С трудом открыв глаза, я не сразу вспомнил даже свое имя...

Через несколько тягучих минут медленно пришло осознание того, что я сплю в незнакомом месте - на узкой неудобной кровати в большом полутемном помещении.

Надо мной странным образом искажался белый потолок. Казалось, я плыл на переполненном людьми судне во время шторма, и меня одолевала морская болезнь. Гул стонов, рыданий и молитв ворвался в уши вместе с хриплым клокотанием, раздающимся прямо из моей груди, усугубляя ощущения. Дышать было тяжело, как будто в лёгкие насыпали крошево льда. Вокруг царил ужасный холод.

Я повернул голову и увидел на соседней постели спящую мать: под впалыми глазами залегли глубокие тени, на бледном лбу крупными каплями выступал пот. Но она, по крайней мере, была жива.

Воспоминания обрывками врывались в мое усталое сознание.

*

- Эдвард, что ты делаешь здесь?! - закричала мать на меня, увидев на пороге палаты. Она вскочила и телом пыталась закрыть от моего взора отца, вытолкнуть меня прочь. - Иди домой!

Ужас сдавил мою грудную клетку, когда удалось разглядеть серо-синее лицо на белой подушке, забрызганной красными каплями. На моих висках выступил ледяной пот, и я побледнел так, словно узрел саму преисподнюю.

- Как он... - глупый вопрос, и так было ясно: хуже некуда.

- С ним все будет хорошо, - солгала Элизабет, руками упираясь в мою грудь, глазами умоляя не входить. - Тебе нельзя здесь быть, ты здоров. Уходи отсюда скорее, прошу, Эдвард.

Что-то неуловимое в тоне матери мне интуитивно не понравилось.

- Я уйду, - схватил я её за запястья, вглядываясь в красные от слез глаза. Она словно постарела на десять лет: удивительно, что всего несколько часов назад мы беззаботно болтали на прогулке. - Но только вместе с тобой.

Я понял, в чем кроется ужас: в одночасье я мог потерять обоих родителей. Лихорадочно блестевшие глаза матушки и интенсивная краснота щек напугали меня не на шутку: она провела рядом с больными отцом слишком много времени и тоже могла заразиться. Ещё сегодня утром я грезил о военной карьере, а теперь превратился в насмерть перепуганного мальчишку, цепляющегося за мать и умоляющего не покидать его.

- Нет, Эдвард, - всхлипнула она, оборачиваясь и с любовью, тоской глядя на мужа, находящегося в беспамятстве либо забывшегося болезненным сном. В уголке его губ собиралось что-то багровое... - Я его не оставлю. Обещаю, что вернусь домой... утром.

Она отвернулась и, покачиваясь, вошла в палату, устало попытавшись прикрыть за собой дверь, движению которой мешал я. Мои ноги приросли к полу: нельзя остаться, невозможно уйти. Я смотрел в заострившиеся черты отца, ещё утром с улыбкой дававшего мне указания, и не верил в происходящее. Уйти, бросить родителей именно сейчас было выше моих сил...

*

Медленно приходя в себя после то ли тяжёлого сна, то ли забытья, я слышал топот и говор в коридоре: кому-то нужна была вода, кому-то дополнительное одеяло, кто-то громко кричал, стонал, а кого-то уже пора было выносить, чтобы освободить место для вновь прибывшего... Ужас терзал меня с новой силой вместе с проснувшимся воспоминаниями о том, о чем помнить я, возможно, не хотел...

*

- Доктор!!! Доктор!!! - Я оцепенело стоял и смотрел, как мама держит безвольную руку отца, сжимает его пальцы и кричит, плачет, призывая помощь. Отцовская грудь неестественно содрогалась и опадала: изо рта фонтанчиком изливалась кровь.

- В сторону, - приказал голос за моей спиной, и я не мог не подчиниться, пропуская высокого светловолосого мужчину, за широкой спиной которого отца стало не видно. Мои пальцы, вцепившиеся в косяк, отчаянно болели, но боль в груди и ужас были гораздо, гораздо сильнее.

Доктор что-то тихо сказал. Элизабет резко схватила его за запястье, заглядывая снизу вверх обезумевшими глазами.

- Эдвард... Уведите Эдварда...

Врач обернулся, а мама, рыдая, склонилась к отцу. Я находился в глубочайшем непреходящем шоке, словно то, что происходило со мной, с нами - было не наяву.

- Эдвард Мейсен? Я доктор Каллен, - он смотрел внимательно и остро, словно заглядывал в самую душу. Его глаза были темными, как ночь, контрастируя с соломенным цветом волос.

- Эдвард, - позвал он ещё раз, и я с трудом, очень медленно отвёл взор от отца. - Пойдем со мной.

- Нет, - заявил я твердо, понимая, что меня уводят по просьбе матери. Я не собирался никуда уходить, не сейчас. Только с ней.

Доктор Каллен кивнул, вовсе не споря, а говоря то, что я жаждал услышать. Его ладонь легла мне на плечо, а взгляд стал подавляющим.

- Рук не хватает, нужна твоя помощь. Я дам чистое бельё для твоего отца, а для матери – успокоительное, ей обязательно нужно отдохнуть. А потом, - продолжил он внушительно, - если ты намереваешься здесь остаться, то сможешь заботиться о них, оказав больнице и себе неоценимую услугу.

- Да, - решительно кивнул я, меня устраивало действие. - Да, на это я согласен.

Ох, если бы я знал тогда, зачем меня уводят...

Доктор Карлайл Каллен отвёл меня на нижний этаж и выдал два комплекта чистого белья, выглаженного заботливыми руками прачек, но из-за чрезмерного количества пациентов и нехватки времени немного влажного. Как обещал, доктор попросил сестру милосердия набрать шприц успокоительного средства и кивнул мне спешить в нашу оплату.

Когда мы вошли туда, отца на кровати уже не было... А моя мать горестно и безутешно рыдала, закрыв лицо ладонями...

- Ты должен быть сильным, Эдвард, - сказал тогда доктор Каллен, когда их моих рук чуть не выпало постельное белье, и я не мог дышать целую минуту.

Пройдя вперёд, он сделал Элизабет успокоительный укол, и я заметил, как он, будто невзначай, провел пальцами по ее виску, пробормотав устало «тридцать девять с половиной...»

Мой мозг отказывался соображать, однако факт, что доктор уложил мою мать на вторую стоящую тут же кровать вместо того, чтобы отправить ее домой, не укрылся от моего потрясённого сознания.

- Несколько часов она будет спать, - сообщил доктор, когда глаза моей матери закрылись, мокрые от слез. Карлайл забрал из моих рук второй комплект белья и бросил на соседнюю кровать. - Ты можешь отдохнуть, - и торопливо добавил, когда я посмотрел на него с ужасом, - или помочь здесь кому-то ещё.

- Что нужно делать? - словно доктор знал, чувствовал, как мне невыносимо в эту минуту бездействие.

Он искренне улыбнулся с непонятным мне восхищением:
- Для начала давай найдем тебе халат...

Только попав в больницу, я осознал масштаб трагедии, охватившей город, и то, насколько мало обычные обыватели были о ней осведомлены. Повсюду вплотную друг к другу стояли кровати - в коридорах, на лестницах, в вестибюлях и в помещении больничной столовой я видел ряды наспех сколоченных коек, отделенных друг от друга ширмами из простыней. В узких проходах между ними сновали сестры милосердия - в основном добровольцы, уже переболевшие и чудом разминувшиеся с ужасной участью многих и многих.

Мне казалось, что я смотрюсь здесь чужеродно, но Карлайл заверил, что с небольшими поручениями вроде стакана воды справится кто угодно, и я делал все, что мог. Норма Абрамс - молодая темноволосая девушка, кудри которой постоянно выбивались из-под белоснежной косынки, помогала мне освоиться и делила нашу работу на двоих.

Раз в полчаса я наведывался к матери, но она пока крепко спала. Осторожно трогая ее влажный лоб, я убеждался, что он все ещё горит, и ужас мой становился непомерным...

*

Я повернул голову, тяжёлую, как скала, и посмотрел на Элизабет, лежавшую на боку, свесившую слабую руку с кровати. Она боролась. Смутно я помнил, что доктор говорил: у Элизабет Мейсен болезнь развивается не так стремительно, у нее есть все шансы поправиться, и только смерть мужа могла лишить ее сил.

Я должен был верить. Глядя на то, как ее грудь спокойно вздымается в вызванном снотворным принудительном сне, дающим возможность восстановить здоровье, я пытался верить, что бог не лишит меня ещё и матери.

*

Мы не говорили о потере. Мы оба молча приняли смерть отца: обсуждать это было бы слишком больно.

Я сжимал руку матушки, присев на край ее кровати и надеясь, что она не станет снова умолять меня уйти. И мне не придется опять идти против ее воли, оставаясь рядом.

- Ты понимала, что у отца – не простая простуда, как и у тебя, - тихо вздохнул я; Элизабет была умной женщиной, но я, пусть и поздно, догадался об ее хитроумном плане. – Понимала, и сознательно отправила меня на этот чертов прием к Уортингтонам...

Пальцы матери слегка пожали мою ладонь. Улыбка вышла мучительной.

- Я хотела тебя уберечь, Эдвард. Тебе не стоило видеть смерть близких. Я знала... Почувствовала это ещё с утра. Ты ещё так молод, тебе необязательно было становиться свидетелем всего этого, - махнула она рукой на пробегавших туда-сюда сестер милосердия и доносящиеся стоны и крики. - Предполагалось, что Говард с Марией удержат тебя от необдуманного поступка.

- Говард сбежал, - сообщил я печальную весть, и Элизабет устало прикрыла глаза. - А Мария так перепугана, что вряд ли на нее можно было рассчитывать. Меня не удивит, если по нашему возвращению дом окажется пуст.

Я вяло улыбнулся, стараясь верить, что мы оба вернёмся.

- Мне очень жаль, - прошептала Элизабет, и маленькая прозрачная слезинка скатилась по ее щеке. - Жаль, что тебе выпало несчастье пережить это. Прости нас с отцом.

- Замолчи, - рассердился я; пропитавшая воздух безнадежность сводила с ума. – Ты поправишься! Мама, не все умирают! Не смей так думать! Ты нужна мне!

- Все будет хорошо, - уплывая в беспамятство, пробормотала Элизабет. - Только иди домой...

- Эдвард? - Норма заглянула в палату как раз вовремя: матушка уснула. И я, чувствуя неимоверно огромную, давящую на плечи и разум усталость, поплелся разносить воду и чистое белье, на ходу застегивая помятый белый халат.

Я не помнил момента, когда свалился сам. Минуты сливались в часы, а те превращались в бесконечность. В глазах появился песок, а ноги стали дрожать.

Несколько раз доктор Каллен настойчиво устраивал мне перерыв, пытаясь накормить или хотя бы напоить сладким чаем, но мне кусок не лез в горло. Спрятавшись от больничной суеты в каком-то складском помещении, мы с Карлайлом отдыхали, упав на стулья и прикрыв утомленно глаза, опустив лица в ладони. Точнее, так делал только я: у доктора откуда-то брались силы говорить.

Он нес всякую чепуху о погоде, о тенденциях моды и музыки, о литературных новинках и культурном развитии, о технологическом и медицинском прогрессе . Я слушал вполуха, прекрасно понимая, что он заговаривает мне зубы, чтобы отвлечь.

Доктор оказался интересным и разносторонним человеком. Если бы мы встретились в более приятных обстоятельствах, уверен, нам с ним было бы о чем поговорить. Наши вкусы во многом совпадали, и он затрагивал редкие в обществе темы, которые я ни с кем из своих знакомых не мог обсудить, даже если хотел.

Но смерть только что забрала моего отца и угрожала отнять мать, и я очень устал, чтобы из наших коротких бесед в доктором вышло что-то путное. Я кивал, через силу улавливал смысл, и лишь иногда односложно отвечал, только чтобы проявить уважение и поддержать видимость беседы.

А потом мы выходили в этот ад... и все начиналось сначала.

В какой-то момент я обессиленно сел на вторую кровать, все ещё остающуюся свободной, и ощутил, что меня дико колотит от холода. Пальцы дрожали, а состояние разума было смятенным, лихорадочным.

- Ты плохо выглядишь, - слабо заметила Элизабет, с тревогой взглянув на меня.

- Со мной все в порядке, - упрямился я, не желая признавать, что уже некоторое время нахожу в себе те самые симптомы, которые наблюдаю у других много часов подряд.

Я взял руку матери, и она показалась мне теплой - не горячей. Меня же насквозь пронизывал озноб. И, стоило присесть, как слабость буквально стала валить с ног, а подушка притягивала магнитом.

- Ляг, Эдвард, отдохни, - попросила матушка, и вместе с выдохом в ее груди тяжело забулькала жидкость. Я похолодел, но не подал виду, насколько мне страшно. Ей не нужно было растрачивать силы на беспокойство обо мне.

- Дать тебе воды? Обтереть лоб или принести ещё одеяло? - на каждый мой вопрос Элизабет вяло качала головой.

- Твоя мать права, Эдвард, - вошёл в палату доктор Каллен, и я поднялся, освобождая ему место, чтобы он мог осмотреть пациентку, с тревогой наблюдая за выражением его лица, - тебе стоит поспать.

- Я не хочу спать, - упорствовал я, не желая закрывать глаза и снова предоставлять весь тот ужас, которому стал сегодня свидетелем, и особенно - серое лицо отца с кровью, льющейся изо рта.

Карлайл обернулся ко мне с укоризной.

- Ты уже сутки на ногах, - указал он на серое утро за окном; ночь пролетела как одно мгновение.

- Вы - больше, - заметил я непримиримо.

Доктор вздохнул. Повернувшись ко мне, он протянул руку и настойчиво поймал меня за запястье. Его пальцы показались мне ледяными... Или это я был настолько горячим.

Доктор считал, и я слышал, как быстро стучит мой пульс, словно я пробежал целую милю без остановки. Нервное возбуждение, в котором я пребывал, могло означать как обыкновенную усталость, так и начало опасного заболевания.

- Послушай, Эдвард, - голос Карлайла зазвучал совсем по-отечески, - твоя самоотверженность показывает, как силен твой дух, но тебе нужно беречь и свои силы, - он незаметно кивнул на Элизабет, - чтобы заботиться о ней.

Я опустил голову, признавая свое поражение, и измученно присел на кровь. Спать хотелось неимоверно. Слабость подавляла и долг, и желания.

- Ладно, - нехотя согласился я.

*

С тех пор я уже не вставал...

Норма Абрамс постоянно заглядывала ко мне: я узнавал её по вечно выбившимся из-под косынки каштановым локонам, завивающимся мелким бесом. Должно быть, ее лицо летом покрывали крошечные веснушки, но сейчас оно было вымотанным и бледным, как у многих вокруг.

Она протирала мне чем-то неприятно холодным лоб, отчего я ворчал и пытался увернуться, а девушка покачивала головой и снова притрагивалась этой отвратительной губкой, увеличивающей мой и без того сильный озноб.

- Холодно, - жаловался я; одеяло ни капельки не согревало, а тело болело так, словно меня переехал поезд.

Норма только вздыхала, а смотрела печально. Каждый раз, когда я приходил в себя и бросал взор на мать, с облегчением видя ее живой на соседней кровати, девушка утешала меня обещанием выздоровления.

- Доктор Каллен хороший врач, - говорила она, - лучший. Он не одного пациента на ноги поставил, все будет в порядке, поспи.



В следующий раз, когда я открыл больные глаза, было чувство, словно мне в голову воткнули ножи, и их лезвия вышли прямо из глазниц. Боль была нестерпимой, и я скрипнул зубами, пытаясь удержать глаза открытыми.

Вокруг стояла необычайно тихая ночь - либо звон в моих ушах был таким сильным, что не позволял расслышать крики и стоны умирающих. Через единственное окно лился необычного оттенка лунный свет – голубоватый, кажущийся призрачным.

В горле пересохло, но, потянувшись к стакану, я обнаружил его пустым. В груди тяжело перекатывались осколки льда, царапая легкие изнутри. На соседней койке со свистом дышала Элизабет, а ее лицо было серым.

Я испугался, хотел позвать на помощь, но горло выдало только слабый свист. Во мне почти совсем не осталось сил...

- Помогите, - напрягал я голосовые связки, что только усиливало ужасную головную боль, будто мой мозг сейчас лопнет от внутреннего давления.

Мне показалось, что я заметил в дверях Норму: видение было неясным, его перекрывал лунный свет, стелющийся от окна до двери косыми линиями. Я разглядел только краешек платья да каштановые волосы на плечах.

- Норма! - позвал я, с большим усилием приподнимаясь на кровати, что позволило мне, наконец, рассмотреть гостью.

Это была девушка, но не моя знакомая сестра милосердия. У этой были более тонкие черты лица, и одета она была в повседневную одежду, давно вышедшую из моды: такого количества длинных юбок не носили уже лет пятьдесят, как и корсета, стягивающего изящную талию незнакомки. Длинные волосы её были убраны не под косынку, а под небольшую скромную шляпку, а на плечи наброшен длинный плащ.

По виду она походила на горожанку времен Гражданской войны либо чуть позднее, времен Великого пожара.

Девушка повертела головой, а потом ткнула себя в грудь, удивлённая, что я обращаюсь к ней. Убедившись, что я продолжаю смотреть на нее, мягко вплыла - не вошла, а именно изящно вплыла, как балерина - и остановилась напротив.

Ее гладкая кожа в голубом свечении ночного диска казалась серебристой, нечеловеческой, и чувственные коралловые губы выделялись на ее фоне сочным пятном.

Она была совсем юна, но фасон платья помогал разглядеть и тонкую талию, которую, казалось, я мог охватить пальцами двух рук, и округлую грудь, прекрасный вид на которую открывал вырез декольте.

Девушка смотрела на меня потрясённо, широко распахнув красивой формы глаза, цвета которых я не мог различить в неверном свете луны.

- О, - выдавил я что-то совсем нечленораздельное, пораженный своей способностью в текущем состоянии замечать чью-то безусловную красоту. Эта девушка смотрелась здесь столь же чужеродно, как я, надевший врачебный халат.

- Ты меня видишь, - констатировала она что-то, смысла чего я не понял.

______________________


От авторов: Дорогие читатели, спасибо за ваше терпение и интерес к нашей новой истории! Как всегда, мы будем очень рады и благодарны любым вашим комментариям здесь, под статьей, и на Форуме.