Одиннадцатый час

Автор: -
Бета: +
Рейтинг: PG-15
Пейринг: Эмма/Он
Жанр: Drama
Аннотация: Их двое. Двое потерянных людей, не нашедших смысла в жизни. Но никогда не поздно принять верное решение.

---

Он сидит. Я стою напротив. Смотрю на почти истлевший закат. Во мне нет печали. Боюсь, что во мне вообще ничего нет.

- Я знаю, что ты ищешь.

Это мы уже проходили. Я знаю, чего ты хочешь. Знаю, что ты сделаешь. Знаю, что ты чувствуешь. Он едва ли не каждую минуту пытается привлечь мое внимание. Прилагает много усилий для того чтобы только вырвать меня из объятий тлеющего заката. Я говорю, что поздно, что, наверное, теперь мы все равно сгорим. Я уж точно. Но он не прекращает пустых попыток. В принципе мне все равно. В принципе ему все равно больше нечем заняться. Воздух застоялся, и надо хотя бы немного его расшевелить, пока мы тут пылью не покрылись. Или плесенью не поросли. Он старается, я ему не помогаю. Мне не то чтобы не хочется с ним говорить, мне просто нечего именно ему сказать. Оправдываться я не умею, обвинять тем более, а вести светские беседы об осадках кажется мне чрезмерно наглым в данной ситуации. В ситуации, когда в моей обойме осталась одна только пуля. И никто не знает, чем все обернется…

Вернемся на десять минут назад. Сделаем солнце чуть ярче, а краски чуть теплее. Правильно выставленный свет очень важен, и не только при съемке. В конце концов, почему бы не постараться и не сделать из жизни красивое кино? Или хотя бы серию ярких снимков, если захочется выкинуть всё лишнее. Квинтэссенция бытия в двух-трех мгновеньях. Такова всегда была моя мечта – найти главное и вычленить из это из потока информационного мусора. У меня не получилось. То, что ничего в жизни не получилось, я поняла десять минут назад. Поняла, что выбирая всего один раз, ошиблась. Как в детской игре, когда нужно выбрать из спрятанных за спиной рук. Я долго сомневалась, склоняясь то к одному, а то и к другому. Заставила, кажется, саму судьбу терпеливо ждать моего решения. Теперь я знаю, судьба умеет мстить.

Достаю сигарету. В комнате так темно, что скорее ее чувствую, чем вижу. Тонкий белый стержень. Стержень моей силы. Легко сломать. Достаточно поднести спичку, чтобы сжечь. Но суть в том, что побеждают, как правило, не люди, побеждают сигареты. При всей их простоте и хрупкости их невозможно одолеть. Можно смять, можно трансформировать в пепел, но невозможно уничтожая сигареты освободиться от потребности в никотине. Я думаю об этом, пока тонкая струйка дыма ударяется в пыльное стекло, смешиваясь с последними отблесками истлевшего заката. Напрягаю зрение. Готова смотреть куда угодно, но только не в тот угол, где невообразимо далекий Он. И темнота мне плохой помощник, я ей не доверяю. Боюсь, достаточно будет разглядеть хотя бы одну черту, узнаваемую и заученную. Черту, что потянет за собой ряд ярких образов. Боюсь даже намека на узнавание. Я боюсь своей любви к нему. Вот чего я боюсь на самом деле.

- Ты ищешь решение там, где его нет.

- Господи, Боже мой.

Господи. Боже. Мой. Кричу мысленно. Это что так бросается в глаза? Уже видно нити сомнений, меня опутывающих? Я уже кажусь сломленной. Как сигареты. Неважно, это же не значит, что я уже проиграла…

Вернемся на полчаса назад. До осознания ошибочности всего, что я сделала еще целых двадцать минут. И я трачу их бездарно. Я плачу. Я не пользуюсь тушью, и слезы текут не то чтобы очень уж эффектно. В свое оправдание могу сказать, что они искренние. Самые настоящие слезы от разбитой мечты, на осколки которой неосторожно налетает душа. И потом эта ужасная пустота вокруг. Раз, и нет ничего. Я не плакала со школы. А может быть я не плакала и в школе. Просто я так говорю всем, кто меня спрашивает. Я не помню, поэтому выдумываю приемлемую правду. Придумываю историю для себя, в которую не трудно будет поверить. Ко всему прочему сочиняю оправдания своим поступкам. Может быть, ничего такого не было в моём прошлом, но когда я говорю, что у меня не водилось друзей, и меня никто не любил, люди мне многое прощают. Вроде как я становлюсь с ними в один ряд – в ряд жертв. Очередная несчастненькая с опущенными долу глазами и ранами на сердце. У политиков есть образ, у крупных корпораций есть образ. Мой, по крайней мере, обошелся мне гораздо дешевле. Речь не о наружности. Мой образ, тот, что моя физическая оболочка – невзрачное тело. Я нескладная. У меня длинные волосы. У меня невыразительные серые глаза, обрамленные тонкими ресницами. Никто не любит смотреть мне в глаза. Не потому что мой взгляд ужасен, просто он непривлекателен и смотреть, в общем-то, не на что. У красивого подарка может быть красивая упаковка, как приятное дополнение. У паршивого подарка обязана быть красивая упаковка. Так вот, в моем случае упаковка подкачала. Ноги коротковаты, руки не поражают своей изящностью, да и пальцы мои не тонкие и волнующие, не для гитарных струн и скрипичных концертов. Не то чтобы у меня руки лесоруба… Не то чтобы. Но я не спящая красавица или кто там. Поймите меня правильно, у меня довольно скудное образование и мне не привести красивых примеров. Шекспир для меня скучен, Бегбедер – отвратителен.

Сигарету я беззлобно тушу об облезшую раму. Покрытое белыми струпьями краски дерево рассохлось и по цвету напоминает пепел. Что-то в этом есть. Смотрю на раму и думаю о своей душе, о том, что она может быть есть. И если есть, то когда-то была старательно залита белой глянцевой краской, а через несколько лет начала облазить. До тех пор пока не осталось ничего кроме трухлявого выцветшего дерева пропитанного пылью и плесенью. Пыль и плесень кругом здесь. Прислоняюсь головой к стеклу. День, последний раз подмигнув истлевшим закатом, закрывает веки. У дня есть десять или двенадцать часов на отдых. Двенадцать часов кажутся мне сейчас вечностью. Еще десять минут назад я осознала ошибку, полчаса назад - плакала. Словно бы оплакивала ошибку, которую осознала лишь после. Кончается последний день ноября.

- Не считай, что я говорю это просто так. Наудачу.

С удивлением оборачиваюсь. Забыв все свои страхи, смотрю. Смотрю на бледное подсвеченное тлеющей сигаретой лицо. Смотрю, как он вымученно улыбается. Ему, наверное, больно, и ничуть не легче чем мне. Он улыбается от безысходности, потому что больше ничего не остается. Это реакция на стресс. И я никогда не видела у него этой улыбки. Жесткой и виноватой одновременно. Жалкой и как будто торжествующей. А может быть темнота играет со мной, подбрасывая обманные образы. Я узнаю и не узнаю это искаженное мукой лицо. Лицо, которое знаю лучше собственного. Лицо, которое одно для меня дорого. Но глаза, его глаза никогда мне не врали. И я жалко улыбаюсь в ответ, в ответ на его нежный взгляд, обещающий любить.

- Эмма. Эмма, – шепчет он, но, кажется, будто кричит, захлебывается в безмолвном крике. А мне хочется захлебнуться в рыданиях. Мне и больно и тяжело. Грудь сдавливает стальной обруч. Остывший на мертвом ноябрьском ветру обруч. Пытаюсь сделать вдох. Напрасно. То, что всего минуту назад казалось легко и не вызывало трудностей теперь столь же невозможно как луна в руках. Воздух здесь. Плохой, напитанный пылью и плесенью, но даже и этот мне становится недоступен. Что-то тут не так. Пистолет ходит ходуном. Из последних сил стискиваю пальцы. Если сейчас не нажать на курок, кто знает, хватит ли сил. Достанет ли времени? Оглядываю плывущую во мраке комнату, пытаясь определить есть у меня будущее. Поганое будущее, залитое в эти стены, как повидло в банку. Я вижу лишь тьму. Я не вижу будущего…

Вернемся на сорок минут назад. В тот миг, когда я раз за разом спускаю курок. Движение, что знакомо. Палец двигается плавно. Мне даже думать не приходится – все происходит ровно так же просто, как и всегда происходило. Может показаться, что я проверяю свое мастерство. Поражаю. Все проще – я оставляю лишь одну пулю в обойме. Я хорошо считаю. Особенно дырки в стене. Одна пуля это уже выход. Ведь одну пулю можно использовать по-разному. Можно, например, выстрелить себе в башку. Одна пуля дает гораздо больше шансов, чем целая обойма. Одна пуля оставляет куда меньше вариантов. Я словно говорю, что не намерена больше увиливать или откладывать. В ноябре все решится, так или иначе, говорю себе. Ноябрь не такой плохой месяц. В конце концов, это конец осени. А осень никто не любит.

Удушье, так легко как обернувшееся стальной полосой вокруг шеи, разматывается. Я снова дышу. Усилено забиваю в легкие пыль и плесень. Хватаю их жадно, как неделю не евший человек заглатывает еду. Будущее возможно, но все так же мрачно. И это будущее не такое уж далекое. Несколько часов или минут. Потому что только это мне и дано выбирать.

- Эмма, тебя обманули.

Я и не говорила, что меня обманули. Я сама себя обманула. Почему бы мне было хоть раз в жизни себя не обмануть? Впрочем, не получилось. В окопах обмана засела правда, и теперь нет никакой возможности ее оттуда выбить. Одно я поняла – чем больше себе лжешь, тем сильнее укореняется правда и чем отчаяннее трусишь глянуть ей в глаза, тем больше шансов на то, что в итоге ее испепеляющий взгляд тебя доконает. Истлеешь как ноябрьский закат…

Вернемся на сорок одну минут назад. Все ещё почти просто. И всего один миг до катастрофы. Не звенит колокол. Никто не идет по моей могиле. Вороны не каркают. Кошки не скребут.

- Эмма, я знаю, – он садится. Поправляет брюки. Как-то неспешно и с излишней тщательностью разглаживает складки. – Что дальше по плану?

А у меня нет плана. Я вошла в тот ноябрьский день без плана. С пистолетом, но без плана. Еще не зная, что буду делать, но понимая, что делать что-то нужно. И в моей голове только одна мысль – упростить выбор. Во чтобы то ни стало. Слишком уж много пуль и много вариантов. Много пыли и плесени. И много кровавого света плывущего поверх грязи на стёклах. И мало времени. И много не разрубленных узлов. А я не умею рубить, я не умею выбирать. Я вообще второй раз перед глобальным выбором.

Я хорошо считаю. Я отлично стреляю. Но я совершено не умею направлять свою жизнь по верному пути.

- Что у тебя? Пистолет, наверное, – он рассуждает. Голос спокойный. Ровный, но не выстиранный как простыни в дрянном мотеле. В его голове живут эмоции. И никто не виноват, что это совсем не те эмоции, что стоило бы ждать. Ни гнева, ни испуга, ни жалости к себе. Уверенность и горькая боль.

Я уже не курю, а он уже не улыбается мне своей больной улыбкой. Все это, как и многое другое, осталось в прошлом. Как быстро вся жизнь остается в прошлом. Просто целые куски уходят из-под пальцев. Хватаешь, а там уже вместо ускользающего настоящего стремительно набегающее будущее. С другой стороны – не так и плохо. Еще несколько минут назад будущего не было. Еще сорок минут назад будущее было неопределенно. Теперь оно ближе и чуточку яснее. Одна пуля уменьшает количество вариантов. Пришлось высадить всю обойму, чтобы обрубить сотни ложных мостов. Туда я не ступлю. Я попробую найти верный путь. Наконец-то разобраться. Последний день ноября. Убираю слово ноябрь. Остается - последний день. Еще подумав, убираю слово день. Последний. Как я и хотела бы – ничего лишнего. Просто последний. Последняя пуля. Последний.

- Эмма, а кто меня заказал?

- Жена, - говорю я. Не знаю, кто из нас меньше всего ожидал ответа. Но я не собираюсь утаивать от него эту информацию. Не вижу причин, по которым ему не стоило бы знать. В конце концов, ему это должно быть все равно. В конце концов, это неважно и ничего не решает. В конце концов, решение я принимаю исходя их других условий. В конце концов, она лишь переменная в уравнении. В конце концов, это уравнение не имеет решения и столь ли важно какие в нём оказались переменные. Какие бы они ни были толку от них немного. А для меня так и вообще никакого.

- Странно, – говорит он. Я не могу его видеть, но голос говорит мне всё. Голос воссоздает цельную картинку. Слегка поникшие плечи. Не потому, что испуган. Потому, что устал. Потому, что тут холодно. Ноябрь. Последний день ноября. Закат истлел несколько минут назад. А в воздухе кроме плесени и пыли ничего хорошего нет. Мы оба пришли сегодня за ответами - хоть я и не предполагала, что у него схожая с моей цель. Но мы оба оказались слабы и как-то неподготовлены. Вышли на финиш в плохой физической форме. И в еще более удручающей психологической форме…

Вернемся на пятьдесят минут назад. Когда машина еще даже не тормозит, и я не могу предположить, как выглядит снаружи то убогое здание, в утробе которого будет рождаться мое прозрение. Вокруг стелятся унылые поля. Одинокие сухие растения с упреком смотрят в небо, проклиная свою столь раннюю смерть. Жухлые редкие пучки травы в панике разбегаются по окружающим пустошам. Их страшит зима. Меня страшит осень. Потому что осень есть в настоящем, а до зимы нужно дотянуть. Еще целый день. Полдня. Что заведомо для меня больше, чем целая вечность. Пытаясь отвлечься, вспоминаю, что машину подарил мне он. Мне никто не дарил таких подарков, и я не умею от них отказываться. Я принимаю как должное и цветы в шуршащей фольге, и машину стоимостью в цветочный магазин. Я не вижу разницы. Для меня важно одно – от него и не от него. Все его подарки греют сердце. И некоторые вынуждены будут греть его до последнего.

Молчание затягивается. Вновь наваливается свинцовой тяжестью на плечи. Но мне нечего добавить. И нечем утешить. Правда такая же неприглядная, как и всегда, и ее отточенное лезвие не ведает промахов.

- Никогда не хотел попадать в столь банальную ситуацию. Жена, брачный контракт. Никакого развода и убийство в конце пути.

- Ты не попал в банальную ситуацию.

Разве может быть банальной ситуация, когда пистолет не в руках киллера, а в руках любовницы? Это не так же банально, как лучшая подруга жены в роли любовницы. Любовница - это кое-что иное. Я ведь не собираюсь даже делать то, что киллеры делают. Это в любом случае не под силу мне. Так же как не под силу вернуть упавшее за линию горизонта солнце. Сколько бы я ни старалась, солнце мне не поднять. Сколько бы я ни старалась, мне его не разлюбить. Как видно, сколько бы я ни старалась ничего не меняется. Да и в конце-то концов, мне вовсе не нужно становится киллером…

Вернёмся на три часа назад. Когда по чёрным округло-сытым бокам машины скользят стилеты солнечных лучей. Их острые грани больно ранят сетчатку и, чтобы не заплакать, мне приходится нацепить очки. Картинка приобретает свою завершенность. Тёмные стекла и машина цвета катафалка. Я словно собираюсь на похороны. Почти уверена, что вынуждена буду похоронить себя. Чем бы все не кончилось. В душе лишь надежда на один шанс из миллионов. На чудесный случай.

- У тебя вид гангстера, – он обнимает и смеется. Пока еще беззаботно. Я держусь молодцом, я не вздрагиваю. Он проницателен. И не зря говорят – в каждой шутке найдется доля правды. В этой шутке правды куда как больше, чем в рекламных слоганах, а значит, она даже не может считаться шуткой. Она скорее факт. Факт, который подтверждает лежащий в сумочке пистолет.

- Я буду любить тебя в любом случае, – и это тоже факт. Единственный, для которого я не требую аргументов – не в виде пистолетов, не в виде чего бы то ни было. И фактом он останется после всего. Таким он будет вечно. Потому что отказаться от этого догмата все равно, что отречься от собственного сознания. Это мой краеугольный камень. Это моя опора и моё все. И фаза, и «земля». Потому что без его любви я обесточена - не существую. Как я жила до? Я не жила и я не могу позволить погибнуть себе при жизни вновь.

Улыбаюсь, уткнувшись в крепкое плечо. Все, что с ним связано, все важно. Особенно каждый его вдох, что слышу. Каждый удар сердца, что отдается в мыслях. Считаю их и берегу. Тешу себя надеждой, что, может быть, чудо произойдет, и однажды, если переживу этот ноябрь, то смогу насладиться своими воспоминаниями. Что, может быть, они не будут мучительными как танец на раскаленной сковороде. Что, может быть, они принесут мне умиротворение перед смертью. И я с жадностью хватаюсь за настоящее, загоняя каждый конкретный миг в память.

Он говорит, что глупо думать об исключительности собственной жизни. Что оказывается и у него жизнь, как у всех. И что брак, казавшийся таким незыблемым, кончается заказным убийством. Как и любой брак с неудобным брачным контрактом. И с неуступчивой женой. Тут уж одно к одному. Деньги к жадности подошли как ключ к замку. Ключ из долларов к сердцу из кевлара. Кэри всегда любила красиво жить и много тратить.

- Нет, – поддавшись внезапному порыву, делаю шаг вперед. – Она не только из-за денег. Она не хочет делить тебя с другой. Я тоже.

Так или иначе, в нашем разговоре всплывает она. Третья. Лишняя. Звучит смешно, но даже в отношения мужчина-жена-любовница может появиться еще одна. Лишняя. Разрушительница всего, что мы успели создать. Всего, за что я так держалась. Это из-за нее всю мою неверную и хлипкую конструкцию снесло словно волной цунами. Потому что ее появление было для меня таким же неожиданным, как и появление самой любви. Но если любовь была высшим благом, то эта третья лишняя принесла в душу мою, если она есть, смятение и тьму. Она, можно сказать, вернула меня на тот путь без хорошего финала, по которому я шла. Каких усилий мне стоило сойти со своей гибельной дороги. И все зачем? Чтобы затем с разбитым сердцем и в слезах вернуться обратно. Вернуться, пав с вершины, и ползти дальше со сломанными ногами, воя от боли и мучений? Кто бы она ни была, она приготовила для меня незавидный конец…

Вернемся на сутки назад. Передо мной потолок. Бежевый, в редких трещинках. Пытаюсь посчитать те, что вижу. Как будто я не видела их раньше. Наверное, видела, но не замечала и не считала нужным считать. Какая же жизнь сложная штука, никогда не угадаешь, что окажется значимым, думаю я и переворачиваюсь на бок. Простые белые простыни придушено шуршат, вторя моему вздоху. Я осознаю, что сегодня, наверное, все это в последний раз, что если есть впереди несколько счастливых мгновений, то это уже хорошо. Что, так или иначе, но до конца осени остался один день. Последний день ноября. Печальное сочетание слов и букв, не вселяющее оптимизма. Последнее, особенно сели оно было чем-то хорошим, всегда вызывает грусть. Но в моем случае осознание конечности счастья вызывает острую похожую на инфаркт боль.

- Все в порядке? – он обеспокоенно смотрит в мои расширившиеся от ужаса глаза. Но что я могу сделать? Закрыть их и не смотреть. Как вариант. Но я не желаю упускать и сотой доли мгновенья. Хочу смотреть на него. На нас. Пока мы вместе и пока есть такой шанс. Кто знает, что принесет с собой последний день ноября.

- Просто грустно. Осень кончается, – тихо шепчу я. Это вранье. Мне грустно. И осень кончается. Вот только грустно мне не потому, что осень кончается. Это не причина и следствие, это два совершенно несвязанных утверждения. В каждом правда, но стоит произнести одно за другим, как получается ложь. Наглая и отвратительная. Я уже жалею, что позволила ей зайти в эту квартиру. Позволила подуть холодному ветру в нашей гавани спокойствия.

- Время ничто не способно изменить, – убежденно говорит он.

Я не спорю. Раньше я тоже так думала. Время. Что мне было время. Я считала себя неуязвимой, считала, будто бы сильнее и готовилась к битве, точила оружие. Но понадобилось не так много слёз ревности, чтобы все мои латы сияющего счастья и острые ножи любви заржавели. Теперь я не то что с вечностью, я с несколькими днями не в силах сразиться. Они меня доконают.

Заранее признавая поражение, я молча смотрю ему в глаза. Время для меня вновь приобретает свою значимость. В последний месяц я вновь вспоминаю, каково это считать минуты, ценить часы и печально провожать дни. Я заново учусь смотреть на часы и приучаю себя к чётким хронологическим рамкам. Нет теперь бесконечной любви и растяжимых понятий. Всё предельно сжато и сконцентрировано. Как моя боль. Как моя ревность. Как мое отчаянье.

Солнца нет и в помине. Свет на сегодня кончился. Комната превращается в просторный гроб, обитый изнутри черным шёлком - вечер такой же холодный и наполненный тихими шорохами. И нет в нём просветов. И нет шансов выбраться из этого гроба. Прижимаю пистолет к ноге. Не то чтобы я боялась его выронить. Возможно, но не сейчас. Возможно, я и без пули умру. Мое сердце уже почти разорвано. Я жду заключительных слов. Слов достойных стать эпитафией. Что-то вроде «она глупо жила и нелепо умерла от любви, в которую раньше не верила». И не имеет смысла теперь думать, будто бы это судьба ткнула меня в мои ошибки и наказала за малодушие. Трудно вообще все это говорить, когда и в судьбу не очень-то веришь. Но кто знает, я не исключаю и глобальных вариантов. Почему бы космическим силам не поучаствовать еще и в этом, раз мало им сотворения вселенной и жизни на Земле. Почему бы им не разрушить мою душу, если она есть, и не превратить сердце в старую мочалку. Почему бы не выжать из меня любовь по капле – вместе с греховной кровью и натужными вдохами. Почему бы не лишить меня всего – и чувства и кислорода.

- Тебе не нужно меня не с кем делить, – он не оправдывается, и я, кажется, на пороге того, что принято называть удивлением. Но мои чувства уже сжались, для них слишком мало места, все занимает безысходность и тупая покорность неизбежному. Никаких сильных всплесков – негде плескаться. Лишь тихий вздох, наполненный сомнением.

- Что ты хочешь этим сказать? – Не правда ли слишком длинно для той, что так скупа сегодня на слова. Не правда ли слишком длинно для последнего дня ноября. Слишком длинно, учитывая тяжелый пистолет в моей руке. Но у меня одна пуля в обойме, и это дает мне право на несколько лишних слов. Не смотря на то, что каждое приходится выталкивать из себя по буквам. Никогда еще слова не были для меня так осязаемы. Я словно проглотила азбуку и теперь выхаркиваю обратно…

Вернёмся на неделю назад. В тихий обшитый деревом кабинет. Кабинет принадлежит Кэри. Номинально, как и весь дом. Хотя ее денег не вложено ни в один плинтус, ни в один килограмм венецианской штукатурки. От Кэри здесь лишь характер. Упрямый и властный, проступающий в каждом квадратном сантиметре стен и в каждой складке алых претенциозных штор. И мне среди всего этого пафоса и показного шика неуютно. Я кажусь себе мусором, который случайно оставили на пороге и который скоро все равно выбросят, отнесут на свалку, где мусору самое место. Я совершаю много неловких мелких движений. Поправляю юбку – простую прямую юбку из колючей синтетики. Приглаживаю волосы – волоски все равно выбиваются и причёски. Сдвигаю вместе потёртые мыски туфель. Сжимаю и разжимаю пальцы с коротко постриженными ногтями.

Невольно сравниваю себя с Кэри. Занимаюсь самым неблагодарным занятием в моей жизни. Если бы можно было составить сравнительную таблицу, то в каждой клетке под моим именем стоял минус. Я не красивее. Не умнее. И даже не богаче духовно. По сравнению с Кэри я как простое дубовое полено рядом с цветущим кустом жасмина. Проста до предела. Без изысков и привлекающих внимание гроздьев ароматных цветов. Нет во мне и загадки и припрятанных изысков. Она женщина без возраста. Я девушка без определенного рода занятий. Все, что я делаю - это ищу смысл в жизни. Поиск отнимает гораздо больше времени, чем принято оставлять на пустые раздумья. Но завидую я Кэри не поэтому. Завидую я потому, что это она, а не я может позволить себе быть с ним и при свете дня, и во мраке ночи, не боясь разоблачений. Может позволить извлекать из памяти общие воспоминания и швырять их, как швыряют ничего незначащие камни в пруд. Она была с ним гораздо дольше, чем я. Она оказывалась рядом в трудных ситуациях. Она его жена. Я ему никто. И мы не можем вместе быть на людях без того, чтобы о нас плохо не подумали и не заклеймили. Когда с ним она – они чудесная пара. Если с ним буду я – о ужас, пример порока и просто дурной пример.

Я с трудом могу удержаться от того, чтобы не высказать всего этого вслух. Не обвинить ее в том, что она мешает мне быть законной, занимать место рядом с ним. Мешает рассказать всем о нашей любви. Мешает легализоваться. Мешает быть полноценной. Заставляет быть урывками и оставляет процентов десять от него. Пока она сидит в своем кресле и за спиной у нее окно, завешанное алыми шторами, он не будет моим до конца. Чтобы мы друг другу не говорили, как бы страстно не клялись, он всегда будет возвращаться к ней. В этот дом, где ни цента ее денег, но так много от нее самой.

- Как обещала, – Кэри легко словно бы коробку конфет опускает на стол свёрток. Серый бумажный пакет, обклеенный скотчем. Не очень-то надежная упаковка для того что внутри. Я не знаю на сто процентов, но догадываюсь. Кэри не из тех, кто нарушает договоренности или оставляет что-то на волю случая. Если она обещала все подготовить, значит, она обязательно все подготовит. Именно эта ее черта характера позволяет мне почти точно определить содержимое невзрачного свертка. Осторожно придвигаю спеленатый скотчем бумажный пакет. Пальцы помимо воли нащупывают что-то твёрдое и не очень приятное. Мне часто приходится держать в руках оружие. Места для фантазии остается все меньше. Эта уже не фантазия, а чистейший самообман. Какая-то ничтожная попытка отступить и найти иное решение, наплевав на известный заранее правильный ответ. Мне самой себя жалко и самой на себя противно было бы посмотреть будь в комнате зеркала или имей я иную возможность. Потому что я трушу. Потому что готова выложить карты на стол. Потому что могу позволить Кэри победить. Выбить меня из игры одним видом серого свертка.

- Там целая обойма, – говорит Кэри.

Хочу спросить, зачем так много. Хочу сказать, что мне столько не потребуется. Хочу объяснить, что она лишь усложняет задачу. Но не нахожу слов. Не вижу смысла насильно их искать и выталкивать через гортань острые и шипящие звуки. Глупо киваю, сжавшиеся на пакете пальцы теряют чувствительность. Мне от этого только легче. Я больше не чувствую холодный твердый металл прямо под кожей. Я больше не думаю о том, что буду делать с целой обоймой. Я больше не понимаю, что происходит. Зато понимаю, что не осталось пути назад. Что отдалась на волю течения, которому всегда противилась.

В городе чувствуется пульсация жизни, а за городом – чувствуется сама жизнь. Там активность, но суть она здесь. Нечто неспешное и громадное. Несуетливое и незлое. Нечто столь же непонятное, как и его последние слова. Слова, что очень быстро перестают быть последними. Такое пока что возможно – пуля в обойме и надежно упрятана от плесени и пыли. И от тлеющего солнца, которое, впрочем, больше не тлеет, и про которое я вспоминаю все реже. Чем дальше от рубежа, тем меньше он начинает значить.

- Ты - самое важное. И раз не избежать банальностей, я буду банальным до конца. Я всегда любил твою суть, твою душу, в которую ты не веришь, но не сразу смог полюбить твое тело.

- И во что ты тогда влюбился? Душа не существует без тела, даже если она есть, здесь на земле, она крепко припаяна к физической оболочке.

- Изначально я полюбил твой голос. Как будто ты сирена, а я простой моряк и слушаю чудесные песни. Твои слова, правда, были мне как песни. Я не сразу стал вникать в их смысл. Я плыл, как плывут по воле волн корабли… Я позорно подслушивал, как маленький мальчик стоял за дверью, пока вы с Кэри разговаривали. Твой смех переворачивал мою душу.

Темнота все сильнее стискивает свои отнюдь не дружелюбные объятья. И чем темнее, тем отчетливее отдаются в мозгу слова. Каждое из них давно знакомо, но увязать их в одно предложение, понять смысл не так просто как могло бы показаться на первый взгляд. Я все еще пытаюсь запустить мозг, завести глохнущий на ухабах жизни разум. Получается у меня далеко не сразу и далеко не так хорошо как хотелось бы. Тем не менее, до меня доходит - никакой третьей нет. Я единственная и я любима все так же как и раньше. Как и всегда. По его версии. Но для меня она одна и существует, одна она является истиной. Если будет нужно, я отброшу все прочие объяснения. Я готова верить только ему. Слепо. Глупо. Но лучше так, чем бродить в сомнениях. Лучше так, чем верить его жене. И даже лучше, чем верить самой себе. Есть люди, которые верят политикам. Есть люди, которые верят рекламе. Все люди, так или иначе, хотят обмануться, упасть в безоговорочную веру. Мне нужна такая вера. Иначе я запутаюсь. Мне и так не трудно найти выход, но я хотя бы могу умереть, зная, что он меня не предавал. Что не было третьей лишней. И что последний день ноября не был самым бессмысленным днем моей жизни.

- Она умна. Достаточно умна для того, чтобы получить наследство и наказать соперницу. Твоими руками осуществить все свои планы.

Он прав, отстраненно думаю я. Давая мне пистолет с полной обоймой, Кэри решала все свои проблемы. Избавлялась от необходимости влачить жалкое существование. Убивала человека, от которого не имела сил отказаться. Отправляла в тюрьму меня, ту, которая и привела историю к столь ужасному финалу. Все в одни руки. На все про все одна обойма.

- И что ты будешь делать теперь?

- Тоже что и раньше. Выбирать из своих вариантов.

Ничего ведь не изменилось. Пару минут назад я поняла, что ничего уже и не изменится. Третьей нет, но лишняя всё же есть. И я честно рассказываю ему о своих вариантах. О том, что хотела или пустить пулю себе в голову или вызвать копов, чтобы отстреливаясь попасть под огонь. Или начать нечестивую жизнь в подворотнях с одним пистолетом, для того только, чтобы в итоге напроситься на выстрел. У меня много вариантов, я об этом долго думала. По сути, я выбирала вид собственной смерти. Быструю, медленную или очень медленную. Оставляя одну пулю, я оставила лишь варианты с более-менее скорой гибелью. Мне подумалось, что в новых условиях еще день или месяц я не протяну, а копы могут меня и не убить, и тогда у меня появится что-то вроде своей маленькой вечности в тесном закутке с решетками.

- Ты не собиралась меня убивать.

Вернемся на два месяца назад. Уже осень, но еще не так холодно. Сентябрь. Золото с редкими вкраплениями крови и грязи. Уныло текущие грязные воды. Тучи словно слепленные из старой пыльной ваты. Такой вид открывается из моего окна. Стремясь убежать, набрасываю пиджак – любимый, давно потертый. И он, и я смотримся не лучшим образом. И у него, и у меня нет надежд на лучшее.

По улице медленно летят палые листья. Медленно ползут люди. Медленно плывут машины. Все как-то вяло и тускло. Запахиваю пиджак, крепче прижимаю тонкую ткань к холодной коже. Глупо было надеяться, что снаружи лучше, чем внутри. Глупо было пытаться сбежать от вездесущего тления. Здесь просто больше места и выше своды. Но растворенная в большем объеме тоска не перестает быть тоской. Так же как я одетая в пиджак не перестаю быть собой.

- Привет, Эмма, - крик врывается в меня так же легко, как холодный ветер врывается под пиджак.

Я уже хочу обернуться и сказать – простите, вас не знаю. На самом деле, может быть, и знаю, но не хочу узнавать. Поздно. Кэри подбегает ко мне первой, выбивая жесткими каблуками из асфальта военный марш. Лицо озарено приветливой улыбкой, глядя на которую мне хочется утопиться.

Пока я парализованная и злая стою посреди улицы, позволяя редким прохожим свободно меня обтекать, Кэри продолжает истекать словами. Сотни слов, каждое из которых ничего не значит. Но слов ей мало. Как мало стиснутых в ладонях моих безвольных рук. Словно буксир она тянет меня куда-то в сторону. И мы уже заходим в милое кафе. Рассеянно осматриваюсь. Я никогда здесь не была и вряд ли приду снова. Слишком много теплых оттенков, рюш и живых цветов в глиняных горшках небесно-голубого цвета. Слишком мало смысла во всем этом.

Наш столик возле широкого окна. Получается, от чего я бежала, вновь настигает меня. Мрачная осень смотрит через хрупкое стекло, а я опять в ловушке стен.

- Я встречалась с частным детективом, - это первые слова, которые я осознаю. Может быть, потому, что они выпадают из привычной беседы. Может, потому, что Кэри внезапно оставляет свою жизнерадостность. Может, потому, что я сама немного отхожу после двух сигарет и чашки чая.

- Что-то случилось? - говорю потому, что говорить иногда нужно, а тема кажется мне не опасной.

- Как у всех, - Кэри вздыхает и широким жестом обводит зал, словно бы показывая у кого у всех. Но кроме нас в кафе только парочка подростков и испитого вида мужик. Вряд ли у них так бывает. Вряд ли у них как у всех. – Он мне изменяет.

Как там принято говорить - вот и настал ключевой момент. На несколько секунд впадаю в панику, но вид мой настолько издерганный и измученный, что разницы практически не видно. Разве что кровь, бросившаяся к лицу, проступает неряшливыми пятнами на щеках. Но тусклого света хмурой осени явно не достаточно для того, чтобы Кэри заметила предательский румянец, и чтобы я занервничала сверх меры. Просто мое сердце пару раз спотыкается, словно примериваясь к новым условиям реальности.

- Но я и без детектива все знала, сердце ведь не обманешь.

Речь про сердце и дурные предчувствия я опускаю. Все это кажется мне не столь важным, как мои мысли о нем. О нем. И обо мне в его объятиях. О нем и его поцелуях – всегда разных: страстных и волнующих. О нем и о каждом его прикосновении. Все эти образы очень быстро появляются в голове и с настойчивостью и монотонностью воды капающей из крана повторяются.

- Это какой-то страшный кошмар. А видела бы ты на кого он меня променял!

И тут я понимаю, что если бы речь шла обо мне, мы не сидели бы в кафе, и я не смотрела бы с тревогой в широкое окно на улицу. Все было бы не так. Кэри бы просто вцепилась мне в волосы, и мы вслед за палыми листьями покатились вниз по тротуару. Хотя вряд ли это было бы так. Кэри зла. Кэри им одержима - впрочем, не больше, чем я. Но Кэри не станет опускаться до откровенных сцен ревности.

- На невзрачную тварь меня променял.

Странное дело, но во мне вновь оживает надежда. Я тоже ведь могу быть невзрачный тварью. И на меня, на невзрачную тварь, он ее променял. Я уже не боюсь разоблачения и скандала. Хочу его, хочу быть наказанной заслуженно. Любая боль и унижения кажутся совсем не страшными. Глупо бояться тараканов по углам, когда того и гляди на голову крыша рухнет.

- Тварь, – еще раз выдавливает из себя Кэри и швыряет на стол фотографию. А мой мир гулко обрушивается. Низвергается в бездну. Вместе со всем. Со всеми моими мечтами и сладкими надеждами. Оглушенная я словно бы сижу в облаке из вакуума. Это не описать словами. Для этого просто не бывает слов. Потому что это последнее, что вы будете делать, оказавшись в подобной ситуации - придумывать слова. На фотографию я смотрю секунду, не дольше, но это не мешает мне запомнить все с той точностью, с которой копир воспроизводит документы. Каждую черту лица, каждую вылезшую из прически пшеничную прядь. И незнакомая мягкая улыбка раскаленным железом отпечатывается в памяти. Как маленькое солнце. Как победоносная звезда. Апофеоз чужого счастья.

- Я лучше его убила бы, но не отдала другой, - шипит Кэри, и взгляд ее заполняется расплавленной ревностью.

- Убила? - я переспрашиваю. Мысль кажется мне абсурдной. Я бы его не убила. Я думаю о том, что мне проще убить себя.

- Если бы я умела стрелять как ты, я бы его убила.

Я не интересуюсь, почему именно пистолет. Зачем ей понадобился пистолет. Неужели его проще достать, чем яд? А может быть, у нее уже есть пистолет. И это хорошо - внезапно думаю я. Мне ведь нужен пистолет. Я возьму пистолет и застрелю себя. Мысль страшная и мне, наверняка, нужно время, чтобы все обдумать, но пистолет я хочу сейчас.

- Дай мне пистолет, - просто говорю я, и она понимает меня по-своему.

Я пересказываю ему практически все, излагаю практически все свои мысли в тот момент. Мой основной мотив – боль, которую нужно прекратить во чтобы то ни стало. Слова «пистолет», «застрелить» очень органично вплетаются в канву моих страданий. И как ребенок я хотела этот пистолет и эту пулю для себя. Не для него. Разве можно убивать того, кто значит больше тебя самой? Разве можно убивать того, кого любишь? Разве можно жить без него после? Все это для меня не вопросы. И все, чего я хочу это быть с ним до конца, объяснить почему поступаю так и не уходить молча. Может быть, еще предупредить и отобрать у его жены пистолет. Хотя она, наверняка, найдете еще один.

- Ты оставила выбор себе, но не оставила выбор мне. И ты полагаешь, я смогу смотреть на то, как ты пускаешь пулю себе в голову?

Я знаю, что эгоистична. Но в тот момент, когда это решение впервые пришло мне на ум, я полагала, что эта пуля не будет значить так уж много для него. Я думала, что он уже от меня отрекся и, наверное, готов отпустить куда угодно, даже на тот свет. А еще я до последнего сомневалась, что выстрелю. И что умру. Я надеялась на чудо. До тех пор пока совсем недавно не поняла – чудо мне не нужно. Чудо не спасет. Таких чудес для таких как я не бывает…

Вернемся на четыре месяца назад. В тот момент, когда все хорошо, и солнце ярко светит в окно, и нет в его свете ни тления, ни горя. Настойчивые шаловливые лучи пробегают по скудной невзрачной мебели. Мебели, призванной кричать о том, что все здесь временно, и счастье не длится долго. О том, что это пристанище, пристань в бушующем море, но не надежная крепость и не убежище. Сюда залетают и буйные ветра, и все хорошее не может длиться тут вечно. Просто уголок. Место, где можно передохнуть. Тайник, где можно спрятать себя. Приходить сюда все равно что, забившись в самый дальний ряд супермаркета, воровать баночки с вареньем. Я краду не варенье, но мне сладко. И сладко от того, что краду и от того что именно краду. Вместо стыда какая-то необъяснимая восхитительная дрожь. Я делаю то, что мне запрещает общество. Делаю для себя. Не ограничиваю своих чувств нормами и правилами. Потому что это делает счастливой меня, а не моралистов. Они, возможно, меня накажут и вышвырнут из своего магазинчика, предварительно заставив заплатить, но я все равно продолжаю воровать. Меня не очень-то пугает предстоящая кара. Меня не очень-то страшат люди жизнь положившее на соблюдение приличий. Меня, откровенно говоря, пугает лишь одно – осознание конечности всего в этом мире. Мои часы тикают, приближая финал. Я не знаю, сколько осталось, но я знаю, что конец будет безрадостным. В истории, где есть жена и брачный контракт, а любовница даже не имеет смелости заикнуться о разводе, не может быть никакого счастливого финала.

Но я упорно продолжаю заплывать в свою гавань, забиваться в свой спасительный уголок. Бегу за очередной банкой запрещенной сладости. Я не хуже наркоманов знаю, чем все может обернуться, но не собираюсь отказываться от снов наяву. Каждый миг, каждый вздох посвящен этим украденным встречам. Встречам в съемной квартирке с непритязательной мебелью, сломанным телевизором и пустым холодильником. Они нам не нужны - ни холодильник, ни телевизор. Потому что холодильник и телевизор предметы семейного быта. Потому что жены готовят, а мужья перелистывают каналы. Потому что нам не нужны эти два повода для новых ссор. Нам пока что хватает счастья для того, чтобы заполнять время, проводимое вместе, и не образуется тягостный вакуум, требующий хоть какого-то наполнителя.

Я даже из дома выбросила телевизор – особо не сожалея о потраченных деньгах. Потому что для меня внешний мир все равно существует как-то наполовину. Усыхает с каждым мгновеньем все сильнее, превращаясь в крошечную пылинку. Я все больше начинаю сомневаться в собственно реальности мира, уплывая по широкой реке блаженства в туманную дымку сумасшествия. Счастливые всегда немного спятившие. И единственное, что меня иногда тревожит – это мое психическое состояние. Мне кажется, моя зависимость от него не является нормальной. Но все эти сомнения мимолетны и незначительны. Потому что во мне нет лишнего места. Нет лишнего места даже для воздуха. Я задыхаюсь в этой любви. Все переполнено счастьем, и кислород не помещается в легкие. Счастье вытесняет все, что не называется счастьем. Все что мешает ему заполнить каждый капилляр и каждую часть сознания. Я капитулирую. Я теряю себя. Я медленно схожу с ума. И это последнее о чем я думаю перед тем, как он открывает дверь.

Всю свою жизнь я не принимаю решения. Всю свою жизнь я ищу смысл жизни. Необходимость что-то решать угнетает меня, и я не могу даже собраться с мыслями. Все, что я могла сделать раньше в подобной ситуации - отступить. Теперь не могу и этого.

- Ты не думала о том, что своим выстрелом убьешь нас обоих?

- Нет, я хочу, чтобы ты жил. Просто жить так я не могу.

- Давай я расскажу тебе, как живу я.

И он рассказывает. Говорит тихо, но внятно, так что каждое слово похоже на выточенный из гранита камень с четкими гранями.

- Ты перевернула и мою жизнь, и мою душу, подняла со дна все то, что я давно считал потерянным. Ты стала для меня новым светом, новым смыслом. И воздухом, и энергией, и судьбой. Любое жизнь определяющее понятие для меня - это ты. Я не просто засыпаю или просыпаюсь думая о тебе. Ты не просто моя тень потому, что ты со мной не только днем. И ты не просто мои грезы потому, что ты со мной не только ночью. Ты со мной и днем и ночью. Я больше ни о чем не думаю. Только о тебе и о том какую боль вынужден причинять тебе. Я, кажется, больше не могу без тебя. Совсем не могу.

- Почему тогда ты не со мной? Почему уходишь каждый раз к ней? Такие чувства не могут и не должны останавливать лишь мысли о деньгах.

- Есть много всего. Кэри сложный человек, но она не достойна того, чтобы я так с ней поступил. Пойми меня... я не люблю ее, но и зла ей не желаю. После всего, что она сделала для меня. И с недавних пор я боюсь за ее рассудок.

Он боится за ее рассудок. Я боюсь за свой рассудок. У него, можно сказать, сказочная способность сводить с ума, приводить к одержимости. И как бы сильно не отличалась я от Кэри, одно у нас есть общее - болезненное пристрастие к нему. Эта своеобразная героиновая зависимость. Только протекает она по-разному. Мне кажется, у меня более тяжелая форма, неизлечимый случай. У нее же есть любовь к деньгам, любовь, которая способна побороться за доминирующее место в сердце. Она может его убить лишь бы не отпускать, а я даже этого не в состоянии сделать. И чем дальше, тем больше я лишаюсь разума и способности действовать сообразно здравому смыслу…

Вернемся на семь месяцев назад. В моих руках объемная коробка. Сверху повязан ужасного вида красный бант. Довольно безвкусно, но я знаю, что Кэри понравится. Так же как знаю, что расходы на подарок ввергнут меня в пучину безденежья. Подарок стоил мне недельного заработка. Не то чтобы это так уж дорого. Потому что я не так уж много зарабатываю, от случая к случаю находя временное место с паршивой зарплатой. И не умираю я от голода только благодаря оставленным в наследство деньгам своей бабушки. В любом случае подобные подарки мне не по карману. Однако приходить с чем-то более дешевым на этот шикарный праздник было бы явно не лучшим выходом. Я и без того выделяюсь на общем фоне благополучия и преуспевания. Я никогда не стремилась стать центром внимания, но не обратить внимания на мои дешевые туфли и взятое на прокат черное платье невозможно.

И вместо того, чтобы наслаждаться праздником, я пытаюсь придумать сотни способов как стать менее заметной. Ничего подходящего для моей ситуации. Но как это часто и бывает, если интерес не подпитывать, он сам собой растворится. Постепенно все внимание концентрируется на хозяйке дома, так как это и должно быть. Я же сижу тихо, не пою пьяных песен и не лезу танцевать на стол, а потому говорить особо не о чем. Мое непрезентабельное одеяние уже обсудить успели, а новых поводов все нет и нет, и я стараюсь, чтобы они не появлялись.

Сложнее всего не выдать себя откровенными взглядами. Не смотреть в его сторону. Но проще сказать, чем последовать собственному совету. Я как могу, держу себя и не позволяю - в буквальном смысле слова - голове поворачиваться направо чаще одного раза в десять минут. Украдкой скашиваю глаза, ловлю малейшее движение, впитываю каждый миг, в котором есть он. Это мой ад вот уже на протяжении трех месяцев. С того самого момента, как мы говорили в первый раз. В первый и, можно сказать, в последний. Короткие приветствия и фразы ни о чем в присутствии жены не считаются. Не считаются потому, что я-то уж точно говорила не то, что хотела сказать, а то, что говорить было бы прилично. Я не могу позволить себе вызвать у Кэри подозрения. Да и не хочу. Лучшая подруга и мне стыдно признаваться в своем постыдном интересе к ее мужу.

Я могу сколько угодно убиваться по поводу того, что он ее муж, а не мой, что я не знала его раньше. Я даже могу пожалеть, что стала ее лучшей подругой. Но изменить ничего нельзя, и я раз за разом украдкой из-за корзинок с фруктами, пышных букетов в хрустальных вазах и бутылок темного стекла смотрю в его сторону. Смотрю и не понимаю, зачем я это делаю. Словно против воли и силы рассудка. Словно сошла с ума и уже начала терять сама себя. Думать я могу что угодно, но изменить ничего нельзя.

Праздник постепенно перетекает от одной стадии к другой. Банкет, разговоры, танцы. Гости разбредаются по дому и саду. Кэри окружена плотным кольцом таких же шикарных безвозрастных – и вообще не понятно, зачем им дни рождения - женщин, как и она сама. Вместе они напоминают дорогой букет. Очень дорогой букет. Одних украшений в этом букете на десятки тысяч. Моя скромная серебряная подвеска там явно не будет смотреться. И я в одиночестве курю на улице. Рядом открытое окно, в котором как на экране показывают чужой праздник. То, что меня пригласили и то, что я попыталась прийти с достойным подарком неважно. Я все равно не из этой истории про красивую жизнь. Я из истории, где и жизнь попроще, и цены пониже.

Раздумываю, не уйти ли мне. Но это будет выглядеть неприлично, и мне не хочется оскорблять Кэри своим поступком. Тем более что это не ее вина. Вина лишь моя, это я не соответствую. Я должна продержаться еще час. Или полчаса. Торгуюсь сама с собой и уговариваю себя остаться.

Устав бесцельно бродить по саду, возвращаюсь в дом. В просторном холле перед лестницей светлого дерева никого. Широкие ступени прикрыты мраком, и все острые углы кажутся чуть мягче. На мгновенье останавливаюсь. Не сказать, чтобы я думала о чем-то конкретном. Наверное, я просто наслаждаюсь своим одиночеством и приглушенным светом. Но когда появляется он, я не жалею о разбитом спокойствии и резком переходе от умиротворенности к панике. Но он кажется напуганным еще больше, чем я. Так словно находиться наедине со мной для него так же опасно, как и для меня. Судьба, если все-таки она есть, не могла придумать ничего более банального и жестокого. Но, если она все-таки есть, то она, наверное, знает, чем все закончится и делает все это специально.

- Потерялась? - первым спрашивает он. И в его интонациях я читаю что-то сверх банальной вежливости и заботы.

- Да, пожалуй, – хотя нет.

Больше не владея собой, я хватаю ручку ближайшей двери, полагая, что это дверь в кухню, где сейчас, наверняка, готовят к торжественному выносу праздничный торт. И наверняка там много людей. И мне удастся спрятаться. Так, словно я преступница. Так, словно за мной погоня, и я уже виновата за одни только свои греховные мысли.

Но я ошибаюсь. За дверью нет политых ярким электрическим светом столов, нет запаха ванили и шоколада. Не слышно голосов. Нет людей. По моим ощущениям за дверью ничего нет. Легкий запах пыли щекочет ноздри. Делаю шаг назад и не успеваю понять, в какой момент в комнате нас становится двое, а дверь заперта у него за спиной.

Темнота еще никогда не казалась мне такой опасной. Никогда еще темнота не была столь волнующей. Никогда еще я не делила темноту с ним. Сердце сжимается. Не от страха и не от возбуждения, а от того, что все это случайность и быстро закончится. Это лишь украденный клочок счастья. Да и тот я получаю незаслуженно.

О том, что это не случайность, и что она не столь уж скоротечна, я понимаю лишь, когда становится слишком поздно, когда в темноте чувствую легкое прикосновение его пальцев. То ли от неожиданности, то ли потому, что это он, я вздрагиваю и начинаю понимать смысл, вкладываемый в слово «обмирать». Лучше и не сказать. Я обмираю. Я замираю. Я ожидаю.

- У меня так много слов, но я не знаю, что сказать, - сбивчиво, говорит он.

- Я тоже.

Наверное это побочный эффект от долго ожидания, от того, что я тысячи раз представляла нашу встречу наедине. Неважно, что я в нее не верила. Чувство такое, что мы уже успели сказать друг другу так много и так хорошо знаем друг друга, что слова стали излишней роскошью в ограниченных временных рамках.

Тихие шорохи и звук его дыхания говорят о том, что он становится немного ближе ко мне. И я понимаю, какая на самом деле маленькая комната. Мои вдруг заледеневшие пальцы касаются зернистой поверхности стены, а между нами кажется не осталось и десяти сантиметров. Всего несколько шагов от двери до стены. Всего несколько шагов до греха. Пришло время осознать суть и этого слова. Грехопадение. Греховность. Грешница.

- Это неправильно, – он говорит. Я с ним согласна. Это неправильно, когда двое в тесной комнатке с запертой зверью. Когда за тонкой стеной праздник и музыка. Когда за слоем из кирпича, штукатурки и листа обоев подруга и жена. Я согласна, это неправильно.

Это грех. И если есть душа, то я рискую променять ее на минуты удовольствия. И почему мне ничуть не жаль.

Жизнь никогда не казалась мне простой. Я всегда искала в ней смысл, забросила поиски лишь десять месяцев назад. В тот самый момент, когда познакомилась с ним. Внезапно поиски показались мне не столь важными. Гораздо важнее было думать о нем. Но то ли жизнь мне не простила пренебрежения, то ли все оказалось еще сложнее. То ли нужно было продолжить поиск, но все становится еще хуже. Все меняется очень быстро. И все труднее держаться за принятое решение. Все труднее не позволять слабости одержать верх. Гоню от себя разнообразные «что если». Что если мне и правда ни с кем не нужно будет его делить. Что если мы уедем. Что если начнем все заново. Что если он порвет цепи своей благодарности к Кэри. Что если не появится очередная лишняя одержимая им.

Я не то чтобы против продлить эти страдания, у меня просто больше нет сил. Сил для следующего страшного потрясения. Мне тяжело представить себя брошенную им. Мне страшно представлять каково это. Я труслива. Я малодушна. Мне кажется, я выпила чашу своих страданий до дна.

- Пожалуйста, - говорит он. Одно слово. Такое простое. Но если его наполнить подобной болью, оно становится вовсе не простым и не так легко от него уйти.

- Я не смогу пережить все это еще раз.

- Я знаю, что мне нечего привести в доказательство кроме слов, но я обещаю, что не оставлю тебя ради кого бы то ни было.

- А жена?

- Мы ведь были счастливы. Я не отрицаю, что мы страдали, но я привык за все платить. Эти десять месяцев они того стоили.

Да, стоили. Но какой оказалась цена? Вспоминаю эти десять месяцев. Десять месяцев. За эти десять месяцев я совершила грехопадение. На каждый месяц у меня было по греху. Хотя на самом деле я их не чередовала и грешила постоянно, не только раз в месяц. Я сотворила себе идола, я часто кричала - Господи! Я совершенно забыла и отца и мать, мне некогда было, я потерялась в любви. Я прелюбодействовала, и я возжелала мужа подруги. Я крала у нее часы и минуты, забирая их себе. Я завралась и не ходила в церковь. И вот, наконец, я дошла до того, чтобы себя убить. Это последнее из того, что я не делала. Но сделаю. Возможно, очень скоро. Потому что нет сил. Потому что обман Кэри помог мне понять себя. Я поняла, что не буду делить его ни с кем. И я не буду, не буду больше зависеть от него так сильно и так отчаянно бояться потерять свою зависимость. Он для меня стал больше, чем жизнь, и я готова, наконец, это доказать.

- Цена мне больше не по силам, - говорю я за миг до того, как он крепко меня обнимает. Его руки с такой силой стискивают меня, с какой руки утопающих не стискивают спасательный круг. Словно я последнее, за что вообще стоит держаться в этом мире. Словно я больше чем все. Словно я важнее самой его жизни. Я чувствую, как сильно он меня обнимает. Чувствую, как сильно прижимается к ноге пистолет. Чувствую его слезы, что текут по онемевшим от холода щекам и капают на покрытый пылью и плесенью пол.

- Пока есть время все изменить, все еще может быть изменено.

Вернемся на десять месяцев назад. В тот день, когда мы с Кэри празднуем своеобразный юбилей. Пять лет с того дня, как я увидела ее сидящей на лавочке в голубом шарфике и в слезах. Мама сказала бы, что она похожа на плачущего ангела. Я же просто не прошла мимо. Удивила и ее и себя своей отзывчивостью. Так вот и родилась наша дружба. Но порой дружба произрастает и из более удивительных семян.

Кэри бережно берет за тонкие ножки бокалы. Один отдает мне, второй, наполненный тем же вином, ставит рядом с собой. Ее тост отнюдь не необычен, он про дружбу. Но иногда банальные тосты лучше пафосных речей. С удовольствием вдыхаю аромат, смотрю вино на свет. Не то чтобы я такой ценитель, просто я никогда еще не пила настолько дорогого вина, и спешка кажется мне худшим поступлением. Поэтому когда он появляется в комнате, я вижу его через тонкое стекло и красное вино. От такого совпадения в душе поднимаются плохие предчувствия. Словно я несу беду в этот дом. Беду именно этому незнакомую человеку в безукоризненной рубашке и синем костюме в тонкую полосу. На его спокойном лице хорошо подогнанная маска добродушия. Но в голубых глазах проступает нечто иное. Нечто подходящее к дурным предчувствия и красному вину.

Когда через пять минут Кэри уходит в свой кабинет поговорить по телефону и приказывает нам подружиться, я первым делом ставлю на стол недопитый бокал. Слишком сильно трясутся руки. Не хотелось бы бить посуду. Вряд ли это к счастью.

Несмотря на все мои опасения и путающиеся мысли, нам легко удается найти общий язык. Он словно бы уже знаком со мной. Словно уже говорил тысячи раз до этого, и мы всего лишь вновь встретились после долгой разлуки. Я сама не замечаю, как рассказываю ему о своих поисках смысла в жизни и о том, что лучше всего мне думается в тире перед мишенями. Он первый, кто не издевается, не советует найти работу и взяться за ум. Закурив и предложив сигарету мне, он говорит о собственных сомнениях. Теперь ему больше нравится думать о бессмысленности жизни. Поиск смысла отнял у него уже достаточно сил и слишком много лет он потратил впустую. Он говорит, что я могу считать его пораженцем или просто штрейкбрехером. Но я так не считаю. Я считаю, каждый вправе решать, до какой точки ему идти.

- А как же семья? Любовь? В этом тоже нет смысла? – спрашиваю я, с опаской поглядывая на вино.

- Может, и есть. Может, просто семья не та или любовь не такая. В жизни так много не того. Совсем не такого, как казалось.