Я сидел на подоконнике, вглядываясь в переливающиеся огни, и ждал, когда же она позовет меня. Стало совсем темно, улицы опустели, вновь пошел снег, а в доме напротив зажглись праздничные гирлянды, освещая всю улицу. Почему у нас нет гирлянд? Мимо прошла большая компания, вероятно, распевающая песни, но ставни у нас глухие — ни звука с улицы не слышно. Я всмотрелся в чужие окна. В гостиной стояла большая пушистая ель, наряженная, словно невеста, в игрушки и мишуру. Хотел бы я там поиграть. Под елью высилась горка коробок в красивых упаковках — подарки. Мне дарили подарки, но не когда на улице лежал снег, хотя я бы не отказался от подарка сейчас. Соседи собрались в большой комнате, уютно устроившись на большом диване и в креслах, оживленно болтая и попивая что-то горячее из кружек. Готов спорить, там весело и тепло, пахло хвоей и горящими поленьями в камине, а я бы стал гвоздем программы. Может быть. Особенно, если бы был младше, в последнее время мне всё тяжелее бегать и веселиться как раньше. Стало грустно, я снова уставился на мигающие огни.

— Макс, где ты? — раздалось из кухни.

Давно пора. Я изрядно проголодался, поэтому ловко спрыгнул с подоконника и поспешил на голос. Тарелка, наполненная ароматным рагу, уже ждала меня. Я подбежал к хозяйке и благодарно потерся об ее ноги, она лишь слегка улыбнулась мне, хотя глаза оставались грустными. Она всегда грустила, но когда на улице снег и веселые огоньки, ее печаль почти становилась болью. Раньше она бы наклонилась и обязательно почесала меня за левым ухом — там, где мне больше всего нравилось, но в последнее время ей всё тяжелее двигаться. Я часто слышал, как она кряхтит, вставая, как хватается за спину, пытаясь поднять что-нибудь, как растирает вечно зябнущие руки, чувствовал, как болят ее колени.

— Иди уже! — легонько подтолкнув меня к тарелке, сказала она. — Знаю, что голоден, нечего джентльменничать, котик мой.

Сытно поев, я направился в комнату, где хозяйка уже растопила огонь в камине и, устроившись в кресле-качалке, разговаривала с кем-то по телефону. Я снова запрыгнул на подоконник.

— Нет, Рене! Не нужно. Завтра заедет Фил, этого вполне достаточно. Я не хочу, дорогая. Да, абсолютно уверена. Да, и тебя с Рождеством. — Я слышал по голосу, что ей не нравился разговор, но с Рене она всегда так говорит — понимающе, оберегающее.

Рене — ее подруга с самого детства, но жила она очень далеко, где-то на другом краю Земли, поэтому виделись они очень редко. Рене всё время уговаривала хозяйку переехать к ней, но та отказывалась, ссылаясь на меня. А Фил — сын Рене, проживал через две улицы, вот подруга и гоняла его к нам. Вообще, мы жили закрыто, почти одиноко, не любили гостей, почти не выходили.
— Снова заново, — проворчала хозяйка, положив трубку. — Помешались все на этом празднике? Что в нем хорошего? Только боль да разочарование, правда, Макс? — Она поманила меня к себе, но я остался сидеть, глядя в окно.
— Знаю я, чем он их привлекает — всем хочется сказки, но нет на свете сказок…— горько продолжила она. — По крайней мере, добрых. Жизнь вообще… не сахар.

Я обернулся и посмотрел на нее. Лицо исчерчено морщинами, волосы серебристыми волнами спускаются на плечи, ладони, сухие и жесткие, с узловатыми суставами, покоились на коленях, укрытых пледом, во взгляде, устремленном в камин, сквозила боль.
— Мне тоже когда-то нравилось Рождество. Я тоже верила в сказку. Знаешь, — она повернулась ко мне, — я жила в сказке. Может, от того я его не выношу сейчас, что оно принесло мне столько счастья? Да, только то, что доставляет счастье, может породить такую безумную боль. Как же так вышло…

Она задумалась. Я спрыгнул с подоконника и забрался ей на руки.
— Интересно тебе, да?
Я мурлыкнул и улегся на коленях, согревая их, вытягивая потихоньку боль из хворых суставов. Хозяйка всегда рассказывала в такой день одну и ту же историю. Вернее, она начинала ее и никогда не заканчивала.
— Знаю, ты любишь мои истории. — Она почесала меня за левым ухом, и я заурчал. — Вот только ты и остался у меня. Больше никого. Что ж, хочешь — слушай!

Знаешь, наверное, неправильно назвать то Рождество счастливым, но ведь именно тогда началась моя сказка. Грустная сказка, и начиналась она грустно. Когда мне было шестнадцать лет, мы с Рене пошли на городской каток в канун Рождества. Я слишком много на себя взяла, ведь кататься не умела и, поскользнувшись, сломала ногу. Помню, было очень больно, но я терпела изо всех сил, стиснув зубы и зажмурившись. В больнице Рене не пустили дальше приемного покоя, а мне было так страшно, что я теряла остатки самообладания. И именно тогда я впервые увидела ЕГО. Он работал интерном, и по счастливой случайности именно ему в тот вечер выпало вместо интереснейшей операции ассистировать в скучном отделении неотложной помощи. Он был…

Она зажмурила полупрозрачные веки и посидела минуту так. Ее руки теребили мою шерсть, и я чувствовал, как неровно бьется ее сердце. Я снова заурчал и потихоньку стал вытягивать ее боль, перебирая коготками. Она тяжело вздохнула и продолжила:

— Сперва я едва скользнула взглядом по нему, сосредоточенная на сдерживании слез, он придерживал дверь в гипсовочную для каталки, на которой меня везли, и, казалось, не заметил. Когда же я проехала мимо, наши взгляды впервые встретились, и желание заплакать мгновенно испарилось, так же как и болевые ощущения. Всё на свете исчезло, погрузилось в туман. Он был красив — высокий, подтянутый, со светлыми, вьющимися волосами, греческим профилем, пухлыми губами, и всё же самой прекрасной его чертой были глаза — янтарные, почти звериные, но пронизанные светом и добротой. Они окутали меня лаской, как тончайшей шалью и, позабыв все беды, я нежилась в объятии его взгляда. Он сказал: «Привет», и это слово протанцевало по моей коже, остановившись на мочке уха. В ответ я смогла лишь кивнуть. Кто-то позвал его, и он обернулся и ушел, разрывая нашу связь. Я снова упала в боль. В моей голове роились вопросы. Кто он? Что это было? Как его зовут? Я увижу его снова? Он почувствовал ЭТО? Я сошла с ума?

Буквально через несколько минут он снова подошел к кровати, на которую меня переложили, но я, смутившись своих первых ощущений, трусила, и глаз не поднимала. Взяв планшет с анамнезом, он деловито рассматривал снимок, прикрепленный к световому табло у изголовья кровати, а я мельком подглядывала за ним, прибавляя новые нюансы к его внешности — маленькую родинку за его левым ухом, длинные красивые пальцы, крутящие карандаш, легкую тень под глазами. Он почувствовал мой взгляд и оглянулся так стремительно, что я не успела отвернуться.
— Я забыл представиться. Меня зовут Карлайл Каллен, — отрекомендовался он, — я интерн, буду сегодня ухаживать за тобой, если ты, конечно, не против, Эсми?

Он полуспросил, полусказал последнюю фразу, но я не вполне улавливала смысл слов. Мое имя, произнесенное его низким, бархатным голосом всё еще скользило капелькой огня, целясь в самое сердце. Каждая моя волосинка поднялась навстречу этому звуку, и я не могла ничего поделать — просто не знала, что именно можно сделать, со мной никогда прежде не случалось такого. Он стоял, терпеливо ожидая моего ответа, внимательно изучая мое лицо, но это лишь продлевало мое молчание на почти неприлично долгое время. Наконец я решилась и, с трудом сглотнув, произнесла:
— Приятно познакомиться, доктор. Я, конечно, не против.
— Вот и славно! Для начала давай снимем болевой синдром. — Он уже протягивал мне стаканчики — один с таблетками, другой с водой.

Боль? У меня что-то болело? Ах да! Моя нога! Я поморщилась. Всё это время я и не вспоминала о ней, совсем забыла, хоть, казалось бы, как можно забыть о таком. Я послушно выпила таблетки.
— Что же, приступим, — произнес он, приподнимая простынь, укрывавшую пострадавшую ногу.
— Будет больно? — испугано спросила я.

Он улыбнулся в ответ, и на его щеках появились ямочки, а я чуть не потеряла сознание.
— Совсем чуть, я постараюсь быть очень аккуратным. Давай попробуем?

Я кивнула, понимая, что верю его словам, что доверилась бы ему во всем. Он осторожно, самыми кончиками пальцев коснулся ноги и тут же отдернул руку.
— Ай! — воскликнули мы в один голос и удивленно уставились друг на друга.

Как передать тебе то, что я тогда почувствовала? Тебя никогда не било током, но даже это слишком тусклый аналог — словно молния ударила, я еще удивилась, почему гром не гремит. Но не было больно, приятное тепло перетекало из его прохладных пальцев и заполняло мое тело. И, судя по его реакции, он тоже что-то почувствовал. Повернувшись ко мне, он спросил:
— Больно?

Я лишь отрицательно покачала головой. Он нахмурился и снова прикоснулся ко мне кончиками пальцев. Ощущения повторились, но теперь они не были для меня неожиданными, скорее наоборот, они стали ожидаемыми и желанными. Казалось, из его пальцев, ловко порхающих над моей ногой, должны струиться волны света или сыпаться искорки, как из волшебной палочки у феи, но ничего не сверхъестественного не происходило. Возможно, они должны были быть цвета раскаленного железа, но нет, физически я чувствовала, что их температура не выше моей, а то и ниже, и всё же невероятное тепло стремилось от него ко мне. Я дышала глубоко и неровно, а он, то и дело поглядывая на меня с заботой, думал, что доставляет мне неудобство, поэтому старался сделать свою работу быстрее. Я же была готова сломать ногу еще раз, только бы провести еще немного времени с ним. Фиксируя мне ногу, он решил отвлечь меня разговорами, это сработало. Вот только ощущения, от которых он отвлекал меня, были приятными. Слово за слово, мы разговорились, неловкость исчезла, мы весело смеялись, и он удивлялся моей выдержке и силе воздействия на меня обезболивающего. Он еще не знал, что в роли обезболивающего выступал сам.

Спустя невероятно короткое время он закончил работу, но не ушел, а сидел со мной, даже когда меня перевели в палату, и ретировался, только когда туда ворвалась испуганная Рене. Я проводила его взглядом, но он не обернулся. И больше не приходил, хоть я и задержалась в больнице на ночь — симулировала, конечно, но мне очень хотелось увидеть его снова. Много позже я узнала, что он попросту испугался! Испугался своих чувств, ощущений, ведь я была совсем девчушкой. Я же ходила в больницу еще почти три месяца в надежде вновь повстречать его. Затем воспоминания стали тускнеть, мне начало казаться, что сила тех переживаний была вызвана лекарствами, усилена болью, что мне лишь привиделось. Но Рождество для меня стало едва ли не самым приятным праздником и определенно самым ожидаемым. Знаешь, если бы он тогда не смалодушничал… Если бы не побоялся… Если бы я была взрослее — вся моя жизнь сложилась бы по-другому! Я была бы счастлива, я бы любила Рождество!

Ее дыхание участилось, голос звенел от возмущения, а в глазах плескалась привычная мне боль. Хозяйка снова закрыла глаза и замерла, успокаивая участившееся сердцебиение. Чтобы привлечь ее внимание, я встал и, потянувшись, зевнул, а затем улегся снова. Хозяйка машинально начала почесывать меня за левым ухом — там, где мне больше всего нравилось. Кивнув, она продолжила рассказ:

— Прошло семь лет, за которые я успела выйти замуж и родить ребенка, Эммета, — ее голос дрогнул. — Мой муж, Чарли Эвансон, оказался не совсем тем человеком, которым я его представляла. Вернее, совсем не таким! Я выходила за приятного веселого парня из соседнего дома, а получилось, что я замужем за жестоким, озлобленным членом бандитской группировки. К тому же, невероятно ревнивым собственником, одержимым жаждой власти. Быстро продвигаясь по карьерной лестнице в своей банде, он становился всё более безжалостным. Я начала понимать, что не люблю его, даже симпатия прошла, меня держал лишь страх. И Чарли это чувствовал. Он начал поднимать руку на меня по поводу и без него. Сначала замахивался, потом дал оплеуху, затем начал поколачивать, а в один из вечеров незадолго до Рождества избил по-настоящему. Оказалось, что родив сына, я стала ненужной. За те три года, что мы прожили вместе, я повидала многое, но на этот раз не выдержала. Утром, как только Чарли ушел, я собрала только самое необходимое и с Эмметом на руках сбежала в неизвестность.

Фортуна улыбнулась мне, уже на следующий день я попала в приют для женщин, оказавшихся в тяжелой жизненной ситуации. На тот момент в доме проживало всего три девушки, так что нам досталась отдельная комната, и было бы комфортно, если бы не одно «но». Побег по заснеженным улицам и ночевка в церкви не дались даром моему малютке, которому едва исполнилось три месяца. Уже к вечеру у него поднялась температура. Идти в больницу было нельзя — Чарли, скорее всего, выставил своих подельников у каждой, а подручные средства не давали результат. Я так переживала, что едва не потеряла молоко, только поддержка одной из местных девушек, Мэри, помогла мне. Она напоила меня отваром пахучих трав и заверила, что нам помогут и здесь — в соседнем доме жил доктор, никогда не отказывающий в помощи, даже несмотря на праздник. Я тогда еще удивилась, какой еще праздник? Мэри ответила:
— Глупенькая, сегодня же Рождество!
— Рождество… — удивленно повторила я, впервые за много лет пропустив его приближение.
— Сядь, лучше, отдохни! Совсем измучилась ведь. Малыш уснул, а как доктор придет, я тебя позову. — Она подтолкнула меня к креслу в углу комнаты, и я послушно села.

То ли переживания последних дней, то ли травы Мэри, то ли ее заверения о том, что всё будет хорошо, подействовали, но я погрузилась в сон. Мне снилась рождественская елка, и каток, и Санта, который гнался за мной, а сняв бороду, оказался Чарли. Я бежала от него изо всех сил, прижимая к себе Эммета, но он всё равно догнал и, схватив за плечи, начал трясти.

— Эсми, — позвал он голосом Мэри. — Эсми, просыпайся! Доктор пришел.

Я вскочила и проснулась. За окном было темно, лишь сыпался с неба мелкий снег да мигали гирлянды на доме напротив. В комнату лился свет сквозь открытую в коридор дверь. Над детской кроваткой склонился мужской силуэт. Я сначала испугалась, вспомнив свой сон, но потом расслабилась — Чарли был ниже ростом и полнее. Это был доктор, обещанный Мэри. Я тихонько подошла и встала рядом, наблюдая за его действиями. Касаясь легко и невесомо, он осматривал Эммета, даже не потревожив детский сон. Потом кивнул сам себе и, заботливо укрыв ребенка одеяльцем, повернулся ко мне.

— Вы мама? — спросил он знакомым голосом. — Пойдемте, побеседуем в коридоре.

Он галантно пропустил меня вперед и, прикрыв дверь в комнату, повернулся ко мне лицом и начал писать что-то в своем блокноте. Мое сердце остановилось. Доктора звали Карлайл Каллен, и я грезила о нем каждую ночь в юношестве. Он изменился, стал старше, но и я не помолодела. Подумав о том, как выгляжу сейчас, я чуть в обморок не упала: волосы всклокочены после сна, губа разбита, огромный фиолетово-багровый синяк на пол-лица. Да, в своих детских грезах я не так представляла нашу встречу. О чем я только думала? Интересно, а он меня помнит? Надеюсь, что нет! Дописав, доктор поднял взгляд, и наши глаза встретились. Как и в тот прошлый раз реальность вокруг исчезла, покрылась дымкой и растаяла. Пусть он изменился, но взгляд его золотых глаз остался прежним — он лучился добротой и теплом, так же мягко окутывал меня, унося в мир, где нет боли и тревог. Карлайл удивленно моргнул и спросил:
— Эсми? — Он всё-таки меня помнил. — Это ты?

Я кивнула в ответ, не имея сил и смелости на полноценный ответ.
— Что с тобой произошло? — напряженно осведомился он.

Я лишь пожала плечами и отвела взгляд, уставившись в окно в конце коридора.
— Прости, я не хотел тебя обидеть. Местные девушки не очень любят рассказывать о своих жизнях. Я врачую тела, а не души. Позволь, я посмотрю, насколько всё серьезно.

Он протянул руку и, взяв меня за подбородок, повернул к себе. Его губы сжались, когда он внимательно осматривал мое израненное лицо, а я поняла, что тепло, струящееся от его рук, не приснилось мне, не было плодом обезболивающего, оно осталось, усилилось, я чувствовала его снова. Невидимая сила звездочками света переходила от его пальцев к моей коже, просачивалась в кровь. И от этого на душе становилось спокойно, как в маминых объятиях.

— У тебя есть еще травмы? — осведомился он, прерывая мои раздумья.
— Да, — ответила я скрипучим, надломленным голосом.

Его брови сошлись на переносице, он предложил осмотреть меня, но я отказалась. Кивнув, он снова принялся писать на листке, а я стояла и терпеливо ждала. То и дело ручка в его пальцах замирала, словно он вспоминал, что еще нужно дописать, глаза поднимались к верхнему краю листка и опускались вниз, и ручка вновь скользила по бумаге. Закончив, он протянул листок мне — это был рецепт в аптеку для меня и для Эммета, и подробно объяснил, как применять лекарства, заверив, что мы быстро пойдем на поправку. Я думала, сейчас он развернется и уйдет, как тогда, в нашу первую встречу, чтобы исчезнуть навсегда. Но нет! Внезапно он взял мою ладонь двумя руками и произнес, вглядываясь в мое лицо проникновенным взглядом янтарных глаз:
— Эсми, я не знаю, что произошло. Если не хочешь — не нужно рассказывать. Но я прошу: не теряй веры — веры в лучшее будущее, веры в окружающих людей, веры в себя. Знай, если тебе нужна поддержка — я буду рад помочь. Я буду рядом.

Он прижал мою руку к своей груди, чтобы я услышала, как бьется его сердце, но мне не нужно было это — я и так ощущала его сквозь кожу, через наше рукопожатие, в своих венах. Мое замершее сердце билось в унисон с его сильным сердцебиением. И я верила каждому слову. Казалось невероятным, что я не знаю его, что мы едва знакомы, что еще час назад я не помнила о нем, что была чьей-то женой три дня тому. Я потрясено смотрела на него, упиваясь своими ощущениями, наслаждаясь спокойствием, исходящим от него. Спокойствием, которого я не чувствовала, по крайней мере, два последних года. Мы простояли так, наверное, несколько минут, а затем он отпустил меня и ушел. Знаешь, что я почувствовала? Пустоту! Пустоту, разливающуюся по моему телу, пустоту, вновь заполняющуюся тревогами и переживаниями, которые он разогнал своим прикосновением.

Хозяйка подняла руку и прижала ее к сердцу, словно прислушиваясь: бьется ли оно. Воспользовавшись перерывом в ее рассказе, я спрыгнул на пол и занялся туалетом. А она, словно не замечая моего отсутствия, продолжила историю, перебирая пальцами плед.

- Он вернулся на следующий день и начал приходить ежедневно. Сначала как доктор, затем как знакомый. Мы жили очень закрыто — весь мир сузился до улочки, на которой стоял дом. Каждая жительница нашего приюта пряталась от кого-то, опасалась чужих взглядов, боялась встретить знакомых, поэтому старалась сидеть дома, зализывая душевные раны. И Карлайл, как человек имеющий связь с внешним миром, стал ценным посетителем. Мы с удовольствием собирались в общей гостиной, слушая его рассказы, обсуждая принесенные новости, веселясь и играя с детьми. Там стирались переживания, улетучивались страхи, появлялась надежда.

Постепенно наши отношения с ним переросли в дружеские. Примерно через полгода я поняла, что мне хотелось бы немного другого от этой связи, что я изначально хотела большего, хоть и не осознавала, была не готова. Но Карлайл не проявлял своей заинтересованности. Нет, в те редкие моменты, когда он прикасался ко мне, я испытывала всё те же ощущения, они даже усилились со временем, но то были только мои чувства. Порой, встречаясь с ним взглядом в переполненной гостиной, мне казалось, что он смотрел на меня с особым выражением, что в его глазах теплилась нежность, любовь, что он сейчас встанет, подойдет ко мне, обнимет, прижмет к груди, а затем поднимет на руки и унесет. Унесет в другой, счастливый мир. Оставаясь же наедине, я смущалась, краснела и опускала взгляд, не в силах перебороть своё влечение.

С каждым днем меня тянуло к Карлайлу всё больше. Особенно после того, как я осознала, с какой любовью он относился к Эммету, и как мой малыш реагировал на него. С самого начала, когда сынишка еще болел, и Карлайл, взяв его на руки, укачивал, тихонько напевая под нос, мне думалось, что он делает это как доктор. Но затем Эммет поправился, а Карлайл продолжал баловать его — то приносил игрушку, то начинал играть, подбрасывая вверх, от чего малыш заливался веселым смехом, то усаживал на руки и начинал рассказывать сказки. И сынок, словно чувствуя заботу, тянулся к нему, слушался, никогда не капризничал в присутствии Карлайла. Последней каплей стал случай, произошедший через неделю после первого дня рождения Эммета.

За окном сгущались сумерки, в стекла барабанил осенний дождик, мы с Эмметом ходили за руку по коридору из одного конца в другой. Сынок уже довольно уверенно топал, но руку еще ни разу не отпускал — боялся. Повернув в очередной раз, я увидела в другом конце нашего пути улыбающегося Карлайла. И сама не смогла сдержать улыбки — такой светлой была его, так озаряла мою душу. Карлайл присел на одно колено, поманив Эммета к себе, а сын без малейшего колебания отпустил мою руку и побежал через весь коридор к Карлайлу. Тот поймал его и закружил, а сынок весело захохотал. Затем, протянув ручки и пролопотав что-то очень похожее на «па-па-па», обнял Карлайла, а тот прижал моего крошку к себе и поцеловал в макушку. По моим щекам потекли слезы. О, как я хотела, чтобы сыночек обнимал папу! Как я мечтала, чтобы его папой был Карлайл. Всё еще прижимая Эммета к себе, Карлайл взглянул на меня. Я постаралась вытереть слезы, но он всё равно увидел. На мгновение мне показалось, что в его глазах промелькнуло отражение моих желаний, но это было лишь фантазией. Поставив малыша на ножки, он что-то прошептал ему на ушко, и малыш посеменил нетвердыми шагами ко мне. Я присела и, точно как Карлайл, поймав его, закружила, а он радостно рассмеялся, затем обнял и прижался губками к моей щеке. Потом потребовал, чтобы я поставила его на ноги, и побежал к Карлайлу. Еще как минимум полчаса Эммет бегал от него ко мне, от меня обратно к Карлайлу и целовал нас по очереди. Словно был маленьким амурчиком и носил поцелуи, которые я не решилась бы передать, к объекту моей симпатии.

В тот вечер я долго не могла уснуть, думала, разбиралась в собственных ощущениях и поняла, что люблю Карлайла. Люблю безнадежной, безответной любовью. Поняла, что хочу быть с ним, хочу, чтобы мой сын называл его папой. Но воспользоваться добротой Карлайла я не смогла бы. Для меня его теплые взгляды, дружеские прикосновения, добрые беседы, игры с Эмметом значили совсем не то, что для него. Он не питал чувств ко мне, а значит, между нами ничего быть не могло. А я не знала, насколько у меня хватит выдержки, чтобы скрывать силу своих чувств, потому как открыться я не смогла бы, не посмела. Даже на бумаге, чтобы выплеснуть свою боль, ведь это все равно не принесет облегчения. Тогда оставался только один выход — отдалиться, причем как можно быстрее. Вскоре передо мной открылась бы еще одна проблема — в приюте жили женщины, нуждающиеся в помощи, с детьми до полутора лет, а это значило, времени у нас оставалось совсем немного. Нас учили, как зарабатывать деньги, не выходя из дома, с маленьким ребенком на руках, поэтому самостоятельной жизни я не боялась. И всё же из-за страха перед Чарли у меня не возникало желания покинуть приют раньше положенного срока. И я подумала о переезде в другой город, в другой штат, на противоположное побережье — там и Чарли нас искать не будет, и Карлайл останется далеко, и я смогу попробовать построить свою жизнь заново. Но как же тяжело расставаться с Карлайлом… Намного тяжелее, чем убегать в неизвестность с малюткой на руках. Тяжелее, чем держать свое существование втайне от родных, от друзей. Тяжелее, чем признаться самой себе в испытываемых чувствах и осознать необходимость от них отказаться. Я думала, что, возможно, буду утешать свою боль тем, что отдалюсь для его блага, но попробовать всё же стоило. Погруженная в тяжелые раздумья, я уснула лишь под утро.

На следующий день я пошла к куратору нашего дома, попросив ее помочь мне с переездом. Она объяснила мне, что такая возможность действительно существовала — они сотрудничали с приютами по всей стране, поэтому я могла выбрать себе пристанище в другом городе и, если там найдется место, пожить немного в нем, для адаптации, перед тем как начать жить самостоятельно. Она похвалила меня за принятое решение и дала список городов, в которых были дома, подобные нашему. Пробежав глазами названия, я выбрала тот, что находился дальше других от родного. Куратор кивнула, пообещав разузнать необходимую информацию как можно быстрее.

Уже через неделю она сообщила мне, что в выбранном мною приюте освободится место только после Рождества, но к Новому Году меня с радостью возьмут под свое крыло. Я натянуто улыбнулась, надеясь, что моей выдержки хватит и я не потеряю решимость переехать, и, поблагодарив ее, удалилась планировать будущее. Следующие два с половиной месяца я старательно избегала Карлайла, особенно старалась не оставаться с ним наедине, но мои планы рушил Эммет, использующий любую возможность, чтобы поиграть с добрым доктором. О своем отъезде я Карлайлу не сказала, боясь реакции, ведь если бы он обрадовался или остался равнодушным, мне было бы очень больно, а если бы он проявил сожаление — мне было бы больнее стократ, да и намерения свои я могла бы изменить.

Но время шло, Рождество незаметно приблизилось. Половина наших вещей была упакована, на сборы оставшегося требовалось не более двух часов, так что мы почти приготовились покинуть приют. Я планировала уехать через два дня после праздника, но мне было страшно — я боялась, что Чарли всё еще искал нас, проверяя автостанции и вокзал. Днем накануне Рождества куратор позвала меня в свой кабинет, чтобы пожелать удачи на новом месте и в новой жизни, а также вручить небольшую сумму денег на первое время. Она уезжала на рождественские каникулы и не могла проводить меня лично, но пообещала надежное сопровождение до автобуса.

Выходя из кабинета, я столкнулась нос к носу с Карлайлом. На плечах его пальто еще лежал снег, и от одежды веяло холодом, но от взгляда, которым он окинул меня, мои щеки мгновенно запылали, отражая пожар, разгоревшийся в груди. Он поздоровался, пропуская меня, и я прошла в десятке сантиметров от него, вдыхая полной грудью морозный запах. Нужно еще придумать, как попрощаться с Карлайлом, надо решиться — не очень прилично уехать, не сказав ни слова. Я надеялась, что на следующий день утром он придет в нашу гостиную. Ведь я приготовила ему подарок — карманные часы моего отца, в крышку которых вставила наше с Эмметом фото. Я понимала, что подарок слишком дорогой, да и, продав часы, я могла бы заработать крупную сумму, но мне так хотелось, чтобы у Карлайла осталось воспоминание обо мне и малыше, что ничуть не жалела. Всё равно придется объяснять ему причину подарка, заодно и расскажу об отъезде.

Вечером того же дня все обитатели дома дружной компанией наряжали елку и гостиную, развешивая разномастные носки на каминную полку, гирлянды и веточки омелы к потолку и стенам, самодельные снежинки на окна. Старшие детки сидели в манеже посреди комнаты, командуя нами. Эммету очень хотелось помочь. Он то и дело протягивал пухлую ручку, требуя, чтобы я поднесла ту или иную игрушку, а он, пощупав ее, указывал место, в котором она должна находиться по его мнению. Когда я принесла ему пучок мишуры, он с важным видом положил его себе на макушку и встал, уперев ручки в бока. Это так потешно выглядело, что все, находившиеся в комнате, зашлись в дружном хохоте. И в общем переливе голосов я услышала тот, от которого мое сердце замирало. Обернувшись на звук, я увидела Карлайла, стоявшего в дверях. Встретившись со мной взглядом, он перестал смеяться, в его глазах не было такой привычной нежности, там, закручиваясь в золотые омуты, жило что-то незнакомое мне, от чего по коже ползли мурашки, а в душе селились нехорошие предчувствия; что-то грозное, горячее и решительное. Я поскорее отвела глаза, страшась всматриваться дальше, и вернула внимание Эммету, всё еще позирующему с мишурой на голове. Малыш топнул ножкой и вытянул вперед одну руку, вызывая очередной приступ всеобщего смеха. Но, всё еще чувствуя тяжелый взгляд Карлайла, я не засмеялась, а лишь улыбнулась и захлопала в ладоши. Сынишку такая реакция вполне устроила. Еще как минимум минут пятнадцать он играл с мишурой, вызывая дружеские подшучивания, пока эта забава ему не надоела. Усевшись на пол, он начал тереть глазки, показывая, что ему пора в кроватку. Я подхватила его на руки и понесла в нашу комнату. У самой лестницы меня окликнул Карлайл, в гостиной он не подходил к нам, лишь наблюдал издалека.

— Эсми, — поздоровался он. — Добрый вечер!
— Добрый, — отозвалась я.
— Я бы хотел поговорить с тобой, — в его голосе отчетливо слышалась настойчивость.
— Хорошо, — с опаской согласилась я, слегка схитрив. — Но Эммету пора спать… может, завтра утром. Ты ведь придешь разбирать подарки? Мы с Эмметом кое-что приготовили для тебя.

Его взгляд смягчился, он улыбнулся одним уголком рта.
— Ну, если вы приготовили, то, конечно, я приду. И я тоже кое-что приготовил. Тебе помочь? — Он кивнул на Эммета, уже склонившего головку мне на плечо и начинающего посапывать.
— Нет, — улыбнулась я в ответ, — справлюсь! До завтра. И счастливого Рождества!
— С Рождеством, Эсми, — поздравил он и ушел назад в гостиную.

Уложив Эммета спать, я просидела несколько часов, думая о предстоящем разговоре с Карлайлом, подбирая слова, способные отразить сожаление по поводу нашего прощания, но не выдать мои чувства к нему, вобрать в себя благодарность за помощь и поддержку, искренне передать ему пожелания счастья в будущем. Но человечество еще не придумало таких слов, все варианты не могли полностью передать то, что я хотела, поэтому я перебирала и перебирала в уме версии, надеясь обнаружить хоть что-то близкое по смыслу. Опомнившись за час до полуночи, я решила — будь, что будет, нужно быть искренней, говорить от души. Лучше выспаться, ведь утро вечера мудрее! Оставалось только положить подарки для Эммета и Карлайла под елку.

Подхватив коробки, я спустилась в темную гостиную, освещенную лишь мигающими огнями уличных гирлянд. Опустившись на колени у елки в их свете, я положила красную коробку с игрушкой для Эммета. А затем достала карточку с именем Карлайла и долго смотрела на нее, прощаясь с любимым именем: «Я уже скучаю по тебе, словно ты был моим». Потом, поцеловав бумагу с обратной стороны от имени, прижала к сердцу и, засунув ее под золотую ленту синей коробочки, положила подарок Карлайла под ель. Я поднялась, расправив юбку и утерев навернувшиеся слезы, сделала шаг к выходу, намереваясь подняться к себе, и лишь тогда заметила, что не одна в комнате. В самом центре, там, где вечером стоял манеж, замер Карлайл. Как долго он там находился? Он видел, что я делала? Он понял, что поцелуй предназначен ему? Я шумно сглотнула, пытаясь вглядеться в лицо, скрытое тенью. Он сделал шаг ко мне.
— Эсми… — тихо сказал он с ноткой удивления в голосе, как тогда — в наш первый вечер в приюте.
— Карлайл, — так же тихо отозвалась я. — Как ты вошел сюда? Зачем?

Лучшая защита — нападение, решила я. Чем отвечать на его вопросы, спрошу сама, может, он и не видел, чем я занималась здесь, или забудет, давая мне ответы. Я не видела лица, его выражения, поэтому тоже шагнула навстречу.
— Я принес подарки под елку. У меня есть ключ, я частый гость. К тому же, на время отъезда куратора, я исполняю ее обязанности. — Он подошел еще на шаг. — Например, провожаю уезжающих девушек на автостанцию.

Я шумно втянула воздух. Он узнал. И не от меня. Как он отреагировал? Что думал по этому поводу? Я не видела его лицо, поэтому приблизилась еще немного, но он оставался в тени. Я молчала.
— Ты не собиралась говорить мне? — В его голосе слышалось что-то… Сожаление? Боль? Разочарование?
— Собиралась, — виновато ответила я. — Завтра утром. Повода не было.
— Да, я заметил. В последнее время мы мало общались…

Он замолчал. Мы стояли в паре метров друг от друга в темной комнате, а мне казалось, что на разных сторонах Гранд-Каньона: сколько ни всматривайся — всё равно не увидишь лица, сколько ни кричи — ветер не донесет твоих слов, сделай шаг навстречу — сорвешься в пропасть. Понимание того, что он так близок и так далек одновременно, приносило боль, струящуюся по венам, вытекающую слезами. Я зажмурилась, успокаивая рвущийся наружу поток — наревусь на новом месте, и выговорила, направляясь к выходу:
— Я пойду, Эммет остался один.
— Подожди, — прошептал он, преодолевая последний разделяющий нас метр и беря меня за руку. — Я хотел поговорить с тобой.

Солнечные зайчики просачивались в мою ладонь и водили хороводы с той стороны кожи. Я наконец увидела его лицо — прекрасное лицо ночного ангела, в его глазах билась тревога.
— Мы вроде бы условились поговорить завтра, когда будем подарки открывать.
— Мой разговор не для переполненной гостиной, он скорее для двоих. И, кстати о подарках, ты тоже приносила подарки? И для меня?

Я поняла, о чем он спросил. Он всё видел, и его вопрос звучал: то был мой подарок? К чему отрицать! Если я не признаюсь ему сейчас, то не признаюсь никогда и, возможно, буду жалеть когда-нибудь об этом. Если он не разделяет моих чувств, то мне останется сгорать от стыда какую-то пару дней, а если разделяет… От этой мысли я закусила губу, а мои глаза поднялись к небесам. И тогда я увидела знак и тихо произнесла, глядя вверх:
— Омела…

Карлайл проследил за моим взглядом. Прямо над нами висела большая ветка омелы, усыпанная крупными белыми ягодами, перевязанная красным бантом. Я молча ждала его реакции, всё еще глядя вверх, но не на зелень над нами, а на него, его лицо, его губы. Мой рот приоткрылся, дыхание участилось, сердце рвалось из груди испуганной птичкой, а в голове стучало: «Сейчас всё решится… Сейчас всё решится… Сейчас всё решится…» Он смотрел на рождественское украшение бесконечно долго — наверное, пару секунд, а затем медленно вернул взгляд мне и неожиданно, но так ожидаемо и желанно поцеловал. Его губы накрыли мои, и мир взорвался, разлетелся радужными осколками, исчезая. Его поцелуй, нежный, настойчивый, страстный, будил отголоски моего тела, о которых я и не подозревала. Всё то тепло, что когда-либо перетекало от его рук ко мне, теперь стремилось к своему хозяину — я полыхала в огне желания, разрывающего грудь, растекающегося по всему телу. Он всё еще держал одной рукой мою ладонь, второй же прижал меня к себе, а я незамедлительно запустила руку в его волосы. Огненные вихри солнечного света, музыки фей, звездной пыли и счастливого смеха кружили внутри меня, вырывая стоны наслаждения из груди, круша понимание происходящего. Я сгорала без остатка, растворяясь в лаве поцелуя. Спустя непростительно короткое, по моему мнению, время он отстранился. Вглядываясь в мои глаза, он поднес руку с моей ладонью к губам и, поцеловав ее, хитро произнес:
— Омела…

За окном запели рождественский гимн…

Хозяйка поднесла руку к своим сухим, окруженным россыпью морщин, губам и провела пальцем по нижней, словно ощущая только что рассказанное. Я фыркнул и уселся у ее ног. Она продолжила.

— Так началась моя недолгая счастливая жизнь. Новый Год я встретила уже в качестве хозяйки в новом доме. Выяснилось, что Карлайл любил меня, любил давно, и в приюте я оказалась единственной, не замечающей его ухаживаний за мною же. А он помнил каждую нашу встречу, надеялся стать отцом Эммета, мечтал провести жизнь с нами. Его планы чуть не рассыпались прахом, когда он узнал о моем отъезде, но счастливая случайность свела наши судьбы в одну нить. Нить, в которой я наслаждалась каждым мгновением и с нетерпением ждала следующего дня, ведь он был лучше предыдущего.

Наверное, я слишком быстро израсходовала отпущенное счастье. Употребляла его в непомерно концентрированном виде, ведь у меня было всё, чего только можно желать — любимый мужчина, ребенок, дом, работа. Конечно, на заднем фоне полотна моего бытия мелькали облачка — родных и друзей я не видела, не знала, что с ними и как они, а те, в свою очередь, ничего не знали обо мне. Ведь угрозу со стороны Чарли никто не отменял, к тому же, на бумаге я всё еще оставалась его женой, а Эммет — сыном. Но кто обращает внимание на эфемерную угрозу, когда в твоих руках живет самая настоящая птица счастья? Я и не обращала! А зря! И настоящий ураган, разрушивший меня, разыгрался из-за этой беспечности!

Она стукнула кулачком по подлокотнику кресла, от чего красным облачком вокруг сустава руки вспыхнула боль. Я видел ее очень четко и легко мог бы убрать, но не стал — понял, что эта боль нужна ей сейчас, ведь она глушит другую, не подвластную мне, сердечную. Поэтому я остался сидеть, глядя ей прямо в глаза, выслушивая ее исповедь.

Я работала в приюте, помогала адаптироваться новеньким, моя история вдохновляла многих. Ощущая сияние моего счастья, они понимали, что жизнь еще не кончена, возможно, впереди их ждет светлое будущее. А я, глупая, наивная, делилась им со всеми желающими, не жалея, не оставляя про запас. Однажды в декабре, спустя почти три года после моего переезда к Карлайлу, в приют попала девушка, Хайди, избитая, несчастная, испуганная, без вещей, но и без детей. Показывая ей приют, рассказывая о правилах пребывания, я подбадривала ее, пыталась разговорить, и у меня получилось. Уткнувшись в руки, она рассказала, что была женой главаря одной из местных банд, что он избивал ее за свои неудачи, издевался, и она, не выдержав, сбежала. Я обняла ее за плечи, мне были знакомы ее ощущения, ведь когда-то меня точно так же обнимала Мэри. Я поделилась с ней своей историей. Отдала ей кусочек моей жизни, она внимательно выслушала меня и, казалось, успокоилась.

Хайди исчезла через неделю. Мы забили тревогу, но оказалось, что девушка вернулась к мужу, причем по собственной инициативе. Вот тогда меня впервые пробрала дрожь: а не слишком откровенной ли я была? Не называя имен, не упоминая дат, я всё же выдала некоторые подробности, например, что мой муж был членом группировки и я сбежала с сыном. А уж мое имя и местонахождение девушке было ведомо и без моих слов. Вечером, когда Карлайл вернулся с работы и мы уложили Эммета спать, он сидел у камина и гладил меня по волосам, вытягивая тревоги, придавая сил. Я немного успокоилась, загнав предчувствия далеко-далеко, в самый темный уголок сознания. Мы слепы, не верим себе, не прислушиваемся и жалеем потом.

За день до Рождества, когда я готовила ужин, а Эммет играл в детской, в дверь позвонили. Я обрадовалась, решив, что Карлайл вернулся раньше, и, вытирая руки о передник, открыла дверь. Улыбка стерлась с моих губ, сердце упало вниз ледяным куском, я вросла в пол — передо мной стоял Чарли Эвансон.
— О, детка! Привет! — сказал он, будто мы виделись с ним вчера. — Встречаешь меня, молодец!

Он протянул руку и, схватив за шею, прижался к моим губам. Я не могла пошевелиться, страх полностью парализовал мое сознание. В голове пульсировало: «Мне привиделось. Это сон, кошмар. Я сейчас проснусь». Но всё никак не получалось себя разбудить. Чарли тем временем внимательно рассматривал мое, перекосившееся от ужаса, лицо, больно вцепившись толстыми пальцами в затылок.
— А ты похорошела, — ухмыльнулся он. — Но осталась такой же невоспитанной. Разве ты забыла, что невежливо держать гостя долго на пороге?

Он втолкнул меня внутрь, и я кубарем покатилась по коридору. Чарли вошел следом и прикрыл дверь, на его губах играла довольная улыбка. Он осмотрелся по сторонам, прошелся взглядом по фотографиям на стенах, заглянул в гостиную, я сидела в углу, у лестницы, с ужасом наблюдая за его действиями. Наконец он снова подошел ко мне.
— А неплохо ты устроилась! Хайди сказала, что ты вполне счастлива. Что ж, это я могу исправить, — зло усмехнулся он.

Меня замутило. Хайди! Всё-таки она. При упоминании ее имени в моих глазах отразилось недоумение. За что? Почему? Что я ей сделала? Увидев мои эмоции, Чарли развеселился пуще прежнего.
— Уж не думала ты, что я буду тебе верность хранить эти четыре года? Хайди отменная женщина и, в отличие от тебя… — Он ударил меня ногой, выбивая дыхание. — Верная и преданная. Она сама предложила найти тебя, смогла осуществить свой план, она станет отличной матерью моего сына. Кстати, где он? Нам пора познакомиться!

Я непроизвольно взглянула вверх. Он понял, прочитав страх в глазах. Схватив за волосы, Чарли рывком поставил меня на ноги и толкнул к лестнице.
— Топай. Ты меня знаешь, я церемониться не буду! — в подтверждение своих слов он снова пнул меня.

Я упала на колени, разбивая их в кровь, он снова дернул за волосы, возвращая в вертикальное положение. Боясь испугать Эммета, я не проронила ни звука. По дороге на второй этаж, я трижды падала от его ударов, а он поднимал и тащил вверх. На последней ступени он, проходя вперед, отпихнул меня с такой силой, что я чуть не полетела вниз. Сердце вырывалось из груди, но я устояла. Чарли по-хозяйски открывал все двери на своем пути, я следовала за ним тенью. Когда он подошел к детской, я схватила его за руку, останавливая, и горячо зашептала:
— Погоди! Он не знает тебя, он испугается. Разреши мне объяснить ему. Позволь, прошу.

Он стряхнул мои руки, я упала на колени, оставляя кровавые следы на паркете, и, схватив его за ногу, продолжала умолять. Он смотрел сверху вниз, как на таракана.
— У меня растет мужик, а не баба! Перебоится!
— Умоляю, Чарли! Всего минуту! Прошу, ради него, — тихо заклинала я.
Ничего не ответив, он открыл дверь.

Эммет обернулся ко входу, сжимая в руках большого плюшевого медведя, свою любимую игрушку. Увидев страх в моих глазах, он испугался сам. Я напугала его!
— Мама, — он бросился ко мне.
— Эммет, — закричала я, протягивая к нему руки.

Обнять его, прижать к себе, успокоить, а потом — будь, что будет! Он почти добежал ко мне, но Чарли подхватил его в двух шагах от моих рук.
— Мама! — звал малыш.
— Здравствуй, сынок, — произнес Чарли почти нежно и прижал Эммета к себе. — Я скучал без тебя. Ничего, теперь мы навсегда вместе. Пойдем, я покажу тебе новый дом.
— Мама! — сын тянул ко мне руки через плечо Чарли, а я стремилась к нему.
— Сыночек!

Чарли, не замечая наши возгласы, вышел из комнаты, с силой оттолкнув меня прямо на дверной косяк. Я ударилась головой, всё вокруг поплыло, но времени не было, я вскочила на ноги и побежала следом, протягивая руки, выкрикивая имя сынишки. Я догнала их на ступенях и дотронулась до кончиков пальцев Эммета. Он попытался взять меня за руку, но Чарли перехватил его, и наши пальцы разъединились снова.
— Мама, — заплакал сын.
— Держись, сын! Не будь тряпкой, — приказал Чарли. — Эта женщина не мать тебе! Она плохая! Но она больше никогда тебя не увидит! Я не позволю!

От этих слов Эммет зашелся в плаче еще сильнее. Закрыв глаза, он колотил Чарли по плечу. Мы были уже возле дверей.
— Чарли, прошу! Чарли! — взмолилась я. — Эммет! Позволь мне успокоить его! Я ему всё объясню! Умоляю! Я только попрощаюсь…

Чарли повернулся ко мне, его лицо перекосилось от гнева.
— А ты дала мне возможность попрощаться? Ты думаешь, я благороднее тебя? Я сказал, ты больше никогда не будешь разговаривать с ним! Поняла?

Он впился рукой мне в лицо и с силой оттолкнул на стену, а затем открыл дверь. На пороге стояла улыбающаяся Хайди. Чарли протянул ей сопротивляющегося Эммета. Я застыла на полу в прихожей, всё так же простирая руки к сыночку.
— Отнеси его в машину, — приказал Чарли, — успокой!

Хайди кивнула, подхватывая моего сына, держа его одной рукой под спину, а другой гладя по голове.
— Пойдем, малыш, — заворковала она, спускаясь с крыльца. — Помнишь меня?

Эммет видел Хайди в приюте и, почувствовав прикосновение женской руки, он немного успокоился, но всё еще всхлипывал. Дверь закрылась. Я осталась один на один с Чарли.
— Теперь ты! — произнес он, подходя ко мне.

Я поднялась. Сейчас моя жизнь закончится. Я встречу смерть, стоя на ногах.
— Убьешь меня? — спросила я, глядя ему в глаза.
— Дурой была, дурой и осталась, — выплюнул он. — Нет, такой милости ты не дождешься! — Он начал ходить вокруг, проговаривая. — Я оставлю тебя мучиться! Я мог бы выколоть тебе глаза, но хочу, чтобы ты сама ослепла от слез. Я мог бы вырвать твои руки, но хочу, чтобы ты, обнимая пустоту, чувствовала ее сполна. Я бы мог отрезать тебе язык, но хочу, чтобы ты разговаривала с тишиной, одна! Навсегда!

Я открыла рот, но он влепил мне пощечину, на языке сразу появился ржавый привкус крови.
— Молчать! Теперь ты будешь молчать! Если заявишься в полицию — у тебя ничего не выйдет, всё схвачено, детка! Попробуешь приблизиться к моему сыну, я медленно, очень медленно и мучительно убью всю твою семью! Включая племянника, о котором ты не знаешь! Да, я следил за твоей семьей! И буду продолжать следить! Оставь все глупые планы, дрянь! Смирись! И мучайся! Ты! Это всё твоя вина! Помни!

Он с силой ударил меня по лицу и вышел, громко хлопнув дверью. Я рухнула на пол. Да, всё это — моя вина. Моя болтливость привела к тому, что я осталась без сына, без малейшей возможности увидеть его, обнять, успокоить. А мой бедный малыш! Он будет расти с этим… Этим… Видишь, я до сих пор не могу подобрать слов!!!

На минуту хозяйка вынырнула из воспоминаний. Ее сердце билось тяжело и неровно. В глазах стояла паника, но они были сухими. Я запрыгнул на колени, уткнулся носом в руки, пальцы тут же вцепились в мою шерсть, как в спасательный круг.

— Потом я успокаивала себя размышлениями о том, что Хайди была не такой уж плохой матерью, Чарли просто не позволил бы ей этого. Да и сам Чарли при всей его жестокости с сыном был всего лишь строг. После его смерти я пыталась поговорить с Эмметом, но он считает, что я предала его. Не знаю, что наговорил ему Чарли. Но тогда… тогда я не знала, что Эммет не пойдет по стопам отца, что станет прекрасным юристом, не верила, что он будет счастлив. Я думала о том, что в данный момент ему плохо, а меня нет рядом, чтобы помочь, утешить. Сердце медленно поливали кислотой, раздирали его — волокно за волокном. Чувство вины топталось на осколках моей разодранной души.

Из кухни донесся запах горелого. Со времени звонка в дверь прошло от силы пятнадцать минут, а моя жизнь изменилась кардинально. Нелепо! Четверть часа назад я была счастлива, у меня было всё, чего может желать женщина, а сейчас? Насколько больно может быть? У меня вырвали сердце, оставив зияющую рану, вернее, я сама у себя его вырвала. Поделом! Я поднялась и поплелась на кухню. Пусть я сгорю, пусть, но дом принадлежит не мне. Выключив плиту, я с ногами забралась в кресло у камина в гостиной, уставившись в огонь, пыталась привести в порядок мысли. Не получалось. Всё, что я чувствовала, — боль! Я упивалась собственной болью, но что я знала о боли тогда?

В таком состоянии меня застал Карлайл. Он слегка задержался на работе и думал, что я сержусь на него за опоздание. Он часто задерживался, а я никогда не сердилась, но он продолжал переживать. На самом деле я не знаю, как сильно он припозднился в тот вечер, но поленья в камине успели превратиться в едва тлеющие угли, а я продолжала смотреть на них. Войдя в прихожую, даже не включая свет, он сразу начал говорить, пытаясь отвлечь меня, не догадываясь о том, что я почти не воспринимаю его слов.
— Эсми, — позвал он. — У нас дверь открыта. Прости, я опоздал! Но, знаешь, у меня отменный повод, — заглянув в гостиную, он увидел меня, сидящую в кресле, и принялся рассказывать, снимая пальто. — Никогда не угадаешь, кого я встретил в больнице сегодня. Твоя подруга Рене. Я узнал ее, хоть видел лишь раз. И знаешь что? Я пригласил ее к нам, надеюсь, ты не против?

Он подошел ко мне и присев на подлокотник, приобнял.
— Ты сильно сердишься? — он попытался всмотреться в мое лицо, но было слишком темно.

Я отрицательно замотала головой. Что я могла рассказать ему? Как признаться, что собственными руками разрушила нашу жизнь? Как передать, что умирала в данную минуту?
— Прости, любимая, я знаю, что виноват, обещал, что будем елку украшать, а сам… Эммет уже спит?

Услышав имя сына, я не смогла сдержаться. Меня затрясло он рыданий, слезы хлынули потоком, из груди вырвался стон. Карлайл, пораженный моей реакцией, мгновенно подхватив меня, усадил себе на колени, прижал, принялся поглаживать по волосам, по спине, успокаивать, уговаривать.
— Любовь моя, что случилось? Что? Что произошло?

Я хотела рассказать ему, но как только открывала рот, задыхалась, клекоча и всхлипывая, втягивала воздух и рыдала еще сильнее. Карлайл терпеливо успокаивал меня, но от этого становилось только хуже. Не нужно меня жалеть, я отбросила его руку, освободилась от объятий, встала и тут же упала у его ног.
— Прости, прости меня, — наконец смогла выдавить я, — это всё я! Моя вина.

Карлайл схватил меня за руки, поднимая.
— Эсми, в конце концов, объясни, что произошло! — потребовал он и, потянувшись, включил торшер, стоящий у кресла. — О, небо! Милая… — ошеломленно произнес он, увидев меня в его свете.

Осторожно держа за подбородок, он поворачивал мое лицо то одной стороной к лампе, то другой, внимательно рассматривая. Его губы сжались, брови сошлись на переносице, ноздри раздувались от тяжелого дыхания, на скулах играли желваки. Он практически прорычал, требуя ответ:
— Кто это сделал? Что случилось, Эсми?
— Чарли… он нашел нас, — язык едва ворочался, выговаривая проклятое имя.
— Где Эммет? — голос Карлайла был полон тревоги.
— Он забрал его, — выдохнула я, слезы снова катились градом.

Карлайл встал, прошелся ко входу, остановился, запустил руку в волосы, развернулся и решительно направился к телефону. Сняв трубку, он уже начал набирать номер полиции, когда я подскочила к нему и нажала на рычаг.
— Нет! — закричала я.

Карлайл смотрел на меня как на умалишенную.
— У него всё схвачено в полиции, это не имеет смысла. А еще… — Я снова лишилась дара речи, вспоминая слова Чарли. — Еще он сказал, что убьет всех, если расскажу. Абсолютно всех! И всё из-за меня! Я во всем виновата!

Карлайл схватил меня за плечи, с силой тряхнул и, глядя в самую душу пылающим убедительностью взглядом, произнес:
— Нет! Эсми, нет! Это не твоя вина! Мы всё исправим! Мы найдем его… И уедем… Далеко-далеко! Мы будем счастливы снова!

Я затрясла головой, отрицая его слова.
— Это невозможно, бесполезно, будет только хуже!
— Я верну его! — уверенно сказал Карлайл.

Я поняла, что он хочет сделать. И мои глаза расширились от ужаса. Я вцепилась в его руки и закричала:
— Нет, Карлайл, нет! Ни в коем случае! Пообещай мне! Ты не сделаешь этого! — Теперь уже я пыталась тряхнуть его за плечи. — Не сделаешь! Ты не посмеешь оставить меня одну! Не посмеешь! Я не вынесу! — Крик перешел в истерические рыдания. — Я не смогу без тебя! Не оставляй меня одну! Прошу! Только не ты! Не ты тоже… Пообещай мне, поклянись! Я знаю, я виновата, но прости меня! Не покидай! Пожалуйста… пожалуйста…

Он прижал меня к себе, нежно и сильно одновременно, я силилась выбраться из сладких объятий, в которых растворялась моя боль. Она была мне нужна, так я чувствовала себя живой. Карлайл терпеливо держал меня, ожидая окончания истерики. Когда силы иссякли, и руки безвольно опустились, он поднял меня и перенес на диван.
— Расскажи всё по порядку. Что произошло? — тихо попросил он.

Я закрыла глаза и начала пересказывать события. Карлайл слушал молча, его пальцы успокаивающе прогуливались по моим рукам, лицу. Нежно, незаметно, всё теми же ободряющими движениями он проверил мои повреждения — даже в критических ситуациях он оставался врачом. К концу рассказа он сидел на диване, а моя голова покоилась у него на коленях.
— Прости меня, — прошептала я, сил на слезы уже не было.
— Ш-ш-ш, — он поднес палец к губам. — Тише, милая, тише, любовь моя. Твоей вины нет. Всё будет хорошо. Мы уедем, — он улыбнулся, но глаза остались грустными, — далеко-далеко. Всё наладится.

Он наклонился и тихонько прикоснулся губами к моим. Самый невинный поцелуй. Но волна света, исцеляющего тепла проникала в каждую клеточку тела, наполняла изможденную душу надеждой. Будто посреди бушующего грозным штормом океана сквозь сизые тучи вдруг пробился солнечный луч, упав на одинокую лодчонку единственного уцелевшего после страшного кораблекрушения, указав утопающему спасительный путь. Сладкий и нежный, он принес мне покой. Такой невинный. Самый последний.

Хозяйка замолчала. Ее пальцы замерли на моей спине, а глаза закрылись. Я видел, что ей тяжело, чувствовал боль ее сердца. Думал, она не будет рассказывать дальше. Обычно она заканчивала в этом месте. Но не сегодня. Посидев так немного, она открыла глаза и продолжила, глядя на догорающий огонь.

— Выжатая без остатка переживаниями, я уснула под его нежное бормотание. И во сне, как это часто бывает, я вспомнила. Вернее, поняла то, что маленьким червячком копошилось в самом дальнем уголке подсознания, не давая расслабиться полностью. Чарли ни разу ни слова не сказал о Карлайле. Хотя знал о нем наверняка. Хайди точно рассказала ему о моем счастье. Он видел фотографии на стенах и полках. Во всем доме чувствовалось присутствие мужчины. Но он не упомянул и полусловом о нем. Нет. Он сказал: «Хочу, чтобы ты, обнимала пустоту… Хочу, чтобы ты разговаривала с тишиной». А это означало… Значило, что Карлайлу грозила опасность! Мы должны уехать немедленно! Сейчас же! Не теряя ни минуты! Я задрожала всем телом и проснулась.

За окном садилось солнце. Я лежала на диване в гостиной. Карлайла рядом не было. Я села, пытаясь отдышаться после кошмара, и осипшим от плохих предчувствий голосом позвала:
— Карлайл!

Нет ответа. Руки похолодели, над губой выступила испарина. Может, поднялся наверх? Я побежала к лестнице — никого, прошлась по комнатам, выкрикивая любимое имя, заглянула даже в детскую, хоть это было очень тяжело — Карлайла не было нигде. Мысли тревожно разлетались, я не хотела концентрироваться ни на одной, нужно лишь отыскать Карлайла, он где-то здесь, он рядом, сейчас я найду его. Он не мог… он пообещал! Или нет?

Осознав бесплодность своих метаний, я остановилась. Спускаясь по лестнице, увидела на полочке для ключей возле входа белый конверт с моим именем. Меня затошнило. Не желала брать его в руки, читать. Впервые не хотелось увидеть, что же написано таким любимым почерком. Я не могла. Смяв бумагу, я поплелась назад в гостиную. Снова забравшись в кресло с ногами, я долго и бездумно глядела в окно. Затем тщательно расправила измятое письмо и с тяжелым сердцем достала послание Карлайла. Надежды не было. Я прочла…

Эсми!
Я знаю, ты поймешь меня. Я верю — всё можно решить цивилизованно. Я не могу поступить иначе. Эммет и мой сын. Я поеду за ним, а затем вернусь за тобой. Верь мне. Знай, я вернусь! Только жди!
Оставляю свое сердце с тобой.
Люблю, Карлайл.

Я взвыла раненым зверем. Какой наивный! Почему он всегда думал о людях лучше, чем они есть на самом деле. Он не знал Чарли так, как знала я. Он не вернется. Как больно! Почему? Он ведь обещал… Или нет? Что делать? Куда идти? Зачем бежать? Голова наполнилась словами, как мыльными пузырями — и места нет, и смысла. Всё смешалось, всё пропало, только болело в груди — там, где когда-то билось сердце. Я поднялась, подошла к двери и взялась за ручку. «Если я поеду к Чарли, он убьет всех родных, если не поеду — Карлайл умрет. Смогу ли я пожертвовать теми, кто мне дорог, ради того, кто ценнее жизни? Ради эфемерной надежды спасти его? Если бы выбор был между моей жизнью и его, я бы не сомневалась и мгновения, но мама, сестра, племянник… Готова ли я? Да! Успею ли?» Я зажмурилась.

Из гостиной раздалась телефонная трель. Может, Карлайл… Может, он передумал, понял, что я поеду за ним? Я бы пошла на край Земли, босиком по битому стеклу и углям, лишь бы быть рядом. Отпустив дверную ручку, я бросилась к телефону.
— Алло! Карлайл?
— Добрый вечер! — сказал незнакомый голос, и мой интерес к разговору пропал, это был не тот человек. — Могу я слышать Эсми Эвансон?

Я собралась положить трубку, но голос назвал волшебное имя.
— Это по поводу Карлайла Каллена. Вы его знаете?
— Слушаю вас, говорите, — почти закричала я.
— Это больница святой Барбары. Он поступил к нам, а вы указаны в его данных как доверенное лицо, вы не могли бы…— дальше я не слушала, бросив трубку, уже летела к выходу. Он жив!

Не помню, как добралась до больницы. Припоминаю, что когда вбежала в холл и наткнулась на группу людей в странных одеждах, меня это жутко разозлило. Я даже не подумала о том, что сегодня Рождество и передо мной рождественский хор. Администратор дважды переспрашивала фамилию, не расслышав из-за моего сбившегося дыхания и дрожащего голоса. Но когда проверила данные, ее взгляд потух, а мое, едва начавшее снова биться, сердце пронзила тысяча игл одновременно. Я насилу удержалась от того, чтобы согнуться пополам и закричать. Девушка тем временем звонила врачу, вызывая ко мне. Лучиком надежды из холла послышалось стройное пение «Мы желаем вам Весёлого Рождества!»

Время тянулось, словно вязкое болото, за те минуты, пока врач шел ко мне, я успела дважды умереть. Лучше бы так и случилось на самом деле. Едва увидев лицо врача, молоденького парня, только закончившего интернатуру, я пожалела, что умирала лишь в мыслях. Такие скорбные мины строят лишь для родственников умирающих, но Карлайл ведь жив. Он должен быть жив! Он обещал!

— Эсми Эвансон? — доверительно сказал врач, и от интонаций его голоса меня затошнило снова. — Я звонил вам.
— Да-да, — перебила я его. — Скажите, что с Карлайлом? Как он? Могу я его видеть?

— К сожалению, я должен сообщить вам…
«Мы желаем вам Весёлого Рождества!
Мы желаем вам Весёлого Рождества!
Мы желаем вам Весёлого Рождества и счастливого Нового Года!» — издевкой неслось из холла.

— Мы делали всё возможное…
«Хороших новостей, вам и вашим родным!
Хороших новостей в Рождество и Счастливого Нового Года!»

— В его данных указано, что он хотел быть донором…
«Мы желаем вам Весёлого Рождества!»

— Нам нужно, чтобы вы подписали…
«Хороших новостей в Рождество и Счастливого Нового Года!»

— Приношу наши искренние соболезнования…
«Мы желаем вам Весёлого Рождества и счастливого Нового Года!»

— Могу я видеть его? — мертвым голосом спросила я снова.
— Что, простите? — удивился врач.
— Могу я видеть своего мужа? — раздраженно повторила я.
— Вы слышали, что я сказал? Его искусственно поддерживают в функциональном состоянии, но смерть мозга наступила вследствие проникающего огнестрельного ранения головы, и мы делали всё возможное… — он начал повторять сказанное ранее, не замечая, что каждый произнесенный им звук каленым железом выжигает мою душу.
— Да, закройте вы рот наконец! — вспылила я. — Мне нужно увидеть его! Вы понимаете?

Видимо, я не первая, грубившая ему, потому как ответив лишь: «Прошу за мной», он развернулся и пошел к лифтам, в спину чистым девичьим голосом неслось:
«Тихая ночь, святая ночь*…»

Хозяйка напела мелодию, неожиданно сильным и чистым голосом. Никогда раньше я не слышал, чтобы она пела. Грустно-грустно. «Спи в блаженном покое». Куплет закончился, слова оборвались. Она принялась чесать меня за левым ушком — там, где мне больше всего нравилось. Я благодарно заурчал.

— С тех пор я не выношу рождественских песен, мне становится плохо, едва услышу первые аккорды.

Войдя в палату, я долго не решалась подойти, лишь смотрела, широко распахнув полные ужаса глаза. Невозможно было принять его за спящего — слишком отстраненное выражение лица, какого не бывает даже у спящих, повязка на голове, трубки, провода, мониторы. Страшно. Доктор кашлянул.
— Я оставлю документы вот здесь. — Он положил планшет на столик у входа. — И дам вам несколько минут наедине.

Он закрыл за собой дверь. Я подошла к бумагам и, не читая, подписала, лишь бы оттянуть момент, когда почувствую, что Карлайла больше нет. Дальше медлить нельзя. Я подошла к кровати и взяла его за руку, слишком мягкую, безвольную. Ничего. Больше не было того тепла, что питало меня, наполняя душу светом. Я не чувствовала его. Карлайла больше не было. Это — не он. Пустая оболочка. Он ушел! Предал меня, оставил одну! В самый тяжелый момент жизни покинул меня! Как он мог? Изнутри меня заполняла горечь, превращающаяся в злость, она струилась по венам, уже доверху наполненным всеми видами яда. Я была на грани, не в состоянии больше сдерживать ее.
— Как ты мог? — слова громко запрыгали по комнате. — Как ты посмел?

Я отпустила руку и отошла на шаг. Он не ответит, никогда больше мне не ответит!
— Ты ведь обещал! Предатель!

Я схватила какую-то склянку, стоящую на маленькой передвижной тумбе, и швырнула ее через всю комнату. Стеклянные брызги разлетелись во все стороны.
— Почему ты сделал это? Почему не посоветовался со мной? Предатель!

Следом полетело всё, что попалось под руку, окропляя палату осколками.
— О чем ты только думал? Как мог решиться на это? Ты же знал! Ты знал, чем всё закончится! Почему ты оставил меня?

Баночек не осталось, я хотела свалить саму тумбу, но она лишь проехала несколько метров. Дверь распахнулась. Палата заполнилась незнакомыми людьми. Я рухнула на колени. Острые кусочки стекла впились в кожу. Карлайла загородили. Уйдите прочь! Чужие руки пытались поднять. Оставьте меня! Чужие голоса бубнили ненужные слова. Убейте меня! Игла впилась в предплечье. Как я хотела, чтобы это был яд. Сознание померкло.

Я очнулась в незнакомой палате и не сразу осознала, что произошло. Я надеялась, что мне приснился страшный сон. Или я заболела, и мне привиделось в горячечном бреду. Вот сейчас распахнется дверь и войдет улыбающийся Карлайл с Эмметом на руках. Сердце пропустило удар, я резко выдохнула. Вот сейчас… Сейчас…

Дверь открылась, впуская совсем не того посетителя, которого я хотела видеть. Рене окинула меня скорбным взглядом. Я отвернулась.
— Эсми! Дорогая моя! Мне так жаль, — тихо произнесла она.

Я не ответила, не отреагировала на ее прикосновение. Пусть уходит. Мне не нужны слова. Я хочу лишь одного — смерти.
— Уходи, — произнесла я.
— О нет, подруга! После того, что ты здесь устроила, я не уйду. Знай, ты не одна! У тебя есть я! А ты сильная, справишься, я помогу.
— Уйди, — повторила я громче, горечь снова жгла мне вены.
— Можешь говорить что угодно — я не уйду. Я с тобой!
— Убирайся! — заорала я. — Ты мне не нужна, мне никто не нужен.

В палату вошел медбрат со шприцом наготове. Мне не нужны лекарства, я хотела помнить! Хотела чувствовать! Хотела умирать! Как я ни сопротивлялась, пытаясь вырваться, меня снова погрузили в бесчувственное забытье.

Мои пробуждения были похожи как близнецы, с небольшими изменениями, они сменяли друг друга, но не приносили облегчения. Я отказывалась принимать пищу, питье и лекарства, отворачивалась от помощи, отрекалась от жизни. Я желала быстрее погрузиться в вечный сон, в котором смогу обрести счастье, ведь только тогда я смогу простить его и мы будем вместе, снова.

В очередной раз придя в себя, я опять увидела Рене и сразу же отвернулась. Зачем она снова пришла? Неужели она не понимала, что все ее попытки тщетны?
— Не нужно отворачиваться, Эсми, — начала подруга. — Думаешь, я не вижу, чем ты занимаешься? Думаешь, не знаю, как это называется? А ты сама-то знаешь? Так вот, я тебе скажу — ты совершаешь самоубийство! А знаешь, что бывает с самоубийцами? Они горят в аду! Понимаешь? В аду!

Я повернулась к ней.
— Что ты знаешь о том, как гореть в аду? Рассказать тебе? Потому что я уже там!
— Да знаю я! — отмахнулась она. — Вижу! Но не об этом! Ты думаешь, он тоже в аду? Жарится и ждет тебя? Думаешь, вы будете там счастливы вместе?

Я уставилась не нее невидящим взглядом. Не думала об этом. Карлайл был наивен, но это, пожалуй, самый большой его грех. Он не может быть в аду. Только не он! А значит… Значит, я тоже не могу. Я села. Увидев мою реакцию, Рене перешла в наступление, но я не слушала ее увещеваний, погруженная в собственные мысли. В тот вечер я впервые после смерти Карлайла обошлась без успокоительного.

Уже через неделю Рене привезла меня домой. Первым делом я убрала все фото, все до единой его вещи были упакованы и убраны в кабинет, который я потом заколотила, как и детскую. Рене пожила месяц со мной. Я пыталась прогнать ее, боясь за нее, ведь каждому близкому мне человеку грозила опасность. Но она упрямо оставалась рядом, несмотря на все увещевания и причины. Так продолжается до сих пор. Потом она съехала.

В холодном доме, где каждая мелочь напоминала мне о потерянном счастье, я сходила с ума от безумной надежды, что этот день будет последним. Каждый вечер, ложась спать, я надеялась, что закрываю глаза в последний раз. Я ждала, что он вернется за мной, как и обещал! Что заберет меня с собой! Сорок пять лет прошло, а он так и не появился. Предатель!

Все пожелания Чарли сбылись: я стала нелюдимой, забыла, что такое радость, выплакала все слезы, пересмотрела все кошмары, так и не собрала воедино все осколки своей души. Все обещания Карлайла остались обещаниями: он не пришел, не вернул Эммета, забрал навеки не только свое, но и мое сердце. Только ты остался у меня, Макс! Но знаешь, что? Я устала! Устала ненавидеть Чарли за то, что разрушил мою жизнь. Устала винить себя, что не смогла уберечь свое счастье. Устала проклинать Карлайла за то, что не вернулся, принял решение, не сказав мне. Я ведь так и не простилась с ним, не смогла отпустить, не попросила прощения за его жертву. Но сейчас… сейчас я готова! Готова отпустить воспоминания. Прости, любовь моя, жизнь моя, и я прощаю тебя, прощаюсь с тобой! Прощай!..

Все слова сказаны, глаза закрылись, сердце стучало всё тише и тише. После бешеных переживаний во время рассказа хозяйка успокаивалась. Часы в прихожей пробили полночь. С последним ударом, как всегда, прибыл Иной. Такие как он, Иные, приходят после полуночи и остаются до утра. Люди их не видят, не чувствуют, в отличие от нас, котов, а Иные не могут прикоснуться к ним. Бывают Иные добрые, бывают — злые, или равнодушные, бывают и те, кто забыл, зачем остался. Этот являлся каждую ночь, садился возле хозяйки, говорил с ней, пытался обнять, окружить светлой аурой, отогнать ее кошмары. Его желтые, почти звериные глаза, всегда полны грусти, но не сегодня. Сегодня они засверкали ликованием. Иной остановился прямо перед креслом хозяйки и протянул ей руку. И она поднялась навстречу ему. Не такая, как всегда, а молодая и стройная, волосы карамельной волной ниспадали на распрямленные плечи, кожа чистая и гладкая, без намека на морщины. Иная. Хозяйка повернулась, посмотрела мне прямо в глаза счастливым взглядом и, улыбнувшись, взяла за руку того, кого ждала столько долгих лет. Они ушли, растаяв дымкой в белом свете. А я остался греть остывающие руки той, что больше никогда не почешет меня за левым ухом — там, где мне больше всего нравилось.

* полный текст песни

---

Огромное спасибо бете ИрисI и автору заявки Aelitka!

---

Приглашаю обсудить историю на ФОРУМ!