Мы с Чарли едим холодный мясной рулет с бутербродами и смотрим Сверкающие Седла
1 по телевизору – прекрасная ночь. Мы смеемся над одними и теми же моментами. Мне нравится смотреть, как глаза Чарли сужаются, когда шериф говорит Джину Уайлдеру:
- Давай сыграем в шахматы.
- Для тебя каждый день на работе подобен этой игре, да? – шучу я, локтем толкая Чарли под руку.
- Вот точно так, - кивает он, взлохмачивая мне волосы.
- Я скучаю по Мэдлин Канн, - произнесла я, пока та выходила на сцену в черном платье и боа из перьев.
- Я тоже, ребенок, - говорит он и кажется таким грустным и далеким. Интересно, напоминают ли чем-то ее обесцвеченные волосы Рене, или, более вероятно, он видит ее образ везде, куда бы ни посмотрел. Я могу это понять. Жаль, я не знаю, как убрать эту боль. Жаль, что не могу поглотить ее, подобно угольному фильтру.
Я думаю, насколько странно называться «ребенком», когда один родитель тебя так искренне любит, а общение с другим подобно проклятью, которое пытается уничтожить смысл твоего существования. Это же такое простое слово. Как такое возможно?
Я начинаю засыпать на диване, когда фильм подходит к концу, и я заставляю себя встать, поставить грязные тарелки в раковину – слишком устала, чтобы помыть их сейчас. Завтра и завтра, и завтра, думаю я, пока выключаю свет на кухне и поднимаюсь наверх, мои ноги такие тяжелые, как мешки с песком. Сначала я чищу зубы, поскольку знаю, что если зайду в комнату, то усну прежде, чем буду готова ко сну. Мои конечности кажутся тяжелыми и онемелыми, я размышляю о сегодняшнем дне. Рене, Розали, могильный камень Эдварда Каллена. И Элис. Элис, буравящий взгляд которой я все еще ощущаю на себе, смотрящий на меня через зал во время похорон во вторник; Элис, которая, кажется, видит меня насквозь своими испуганными глазами.
После того, как я надела пижаму, я сижу на одеяле, поджав колени, альбом лежит на бедре. Я пролистываю его, снова смотря на Сета. Он не будет ждать меня этой ночью. Как я могу так ощутимо скучать по кому-то, кого создала в своей голове? Листаю к концу альбома, к загадочной записке Элис. Я знаю. Знала ли она, когда смотрела на меня через весь зал? То есть она не сомневалась относительно моего признания?
Рядом с ее запиской я делаю набросок, рисуя нас, как мы, должно быть, смотрелись со спины – две девушки, держащиеся за руки и скорбящие над пустой могилой. Я возвращаюсь к дереву Сета и касаюсь ствола кончиком пальца. Так скучаю по тебе, милый мальчик, думаю я. Я оставляю альбом на кровати возле себя, на всякий случай, выключаю лампу и готовлюсь к миру без Сета.
***
Когда я просыпаюсь во сне, то чувствую тяжесть в груди, я ощущаю отсутствие Сета.
- Как ты, Сет? – спрашиваю я, похлопывая по стволу.
Он не может слышать тебя, ты же знаешь, говорит Леа.
- Как ты можешь быть так уверена?
Потому что он ушел вперед. Он не чувствует боли, но он также не подозревает о нашем незначительном существовании.
- Я не знала об этом, - говорю я. – Но даже так, для меня важно иметь возможность говорить с ним. Разве имеет значение, может он меня слышать или нет?
Это эгоистично, отвечает Леа.
Они практичные волки, а я всего лишь человек, такой незначительный.
- Я убью его, - говорю я, проводя рукой по колчану и луку. – Есть что-нибудь в правилах о не убийстве Того-Самого-Камня?
Джейкоб и Леа смотрят на меня.
О… об этом никогда не говорили. Мы не знаем. Не запрещено, но это может быть невозможным, - начал Джейкоб, а Леа закончила.
- Я создала его?
Он существовал задолго до того, как ты появилась здесь. Ты защищала нас от него, но он был всегда, сколько волки помнят.
- Но как это возможно? – спрашиваю я. – Разве не я создала вас?
Ты создала нас – Джейкоба, Лею, Сета и наших потерянных братьев – но мы существовали всегда, и всегда были готовы появиться. Мы всегда были здесь, и недавно родились вновь. Когда мы умираем – мы исчезаем, но мы все же были живыми, когда ты снова призвала нас, все такие же, но новые.
Я почти понимаю, о чем они говорят. Я могу всегда призвать новых волков, но они всегда жили здесь, повсюду. Возможно, их память также пускает корни, ведь Джейкоб всегда говорит, что что-то живет в их воспоминаниях. Каждый волк рождается с отпечатком истории этого мира?
- Вы добровольно пришли в этот мир, или я вызвала вас?
Мы не знаем, но даже если так, мы бы не имели права сказать это тебе, говорит Джейкоб.
Мой разум заполняется воспоминаниями о дне с Рене, о моём ужасном воссоединении с ней. Я чувствую сильное желание найти лоскуты полотна, в котором была завернута я и моё оружие, прежде чем я проснулась здесь. «Где ты, мой похоронный саван? – думаю я. – Дай мне почувствовать, где ты». Длинный лук в моих руках начинает слегка гудеть, и, так же как на кладбище сегодняшним днем, я закрываю глаза и иду туда, куда тянет. Лук ведет меня около леса, остановившись у высокого красного дерева с огромным отверстием в стволе. Я тянусь вперед и достаю лоскуты. Не знаю, как они здесь очутились, но я впервые оказалась на вершине холма с того времени, как восстановила Цитадель, и, полагаю, лоскуты должны были где-то оставаться. Хотя, также присутствует ощущение, что нормальная, здравая логика здесь не удержится.
Я опускаюсь на колени, чтобы выгрести все кусочки. Не знаю, что ищу, но это кажется важным. Мое тело говорит мне продолжать поиски. Я почти на дне отверстия, рука уже погрузилась почти по локоть, когда я касаюсь чего-то, что, кажется, вовсе не принадлежит этому миру. Я катаю между пальцами мягкий, цилиндрический предмет, когда поднимаю руку. В приглушенном свете леса я вижу, что это сигаретный окурок с помадой на фильтре.
Рене.
Я дотрагиваюсь до отпечатка ненавистного рта Рене, сделанного ею, когда та присосалась к фильтру. Так много вещей из моего детства забыто, но когда я касаюсь этой кучи хлама, изображения начинают болезненно мерцать в голове, подобно небольшим разрядам электричества. Я вижу пепельницы по всему дому, окурки, её помада, всегда пачкающая фильтры.
Я знаю из суровых разговоров с папой, что Чарли думает, что это отвратительная привычка, по крайней мере, для меня, но никогда не говорил ничего осуждающего по отношению к Рене. Не могу припомнить такого. Пепельницы были на каждом столе в доме, на кухонном столе, даже на туалетном бачке.
Конечно, Чарли позволял ей курить, все, что она хотела. Он хотел, чтобы она была счастлива. Он не пытался сдерживать её душу. Я даже не могу использовать слово душа по отношению к Рене – нечто настолько лёгкое, эфирное, хранящее в себе добродетель, не могло быть частью её. Есть ли плохие души? Полагаю, да. Душу Рене я представляю загрязненным туманом смога, выходом канцерогенных веществ, после того как Рене высосала их из окурка в моей руке.
И точно так же теперь я помню, как это произошло; как я покинула сновидения. Все дело в этом сигаретном окурке со следами ее помады, подавляющем мои воспоминания, жалящем мой мозг подобно щупальцам медузы.
Я вышла из класса, размахивая коробкой для завтрака со Снупи. Удивительно было видеть ждущего меня с другими родителями Чарли вместо Рене.
- Папа! – я подбежала к нему и обняла за ноги, ударяя его голень коробкой, но Чарли, казалось, даже не заметил этого. Он рассеянно похлопал меня по голове, как собаку, взял за руку и повёл к автомобилю.
Он достал из багажника детскую подушку2 и поместил ее на заднее сиденье. Я смогла застегнуть пряжку.
- Где мамочка? – спросила я, когда автомобиль двинулся вперед. Я старалась смотреть в его глаза в зеркале заднего обзора, его взгляд где-то блуждал, он был потерянным.
- Она… она уезжает.
- Уезжает? В путешествие?
- Что-то типа того, - ответил он напряженным голосом.
Когда мы приехали домой, на подъездной дорожке стоял незнакомый автомобиль. Рене тащила старый запятнанный вещевой мешок по ступеням. Автомобиль был забит под завязку. Водителя не было.
- Мамочка, ты отправляешься в долгое путешествие? – автомобиль, казалось, лопнет.
Рене не смотрела на меня. Сигарета, свисающая с ее губ, ярко пылала на конце, когда она сделала очередную затяжку, стряхивая пепел. Она поставила сумку на заднее сиденье. Скользнула на водительское место и собиралась дернуть дверь, чтобы закрыть, когда Чарли приостановил ее рукой.
- Подожди, я знаю, что не могу заставить тебя остаться, Рене. Но будь все проклято, ты попрощаешься со своим ребенком, - я никогда не слышала, чтобы голос Чарли звучал так сердито или чтобы он сказал столько слов за раз.
Я услышала холодный смех Рене. – Вы угрожаете мне, шериф Свон?
Злость прорвалась наружу. – Сделай, что должна, Рене. Со мной ты можешь обращаться как хочешь. Но это твоя дочь, твой ребенок.
Я помню, как стояла в замешательстве, наблюдая за этим разговором. Эти люди были похожи на моих родителей, но они вели себя как незнакомцы. Я сильно сжимала руками коробку со Снупи, пластмассовая ручка врезалась в ладонь.
Подчеркнуто вздохнув, Рене вышла из автомобиля на своих дурацких каблуках и ярких бриджах.
- Иззи, любимая, - сказала она, приседая, чтобы быть на уровне моих глаз. – Мама любит тебя, но мама должна уехать.
- Должна? – спросила я озадаченно.
- Когда-нибудь ты поймешь, Из.
- Плохие люди преследуют тебя? – я слышала достаточно разговоров Чарли и знала, что тогда он должен вырваться на дорогу в своем полицейском автомобиле под звук сирен.
- Нет, Иззи. Я уезжаю, потому что хочу. Я должна, но это мой выбор. Сейчас это значит быть женщиной, Иззи. Иметь право выбирать. И я сделала его.
- Могу я поехать с тобой? – спросила я. Я очень редко оставалась с Чарли; Рене всегда была рядом. Я заглянула за плечо Рене и увидела Чарли, наблюдающего за нами, его лицо неподвижно, взгляд стеклянный, невидящий, как у мертвой рыбы, которую он привез на выходных.
- Нет, - ответила она наотрез. Так просто. Лишь «нет». Ни объяснений, ни оправданий, только печатные буквы в десять футов высотой несмываемыми чернилами в моей голове. НЕТ.
Она даже не дотронулась до меня, но я отскочила от неё, будто меня шлёпнули. Я ещё сильнее сжала коробку для завтраков.
- Когда ты вернешься?
Она вздохнула. – Нет. Я не вернусь.
- Рене! – рявкнул Чарли. Он все еще не двинулся со своего места у чужого автомобиля. – Она просто ребенок!
- Что ты хочешь, чтобы я сделала, шериф? Дать ей ложную надежду? Тебе это как-нибудь помогло? – мои родители были незнакомцами друг для друга и для меня. Может, это был лишь сон.
- Ты большая девочка, Иззи, поэтому я не собираюсь врать тебе. Я не вернусь. Но мамочка любит тебя. Не забывай об этом, - она сделала последнюю затяжку и выбросила сигарету на дорожку. Я наблюдала, как всё ещё горящий окурок летел по дуге, пока не приземлился на бетон. Я уставилась на пучки дыма, кровоточащие из умирающей сигареты.
- Ну, ребенок, думаю, это прощание, - она раскрыла руки, чтобы обнять меня, но я была напугана. Эта женщина… она не может быть моей мамой. Кто этот мужчина, выглядящий как мой папа, но говорящий так резко? Они были незнакомцами. А я не верю чужим. Я уронила коробку и побежала в дом, вверх по лестнице, и скрылась под кроватью. Что происходит?
Я слышала крики, хлопок автомобильной двери и визг шин. Дверь открылась, и я услышала голос Чарли:
- Иззи, милая? Ты здесь?
Я плакала, но не знала почему. Я ничего не понимала из случившегося. Чарли звучал уже больше похоже на Чарли, но чего-то не хватало. Я не ответила ему, поскольку он по-прежнему казался незнакомцем, каким-то монстром. Их похитили и заменили чудовищами с их лицами?
Я услышала топот его рабочих ботинок по лестнице. Я забиралась все дальше от двери:
- Милая? Малышка?
Он знал, где я прячусь из-за игр в прятки по выходным, поэтому он присел на корточки у кровати и заглянул под нее. Я душила слезы.
- О, ты тут, - он выглядел усталым. – Я ненадолго прилягу. Можешь оставаться здесь сколько хочешь, хорошо?
Он больше походил на Чарли, но опять же, часть его отсутствовала. Я больше не боялась его, но я дождалась, пока не хлопнет дверь в его комнату, прежде чем выбраться из-под кровати.
Я осторожно спускалась по лестнице, чтобы посмотреть, была ли Рене все еще снаружи. Я слышала, как отъезжал автомобиль, но хотела лично убедиться. На подъездной дорожке стоял только полицейский автомобиль. Взгляд наткнулся на что-то красное на лужайке. Моя коробка для завтраков со Снупи. Я вышла ее забрать. Когда я нагнулась за ней, то увидела сигаретный окурок, брошенный Рене, прежде чем она попыталась обнять меня. Я наступила на его конец и покрутила ногой, как она делала бесчисленное количество раз, затем потянулась вниз, чтобы поднять его. Следы её помады испачкали фильтр, как и всегда. Она всегда повторно использовала свою ярко-красную помаду.
Я слегка сжала в руке окурок, как будто поймала светлячка. Я вернулась в дом, поставила коробку на кухонный стул и вернулась наверх. Села на кровать и не сводила глаз с сигаретного окурка в руке.
- Ты последний, - сказала я ему. Не знаю, как это понять, но я произнесла это. Я знала по лицу Чарли, по его мертвым рыбьим глазам, что наши жизни никогда не станут теми же. Я прижала запятнанный помадой кончик к щеке, воображая, что это прощальный поцелуй от Рене.
Той ночью Чарли заказал пиццу, когда он, наконец, вышел из комнаты. Тогда я думала о ней, как о потрясающем угощении, но не знала, что это была первой из множества ночей пиццы – оставшаяся пицца, и новая пицца снова. Чарли оцепенело сидел в гостиной и смотрел телевизор, даже не говоря мне идти спать. Что немного походило на праздник, но что-то было не так.
Когда я начинала зевать, я поднималась наверх. Окурок все еще был на кровати, я накрывала его рукой и засыпала, не почистив зубы. Никто не напоминал мне.
Когда я просыпалась, окурок все еще был в руке. Я задумывалась, а было ли так сначала, потому что я не видела ничего подобного в моем замечательном мире игры с говорящими волками, замков и красивых платьев.
Этого не было, пока я спала, и я полностью понимала, что произошло. Моя мамочка уехала, и она никогда не вернется домой. Во снах, я как-то более ясно понимала, что она бросила меня. Она не захотела взять меня с собой.
Волки хотели играть снова и снова, чтобы помочь мне улучшить навыки стрельбы из лука, но я стояла с окурком в своей руке.
Почему ты не играешь с нами, Принцесса? – спрашивали они.
- Шш, - говорила я, все еще смотря на ладонь. Я должна была что-то понять. Наконец, я произнесла:
- Мне надо уйти. Я люблю вас, но я должна уйти.
Что? – волки, казалось, говорили в унисон, единый волчий порыв замешательства.
- Я ухожу, - сказала я, держа в раскрытой ладони сигарету, будто это все объясняло. – Быть принцессой, значит принимать решения, и мой выбор уйти отсюда навсегда. Сейчас я ухожу навсегда.
Кто защитит нас от Того-Самого-Камня? – спросили они.
- Кто-нибудь еще, - ответила я.
Никого другого нет.
- Тогда вы должны сделать это самостоятельно.
Мы не можем защититься от него.
- Вы должны придумать способ.
Кто будет с нами играть?
- Вы будете играть без меня.
Но почему? Что мы сделали?
У меня не было ответа. Я просто начала кричать и кричать, отталкивая волков со своего пути. Мой крик достиг небес и начался дождь, такого никогда не было в этом мире. Когда я кричала, каменные стены Цитадели начали разрушаться. Я бежала, пока не оказалась перед Мостом Между, крича на протяжении всего пути, какой-то злой дух вырывался из меня. Веревки начали растрепываться и раскручиваться, пока, наконец, доски не сорвались в реку, разбиваясь о скалы.
Что ты делаешь? Почему ты это делаешь? – спрашивали волки, когда бежали за мной, растерянные и оскорбленные. Я ощущала их страх и замешательство, они частицами витали в воздухе. Я не отвечала им. Я была чем-то диким, еще более диким, нежели волки, волосы спутаны с ветками и листьями после бега через лес.
Я ждала, пока окажусь в центре внутреннего двора Цитадели, прежде чем заговорить. Камень впитал дождь, и все вокруг пахло влажностью и землей. Волки встали вокруг меня. Волосы на загривках встали, несколько волков смотрели на небо, оторопев от неожиданной влаги. Они моргали, когда капли попадали в открытые глаза.
- Я не вернусь. Оберните меня. Оберните и похороните. Я не вернусь.
Но… но, Принцесса Иззи, они начали протестовать.
- Нет! – вопила я. – Нет. Делайте то, что я сказала. Я создала вас. Вы должны делать, что я говорю. Оберните меня. Похороните. Я не вернусь. Я больше не хочу быть здесь.
Когда волк пододвинулся ко мне, я топнула ногой и прокричала:
- Я больше не хочу здесь оставаться! – я отыскала свой лук и попыталась разломать его об ногу.
Джейкоб остановил меня.
Принцесса, пожалуйста. Оставь его нам. Лук всегда принадлежал этим землям. Мы отпустим тебя.
- Отпустите? Я сказала вам, что делать, - произнесла я. Я не знала, кто говорил через меня. Казалось, я смотрела издалека.
Джейкоб оторвал грубую кору, и несколько волков убежали, вернувшись с полотном ткани. Я держалась за один конец, когда они плотно обворачивали меня в него. Я не чувствовала страха. Я лишь чувствовала, что это то, что я должна сделать. Процесс, казалось, занял часы, и маленький окурок выпал из руки, застряв где-то у ноги и запутавшись в полотне. Мое дыхание замедлялось, когда сдавливание ткани усилилось, и вскоре я полностью промокла от непрекращающегося дождя.
Помню, как меня тащили через внутренний двор по траве, и у меня возникло воспоминание из жизни кого-то – женщины, перемещающей большую сумку к задней части автомобиля. Что-то столь знакомое, но столь туманное… что это было? Я знаю ее?
Земля подо мной была мягкой, и я слышала рытье волков. Прощайте, думала я, не уверена, что правда произнесла это.
Мы повинуемся тебе; ты наша, сказал Джейкоб, лая снова. Я ощущала носы и лапы, толкающие меня, а затем я падала, падала, приземлившись на плодотворную, влажную землю. Я ощущала, как комья земли падали на меня сверху, слегка похлопывая меня. Хорошо, думала я.
Вскоре я ощутила тяжесть земли, и мой разум очистился. Кто я? Почему лежу здесь? Что за давление на моей груди? Что за приглушенный звук? Он походил на вой боли. Многоголосый вой. Прежде чем я смогла задуматься об этом, все вокруг стало белым, белым листком бумаги, яркий в своей чистоте. Я ничего не видела, ничего не чувствовала. Это был покой.
Потом я проснулась на следующее утро, телевизор слепил глаза, отец всё ещё спал перед ним, а холодная наполовину съеденная пицца лежала на журнальном столике.
Я толкнула Чарли, чтобы разбудить, и сказала:
- Никогда больше не называй меня Иззи.
...что в 
0
