Эдвард

Как же тихо. Непривычный к безмолвию, сейчас я приветствую его, поскольку разговоры в моем состоянии, как душевном, так и физическом, – непозволительная роскошь, которой я, несмотря на впивающуюся в саднящее бедро безлимитную кредитку, увы, не обладаю. Равно как и не желаю делиться с кем-то этой привилегией, дарованной мне непреднамеренно, но так кстати.

– Ага.

Не замечаю, как озвучиваю мысли, что напоминают то ли стон, то ли кряхтенье. Как-то не хочется казаться мучеником, зато без особых усилий выставляю себя мудаком. Ловлю взглядом едва заметный поворот налево головы Джаса, до сих пор строящего из себя униженного и оскорбленного, и еще менее различимый, брошенный как бы невзначай в зеркало заднего вида, холодный прищур Беллы. Ах да, я же посмел нарушить молчание – единственную, последнюю из не оскверненных и оттого столь рьяно оберегаемую ценность людей, которым по факту сказать друг другу нечего, а даже если и есть, то, по меньшей мере, неприятно. Ой, политес не соблюден.

Как же хорошо.

Мой философски-хмельной настрой приятно скрашивает нестерпимое желание скорее оказаться дома – подальше от этого тягостного молчания, подальше от невысказанных упреков и извинений, подальше от этой неуместной ситуации, подальше от этих людей.

Внезапно я понимаю, что мир, который я невольно созерцал за окном последние несколько минут, остановился, а вместе с ним в салоне повисло какое-то странное чувство, не заглушаемое даже мерным урчанием «хонды» Беллы. Последняя же усердно делает вид, что меня здесь нет, но я-то чувствую просачивающееся через равнодушную маску нетерпение, и поэтому намеренно долго сижу в машине. В итоге девушка сдается – все они сдаются рано или поздно – и, обернувшись, окидывает, даже нет, хлестает меня, словно упрямую лошадь, неприязненным взглядом. То, что надо. Подталкиваемый им, я выхожу из машины, и уже не оборачиваясь (а, собственно, зачем?), бреду домой. Ступни неприятно покалывает сквозь тонкую материю носок: мои ботинки так и остались на Джасе, но сейчас данный факт мало волнует меня. Почти вслепую от усталости я отпираю дверь, мечтая об одном – побыть в одиночестве.

Из гостиной выходит взъерошенная и явно не спавшая Таня. В моей рубашке.

Ну как же.

Я поднимаю руки вверх и всем своим видом показываю, что не намерен обсуждать происходящее. Какого черта она тут делает вообще?

Захожу на кухню за спиртным, и взгляд натыкается на гору немытой посуды в раковине. Ну что за хрень? Так сложно убрать посуду в посудомоечную машину и вымыть ее? На столе стоят пустые пластиковые коробочки из-под китайской еды, чашка с недопитым чаем и кусочки давно заветревшегося багета. Вот, блин, неряха.

Неудачное совпадение. Я. Ненавижу. Бардак.

Глубоко вдыхаю, чтобы не разразиться криком. А ведь мне очень хочется наорать на Таню. Девушки, ну вы же девушки! У вас стремление к чистоте и порядку в крови должно быть!

И так меня все это бесит, что я, так себе ничего и не налив, рывком разворачиваюсь и направляясь в ванную, сквозь зубы говорю:

– Я в душ. Когда я выйду, тебя здесь не должно быть.
Таня смотрит на меня непонимающе.
– Что, прости?
– Ты все слышала. Убирайся. Я не хочу тебя больше видеть.
Вот так вот просто. И почему я этого не сделал раньше? Не обращая внимания на Танин ошарашенный взгляд и сдавленное бормотание, бросаю через плечо:
– Такси за мой счет. Если хочешь. Рубашку оставь себе. Типа на память. Ах да. Не уедешь – убью на фиг.

И с чувством выполненного долга я захлопываю за собой дверь и включаю воду на полную мощность. Спустя пару минут комната наполняется паром, и единственное, о чем я мечтаю в этот момент – отмыться от драки, полицейской камеры и всего того непонятного адового пиздеца, который приключился со мной за последние сутки.

Сколько я еще продержусь? Ведь так нельзя.


Барная стойка в «Ле Режин» пребывает в типичном для этого времени суток цейтноте: снующий туда-сюда гейской наружности бармен, звон разбиваемого от избытка чувств и крепкого алкоголя стекла. И музыка – пока еще не совсем ритмичная, чтобы увлечь одурелую – собой же – толпу на танцпол, но уже выдохшаяся в избитости мотивов. Но как же упоителен этот коктейль, как и тот, что сейчас находит свое предназначение в моей крови. Как и я – в этом месте.

Однако привычную позицию наблюдения со стороны, поверх металлического ограждения вип-комнаты – цитадели почти уединенного порока, я предпочитаю бурлящим внизу – в баре – человеческим страстям, желая погрязнуть в них, найти спасение от изводящего меня уже несколько дней голоса так называемой совести. Совести, отчего-то полагающей, что своему одиночеству виной я сам. Разве я одинок? Нет. Компания – взаимозаменяемый элемент общения, а потому найти ее можно не только по духу, но и по телу.

И словно в подтверждение – а заодно и в прекращение – моего внутреннего монолога глаза натыкаются на нечто, подсвеченное неоном, напоминающее ряд ядовито-зеленых кнопок, которые почему-то движутся. Желая лучше разглядеть этот объект, я придавливаю одну из них пальцем. Они замирают. А сверху доносятся какие-то звуки. При близком рассмотрении «кнопки» оказываются ноготками на чьей-то ухоженной ножке. Мой указательный палец медленно скользит вверх, по узкой лодыжке, гладкой коже икры, останавливаясь у оголенного колена, как, впрочем, и устремленный ему вслед взгляд – на других едва прикрытых частях тела. Мои губы машинально растягиваются в улыбке, как и незнакомки, призывно потягивающейся на мои незатейливые ласки. Наши действия приятны, а желания – взаимны. Так зачем тянуть?

Поцеловав опущенную ладонь, я прошу девушку не уходить, а сам же удаляюсь в туалет – нюхнуть перед намечающимся сексом. Дождался. Ха.


У нее маленькая комната в мансарде дома в Латинском квартале, недалеко от бульвара Сан-Мишель, где полно дешевых баров и ирландских пабов, в которых вечно толкутся студенты Сорбонны, туристы и просто иностранцы со всего Парижа. Обычно там невозможно пробраться к барной стойке и невозможно сесть за столик. В два все веселье здесь заканчивается, а в три улицы вымирают. Что делала моя новая знакомая в элитном ночном клубе, остается загадкой. Хотя о чем это я? Тут все просто. Такие, как она, как правило, откладывают со своей стипендии пару евро в месяц, чтобы каждую неделю в выходные иметь возможность ходить в подобные заведения в надежде подцепить богатого папика. Они весь вечер пьют только один коктейль, полагающийся за вход, и выбирают потенциальных спонсоров. Увы, на этот раз девочке достался только я, который – будьте в этом уверены – уедет отсюда до того, как рассветет. Во-первых, птица не моего полета. Во-вторых… Да. Не моего.

Впрочем, иногда такие девочки оказываются весьма незаурядными личностями, рассуждающими о Достоевском и русской литературе. Не понимают в ней, правда, ни черта, но, по крайней мере, знают, что Раскольников – это не русский суп с маринованными огурцами. Или с чем там? А, да неважно. Сейчас для меня существует только она, вернее ее умопомрачительное тело. Девочка явно из спортсменок, ну те, что крутят обручи и прыгают с лентами, гимнастки что ли? И это мне определенно нравится. Гимнасток у меня еще не было.

– Выпьем что-нибудь? – спрашивает она, скорее для виду, нежели всерьез. В этой квартире нет ничего крепче химической «Пина колады» из супермаркета и дешевого розового вина «Кот де Прованс». Я ничего не отвечаю, только поднимаю ее на руки и целуя в губы и в шею, несу на кровать. Пожалуй, я сегодня в форме, и все будет весьма достойно.


Если я что и ненавижу, так это сбегать от подружек. Когда ты в тишине и в темноте носишься по чужой квартире, то и дело натыкаясь на полочки, лампы и тумбочки, разыскиваешь свои брюки, носки, ключи от машины и телефон, ощущаешь себя последним идиотом и мудаком. Но оставаться на псевдозавтраки, натянуто улыбаться и лихорадочно вспоминать ее имя я ненавижу еще больше.

Поэтому сейчас я, как тот самый последний идиот, пытаюсь найти свои ботинки в этой темной маленькой комнатушке. Моя ночная знакомая мирно посапывает, завернувшись с головой в одеяло, а я с ужасом представляю, что мне сейчас предстоит вывалиться в промозглую утреннюю прохладу предрассветного Парижа.

Найдя наконец свою обувь, я тихонько выскальзываю за дверь, стараюсь сильно не шуметь, захлопывая ее. Присев на ступеньки, я зашнуровываю ботинки. Спускаюсь по лестнице, нахлопывая в кармане мобильный. Бросаю взгляд на экран. Четыре часа утра и пять пропущенных от Джея.

Мы не разговаривали с ним с той самой памятной драки, то есть уже полтора месяца, если быть точным. Я не звоню ему, чтобы не чувствовать вины, которая числилась все-таки за мной, а ему, видимо, хорошо было и без меня. А я скучаю по нему, нереально скучаю. Как так получилось, что мы, зная друг друга уже больше семи лет, ни разу за это время не поссорившись, разошлись из-за девушки, которая не нравится ни одному из нас? Хотя, может, ему она и нравится. Такая же странная, как и он. Джей только кажется таким легкомысленным циничном раздолбаем, на самом деле это все ширма и маска, как я недавно понял. Ему чего-то очень сильно не хватает, как и всем нам, пожалуй. Человеческого.

Когда весь мир смотрит на вас как на небожителей, очень сложно оставаться простыми смертными. Когда кредитка открывает любые двери, а фамилия произносится с придыханием; когда вуатюрье, а вместе с ними и владельцы модных ресторанов, клубов и магазинов обсуждают между собой способности твоей тачки, открыто завидуя количеству лошадиных сил у тебя под капотом; когда топ-модели Недели моды знают тебя по имени, а все светские львицы города уже перетраханы тобой раз десять, – в эти моменты ты понимаешь, насколько обесцениваются в твоем круге многовековые моральные устои и правила, на которых стоит нормальное общество. Проблема в том, что мы быстро сгораем, либо рано умирая от передозировки или в аварии, либо становясь старыми пердунами, которые ездят на красных «феррари», пытаясь вернуть проебанную молодость, а вместе с ней то единственное стоящее, что некогда упустили.

Мои родители не такие. Как у них мог получиться такой феерический долбоеб, как я, до сих пор недоумевает вся семья, я думаю. Наверное, поэтому я так плохо чувствую себя в Лондоне. У меня создается ощущение, что я своим присутствием разрушаю ту удивительную атмосферу, что царит у нас дома. И я бы рад жить как они, учиться у них ценить это важное, вместе с ними делить радости нормальной жизни. Но я не умею. Видимо, я не создан для этого. Я создан для того, чтобы гореть. Вот только гореть мне не хочется совсем. А потому я просто тлею, как эта самая сигарета, зажатая в моих пальцах. Я рулю одной рукой, на автомате нажимая тормоз-газ, впервые в жизни не жалея, что езжу на автомате. Механика не позволяет настолько отключиться от реальности, а это именно то, что спасает меня сейчас.

И я разгоняю машину почти до предела, благо набережная Сены свободна на исходе ночи. Нет даже подозрительных тачек, в которых ездят полицейские в штатском, надеясь поймать какого-нибудь сильно нетрезвого водителя, возвращающегося под утро из клуба.

Скучно как-то.

Докурив, выкидываю сигарету в окно и набираю телефон Джея. И по барабану, что сейчас пять часов утра. Трубку он снимает почти сразу.

– Не спишь? – спрашиваю я, не зная, что сказать. Очевидно же, что уже точно не спит.
– Не-а. Бессонница и все такое. А ты чего?
– Домой еду. Не хочешь погонять? – Мысль приходит в голову внезапно, но в целом мне нравится.
– Машина в ремонте. Подъезжай лучше ко мне, мы тут в бильярд играем.
– Мы?
– С Беллой.
Блядь. Опять она. Ну что он в ней нашел?
– Не горю желанием.
Джаспер молчит, прежде чем произнести:
– Чувак, ты извини, конечно, что задеваю твое уязвленное самолюбие или нарушаю твою тонкую душевную организацию, но эта девушка нас вытащила из комиссариата, заплатила за нас залог. Между прочим, за кокс нас могли посадить за решетку. Поэтому давай прекращай строить из себя недотрогу, поднимай свою задницу и дуй ко мне. В конце концов, сказать «спасибо» ты просто обязан.

Я делаю вид, что размышляю, но руки сами поворачивают руль на мост Александра Третьего, ведущий к Елисейским полям. Оттуда проще всего доехать до Джаспера. Я не знаю, что мной движет, но мне сейчас совершенно не хочется оставаться в одиночестве. А оно неизбежно ждет меня дома, так как Таню еще тогда я выгнал. Надо будет позвонить ей, кстати, а то некрасиво как-то вышло.

Мимо проносятся Большой и Малый дворцы, небо начинает потихоньку светлеть, а меня наполняет какое-то неведомое чувство радости. Я скучал по Джасперу, это стоит признать. А Белла… Ну раз он так к ней привязан, возможно, стоит быть с ней помягче. Совсем чуть-чуть.




Код от подъезда Джаспера набираю совершенно автоматически. Надо же. Помню. Иногда мне кажется, что эти цифры намертво засели у меня в мозгу и что даже тотальная потеря памяти не даст мне их забыть. Лифт перезванивает о том, что приехал, и приветливо раскрывает двери. В ослепительно чистом зеркале отражаюсь я – взлохмаченный, бледный, слегка прифигевший, но, тем не менее, весьма довольный.

Нормально. Все нормально.

Джаспер по телефону сделал вид, что ничего не произошло. Что не было этих полутора месяцев взаимного молчания. Впрочем, открывая дверь, Джей сияет как начищенный пенни. Из недр квартиры доносится современный джаз, легкий и ненавязчивый, и я, исподлобья наблюдая за приятелем, нахожу его в весьма хорошем расположении духа.

Надо бы извиниться, наверное.

В другой раз.

– Проходи, – Джаспер жмет мне руку, а мне хочется обнять его. Глупости какие.
Черт, как же я скучал по нему.
– Чего не спишь?
Пока я снимаю обувь, Джаспер уходит в гостиную:
– Да как-то не сложилось. Иди к нам. Тебе налить что-нибудь? Вино? Белла пьет сотерн. Если хочешь, могу тебе виски налить, на днях купил замечательный «МакКалан». Двенадцать лет выдержки, между прочим.
– Не откажусь от двойного, если можно, – я прохожу за другом. – Привет, Белла.
Белла отрывается от бильярда, оборачивается и сдержанно мне кивает. Вот уж кто точно не будет делать вид, что ничего не произошло.
– Привет.

На краешке бильярдного стола стоят два пустых высоких винных бокала, причем явно не на своем месте. Не знаю почему, но это бросается мне в глаза. Белла перехватывает мой взгляд и, отложив кий, торопливо убирает бокалы. Небольшая заминка, казалось бы, ничего особенного, но ощущение, будто что-то не так, висит в воздухе.

– Как дела, Эдвард? – спрашивает Белла, не зная, как еще завязать разговор.
Джей протягивает мне стакан с виски, в другой руке у него бутылка вина. На ней капельки конденсата, а мне почему-то приходит в голову, что сотерн подается при двенадцати-четырнадцати градусах.
– Куда ты запропастился? Не звонишь, не пишешь, – Джаспер смотрит на меня, одновременно наливая вино в оба бокала. – Я уж думал, что ты в Лондон укатил, не предупредив.
– Нормально все. Дела разные, как-то времени не было, – я пожимаю плечами, будто бы это не имеет никакого значения. Будто бы у меня действительно были какие-то мифические дела. Однако Джей мог и сам позвонить. – Чего с машиной у тебя?
– Колодки тормозные стучат, мне не очень нравится. На днях заберу, погоняем. К слову о гонках: пару дней назад на кольце с «Мустангом-Шэлби» гонял. Зверь, а не тачка. Я не догнал, только задние фонари и видел. Думаю, тебе на «скайлайне» было бы интересно с ним стартануть. Я, кстати, тут «додж» один приглядел, надо будет съездить нам с тобой, посмотреть.
– Не вопрос. На гонки ездил? – я отпиваю виски. Односолодовый мальт и вправду чертовски хорош. Гораздо приятнее тех смешанных виски, даже если речь идет о хорошем «Шивасе».
– Да не, просто заехал с народом поздороваться. Кстати, не знаю, в курсе ты, но на следующих выходных в Дрё планируются грандиозные покатушки. Ты как?
– Прямо на гоночном треке? – я удивленно поднимаю брови. Такого еще не было. – Если так, то я в деле.
Джаспер подмигивает и, салютуя бокалом, отпивает вина. Затем поворачивается к Белле:
– Ну а ты как смотришь? Гонки, тачки, адреналин?
Белла поднимает взгляд на Джея, и я готов поклясться, что в ее глазах резвятся чертики:
– Участвовать? С удовольствием.
Мой приятель приподнимает бровь и с интересом смотрит на Беллу:
– Если хочешь.
Они обмениваются такими многозначительными взглядами, что я чувствую себя третьим лишним.
– Я вам не мешаю?

Они даже не отвлекаются на мою реплику, и так меня раздражает ощущать себя пустым местом, что я невольно сжимаю стакан. Хрусталь не выдерживает и, жалобно звякнув, разбивается на мелкие острые осколки, впиваясь в руку. Спирт щедро поливает свежие порезы. Я чертыхаюсь. Только это выводит Джея с Беллой из их игры в гляделки. Джаспер смотрит на меня с сожалением.

– М-да, не везет тебе с алкогольной тарой в последнее время. Сейчас принесу тряпку. Беллс, возьми бинты, они в ванной должны быть.
– Конечно, – говорит Белла и уходит.

Я же остаюсь в гостиной в гордом одиночестве, один на один со своей необъяснимой злостью. Глупо было надеяться, что все будет нормально. В конце концов, Джей явно общался с Беллой все это время, и они, похоже, весьма сблизились.

Пока Джаспер вытирает пол, Белла возвращается с бинтами, аккуратно стирает с моих пальцев кровь и прижимает вату к кровоточащему порезу на ладони, прежде чем наложить обеззараживающую мазь. Все манипуляции она проделывает в полнейшем молчании, будто бы так и нужно, а я чувствую себя очень неуютно. В конце концов, я не просил ее помогать. Впрочем, как я уже начинаю понимать, Белла из тех людей, что помогают просто так, потому что считают свою помощь необходимой. Хотя я не отказываюсь от этого. По крайней мере, они вспомнили, что я тоже присутствую в комнате.

– Спасибо, – говорю я, когда она, наконец, накладывает фиксирующую бинты повязку. – Не только за это.

Как бы между прочим.

Белла отстраняется и поднимает на меня свои огромные карие глаза, и у меня снова ощущение, что она смотрит куда-то мне в душу. Затем кивает в знак того, что извинения приняты. Мы молча подписываем мировое соглашение о ненападении. Надолго ли?

– Тебе налить еще что-нибудь? – спрашивает Джей.
Я качаю головой.
– А то еще все стаканы перебью. Я поеду, пожалуй. Когда хочешь машину посмотреть?
– Завтра вечерком. Вернее уже сегодня. Я созвонюсь с чуваком и договорюсь с ним. Идет?
– Договорились.
Я уже стою в коридоре и завязываю ботинки, когда Белла, опершись об косяк, спрашивает:
– До дома подбросишь?
– Погнали.

Белла собирается, а мы с Джаспером болтаем о какой-то полнейшей чепухе. Джей пытается делать вид, что все как прежде, но я отчетливо понимаю, что что-то уже упустил. Белла оказалась права: Джаспер сможет без меня, смогу ли я без него? Как-то сложно все.

Мы выходим на улицу, где уже брезжит рассвет. Утренний парижский воздух удивительно свеж, и мне хочется дышать полной грудью. Начинается новый день, и мне хочется верить, что он будет лучше. Теперь, когда хрупкий мир кажется восстановленным.

---

Итак, мы вернулись. Опять. От себя скажем одно: следующую и во многом поворотную главу в истории мы постараемся что не факт написать быстрее. Пока же... пока же что-то намечается. Любовный треугольник? Нечто серьёзное? Или очередной забег/побег героев в одну из предпочитаемых реальностей? Ваши версии, ответы, мнения, реакции с радостью ждём на форуме.