и это выводило меня из себя. Ей было только пять лет, столько же, сколько было мне, когда Рене оставила нас. Я, возможно, сопоставляла нас. Однажды я видела Тайлера Кроули с фингалом под глазом, и я слышала, что это произошло из-за того, что он сказал что-то оскорбляющее в адрес Элис в пределах слышимости Эдварда. Я была слегка потрясена, потому что Эдвард Каллен казался столь тихим и мирным. Я также не могла поверить, что он сделал то, что могло повредить его рукам, его драгоценным рукам. Музыка была очень важна для него. Но в это было сложно не поверить, когда я увидела его на стоянке с перевязанной рукой.

В тот день я полюбила его еще сильнее, зная, что он отбросил все, чтобы защитить свою семью, оградить эту беззащитную девочку, которая не была его семьей по крови. Он отложил гитару в дальний угол на время заживления руки, рискуя тем, что никогда не сможет снова играть. Вероятно, он даже не думал об опасности того, что не сможет играть. Я поймала себя на мысли, что немного ревную его к Элис: у нее есть такая самоотверженная любовь и защита Эдварда Каллена.

Я ревновала к травмированной осиротевшей немой девочке.

Люди стекаются в аудиторию с фургонами новостей. Эдвард Каллен только начинал делать себе имя на инди-сцене, напевая и играя на гитаре. Иногда он играл на фортепьяно. Иногда звучала жалобная виолончель, на которой играли его друзья из консерватории. У него была страничка на MySpace с тысячами фанатов. Я множество раз прослушивала его записи, сильно смущаясь. Иногда я раздумывала над тем, чтобы начать общаться с ним там. Но он может не вспомнить меня, или он сочтет это ненормальным. Так или иначе, я не смогла бы перенести это. Я позволяла курсору зависать над кнопкой «Добавить в Друзья», ладонь потела, силясь нажать на нее. Но я так и не сделала этого, а сейчас слишком поздно; ещё одна запись в моем списке сожалений.

Сегодня солнечно, настолько, насколько это вообще возможно в Форксе. Лучи света проникают через разрывы облаков, и это кажется неправильным. Просто неправильно. Сегодня небеса должны плакать. Я смаргиваю слезы, когда двигаюсь к аудитории. Я едва могу видеть, просто сосредотачиваясь на ногах людей передо мной.

Я вздрогнула, когда кто-то схватил меня за руку.

- Белла? Боже, это ты?

Черт. Это Анжела. Как я собираюсь объясняться?

- Привет, - говорю я застенчиво.

- Почему ты не сообщила мне, что приезжаешь?

Я лишь пожимаю плечами.

- Ты… о боже, ты летела сюда?

- Ага. Вчера, - живот скручивает от воспоминаний.

- Не могу поверить, что ты летела! О, Белла, я так рада тебя видеть! – и она крепко сжимает меня в объятьях, и я всхлипываю, потому что внезапно понимаю, что не позволяла себе скучать по Анжеле за эти годы, до этого момента. Она как сестра мне. Она – дом.

- Я залила слезами твой свитер, - сказала я, когда мне снова удалось заговорить.

- Шутишь, после двух детей? Ерунда. Все в порядке, - она тепло улыбается и берёт меня за руку. – Входи. Думаю, в моем ряду будет свободное место. Ты сможешь встретить Карлу и Патрика.

Я чувствую себя худшим другом во всей вселенной, потому как никогда не видела ее детей. Я была на ее свадьбе, но лишь потому, что они с Беном Чейни решили пожениться в загородном доме его бабушки в Северной Каролине. Я приняла достаточно успокоительных, чтобы пережить двухчасовой перелет. Она сказала, что это был лучший подарок, который я могла ей преподнести, когда я стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, изо всех сил стараясь не сблевать на ее атласные свадебные туфли.

Я медленно передвигаюсь по ряду, киваю Бену, он ни капли не изменился со средней школы, но с «Я Серьезный Папа» бородкой. Он держит извивающегося малыша на коленях, в то время как маленькая девочка использует сидение возле него как стол, неистово раскрашивая лист бумаги, кроша карандаш на растрескавшуюся древесину. Анжела говорит:

- Патрик? Карла? Это ваша тетушка Белла. Скажете ей привет?

Патрик задумчиво пожевывает свой кулак, Карла не перестает раскрашивать. – Привет, БеллиБелли, - говорит она, нахмурив брови, склонившись над бумагой со своим фиолетовым мелком.

- Карла, тетушка Белла сделала Патрику волчью книжку!

Она перестает рисовать и смотрит на меня серьезными глазами. – Мне нравятся волки, - говорит она. – Мне нравится маленькая девочка. У нее милое платьице, - она отворачивается и продолжает раскрашивать. Анжела пожимает плечами, улыбаясь.

Начинается поминальная служба. Я вытягиваю шею, оглядываясь. Думаю, они собираются внести тело, и я готовлюсь. Его драгоценное тело, может деревянная коробка заключить его? Может его красота быть заключена в шести деревянных досках? Выдержат ли швы поток горя?

Но тела нет, лишь большая фотография в рамке на постаменте. Когда вошла его семья, я шепчу Анжеле:

- Где тело? Где… он?

Анжела шепчет в ответ:

- Полагаю, они еще не возвратили все тела. Каллены сказали, что проведут надлежащие похороны позже, если будут найдены какие-нибудь… части с его ДНК.

Сердце пропустило удар. Он даже не здесь. Где ты, Эдвард?

Его семья сидит впереди, смотря на нас: скорбящих, зрителей, зевак. К кому отношусь я? Эммет с припухшими глазами, мистер и миссис Каллен выглядят абсолютно потерянными. Не могу представить их горе. Я смотрю на миссис Каллен, и боль в моей груди становится невыносимой. Она несла его в себе в течении девяти месяцев. Чувствовала его сердцебиение, как он рос и толкался, наблюдала его превращение в удивительного человека. И теперь она никогда не увидит его снова. Я думаю о боли в животе, своем пуповинном призраке, и задумываюсь, чувствуют ли матери то же самое. Как далеко ее пуповинный призрак простирается теперь? Или он полностью разорван? Он был ее малышом, не могу перестать думать, ее милым малышом; я схватила голову руками и заплакала. Я должна была взять салфетки. Не знаю, о чем я думала.

Анжела – мама начеку – тычет меня в руку и вручает мне упаковку платочков. – Спасибо, - бормочу я и промакиваю глаза. О, мой бог, моя тушь. Салфетки быстро заканчиваются, покрытые разводами от туши. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, считает ли она мое поведение странным – я плачу слишком много? Она знает? – но она только обеспокоено смотрит на меня. Ее взгляд немного затуманен. Она сажает Карлу себе на колени и целует ее в макушку. Вид этого короткого материнского участия разрывает меня пополам. Я снова плачу, думая о миссис Каллен. Как часто она держала Эдварда на коленях, целую его макушку? Я плачу, вспоминая, будто во сне, на что было похоже ощущение рук Рене вокруг меня, ее губ на моих волосах. Возможно, это был лишь сон. Не могу вспомнить. Не могу вспомнить, любила ли она меня также.

Не знаю, куда ушла Рене, когда покинула нас. Был ли кто-то еще? Не уверена. Не знаю, знал ли Чарли, но он никогда бы не рассказал мне, если бы это было правдой. Но я знала, что она все еще в штатах, и она как обычно пришлет открытки на мой День рождения и Рождество. Она никогда не оставляла обратный адрес, но всегда присутствовал вашингтонский почтовый штамп. Таким образом, я знала, что она была рядом и не желала ни быть со мной, ни видеть меня.

Иногда я сильно ненавижу ее за это, но ненависть не мешает мне чувствовать боль в животе, когда я просыпаюсь от дрожи в середине ночи. Мне все еще нужна моя мама. И я ненавижу себя за то, что так сильно в ней нуждаюсь.

Я вытираю свои сухие глаза, пытаясь стереть всю тушь, наклоняюсь к Анжеле и говорю:

- Как я выгляжу? Глаза енота?

- Нет, героиновый шик, - говорит она, слегка улыбаясь. – Все нормально, - она снова сжимает Карлу.

- Спасибо.

Я вновь сосредотачиваюсь на службе. Я смотрю на худую молодую женщину с волосами цвета вороного крыла возле Эммета, задумываюсь, его ли это девушка. Она кажется слишком юной для него. И затем я понимаю, что это, должно быть, Элис. Проделываю легкие вычисления – сейчас ей тринадцать. Ее другое детство закончилось чем-то настолько ужасным, что отняло у нее голос, и теперь она входит в юность, на этот раз утратив своего брата, своего защитника. Ее глаза выглядят еще более пустыми, чем я помню, она прикусывает губу и заламывает руки, немного раскачиваясь вперед-назад. Но она не плачет. Миссис Каллен обнимает себя за плечи, и Элис прислоняется к плечу приемной матери. Ох, Элис.

Я думаю о своем любимом секретном воспоминании об Эдварде Каллене, о шпионаже за ним и Элис на детской площадке местного парка. Я шла к общественной библиотеке, чтобы взять несколько книг для научно-исследовательской работы, и увидела знакомую фигуру на холме, знакомую фигуру Эдварда. Я всегда смогу найти его, потому что его фигура выгравирована на моей сетчатке. Глаза болели, пока его тело не вписалось в схеме на ней.

Он раскачивал Элис, она улыбалась, действительно улыбалась. Я никогда не видела ее улыбку. Я имею в виду, что никогда не видела ее достаточно долгое время. Я стояла вдали и наблюдала за ними из-за дерева, моя рука слегка касалась грубой коры. Он долго раскачивал ее, не теряя интереса, не жалуясь, и она лишь улыбалась и тихо смеялась. Так не похожа на ту испуганную девочку. Он изменил ее.

И сейчас я смотрю на нее, снова пустую. Будет ли она когда-нибудь снова улыбаться?

- Это та Элис? – шепчу я Анжеле. Она кивает. – Она начинала говорить?

- Нет, - отвечает она, давая Патрику контейнер с хлопьями. – И слова не произнесла. Она ходит в школу, и учителя позволяют ей делать все в письменном виде. Другие дети не трогают ее.

Я рада, что никто не мучает ее, но если они оставляют ее, это также означает, что они даже не пытаются стать ее друзьями. Кто заставит ее улыбаться? Кто посвятит ей время, чтобы узнать ее? Кто поможет расти ее личности?

Эммет встает, чтобы начать говорить. У него в руках куча бумажек, и мистер Каллен похлопывает его по спине, когда он приближается к трибуне.

- Привет, эм, большинство из вас знает, я младший брат Эдварда – Эммет. Моя семья благодарит вас за то, что вы пришли сюда, чтобы поддержать нас. Прошлая неделя была настолько ужасна, насколько вы можете себе вообразить.

- Эдвард был самым лучшим братом, который когда-либо мог быть у парня. Он все знал, защищал тех, кого любил, и он вкладывал душу в свою музыку. Он собирался стать суперзвездой. Все знали это. Даже его прическа знала об этом.

Прозвучали несколько смешков, смешанных со всхлипываниями. Волосы Эдварда и, правда, жили своей жизнью, взлохмаченные, сексуальные, шелковистые. Как часто я мечтала запустить в них свои руки, размышляя, будут ли они мягкими, или колючими от геля, или жесткими от лака. Как они пахли? Я никогда этого не узнаю.

Эммет откашлялся и продолжил, смотря на записи. – Я, правда, не знаю, что должен сказать. Я никогда не предполагал, что мне придется написать подобную речь, если только в глубокой старости, страдая недержанием и нося штаны на подтяжках.

- Эдвард, я всегда думал, что ты будешь рядом. Ты прожил жизнь на несколько шагов впереди меня, пробиваясь на своем пути, таким образом, делая мой легче. Поэтому я знал куда идти. И теперь, теперь я… полностью потерян.

Эммет начинает плакать. Тяжело, столь тяжело наблюдать, как взрослый сильный парень, как Эммет, теряет самообладание. О господи, почему я пришла сюда? Боль вокруг меня почти осязаема. Я скомкиваю салфетку и прижимаю кулак ко рту, стараясь сдержать вопли. Я прикладываю все силы, чтобы не кричать вслух. Я стараюсь не дышать, не желая подпитывать свои рыдания. У французов есть такое хорошее слово для рыданий: sanglot. Оно охватывает больше горя, отчаянья, сбоя сердечного ритма, рваного дыхания, когда горе разрывает тебя изнутри. Я обретаю немного спокойствия, размышляя над словом. Sanglot. Слово немного заполняет пустоту.

- Я… простите, я не могу закончить. Просто… спасибо, что пришли. Мы ценим это. Эдвард, я люблю тебя, старший брат. Надеюсь, что там ты все еще присматриваешь за мной.

Он медленно возвращается на свое место, и Каллены окружают его, обнимая, плача. Элис морщится, но ее глаза остаются сухими. На мгновение я подумала, что она смотрит прямо на меня. Интересно, знает ли она.

После службы есть своего рода очередь соболезнования, я встаю в нее. Не знаю, что скажу. Дети Анжелы суетятся, поэтому она говорит, что они с Беном пойдут накормят детей обедом. Мы договариваемся встретиться, перед тем как я вернусь в Бостон. Она снова обнимает меня, я благодарю ее за салфетки и целую в щеку, а затем наблюдаю, как они продвигаются к автомобилю.

Я медленно двигаюсь в очереди, будто жду прохода через охранников и турникеты в Фенуэй-парк на бейсбольный матч. Если бы только это была простая очередь, как та, с чем-то замечательным на другой стороне; проходишь через туннель и появляешься в волшебном мире изумрудно-зеленых полей, яркого света, огромного количества счастья и ощутимого волнения. Но нет, на другом конце очереди лишь отчаяние и потеря.

Я, наконец, впереди и не знаю, что делать. Обнять его родителей? Они знают, кто я?

Сдуру я протягиваю руку как на гребанном приеме. – Привет, я Белла, Белла Свон. Я одноклассница Эдварда, - это кажется странным, слишком показательным, произнести его имя вслух. Мистер и миссис Каллен смотрят на меня безучастно. Они не знают меня.

- Спасибо, что пришли, - говорят они, в свою очередь сжимая мою руку. Я делаю шаг или два к Эммету.

- Привет, Эммет. Это Белла. Мне так, так жаль, - говорю я.

- Белла, - безразлично повторяет он, беря мою руку. Он смотрит на меня, ничего не меняется – ни вспышки узнавания. Он также не помнит меня. Сердце пропускает удар. Я чувствую себя невидимой. В сотый раз за сегодняшний день спрашиваю себя, зачем я приехала сюда.

Я чувствую себя все более и более глупой, продолжая идти в очереди. – Соболезную, Элис, - я не протягиваю руку. Она смотрит, как будто сквозь меня. Я вздрагиваю. Она не двигается.

Впереди еще один человек. – Белла, - говорю я, снова протягивая руку. – Мне… мне очень жаль.

- Спасибо вам, - душераздирающе прекрасная женщина с золотисто-каштановыми волосами и покрасневшими глазами. – Я Таня.

О. Таня, его невеста. Конечно.

Имитируя спокойствие, я иду к выходу из аудитории, и затем бегу к грузовику так быстро, как могу. Мне надо побыть одной. Мне необходимо побыть вдали ото всех. Я добираюсь до грузовика и пристально смотрю на бампер, все еще покрытый сотнями маленьких фруктовых этикеток.

Отчаянно продираюсь через года накопленной грязи и птичьего помета, снимая несколько слоев наклеек, ища ту, которую Эдвард дал мне. Не могу найти ее. Я не узнаю ее, даже если найду. Они все одинаковые. Думаю, что если тебе суждено найти ее, то так и будет. Я падаю на колени перед грузовиком, вопя. Автостоянка пуста, люди по-прежнему слоняются вокруг, ожидая прохода в школу. Я помещаю палец в самую глубокую вмятину на бампере, зная, что его наклейка там, и это придает мне силы, чтобы вернуться в автомобиль и поехать домой.

Мои коленки в песке, колготки окончательно разорваны. Я скидываю обувь в коридоре дома и поднимаюсь по лестнице, оставаясь лишь в чулках. Сворачиваюсь на кровати поверх покрывала, притягиваю колени к груди и закрываю глаза. Почему я так расстроена?

Не понимаю, на что я надеялась; что представлюсь его родителям, и они скажут мне: «О, ты Белла Свон. Знаешь, Эдвард любил тебя». Или так: «О, Белла, он говорил о тебе все время».

Они даже не знали, кем я была.

Последний крошечный кусочек надежды, которую я хранила в сердце, крошечная свечка, противостоящая ураганным ветрам сомнения и ненависти к самой себе, была потушена их пустыми взглядами. Моя подушка вскоре становится теплой от слез, и, полностью опустошенная, я позволяю себе уснуть.

Джейк и невидимые волки все еще окружают меня. Медленно я сажусь.

- Леа, - говорю я, не уверенная, что глаза не обманывают меня, когда я вижу, как небольшой серый волк материализуется, соединяясь молекула за молекулой передо мной.

Теперь их двое.

Хорошо, говорит Джейкоб. Все становится на свои места.

Я все еще не думаю, что она Принцесса Иззи, говорит Леа.

- Теперь я Белла, - отвечаю я.

Самозванка , шипит она.

Джейкоб рычит на нее. Я верю ей. Она утонула в источнике. Со временем она вспомнит.

Джейкоб переводит взгляд на меня. Пошли.

- Куда?

Тебе многое предстоит восстановить.

Он сказал «тебе», не «нам». Я ответственна за любое разрушение, произошедшее здесь.

Пойдем, вновь говорит он более настойчиво.

Джейкоб и Леа наблюдают за мной, пока я медленно встаю на ноги. Легкие все еще горят от водного потока; источник, так его назвал Джейкоб. Мы идем по берегу реки, он справа от меня, Леа слева. Третий, невидимый, следует сзади.

Вода мчится возле нас, источник журчания, и мы долгое время идем в тишине.

В окончательном месте встречи
Мы сбились в кучу,
Избегая речей,
Возле вспучившегося ручья

Незрячие,
Покуда вещие очи
Вечной звездой не вернутся
Венчальной розой
Сумеречного царства смерти,
Но уповать на это - удел
Только пустых людей³.

---

¹ Полагаю, тут говорится об грузовике Метре.
² Избирательный мутизм - совершенно буквально – выбор, когда не говорить. Классифицируемый как расстройство детства, он характеризуется неспособностью говорить в определенных социальных ситуациях, где ожидается речь, например в школе. Это состояние обычно продолжается только несколько месяцев.
³ С. Т. Элиот «Полые люди».

Перевод: floran
Редактура: Goldy-fishes

Похороны любимого человека. Что может быть хуже? Лишь мысль пронзает сердце не хуже ножа или пули. Очередное потрясение, пережитое Беллой…