Мне было тринадцать, когда я впервые увидела Эдварда Каллена. Бесчисленное множество раз я прокручиваю этот момент у себя в голове. Я стою как раз позади себя тринадцатилетней, когда она собирается открыть дверь в класс музыки. Ее ладонь всего на секунду задерживается на прохладной металлической ручке двери. «Ты знаешь, что сейчас твоя жизнь изменится?» - спрашиваю я ее тихо. Она никогда не слышит меня. Всегда просто открывает эту дверь, исчезая в свете, а я остаюсь стоять в темноте холла, пока дверь, неспешно покачиваясь, начинает закрываться, оставляя все меньше и меньше света и, наконец, останавливается.

Это не имеет значения. Я знаю, что произойдет. Она войдет туда. Учитель велит ей представиться. Ее лицо все горит, и, произнося свое имя, она запинается на нем, как спотыкается в коридорах, но никто не замечает, слишком скучно. И затем она поднимает глаза и видит его, сидящего в первом ряду, бронзовые волосы падают ему на глаза, рубашка от школьной формы на выпуск, галстук ослаблен, рукава закатаны. Он склонился над гитарой, безумно ухмыляясь, но не из-за нее. Она не знает, почему он выглядит таким счастливым.

«Милый, - думает она. - Интересно, он понравится мне?» Она хмыкает, ей кажется маловероятным то, что ей понравится первый же мальчик, которого она увидела. «Нет, это глупо, - продолжает она. - Тебе не следует влюбляться в первого же мальчика, на которого ты натолкнешься. Не будь такой девушкой». Она не привыкла находиться в окружение мальчиков ее возраста, поэтому ее отец заставил ее присоединиться к этим внешкольным занятиям. Чарли хочет, чтобы она была общительнее, волнуясь, что она проводит слишком много времени дома, присматривая за своим бедным брошенным отцом. Конечно, Чарли был достаточно невежественен, чтобы посчитать, что школьная музыкальная группа поможет стать ей более «общительной».

- Белла? Белла? Ты в порядке? - раздается взволнованный голос Анжелы, словно тонкое жужжание над ухом. Я так ушла в свои мысли, что уже хотела отмахнуться от него, словно от комара. Я забыла, что говорю по телефону.

О чем мы говорили? Мой мозг, кажется, не работает. Что-то плохое. И тут я вспоминаю: Эдвард Каллен мертв.

Стены вокруг меня начинают рушиться. Когда я думаю о смерти и окончании всего этого, значение и последствия этого слова не имеют смысла. Если я могу умереть сегодня и навсегда исчезнуть, почему я не могу просто взлететь к потолку? Почему диван не растворяется в воздухе или не превращается в дракона? Я сжимаю трубку в руке так сильно, что ногти на пальцах белеют. Хватаюсь за нее, как если бы здесь, подо мной обрыв, и я падаю вниз.
Твердый кусок пластика и провод, зажатые в моей руке – все, что удерживает меня в реальности. Все это кажется настолько смешным, что мне приходится закусить губу, чтобы не рассмеяться.

Анжела все еще ждет моего ответа. Мне нужно что-нибудь сказать, что угодно. Я быстро стараюсь вычислить количество горя, которое не вызовет подозрений: достаточно, чтобы звучать сочувствующе, но не слишком, чтобы у неё возникли вопросы.

- Это... так ужасно, - говорю я. Но моя попытка сдержать эмоции провалилась.

Однако Анжела, похоже, ничего не заметила.

- Действительно, не могу поверить, что его больше нет.

Мне нужно побыть одной. Я легко могу совершить ошибку и реагирую слишком сильно. Хотя Анжела мой лучший и самый старый друг, она не знает обо мне всего, особенно об Эдварде. Даже от того, что я просто думаю о нем, мое сердце пропускает несколько ударов, а щеки розовеют. Я умру раньше, чем она узнает, как глубоко повлияла на меня ее новость.

Я не могу задавать вопросы. Мне нужно закончить этот разговор. Я притворилась, что меня мучает головная боль, и Анжела сказала, чтобы я шла в постель.

- Скоро поговорим, - обещаю я.

Встав и сделав шаг, я чуть не падаю, чувствуя, как скользят мои шерстяные носки по паркету. Раздражение своей неуклюжестью отвлекает меня от новости. Всего лишь еще одна вещь, которая неправильна во мне. Мне можно нанимать телохранителя, чтобы спокойно ходить по улицам и переступать через бордюры. Я спотыкаюсь, переходя дорогу; я подворачиваю ногу на глупых булыжниках в Бикон-Хилле чаще, чем хотела бы признать.

Печальная вещь состоит в том, что я люблю старинные вещи и готический шрифт. Они помогают мне представить, что я живу в другом, более романтичном времени. Времени, которому я бы принадлежала больше и где что-нибудь собой представляла. Но я не вписалась бы и там со своей неуклюжестью. Я должна жить в мире, сделанном полностью из пены или похожем на гигантский шар для хомяка. Хотя и там бы я нашла бы способ покалечить себя.

Почувствовав боль в руке, я понимаю, что до сих пор сжимаю телефон. Я кладу его обратно на прикроватный столик.

Приходит осознание того, что я избегаю мыслей о смерти Эдварда. Но теперь, не говоря по телефону, мне не нужно пытаться изобразить то, как я должна себя чувствовать. Но я до сих пор не знаю, что я на самом деле чувствую. Думаю, сейчас я потрясена, возможно, немного не в себе, до сих пор чувствую холод февральского Бостона. Кроме того, Эдвард существует в моем воображении так долго, что иногда я задумывалась, а был ли он вообще реален. Так имеет ли значение тот факт, что он ушел? Почувствую ли я разницу?

Конечно, разница есть. Я ругаю себя за то, что даже подумала так эгоистично. Все равно это не то, что я имела в виду. Просто у меня проблемы с тем, чтобы поверить в то, что я не придумала его, что он действительно существует. «Существовал», - тут же поправила себя я. Черт.

Существовал – прошедшее время.

Это причиняет мне боль. Я начинаю всхлипывать. Кажется, я перепрыгиваю сразу через несколько стадий горя. Которая из них под названием «чертовски опустошена»? Потому что это именно то, что я чувствую.

Я бездумно блуждаю между комнатами, едва ли видя что-либо сквозь слезы. Мои руки безвольно висят по бокам, а сил нет даже для того, чтобы поднимать ноги. Я кричу как раненое животное, надеясь, что моих соседей нет дома этим пятничным вечером, потому что я совершенно уверена, что эти тонкие стены совершенно не изолировали мои рыдания. В конце концов, я оказалась в ванной, гадая, где сейчас находится Эдвард. Я представляю себе его дух, блуждающий сквозь пространство и время. Сейчас даже моя крохотная ванная кажется огромной.

Я готова сорваться, мне нужна устойчивость. Я забираюсь в ванную, уже высохшую после утреннего душа, и сажусь в нее прямо в пижаме. Лучше. Безопаснее. Притянув колени к груди, я снова какое-то время плачу, и мои рыдания эхом отражаются от стен. Они звучат нереально.

Почему ты плачешь, Белла? У тебя нет права плакать.

Нет. У меня нет на это права, плакать так, словно мой мир рухнул. Не так, как его родители. Не так, как его невеста.

Он даже не знает, кто ты такая.

Предложение было болезненным и без прошедшего времени, я даже не поправляю себя, потому что оно всегда будет звучать верно, в вечном настоящем. Он не знает, кто я такая. И теперь никогда не узнает. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Не имеет значения, смогу ли я чего-нибудь добиться.

Это так эгоистично – то, как рыдаю из-за того, что Эдвард Каллен никогда меня не узнает, когда в маленьком городе за тысячи миль отсюда, в Штате Вашингтон, люди рыдают из-за потери своего сына, брата или возлюбленного. Я плачу, пока мои глаза не слипаются, а дыхание не сбивается в груди. Мое лицо горит, и я прислоняюсь к прохладной стене ванной. Я обессилела, и мои глаза закрылись.

***

Теперь я не одна. Я могу чувствовать чьи-то взгляды на себе. Кто наблюдает за мной? Я поворачиваюсь вокруг, смотря вверх и вниз, влево и вправо, пытаясь увидеть, кто здесь. Я осознаю, что не говорила вслух с тех пор, как попала сюда, где бы я ни была.

- Это ты, моя принцесса?

Я подпрыгиваю, услышав чей-то голос. Это мужской голос, глубокий и насыщенный, мягкий как темный шоколад. Действительно я слышу его? Или он звучит у меня в голове?

- Кто здесь? – выкрикиваю я, пытаясь скрыть страх в своем голосе.

Я слышу шелест листьев в роще позади себя. Волосы на моей шее встают дыбом, мое тело готово или бежать или драться.

Я вижу тени, приближающиеся ко мне.

Если я закричу здесь, кто-нибудь услышит меня? Кто-нибудь спасет?

***

Я просыпаюсь от боли в шее из-за того, что уснула в ванной. Боже, который сейчас час? В ванной царит кромешная тьма. Я медленно поднимаюсь, стараясь не упасть, пока вылезаю из ванной. Я чищу зубы, не утруждая себя поиском зубной пасты, и отправляюсь в постель. Я слишком устала, чтобы снова плакать.

[/i]- Доброй ночи, Эдвард, где бы ты ни был, - шепчу я в темноту, надеясь, что он может слышать меня.

***

Тишина кажется более пустой, чем обычно.

Теперь я бегу, бегу так быстро, как только могу. Кто бы здесь ни был, я боюсь его. Я уже не помню, каково это – видеть сны. Прошло так много времени с тех пор, как я была здесь, и я не помню правил. Я бегу вниз с холма. Камни под ногами скользят, но к моему удивлению я не падаю. И дыхание у меня не сбивается. Я лечу вниз с холма и ощущения были феноменальными: дикий ветер раздувает волосы, трава под моими ногами, солнечные лучи на моей голой коже. Здесь было тепло. И я была сильной и великолепной. Я улыбаюсь, как идиотка, и бегу все быстрее.

Я бегу ниже и ниже, чувствуя себя более живой, чем когда-либо до этого. Мой страх исчезает. Я двигаюсь в течение нескольких часов, мое тело словно хорошо отлаженная машина. Я даже не помню от чего убегаю. Чего я испугалась?

Наконец, я останавливаюсь. Не потому, что я устала, а потому что чувствую себя победителем и хочу отпраздновать. Я не знала, что была такой сильной. Я поднимаю руки высоко-высоко, словно пытаюсь дотянуться до солнца. Закрыв глаза, я позволяю ему согреть мое лицо.
Когда я открываю глаза, я возвращаюсь на вершину холма, обратно к линии деревьев, к призрачным фигурам. Как… как это случилось?

- Ты вернулась, моя принцесса? – снова раздается тот темный голос. – Это действительно ты?

Я вижу движение среди деревьев. Кто-то приближается ко мне. Я испуганно замираю.
Ритмичный стук разбудил меня. Я вскакиваю вся в поту.

***

- Белла! Беллс! Ну, давай, вставай, лузер!

Почему я испугана? Я снова видела сон? Уже две ночи подряд, так? Что это могло значить?

- Беллс, мы пропустим все!

Розали. Пошатываясь, я дохожу до двери и впускаю ее. Без приглашения, даже не сняв свою заснеженную обувь, она проскальзывает мимо меня и плюхается на диван.

- Белладонна, - говорит она, - мы кое-что пообещали друг другу на выпускном. Я обещала, что буду рядом, чтобы держать твои волосы, пока тебя будет тошнить, а ты обещала, что будешь готова по субботам отправляться со мной на завтрак голодных безработных выпускников. Ты нарушаешь свое обещание?

Я закатываю глаза.

- Напротив, ты знаешь, я никогда не обещала ничего из этого. Кроме того, я не выпустившийся из школы безработный лузер, а безработный лузер, которого выгнали из школы. И, к слову, меня не тошнило уже вечность.

Мы с Розали были соседками на протяжении всех четырех лет в университете Лонгфелло, да, том самом университете, вершине Лиги Плюща, обители лучших и ярчайших студентов, подготавливающий всех будущих лидеров мира. Мы поступили на первый курс вместе с Тиной Нимфоманкой, Джоанной Говард – Зубрилой Деревенщиной и Рашель Обидчивой. Конечно, Розали была по-своему сумасшедшей, но по-хорошему. Мы держались друг за друга, как за единственных нормальных в нашем маленьком уголке Бедлама Башни Слоновой кости.

В противном случае, сомневаюсь, что мы бы стали друзьями. Я была застенчивой и слишком зажатой для того, чтобы открыться такой, как Розали. Такой уверенной, высокой и красивой. Но когда Джоан проводила весь вечер, приклеивая себе ногти, измеряя их и записывая результаты в блокнот, а затем, аккуратно опускала свои пальцы в желеобразную массу, мы с Розали обменивались взглядами полными ужаса, словно говоря, «Это ведь не нормально… правда ведь?»

Когда это уже становилось слишком для нас, Розали уводила меня в кафе Торо, находившемся в подвале соседнего здания, где продавали замороженный йогурт до двух утра.

- Мне необходимо убраться подальше от этих психов, - шептала она мне на ухо, вытягивая из нашей комнаты.

Она дергала меня за руку, смеясь, пока мы бежали через двор. Несмотря на поздний час, небо было необычайно светлое, цвета темного апельсина. Я вопила и спотыкалась о бордюры, иногда падая вместе с Розали.

Мы обе остались в Бостоне после выпуска. Роуз решила взять перерыв на пару лет и поработать помощником юриста, чтобы понять действительно ли это то, чем она хочет заниматься по жизни. Она только начала учиться в юридической школе, а я отправилась сразу в школу искусств и бросила ее еще до того, как она успела вписать свое имя в свой экземпляр вступительного теста.
Розали любит традиции, особенно те, что придумывает сама. И одна из традиций, даже после того как мы выпустились и переехали в отдельные квартиры, осталась – вместе субботним утром отправляться на завтрак в Трейдер Джо.

Сегодня ее причудливая рутина успокаивает меня и даже снимает боль. Я позволяю ее энергии встряхнуть себя.

Ее волосы были убраны в неряшливый конский хвост, и на ней были розовые наушники «Хэлоу Китти», которые защищают ее от холодного ветра. Кроме этого на ней были надеты гетры цвета радуги поверх обычных узких джинсов. Обычно с такими девушками не хочется иметь дела, но на Розали даже это смотрелось хорошо.

- Ну, давай же, давай же, давай же! – Розали хлопает в ладони, словно я дрессированная собачка. - Шевелись, шевелись!

Это именно то, что мне нужно.

Трудно погружаться в депрессию, когда вокруг меня такие вибрации.

Я умываю впервые благодарная ледяной воде, текущей из доисторических труб. Мои глаза все еще красные, и я точно знаю от чего, но не хочу сейчас об этом думать. Вместо этого я предпочитаю согреваться в тепле, исходящем от Розали. Я вытесняю все мысли о прошлой ночи из сознания, создав некий барьер. Мне страшно думать об этом, я боюсь, что мои сердце и разум не выдержат. Надев теплые колготки и джинсы, я натягиваю сверху большую крестьянскую юбку. Сегодня мне было плевать на то, что я выгляжу, как парень из рекламы шин Мишлен. Сверху я натягиваю еще два свитера и меховой жилет. Я заканчиваю наряд парой Угг. Да, Угги выглядят смешно, но теперь в них появился смысл. Меховые внутри и замшевые снаружи, они словно вывернутая наизнанку овца, генетически созданная для согревания в такую суровую погоду.

- Знаешь, ты одета как бездомная, - говорит Розали, с презрением разглядывая мою одежду.

- Тебе стыдно от того, что тебя могут увидеть со мной? – спрашиваю я, выходя и закрывая за собой дверь.

- Я просто не хочу привлекать к нам слишком много внимания в Ти Джо, - отвечает она, пока мы спускаемся по покрытым ковром ступенькам. – Ты же знаешь, как я раздражаюсь, если они отгоняют нас от прилавка с образцами до того, как я наемся.

- Ты разве когда-нибудь наедаешься? – спрашиваю я, захлопывая дверь и надавливая на нее так сильно, как только могу.

На улице мы замолкаем. Ноги Розали почти вдвое длиннее моих, но гонка за ней закончилась раньше, чем успела начаться, когда я подскальзываюсь на льду в нескольких шагах от двери и приземляюсь на попу.

- Ты получила по заслугам, - строго говорит она, как только удостоверилась, что я не пострадала. Она помогает мне подняться, и мы идем дальше вниз по Бойлстон стрит, спрятав руки в карманах. Я поднимаю свой шарф все выше и выше, пока на лице не остались видны лишь глаза.

К тому времени, когда мы дошли до Трейдер Джо, я уже замерзла. Несмотря на шарф, я не чувствую своих щек, они казались пластиковыми. Розали бежит вверх по эскалатору, но я слишком боюсь, что мои заснеженные ботинки будут скользить по гладкому металлу ступенек. Вцепившись в поручень, я стараюсь дышать так медленно, как только могу, чтобы предотвратить любую возможность падения. С моей удачей, мой шарф зацепится за ступеньку, и я буду медленно задушена, пока служащие из магазина Гавайских рубашек будут беспомощно разводить руками.

Пока я дошла до магазина, Розали уже пила третью чашечку свежесваренного кофе. Я выбираю стакан яблочного сидра. У них есть умопомрачительные крошечные кофейные пирожные и маленькие тарелочки соуса тартар с чашечками, заполненными чем-то вроде тапенада, в которых нет смысла в десять утра. Это не лучший завтрак, но он бесплатный, и это наша традиция. Вообще, это хороший день, потому что служащий нарезает маленькими кусочками копченый сыр Гауда и нанизывает их на деревянные зубочистки с цветными флажками.

Мы слоняемся вокруг дегустационного прилавка до тех пор, пока сердитая леди из Ти Джо не начинает нас пристально разглядывать. Это сигнал. Я, в конце концов, покупаю пакет рисовых крекеров со вкусом соевого соуса. Мы называем их «Крек-крекеры» потому, что однажды попробовав их на вкус, ты не успокоишься, пока не доешь всю пачку, и будешь кататься по полу до тех пор, пока тебе не принесут новую. Я представляю леди из Ти Джо наркодиллером. Мне стоит быть с ней приветливее. На следующей неделе надо будет улыбнуться ей.

- Есть время сходить в парк? – спрашивает Розали.

- Конечно, - соглашаюсь я, до сих пор боясь самой себя, боясь того, куда могут привести собственные мысли.

Мы проходим через Блек Бэй к мосту Бостонского парка, и переходим через Лягушачий пруд, который в это время года покрыт льдом и преобразован в каток. Мне нравится наблюдать за детьми, катающимися на двухполосных коньках, они постоянно цепляются за ограждение и падают на свои уже отбитые попки. Это заставляет чувствовать себя не такой уж неуклюжей и одинокой в этом. Хотя, конечно, это четырехлетние дети, но какое оправдание у меня?

Но все равно, здорово сидеть на скамейке в парке с отмороженным задом, слушая счастливые крики детей и звуки, с которыми коньки скользят по льду. Мы с Розали разделяем на двоих пакет с крекерами, а я держу свою большую рукавицу подбородком, пока моя рука шарит по пакету в поисках последних крошек.

Неожиданно чей-то смех привлек мое внимание. Я оглядываюсь и краем глаза вижу Эдварда: его серая кофта, красивые сумасшедшие волосы, очки Рей Бен, он скользит на середине катка. Я роняю пакет с крекерами, и они рассыпаются по белому снегу вокруг нашей скамейки.

Я поднимаю глаза, и Эдвард пропал. Должно быть, игра света. Я действительно вижу парня в сером пальто, но это плащ, и он в одной из тех мягких шапок с мехом. Она выцветшая, медово-красного цвета, так что легко представить, что это то, что я хотела видеть. Просто моя бурная фантазия. Это не первый раз, когда я представлю, что вижу его.

Это не имеет значения, потому что так тщательно сохраняемое равновесие внутри меня нарушено. Воспоминания прошлой ночи хлынули в сознание. Сначала мои губы начинают дрожать, а перед глазами все расплывается, а дальше я уже рыдаю, уткнувшись в ладони, стараясь приглушить рыдания вязаными варежками.

- Какого черта? – возмущается Роуз, наклоняясь, чтобы убрать рассыпанные на снегу крекеры.

- Ради всего святого, Белла-Бив-ДеВое, я куплю тебе новую пачку крекеров, - говорит она, пытаясь поднять мне настроение.

Я не перестаю плакать.

- Белла, что такое? – спрашивает она мягче, наклонившись и взяв меня за руку.

Я чувствую себя полной задницей, бормоча:

- Парень, которого я любила, погиб вчера в авиакатастрофе.

- Ох, дорогая, - говорит Розали, обнимая меня, - почему ты не сказала раньше?

Я не ответила ей. Я и так сказала слишком много. Я не заслуживаю ее сочувствия. Я такая эгоистичная.

Меня тошнит от собственного поведения, так что я встаю и наматываю шарф повыше.

- Думаю, мне следует пойти домой, Роуз.

- Дорогая, ты уверена, что хочешь остаться одна?

Конечно, я не хочу оставаться одна, но мне тошно от самой себя. Я не приспособлена находиться среди людей, забирая чужое горе и притворяясь, будто оно мое.

Я не могла добраться до своей квартиры так быстро, как хотелось бы. Взлетев по ступенькам, я делаю то, что у меня получается лучше всего: нахожу в Гугле детали катастрофы. Черный ящик до сих пор не найден. Почти двести человек погибли. Имя Эдварда упоминается в большинстве статей, судя по всему, он был самым знаменитым человеком на борту. Один из подающих большие надежды музыкантов. Я проверяю сайт газеты «Вашингтон Стейт», и все, начиная с АйПи и кончая крупнейшими газетами, пока не попадаю на «Форкс Диспач».

Конечно же, эта новость на главной странице сайта Форкса. Большая новость. Эдвард Кален был самым успешным человеком города. Мои глаза пробегаются по маленькому объявлению в конце статьи:

Похоронная служба, посвященная Эдварду Каллену, пройдет в четверг в День Города Форкса.

Он даже не знал, кто ты такая.

Мне плевать. Мне необходимо попрощаться.

И до того, как я успела осознать это, я уже заказала билеты домой.

Я возвращаюсь в Форкс.

Мы сильно-СИЛЬНО извиняемся за такую нереально-долгую задержку, но еще сильнее извиняется Аня за то, что так долго редактировала свою главу, поэтому все тапки ей

А теперь вернемся к фику. Чувствую я, что вы в шоке. И свой шок вы можете выразить ЗДЕСЬ.[i]